Сказка о пастухе и виле

      До его черёда пасти стадо оставалось четыре дня, и за это время у Луки не единожды проносилось в голове, уж не попал ли он в преисподнюю. Под кожей бурлило желание, и оно, прокатываясь истомой по хребтине, жаждало высвобождения. Казалось бы, протяни руку и…       Но было то, что делало это невозможным: стена, невидимый заслон, лежавший между ними — Иван вёл себя по-прежнему отрешённо. Впрочем, иногда промеж ними что-то мелькало — жгучее, огненное, — что заставляло отводить глаза и (что таить правду!) поправлять уд. И как только наступала очередная ночь, Луку обуревала отчаянная решимость эту стену проломить.       Но каждый раз, когда он собирался, что-то удерживало от последнего шага. Чем сильнее он хотел Ивана, тем сильнее боялся. Отчего-то было страшно. Но это был не тот страх, который он ранее испытывал при одной мысли о том, что ему вдруг придётся переспать с мужчиной.       Нет, совсем иное. Страх быть отвергнутым — вот что ужасало больше. Вдруг… оттолкнут? Просто оттолкнут? Как сказать Ивану о своих чувствах, если тот, как и прежде, молчал и как будто не замечал его?       К тому же, у Ивана вошло в привычку всё чаще оборачиваться девой. И это походило (поистине!) на ледяной душ. Лука даже чуточку удивлялся, что тело не шипело, ровно раскалённое железо от воды.       Вот и сегодня Иванка копошилась по хозяйству, небрежно подоткнув подол длинной юбки за пояс и выставив напоказ стройные ноги. А у Луки вместо мужского интереса в груди привычно разливался противный холодок. Пора признаться самому себе в главном — он проиграл, и что, ой, не деву хотел он в своей кровати. Да и не в кровати тоже.       Он тяжело вздохнул и вышел во двор. У поленницы дров в колоду был воткнут топор. Лука взял его в руку, несколько мгновений раздумывал и вдруг с размаху всадил в дерево у ворот. Лезвие вонзилось глубоко в ствол. В кустах кто-то испуганно ойкнул.       Он шагнул вперёд и нос к носу столкнулся с отцом Славеном, внешний вид которого оставлял желать лучшего. В волосах застряли веточки, ряса была в пыли, а взгляд — похотливый и слегка смущённый. Заметив Луку, священник побледнел, отшатнулся и бросился бежать по тропинке к храму.       — Благословите, отче! — расхохотался Лука и насмешливо заулюлюкал вслед.       Отец Славен глянул волком, прибавил ходу и скрылся за дверью, напоследок пригрозив кулаком.       Нет, и вот что с таким поделаешь, а?       Вскоре до Луки донесся заунывный колокольный звон, и он, посмеиваясь, вытащил топор и отправился в птичник.       Конечно, в глубине души все эти дни Лука надеялся, что ворожбу не надо будет пускать в ход. Но невозмутимость Ивана выбила надежду из-под ног. Отступать, однако, всё равно было некуда. Если не подействует это, то не подействует ничего. И тогда так и придется, подобно святому отцу, всю оставшуюся жизнь усмирять восставшую плоть. Тот звонил в колокола, а что ему прикажете? До мозолей на ладонях рубить дрова?!       Странный взгляд Ивана, когда Лука попросил его приготовить утку с головой, вспоминать не хотелось. Но, так или иначе, к вечерней зоре в его распоряжении оказался череп с отвалившимся подклювьем, и Лука совершенно не представлял, что делать дальше. Ива коротко сказала: «В штаны!», и больше ничего не объяснила, лишь заставила затвердить приворот. А он постеснялся переспросить.       — Вас молю, духи добрые, разожгите огонь в крови милого, чтоб в любви он был нежен-яростен и, как глоток воды в самый знойный зной, поцелуй мой ему был бы сладостен, — Лука трижды повторил заветные слова, умылся колодезной водой, утёрся льняным рушником и, чувствуя себя дурак дураком, направился с утиной черепушкой в нужник.       Повесить поверх? А может, всунуть в него уд? А ссать тогда как?       