Кто-то чего-то скажет, кто-то о чем-то спросит, Весна спровоцирует, лето накажет, И позже все спишет осень. Зима забросает снегом, как неизбежность — белым, И кто-то пойдет по следу, И видимо, мне быть беглым. И я, упиваясь болью, вызов приму бездумно У тех, кто, понюхав крови, Пойдет за мной ночью лунной. И вот навалились стаей, брызжут слюной на раны, А снег под ногами тает, А хоронить меня рано... Волчье солнышко (с) Коридор
Залитая солнцем площадь была заполнена людьми — яблоку негде упасть, не то что телеге или всаднику проехать. Не каждый день знаменитый бродячий цирк выступает, такое развлечение грех пропустить. В толпе мелькали кокетливые шляпки и атласные юбки благородных барышень, яркие платья шлюх, добротные сюртуки купцов, щегольские наряды молодых дворян, солдатские мундиры, среди которых было немало и офицерских. Карманники орудовали вовсю, но заметить в такой толчее, как юркий оборванец срезает брегет с купеческого жилета или вытаскивает кошелек из ридикюля девицы, засмотревшейся на красавца-акробата, мог разве что наметанный глаз его собрата. Или циркача. — Глянь, глянь, Илинка, — прошептал на ухо смешливой цирковой гадалке юный клоун. — Тырит же у барышни! Надо жандармам... — Ай, молодой, что стоишь, как неродной, дай погадаю, судьбу расскажу! — та сверкнула улыбкой, схватила его за локоть и оттащила в сторону. Взяла его ладонь и провела острым ноготком. — Вижу, все вижу. Хороший ты, но глупый еще. Болтать много будешь — со смертью встретишься раньше, чем с любовью. Клоун вздрогнул, а Илинка расхохоталась, потрепала его по щеке, потянула за рыжий парик. — А научишься молчать и не видеть, чего не надо — проживешь до седых волос и будет у тебя красавица-жена и семеро детей, — она чмокнула парнишку в щеку, смазав грим, и прошептала: — Воры и актеры друг друга не сдают. Кому из наших помощь понадобится — всегда можно к нищим пойти. У них что случится — они к нам придут. Так что ты смотреть смотри, а язык за зубами держи покрепче. У богатеньких денег куры не клюют, а мальчишкам будет что и мастеру принести, и себе на пряники оставить. Понял? Клоун кивнул, и она, игриво шлепнув его по руке, подбежала к девушке, у которой вытащили кошелек. — Эй, красавица, давай погадаю, судьбу предскажу, суженого угляжу, гроша не возьму! На другом конце площади защелкал кнут, заржали кони — груженая сеном телега двигалась прямо через толпу. Возница матерился, орал, что везет сено в тюремную конюшню и если его не пропустят, будет жаловаться самому главному начальнику. Зеваки матерились в ответ, но расступались — попасть под колеса или бич никому не хотелось. — Это вам зрелищ подавай, наглазелись на срамных девок да прыгунов и сыты, а лошадки ваши цирками-шмырками не наедятся! — ругался возница, подъезжая к воротам. — Устроили балаган, когда мне велено привезти лучшего сена! — Ты куда? — караульный заступил ему дорогу. — Куда, куда, сено везу коням вашим, сказали, чтоб к полудню было, вот и приехал, — пробурчал старик. — Надо же, в тюрьму не пускают. Я ж туда, баранья твоя башка, а не оттуда. Следили бы за теми, кто хочет удрать, а не за теми, кто к вам по своей охоте идет! — Ладно, проезжай, — махнул рукой солдат, которого больше интересовала жонглерка в короткой юбочке и лифе с блестками, чем старикашка с сеном. — Не пропустите сенсационный номер! Человек-ядро! — надрывался конферансье. Зарокотал барабан, и на свободную площадку перед сценой выбежал крепкий молодой парень в кожаных штанах и жилетке. Лицо его скрывала черная полумаска, солнце сверкало на медных накладках пояса и кожаных браслетов, золотило седые не по возрасту волосы. Полуголый силач