у слов другой оттенок

Ты обещал вернуться со мной домой. Ты помнишь? Жаркое лето и твои руки на мне. Я никогда не чувствовал себя таким живым после столетия тоски. /// — Мы не пойдём гулять по переполненным улицам! — с отчаянием в голосе произносит Ли Юнь, и Чжэнмин — сонливость в коконе тепла — высовывает голову из-под одеяла. — Хватит спорить, — говорит он недовольно. Моргает. — Погоди-ка. Ли Юнь, закутанный в халат, замирает. Кружка кофе в правой руке, смартфон в левой. Хань Юань — максимализм, выросший в упрямство, — начинает хихикать. — Какого чёрта? — Чжэнмин приподнимается на локте. — Как вы попали в мою квартиру? Сон — волны обожания и горя, — расцвет нежности в оттенке раздражения в тёмно-синих глазах — всё оставляет его. С небрежностью, свойственной мечтам, выбрасывает в мир, где его друзья, по-видимому, обладают запредельным уровнем наглости. Чжэнмин слышит, как в ванной выключается фен. Хань Тань. — У него есть ключи, — весело сообщает Хань Юань. Он сидит на диване, щёлкая пультом. — Понимаешь, никакого доверия. Тебя сначала обворуют, а потом… — Он показывает язык. Ли Юнь окидывает его недовольным взглядом, а потом — улыбка нервная — поворачивается к Чжэнмину. — Мы хотели устроить тебе сюрприз. — Ты в моём халате. — Ну, — Ли Юнь оглядывает себя, выглядя потерянным, — допустим. Чжэнмин со стоном падает обратно на тёплые подушки. На часах десять утра, а за окном — первый день недельного празднования в честь Нового года. — Он проснулся? — Хань Тань шумно падает на диван, толкая Хань Юаня. — Доброе утро, гэгэ! — Я просил не называть меня так. — Чжэнмин с тоской думает о сладких снах, где его приветствовал ветер и кто-то, кого он уже привык встречать. Юноша, с глазами столь тёмными, что и самые глубокие воды казались пронизанными светом. В пятнадцать такие сны были смешными — мимолётность фантазии, от которой задыхаешься, — но в двадцать два Чжэнмин просто устаёт. Он знает, — говоря научным языком, — что этот человек ему знаком, потому что во снах люди видят лишь тех, кого встречали по-настоящему. Он никогда не встречал его. Это — запредельный уровень его памяти, переворачивающей листы тоски. — Ли Юнь не хочет гулять, — игнорируя Чжэнмина, сообщает Хань Тань. — Говорит, что в день гуляний будет слишком шумно. — Я не люблю толпы, — несчастно произносит Ли Юнь. — И что мы там не видели? Пожелания счастья и удачи мы можем и сами написать. — Я не желаю тебе счастья, — радостно говорит Чжэнмин. — Наоборот. Исчезни. — У меня всё ещё будут ключи, — сухо откликается Ли Юнь. — Я сменю все двери. — А потом напьёшься и… — Уеду в Шанхай. Хань Юань начинает бесстыдно хохотать. Его смех — запредельная громкость — вызывает невольную улыбку. Кажется, будто когда-то Чжэнмин скучал по его смеху, — свет невинного детства, святого и незыблемого, — но, наверное, это очередное последствие ярких снов. — Ты без нас умрёшь, — Хань Тань начинает бороться за пульт, и Чжэнмин закрывает глаза. Его друзья начинают шумно выяснять отношения, и Чжэнмин думает, что тут должен быть кто-то ещё. Кто-то, кто потёр бы лоб. Сказал бы: «Я в этом не участвую». Кто-то, кого Чжэнмин никогда не встречал. Это — тоска без истока и окончания. Как можно ждать кого-то, когда даже не знаешь, кого ты ждёшь? Чжэнмин тоже не знает. Но очень, очень хочет узнать. /// Они впервые за всю свою многолетнюю дружбу празднуют вместе. В прошлом году Ли Юнь уезжал повидаться с сестрой, а два года назад Хань Тань была в Гонконге. Разругалась с матерью, хотя традиции запрещали. — Что мы будем готовить? — спрашивает Хань Юань, и Чжэнмин трёт лицо руками. — Няньгао? — Он пытается вспомнить, есть ли у него рецепт этого хитрого рисового пирога, но это всегда можно свалить на Ли Юня. Среди них он — мастер готовки. — Танъюань ещё можно, — глаза Хань Тань радостно сияют. — Или фа гао! Я хочу быть богатой. Чжэнмин думает о том, что его семья, наверное, тоже будет готовить что-то такое. Он не видел их последние годы — долгие реки событий, разлад в важном, — и иногда это немного грустно. Конечно, он обрёл новый дом — но дни тихого веселья, материнских объятий и тепла от прогулок в ночь фестиваля фонарей ушли безвозвратно. Он никогда не посещал его один. — Пятнадцатого числа мы пойдём гулять, — внезапно говорит Чжэнмин, и Ли Юнь стонет. — Что? Я хочу посетить фестиваль фонарей. — Там будет шумно, — Ли Юнь с надеждой смотрит на него. — И холодно. — Всё будет так, это праздник, — Чжэнмин пожимает плечами. — Мы увидим столько пожеланий счастья и удачи повсюду, что даже ты зарядишься удачей, А-Юань. Тот поражённо моргает. Его губы — в усмешку. В его глазах рождается издевательское сияние. — Или ты