Сказка о пастухе и виле

      — Побратимы, говоришь? — недобро прищурился Шимич. — Грязные содомиты! Да сгинут оба в геенне огненной за грех кровосмешения! — Он в сердцах сплюнул и повернулся к Луке. — Как тебе это нравится?       Взгляд монаха потемнел, по бледному лицу прошла судорога.       Лука неожиданно ощутил легкую дурноту. Сердце как-то странно сжалось. Зрелище, развернувшееся перед ним, заставило его оцепенеть. Да и было от чего!       Зыркнув на вошедших волчьим взором исподлобья, Деян властно притянул к себе Шиме, зашарил, ровно слепой, по его тощему телу и жёстко, требовательно поцеловал. Шиме сразу обмяк в деяновых руках и даже не пытался высвободиться. Бледное лицо исказила болезненная гримаса, из горла вырвался сдавленный возглас, похожий на крик подбитой птицы. Но вот Деян разжал объятия, и Шиме тяжело, с шумом, выдохнул воздух. Глаза лихорадочно блестели, губы были искусаны. С уголка рта стекала тонкая красная струйка.       — Зачем он тебя так? — в ужасе ахнул Лука.       Шиме провёл большим пальцем по губам, стирая кровь, и вымученно улыбнулся:       — Подкармливаю его. Ежели этого не делать, то он начнет…       — На костёр их! — с яростью прошипел Шимич. — Всех на костёр! Чтоб духу их тут не было! Огня! И тебя туда же, ведьма!       При этих словах Иванка дёрнулась, словно по ней прошлась плётка, и стрельнула в Луку глазами. И вдруг лицо её разгладилось, и в глазах заплясали шаловливые бесенята.       Она рассмеялась:       — Чаю я, отче, что нас-то ты забыл спросить, хотим ли мы гореть в аду.       Шимич хищно оскалился, выхватил распятие и, прикрывшись им, как щитом, громко завопил:       — Выходи же, нечестивый, выходи, преступный, выходи со всеми твоими обманами; ибо Бог пожелал, чтобы человек был его храмом. Освободи место для Иисуса Христа, который за человека пролил свою кровь; освободи место Святому Духу. Отступи сейчас же, отступи, искуситель; твой престол — пустыня, твое обиталище — змей…       Деян замер. Чернота его зрачков медленно расползалась на всю радужку. Лука почувствовал, как по спине потекла струйка холодного пота. Да, у людей не бывает таких глаз. Это были глаза нежити. Полные жуткой пустоты и потусторонней злобы. В них не осталось и следа разумного. И Луке стало страшно. До того страшно, что он невольно попятился назад, сглотнул вставший поперёк горла ком.       Громкий треск ломаемой мебели заставил его вздрогнуть. Лука обернулся и увидел, что монах тяжело, словно куль, шлёпнулся на утоптанный пол, издал невнятное мычание, тут же завозился, пытаясь подняться. Иван шагнул к нему и со всей силы вмазал кулаком по лицу. Затем он отбросил остатки стула в угол и ловко метнул недоуздок, спутав петлёй ноги Деяна. Тот нелепо махнул руками, и упал бы тоже. Но Шиме успел подхватить тело и подтащить к стене, обхватил его, сковывая движения, зашептал на ухо что-то успокаивающее. Глаза Деяна послушно закрылись, на лице появилось подобие слабой улыбки.       Всё произошло так быстро, что Лука и опомниться не успел. Он рванулся вперёд, но Иван мягко оттолкнул его и осторожно присел перед Деяном.       — Теперь Деян до утра не опасен, — негромко отозвался Шиме, объединяя безучастным взглядом Ивана и Луку. Он даже не удивился, что дева молодцем обернулась: так смотрят люди, которые устали жить. Они привыкли к тьме и безысходности, их ничего не пугает, ибо жизнь они представляют не иначе как сквозь тусклую пелену ожидания смерти.       Лука как-то враз понял это, а, поняв, разозлился. Какого чёрта? Да, теперь Деян не опасен. Но что делать, когда наступит утро?       Шиме, видимо, интересовал тот же вопрос, потому как он вяло кивнул на лежавшего без сознания монаха:       — На кой ляд ты с ним так? Он помочь обещал.       Но на лице Ивана не было ни тени раскаяния:       — Святоша меня заебал! Пущай себе лежит…       Он почти нежно, заставив Луку нахмуриться, провёл пальцами по лицу Деяна, приподнял ему веки, припоминающе, цепко вгляделся в глаза, хмыкнул:       — Не еретник твой побратим. Но уже и не человек. А монах тут бесполезен.       Лука подошёл ближе: узкие, вытянувшиеся в ниточку вертикальные зрачки Деяна были тусклы и неподвижны.       — Кто же это? — слова прозвучали резче, чем хотелось бы, но сказанного не воротишь. — Упырь? Шишига? Али вовсе караконджал?       Иван чуть улыбнулся:       — Есть некоторые догадки, Лукица, но, чаю, нас они не порадуют.       — Всё равно говори, — хрипло отозвался Шиме. Он сидел, сгорбившись и закрыв лицо руками. — Мне нужно знать.       — Сказывала в оны дни моя посестрима, что случилась с её знакомцем-побратимом беда, — не отрывая взгляда от лица Луки, начал Иван. — После падения Оброваца угодил он во полон-неволю к самому санджак-бею Гази Хусреву. И напала на него в чужих краях какая-то нечисть. Да, поди знай, какая. И стал мужичок этой нечисти покоряться. Ну — ровно она приказывает ему — всё так, как велит, делает. До того дошло, что потом и вовсе с собой из полона её потащил. И вот, как он, — Иван кивнул на Деяна, — возвернулся на родину, и давай бесчинствовать. К нему и так, и сяк — он понимает всё, только говорит: какая моя воля? Чего хочешь делай, а я супротив того, что во мне сидит, не могу пойти. Разузнала посестрима, где обретался Гази Хусрев-бей, выкрала его, принесла на своих крыльях да заставила слова магические над побратимом своим произнести. Ибо если прилепилась нечисть к телу по заговору нехристя-колдуна, так и не отсохнет, пока тот назад заговор не отчитает.       — Да, слышал я эту байку от деда, — с трудом разлепив губы, тихо выдохнул Лука. — Токмо не верил, что то правда была.       — Отчего же, — усмехнулся Иван. — Ежели бы не посестрима моя, не жить бы твоему деду на белом свете, как и не быть мне сейчас с тобой…       Он осёкся и замолчал: лицо побледнело, в прищуренных глазах вспыхнул странный зелёный огонь. Иван стал так не похож на самого себя, что в сердце Луки закралась неясная тревога. Несколько минут прошло в тягостном молчании, которое прервал Шиме:       — Так, что надо делать, я уяснил — заново наведаться к бейлербею и заставить изгнать из Деяна эту тварь       — А ежели откажется? — спросил Лука.       — Ну, тогда придумаем что-нибудь другое, — процедил Шиме, и глаза его нехорошо блеснули. — Как её кличут, кстати?       Иван встрепенулся, словно приходя в себя:       — Вроде как посестрима называла их шайатинами…