в красных шароварах, недавно рвавший цепи и гнувший подковы на радость девицам и зависть их спутникам, высоко поднял горящий факел. Парень прошелся по площадке, приветствуя публику. К барабану присоединились дудки, и под грохот и вой он нырнул в огромную пушку. Все взгляды были устремлены на сцену, поэтому никто не обращал внимания на троих господ, которые сидели на террасе ближайшей корчмы и пристально следили за представлением. Двое походили на клерков банкирского дома — неброские темные сюртуки и брюки, ни колец, ни часов. Третий же, гладко выбритый, в светлом щегольском костюме с атласными бортами и шелковом шейном платке, вполне сошел бы и за самого банкира. — Говорят, он знает все закоулки в тюрьме, — негромко произнес старший из них, поглаживая ухоженную бородку. Хотя сейчас можно было говорить и в полный голос, все равно никто бы не расслышал. — Как свой дом, — улыбнулся щеголь, постукивая пальцами по столу. — Три года провел за решеткой. Даже слепок замка на воротах снял. — А Марджелату его знает? — запинаясь, взволнованно спросил третий, самый молодой. — Не пропустите уникальный номер, друг мой, — усмехнулся «банкир», кивнув на площадь. Барабаны гремели, дудки визжали, толпа галдела все громче. Атлет картинно взмахнул факелом и медленно поднес его к запалу под бочкой с порохом. Посыпались искры, затем бочка взорвалась, словно гром ударил, из жерла пушки вырвался столб дыма, а вместе с ним взмыл в воздух и человек-ядро.***
Раду, известный больше под прозвищем Заячья Губа, выполнял этот номер сотню раз, но сегодня у него впервые дрожали руки. Недолго дрожали, несколько секунд — ровно до того момента, как он запрыгнул в жерло пушки. Размышлять о причинах этого странного явления он особо не стал — недосуг было, да и не в его это привычках. Но короткая мысль мелькнула: Раду боялся опоздать. Боялся, что они слишком затянули с подготовкой, боялся, что полученные накануне сведения окажутся неверными, и Марджелату уже нет в живых. Конечно, тот выпутывался из таких передряг, в которых другой уже отдал бы богу душу, но почему-то именно сейчас стало страшно. Вернее, страх пришел гораздо раньше — когда, выбравшись из гроба, он заявился к лейтенанту Дэйвосу и выяснил, что Марджелату в тюрьме. Едва зашла речь об организации побега, Раду, не раздумывая, предложил помочь, хоть и понимал, что если дело провалится, гнить им обоим в каталажке. А то и могильных червей кормить. От взрыва пороха Раду оглох, но это не помешало ему под шквал аплодисментов сделать красивое сальто. А заодно перелететь через стену тюрьмы и упасть точнехонько на воз с сеном. Сдернув маску, он потряс головой и похлопал себя по ушам. Старик-возница заглянул в стог и весело хмыкнул. Одежду, волосы и загорелое лицо «летуна» покрывала сажа, серые глаза блестели, как драгоценные камни. — Ну ты прямо чёрт, парень, только красивый больно, — он подмигнул. — Тебя не девки ждут, а солдаты, тут бы пострашнее надо. — Ничего, дед, ты же знаешь, каким страшным я могу быть, — усмехнулся Раду. — Жди, мы быстро. — Куда ж я без вас, — возница перекрестил его. — Храни тебя Пречистая. Раду соскользнул на землю, поднырнул под лошадиное брюхо, прошмыгнул за кустами к зданию и прижался спиной к каменной кладке, озираясь, прислушиваясь. Галерея была пуста — солдаты торчали на площади, даже кто-то из караульных улизнул под шумок. Дверь, ведущая во внутренние помещения, была закрыта, но какой замок устоит перед старой доброй отмычкой и умелой рукой? Тюрьму он действительно знал как свои пять пальцев. Через арсенал налево, в узкий коридор и прямиком до караулки с охраной. Придется драться, но другого пути