Сказка о пастухе и виле

      Опасение от того, что Иван захочет улететь, потихоньку заменялось чем-то вроде надежды. Меж ними по-прежнему высилась невидимая преграда, преодолеть которую Луке было пока не под силу. Тем не менее, кровать в хижине была одна, и расстояние, отделявшее их друг от друга, мало-помалу убавлялось. Он уже не шарахался от Ивана, как ошпаренный. Они спали один подле другого, и Лука с полной убеждённостью мог сказать, что ещё тремя седмицами ранее ему и в голову не пришло бы, что может испытывать к этой нечисти какие-то чувства.       А ныне он, что ни день, вглядывался в выученное до каждой чёрточки лицо, и что-то сжималось в груди при виде ленивой полуулыбки, безупречного изгиба носа и прозрачно-зелёных глаз. Ему казалось, что эти глаза видят насквозь. Лука ощущал неловкость, и, чтобы скрыть её, начинал болтать о пустяках. Он не мог с собой ничего поделать. Его заводило обращение «муженёк». Да так, что сбивалось дыхание и пересыхало горло. А от слов «любый мой», произносимое с оттенком привычного ехидства, в штанах становилось тесно. Но всё это было как… игра. Забава, и только. Ибо после той ночи Иван так больше и не прикоснулся к нему.       Хозяюшкой (хозяином?) Иван оказался отменной. Впрочем, без волшбы здесь явно не обошлось. Яблоки и груши наливались соком, увесистые плоды сливы так и просились в сливянку. Крякали утки, грозно шипел гусь, топорща белоснежные крылья. Утоптанный доднесь козьими копытцами двор превратился в зелёный ковер с крохотными точечками цветов. Трава мягко пружинила под ногами и приятно холодила по утрам босую стопу. Хотелось растянуться на ней, слушать пение птиц и ни о чём не думать. Пожалуй, так изредка и следовало бы поступать, но обманчивое безмятежно-счастливое существование то и дело нарушали. В дом незвано приходили селяне, коим хотелось завязать более тесное знакомство с молодицей (выведать да разнюхать, как считал сам Лука), однако стоило им увидеть хмурую физиономию хозяина, как они торопко исчезали.       Чаще прочих наведывались ушастый Марцело и сосунок Ален, и — неожиданно! — тропинку протоптал и отец Славен. И ежели первых Лука враз отвадил, то с последним (да таким, что трудно было отделаться вежливым отказом) вышло иначе. Дорога в церковь шла мимо их дома, и поначалу Лука не придавал частым визитам священника особого значения. А напрасно. Тот, похоже, заглядывал не просто водицы испить.       Ибо днесь, в канун Преображения Господня, когда Лука привёл стадо пораньше, до вечерней зори, на чисто выскобленных ступенях крыльца переминался с ноги на ногу сам почтенный пастырь с ковшом в руках. При приближении Луки он заметно стушевался, забормотал что-то про пропавшего бесследно пару деньков назад закадычного дружка — Алёшу Огненного локтя. На лице отчетливо краснел след от пощечины — видать, длань у златокосой молодицы была тяжёлой. Пришлось ласково улыбнуться и пообещать пересчитать святому отцу все зубы, коли тот ещё раз хоть на полшажочка приблизится к его жене. Да вслед и совет дать — искать своего приятеля не во дворе честной жонки, а в одноимённой корчме Задара, по коей и получил своё прозвание, поелику просиживал там дни и ночи напролёт. Надо отдать должное, священник к совету прислушался, сотворил крестное знамение и исчез в сумерках.       — Целый день не жравши, того и гляди, кишки к хребтине прилипнут… — громко хлопнув дверью (так разъярил его очередной воздыхатель!), сердито начал Лука, но тотчас подавил вскипевшую ярость, уставился на Ивана, сызнова удивившись его наружности. В обличье девы был тот, ей-ей, нечеловечески красив. Но сроду не видывал Лука и подобной мужеской красоты.       — И тебе вечер добрый, — невозмутимо отозвался Иван. Приобнял на миг, и сразу же убрал руку. И умолк, засновал между столом и очагом. Лука почувствовал странное разочарование. Воистину, неисповедимы пути Господни!       Вмиг на столе появился кувшинчик в окружении сыра, нарезанного крупными ломтями ржаного хлеба и пучка зелени. Следом подоспела глубокая миска с тушёной уткой и домашней лапшой.       Сливовица была хороша. Лука даже зажмурился от удовольствия. Да не всё ли равно, что Иван — молодец, а не девица?! Главное, он никуда не собирается сбегать. Тонкие пальцы лежали на столе рядом с его ладонью, но друг друга не касались. Рядом, лишь руку протяни…       Откушав, Лука — а, пан или пропал! — так было и сделал, благо, зашумело в голове знатно опосля первых же глотков. Нетерпеливо шевельнулся уд в штанах, требуя разрядки, но тут же до ушей долетел тихий смешок.       — Да ты никак пьян? — Иван сей час отодвинулся, окатил насмешливым взором.       И Лука привычно скрипнул зубами. Никто так не вынуждал его в последнее время злиться по поводу и без, как Иван. Да что там! Никто раньше и не глядел на него так, рискуя нарваться на хлесткую ответную отповедь.       — Вот оно, то слово — «раньше!» — тяжело вздохнул он про себя.       — Аль рука у тебя устала? — вкрадчиво мурлыкнул Иван.       Да-а, и конфузиться так часто тоже отродясь не приходилось. Чего греха таить, лежать с ним бок о бок по ночам оказывалось всё невыносимее. Это походило на пытку — слушать, как Иван посапывает рядом, и вспоминать, как он стонал под ним. Сна кою ночь не было ни в одном глазу. И до чёртиков желая, но страшась коснуться, Лука ласкал воздух, окутывавший совершенное тело. Отсыпался же в горах, а затем, закончив все дела, рукоблудничал, представляя скользкий от смазки иванов уд. Он не сомневался, что стоны никто не слышал, кроме псов — этих молчаливых сторожей его постыдного распутства.       Однако ныне глядя в лукавую зелень глаз, Лука уже не был ни в чем уверен.