Он вот уже добрую четверть часа крутил череп в руках то в одну, то в другую сторону. Ладно, надо проверить оба варианта. Он решился: протянул через глазницы веревочки и накрепко привязал к чреслам. Выглядело до того нелепо, что глядя вниз, он не смог удержаться от улыбки. Да чего уж там! Скажи ему кто раньше, что он станет вешать на себя подобное, ржал бы аки конь. Сия херовина напоминала гульфики, что защищали мужские достоинства знатных сеньоров. Он видел такое на ярмарке в Задаре.       Так, теперь попробуем положить…       — Эй, Лука! Ты дома? — раздался с улицы знакомый голос. — Хозяюшка-голубушка, где твой ненаглядный?       — До ветру, поди, отлучился…       Блядь, Ведран! Вот принесла нелёгкая.       — Сейчас выйду, — пришлось отозваться и торопливо натянуть штаны. С приятеля станется заглянуть и выяснить, что да как. Поэтому надо поскорее спровадить его. Лука открыл дверцу, сделал шаг и тотчас охнул — острые мелкие зубцы, точно гребёнка, торчавшие по краю клюва, впились в нежную кожицу плоти. Эх, подложить бы какую-никакую тряпицу, да где её взять.       Он осторожно освободил пострадавший участок… и встретился с зелёными глазами. Похоже, Иванка Луку в чём-то заподазривала — с таким интересом она его рассматривала: смеющийся взгляд бесцеремонно обшарил с ног до головы, залез в штаны, заставив чресла дрогнуть. Лука нахмурился, пытаясь скрыть смущение, и повернулся к Ведрану.       Тот оглядел их, и его глаза на мгновение лукаво блеснули. Однако Луку внезапно поразило, как изменился приятель. Бледное, заросшее щетиной лицо, на котором лежал отпечаток усталости, поникшие плечи, — Ведран ничуть не походил на того счастливого папашу, с которым они виделись пять дней назад.       — Чего смурной такой?       — Почто интересуешься?       — Хреново выглядишь… Ты хотя бы спишь?       Повисла пауза, а потом Ведран протяжно зевнул и ответил:       — Бывает. Бывает и посплю. Но кто ж не выматывается, когда дитё на руках. Да ещё вечор мы старика Мирослава искали. Запропал куда-то. С утра как из дому ушёл, так и не возвернулся. Кстати, тебе бы тоже не мешало отоспаться. Круги под глазами и у тебя эвон есть.       Прислушивающаяся к его словам вила негромко хихикнула, но потом её лицо посерьёзнело:       — С мальцом всё хорошо?       — Да, — криво усмехнулся Ведран, — разве что по ночам ревёт, да днём кричит. Франка, правда, уверяет, что все новорожденные ведут себя одинаково. Может, оно и так, — он пожал плечами. — Но почему-то мне кажется, что так быть не должно.       Вила нахмурилась:       — А не заходил ли к вам кто на днях?       — Нет, — призадумался Ведран, — не припоминаю. Вроде никто. Да я мог и не увидеть, мы с матушкой все эти дни во поле были. Хотя, погодите… Франка же баила, что как-то поутру подошла за подаянием нищенка с младенцем. Худая, неопрятная. Ребенок-де был ещё завёрнут в грязное тряпьё. Жонка моя бабу пожалела, еды собрала да чистую пеленку отдала. А боле никого, — помолчал немного, переминаясь с ноги на ногу. — Я чего пришел-то. Окрестить бы сынка, не откладывая, а то неровен час…       Он не договорил и горестно сморщился. Лука вскинулся и тут же втянул зубами воздух, поборов желание залезть себе в штаны.       Ну и клюв у этой птицы!       Вила метнула на него быстрый взгляд, затем успокаивающе сжала Ведрану плечо.       — Погоди. Не спеши хоронить… — с этими словами она выдернула из грядки пучок шалфея, прошептала что-то в душистые фиолетовые цветы и подала Ведрану. — Пусть Франка заварит их, и в тёплом отваре искупает дитя. А завтра я приду, и мы вместе подумаем, как помочь…       Когда шаги Ведрана стихли, Иван подошел к Луке вплотную и прошептал прямо в губы:       — Так-так! И что там? Опять пчела?       — Нет, — выдавил Лука. — Утиный череп.