в подземелье нет. Раду пнул бочку, чтобы солдаты выбежали на шум. Услышав топот, он с силой врезался плечом в дверь, распахнул ее и сшиб с ног троих. Двое грохнулись с лестницы и остались лежать без сознания, один вскинул ружье, но выстрелить не успел. Раду вырвал у него оружие и оглушил прикладом. Четвертый стражник, предусмотрительно оставшийся внизу, нацелил на него пистолет. Раду метнулся в сторону, ухватился за канат ворота, которым нагоняли в подвал воду, и в прыжке ударил солдата ногами, отшвырнул к столу. Падая, тот пальнул, но пуля чиркнула по потолку. Раду перевел дыхание, однако радоваться было рано — двое стражников очухались и, выставив перед собой ружья, теснили его в угол. Он взбежал по уклону стены, сделал сальто, перепрыгнув через их головы за спины, вырвал у одного ружье и снова вырубил обоих прикладом. Четвертый караульный тоже пришел в себя и опять схватился за пистолет, но на этот раз получил не ногами под дых, а пулю в плечо. Наконец-то путь был свободен, и Раду бросился вниз. В подземелье воняло хуже, чем в сточной канаве — пятеро узников, прикованные за руки, стояли по колено в воде, полной нечистот. При виде незнакомца, перемазанного сажей с ног до головы, они принялись умолять о помощи, однако Раду было не до них. Прямо по смердящей воде он кинулся к тесным, словно собачьи конуры, камерам, где на покрытых тухлой соломой нарах вповалку лежали заключенные. Раду отодвинул тяжелый засов на одной двери, на второй, но Марджелату там не оказалось. Освобожденные узники помчались наверх, не поблагодарив случайного спасителя. Времени почти не осталось. — Дьяволовы яйца! — выругавшись, он метнулся к третьей камере. Солдаты могли очнуться в любую секунду, да и представление не будет длиться вечно. И тут из дальней клетушки донесся хриплый срывающийся голос: — Сюда... ко мне, Заячья Губа... Скорее... Не обращая внимания на вопли заключенных, требовавших выпустить их тоже, Раду бросился туда. Взгляд выхватил из полумрака бледное лицо Марджелату, засохшую кровь на щеке, лихорадочно блестящие глаза, скованные руки. Неизменная шляпа низко надвинута на лоб, гораздо ниже, чем обычно, и Раду заподозрил, что не просто так. А еще — то ли специально, то ли по чистой случайности — именно на этой камере был не засов, а висячий замок. Он с рычанием вцепился в решетку, дернул, пытаясь выдрать прутья из стены. — Замок... дурья голова... — просипел Марджелату, сдвигаясь на край нар. Раду огляделся, подхватил с пола кандалы, в два удара сбил дугу, рванул дверь, которая со скрежетом распахнулась и повисла на одной петле. Двое узников, сидевших внизу, бросились бежать, а Марджелату соскользнул на руки своему спасителю и повис на нем, не сумев сдержать стон. Было не до гордости — из-за сломанного ребра каждый вдох отдавался резкой болью, спину, по которой неоднократно проходились нагайкой, жгло, ноги затекли так, что он их почти не чувствовал, в голове гудело, словно там лупили молотами пьяные кузнецы. Раду подхватил его, осторожно, но не слишком — он хорошо знал друга. Стоит Марджелату заподозрить, что с ним обращаются бережно, будто с вазой какой фарфоровой, из чистого упрямства не примет помощь, даже если рухнет на месте. — Ты что... с того света вернулся? — Марджелату вывернулся из рук Раду, несмотря на то, что больше всего хотелось и дальше висеть у него на плече. Но уже и так позволил себе минутную слабость, хватит. — Должен же был кто-то тебя спасти, — усмехнулся Раду, став так, чтобы подхватить его, если упадет. — И как ты понял, что это я? — Услышал, как ты дьяволовы яйца поминаешь, — Марджелату, стиснув зубы и стараясь не стонать, двинулся вверх по лестнице. «Вот же упертый баран», — выругался Раду про себя. Руки чесались сбить кандалы, не мог он на них смотреть — все равно что цепь на диком волке. Он шел позади, то и дело придерживая друга. Преодолев несколько ступеней, тот привалился к стене передохнуть, но начал сползать на пол. Раду, который с тревогой прислушивался к хриплому, клокочущему дыханию, тут же подставил руки. Он почти решился предложить его понести, но Марджелату, словно прочитав эти мысли, зыркнул из-под бровей и оттолкнулся от стены. — А я ведь думал, что ты уже покойник, малыш, — бросил он. — Рановато ты меня похоронил, — хмыкнул Раду. — Забыл, что дьявол бессмертен? — Ну да, дьявол, — фыркнул Марджелату, усилием воли переставляя ноги и заставляя тело держаться прямо. — В заячьей шкуре. — Зато прыгаю хорошо, — парировал тот. — А не как оглобля в шляпе. Им оставалось миновать караулку, а там уже рукой подать до воза с сеном и свободы. Трое стражников так и валялись без сознания, а четвертый, раненый в плечо, пытался подняться. При виде Марджелату он дернулся к оружейной стойке, но Раду оказался быстрее: прыгнув, с размаху опустил каблук на запястье караульному, и тот взвыл. — Вот куда ты суешься, — он приложил стражника рукоятью пистолета по затылку. — Не хочу я тебя убивать, но еще рыпнешься, пристрелю. — Зайчик, — окликнул Марджелату, и когда тот обернулся, поднял скованные руки. Все было понятно без слов, и Раду метким выстрелом перебил цепь. — Прошу, вашсветлость, — он картинно подул в дуло, сунул пистолет за пояс и прихватил со стойки еще три, перебросил два Марджелату. — Щенок, — хмыкнул тот, отшвырнул ненавистные кандалы и выскользнул за дверь. — Ну вот, а только что Зайчиком был, — с притворным вздохом отозвался Раду, догоняя его, и снова пристроился за плечом. Марджелату уже не спотыкался через шаг, но двигался все равно скованно, без обычной звериной грации. На галерее по-прежнему не было ни души, из-за стены доносился гул толпы, барабанная дробь и визг дудок — циркачи старались изо всех сил, отвлекая солдат. Беглецы пробрались к возу. Лошади, почуяв резкий чужой запах, нервно захрапели, но Раду с возницей быстро их успокоили. — Я воняю хуже, чем навозная куча, — проворчал Марджелату, забираясь в стог. — Кажется, до конца жизни не отмоюсь. — Отмоешься и будешь благоухать, что твой цветник, — пообещал Раду, прикрывая его сеном. — Хочешь, украду для тебя эссенций у какой-нибудь красотки? Марджелату, который вел бродячий образ жизни и редко оставался на одном месте дольше нескольких ночей, отличался при этом поистине кошачьей чистоплотностью — не иначе, дворянская кровь сказывалась. Сколько Раду помнил, стоило им заночевать у реки или озера, как друг первым делом лез в воду, даже в собачий холод. Ему же хотелось поскорее развести костер и согреться, а там уже облиться горячей водой из котелка. — Чтобы меня каждая шавка за милю чуяла? Додумался тоже, — усмехнулся Марджелату и закашлялся, проклятое ребро давало о себе знать все сильнее. — Мыла хватит. А еще мяса хочу, три месяца нормальной жратвы не видел. И ракии. — Все будет, — пообещал Раду, давая вознице знак, что можно трогать. И почти тут же забил колокол — кто-то из караульных очнулся и поднял тревогу. Заключенные, которым удалось выбраться, метались по двору, и примчавшиеся с площади солдаты расстреливали их в упор. За этой суматохой никто не обратил внимания ни на телегу с сеном, выезжающую за ворота, ни на взобравшегося на стену человека в перепачканной сажей одежде. На той стороне ждал тощий оборванец с двумя лошадьми. Высокий гнедой жеребец, достойный конюшни самого господаря, нетерпеливо приплясывал, раздувал ноздри, дергал повод. Серая в яблоках кобыла спокойно жевала сено, и только на особо громкий выстрел недовольно прядала ушами. Вряд ли кому-нибудь пришло бы в голову, что эта невзрачная лошадка может потягаться с быстрейшими скакунами Европы. Раду растил ее с рождения, учил трюкам, и за все золото мира не променял бы на другого коня. На условный свист оборванец ответил таким же — мол, все спокойно. Спрыгнув прямо в седло, Раду забрал у него поводья. — Спасибо, что присмотрела за ними, Дика, — Раду погладил кобылу по шее. — За мной должок. — Да какой там долг, вы оба его на всю жизнь вперед выплатили, когда меня из петли вынули, — рассмеялся оборванец, на поверку оказавшийся девушкой. — Вот разве пояс новый нужен, взамен того, что Чэрген твоя сгрызла. — Держи, — Раду расстегнул пояс с медными чеканными накладками. — Свидимся еще. — Ну, с богом, братишка, — Дика перекрестила его и хлопнула лошадь по крупу. Несмотря на доносящиеся из тюрьмы выстрелы, представление продолжалось. Клоуны стучали в барабаны, акробаты крутили сальто, жонглеры подбрасывали булавы, факир плевался огнем. Зеваки, особенно молодые франты, не расходились, ведь переполох в тюрьме — зрелище почище цирка, к тому же пока не опасное, стреляли вдалеке. Разговоров теперь на неделю хватит, будет чем и девиц поразить, и зависть соперников вызвать. — Посетите цирк Тиволи! Самый знаменитый цирк в Европе! — зычный голос конферансье перекрывал и барабаны, и треск выстрелов. — Всего две монетки, господа! По краю площади медленно катился воз с сеном. Возница громогласно поминал то чертей, то святых и проклинал заключенных, которым вздумалось бежать именно тогда, когда ему велели привезти корм. — Вот ведь напасть, — он обернулся и погрозил тюрьме кулаком. — Лошадки теперь голодные будут, а мне жена плешь проест, что без денег вернулся. Никому нет дела до сена, все ловят каторжников, дьявол их раздери! Трое господ в корчме переглянулись. — Вот они. Старик показывает, что все хорошо, — шепнул спутникам щеголь в светлом костюме. — Уходим по очереди, — он поднялся, бросил на столик несколько монет, кивнул и громко произнес: — Благодарю за приятную компанию, господа! Сбежав по ступеням, щеголь запрыгнул в карету, махнул рукой кучеру в роскошной ливрее. Тот взмахнул хлыстом и грозно прикрикнул на преградивших путь зевак. — Любит Николя шик, — усмехнулся бородатый, провожая взглядом карету. — Пора и нам убираться отсюда. Едва они сели в простую коляску с откинутым верхом, как на площади загремели выстрелы. Несколько заключенных прорвались через оцепление и теперь пытались смешаться с толпой в надежде, что по гражданским солдаты палить не станут. Барабаны смолкли, началась паника, люди заметались в поисках укрытия, завизжали женщины. Циркачи бросились к повозкам, чтобы не попасть под шальную пулю. Раду петлял закоулками вокруг площади. Когда телега отъехала подальше и набежало побольше солдат, он пронзительно свистнул, подавая сигнал своим. Затем выудил из седельной сумки две плотно закрытые бутылки, с размаху швырнул на брусчатку и разрядил в них оба пистолета. Бабахнуло, брызнули мелкие осколки. Посыпались искры, и в воздухе поплыл плотный едкий дым. Похожую смесь циркачи использовали для трюков с исчезновениями и появлениями. Знакомый цирюльник, которого в определенных кругах знали как алхимика, по просьбе Раду изменил формулу. Так что теперь дымовая завеса не только скрывала из виду, но и сбивала нюх собакам, а у людей вызывала приступ неудержимого чиха и кашля — вполне достаточно, чтобы успеть скрыться. К тому же от этого дыма потом долго слезились глаза. Телега продолжала свой путь, и Раду поспешил вдогонку. Циркачи и помогавшие ему воры предупреждены, успеют закрыть лицо мокрыми тряпками, чтобы не надышаться, а люди из Братства должны были уже убраться с площади. Возница натянул вожжи, останавливая лошадей. Марджелату выбрался из-под сена, перепрыгнул в седло, но пошатнулся, зашипев от боли. Перед глазами все поплыло, и он начал медленно сползать на землю, судорожно цепляясь за луку. Раду мгновенно оказался рядом, подхватил его под локоть, подставил плечо. Марджелату, снова наплевав на гордость, привалился к нему, переводя дыхание и дожидаясь, пока мир перестанет вертеться, как ярмарочное колесо. Позади опять загремели выстрелы. — Храни тебя господь, дед, — Марджелату наконец выпрямился и подобрал поводья, привычно потрепав коня между ушами. Гнедой, почувствовав хозяйскую руку, затанцевал под ним, предвкушая скачку. — Жив буду — сочтемся. — Ты этого обормота побереги, — старик кивнул на Раду. — Вот и счет будет. По брусчатке зацокали копыта — прочихавшись и прокашлявшись, солдаты вновь бросились в погоню. — Гоните, сынки! — возница оглянулся, потянул вожжи и развернул телегу так, что она перегородила улицу. Кряхтя, слез с козел, вытащил из-под сена топор, одним ударом перерубил спицу переднего колеса, сбил чеку и спрятал топор обратно. — Эх, тряхну стариной! Беглецы пришпорили коней и вскоре исчезли за поворотом. И вовремя — из-за другого поворота вылетело десятка два всадников. Однако проехать они не смогли — поперек дороги стоял покосившийся воз с сеном. Вокруг бегал, размахивая руками, возница. — Убирай свою развалюху! — рявкнул офицер, возглавлявший отряд. — Да как я уберу, колесо-то сломано! — запричитал старик. — Вот беда, беда, денег нет, сена нет, жена из дома выгонит! — он остановился, упер руки в бока и воинственно задрал куцую бороденку. — Из-за вас все! Упустили супостатов, они телегу сломали, сено раскидали! У меня лучшее сено, свежее, душистое, я вам его каждую неделю вожу! И примару, и другим господам! Офицер от такой наглости опешил, в рядах солдат раздались смешки. — Молчать! — рявкнул он. Смешки прекратились, но старик разошелся еще больше. — И не подумаю я молчать! Ишь, раскомандовался! — он затопал ногами, сорвал шапку и в сердцах хлопнул ею о землю. — Ваши лошадки сыты с моей помощью, а вы не можете бандитов поймать! Мой кум служит у самого примара, конюх его лучший, вот я пойду жаловаться! Кто мне за сено заплатит?! — Какое сено, причем здесь сено?! — заорал совершенно сбитый с толку офицер. — Сено для ваших лошадок! — не унимался возница. — Велели, я привез! Сказали бы, что у вас сегодня побег будет, я б завтра приехал! — Да откуда я знал про побег?! — офицер схватился за голову, испытывая сильное желание пристрелить скандального старикашку. Но вдруг его кум и впрямь у примара служит? Всем известно, что примар помешан на лошадях, и лучшего своего конюха наверняка привечает. Убьешь проклятущего деда, а потом в рядовые разжалуют, и благородное происхождение не поможет. — Ничего-то вы не знаете! — старик затряс бороденкой. — У вас беглые тут скачут, как блохи, на людей добрых кидаются, а вы все по циркам, на девок срамных пялитесь! Вы куды за ними гонитесь? Они ж вон туды поехали, а вы где их ловите, а? Возница потыкал пальцем в проулок рядом с тем, в котором скрылись Раду и Марджелату. Вел этот путь, понятное дело, совсем в другую сторону. — Всем спешиться! — взревел офицер, доведенный до белого каления. — Убрать с дороги этих кляч и чертово сено! Солдаты поспешили выполнить приказ, а возница всячески им «помогал», путаясь под ногами, и надеялся, что беглецы успеют уйти как можно дальше.