встретишь того мальчика из снов. — Он потягивается. — О, какой долгий век без тебя, — передразнивая разглагольствования сонного Чжэнмина, произносит Хань Юань. Чжэнмин решает, что ему плевать на табу в дни Нового года, и от души отвешивает ему подзатыльник. /// Он протягивает к нему руки. От его волос — ниспадающие волны темноты — пахнет лавандой. Он так красив, что и свет вокруг меркнет. «Я ждал тебя. — Чжэнмин знает эти слова, хоть и не слышит. — В следующий раз найди меня раньше, шисюн». И всё вокруг — зелень и цветы. Бесконечные пики гор. Слышно, как шумит вода где-то за деревьями. Чжэнмин чувствует себя всесильным. Сходящим с ума. Он облачён в белое, а его руки — холодны, когда юноша напротив берёт его ладонь в свою. Ты упрямый. Чжэнмин хочет возмутиться, разозлиться, но вместо этого лишь склоняет голову. Тепло — жидкое пламя в груди — обнимает его. Мы всегда вернёмся друг к другу, да? Янь Чжэнмин, даже в самые худшие времена ты был бесстыдным дураком. Слова застывают на губах. Он что-то отвечает, но собственный голос не слышится. Где ты? Как мне вернуться к тебе? Юноша улыбается — редкая вспышка нежности, ставящей на колени, — и его голос наконец обретается. — Ты уже знаешь моё имя, — говорит он, и его глаза — зарево пожара, что откликается в груди. Чжэнмин делает шаг. — Меня зовут… /// Они празднуют с шумом, присущим лишь им. Ли Юнь готовит наньгао, перепутав ингредиенты, а Хань Юань — непостижимое упрямство — вновь и вновь переделывает маленькие красные фонарики. Они развешивают пожелания удачи и счастья по всему дому, и Чжэнмин просто машет рукой. К пятнадцатому числу Ли Юнь проигрывает в «камень, ножницы, бумага», и они шумно вываливаются на улицу. Воздух свежий и полон нервного возбуждения. Того, что определяет новое начало. — Давай пройдёмся по главной аллее, будто мы туристы в Пекине, — радостно говорит Хань Тань. — Такие красивые фонари, ты посмотри, гэгэ. Чжэнмин думает, что никогда не мог ей отказать. Дорога переполнена людьми. Оттенки красного — от рубина до крови — поражают воображение, и Чжэнмин, спрятав руки в карманы белого пальто, улыбается. Статика шума. Сладость смеха и счастья. Если постараться, то можно ощутить засахаренность на губах. — Мы должны подобраться поближе, — жалуется Хань Тань, — мне нужно увидеть фейерверк. — Повсюду люди, — причитает Ли Юнь, а потом засматривается на витрину, где выставлены веера. Чжэнмина тоже поперёк груди обхватывает желание — эхо надменной, не своей привычки — сжать в ладони веер. Раскрыть его, снисходительности во взгляд напустив. — Ты как сорока, — хихикает Хань Юань. — Вы оба. Антиквариат за сотни тысяч юаней, серьёзно? Чжэнмин возмущённо открывает рот, и Хань Тань смеётся, хлопнув его по плечу. Они движутся дальше, разрезая поток людей, теряясь в нём. (Если бы он попытался, то краем глаза уловил бы в отражениях витрин: кто-то в белых одеждах, не он, но кто-то ещё, кем-то, кем он был, с лебединой грацией в шагах, движениях, но не словах, двигался по улочкам; и мир рассыпался, неласковый, когда всё было так.) — Нет-нет, — смеясь, говорит Ли Юнь, — ты подумай… Чжэнмин перестаёт слушать, потому что что-то мягкое, непослушное времени, тянет его на себя. Он поворачивает голову. Его взгляд цепляет незнакомца. Мимо него проходит юноша с непослушными волосами. У него острый нос. Из-под рукавов синей куртки видны до смешного изящные запястья. Никогда больше так не делай… Сто лет — люди столько не живут. Он проходит мимо, всё дальше и дальше, и Чжэнмин тоже делает шаг вперёд. Что-то выбивает из его лёгких весь кислород. Память — тканая салфетка снов — прожила в нём, множа тоску, не один год. — Чжэнмин? — Ли Юнь оборачивается. Чжэнмин смотрит на него широко распахнутыми глазами. Что-то горит, гноится, грызётся в нём. Ты уже знаешь, как меня зовут. Моё имя… Этот мальчик, юноша, мужчина — он всегда был об огне, закованном во льды, и по нему легко сходилось с ума. — Чэн Цянь. Чжэнмин резко оборачивается. Судорожным взглядом обводит толпу. — Чэн Цянь! — кричит он, зная, что от стыда вспыхивают щёки, зная, что это глупо, — но он любил его, он знал его. «Я нехороший человек», — сказал ему как-то Чжэнмин. Теперь он помнит: недовольство в уголках губ. Чэн Цянь выглядел печальным. Не для меня. Чжэнмин видит, как он оборачивается в толпе. Растерянно смотрит на него, найдя взглядом. — Я же говорил, — Чжэнмин сердито бросается к нему, и в груди — плавильная печка, пылкость огнём — горячо и тесно. — Я говорил тебе, нет? Глаза Чэн Цяня чуть расширяются, когда Чжэнмин налетает на него. Вцепляется пальцами в его плечи. У Чэн Цяня длинные ресницы и такой знакомый потерянный взгляд. «Может, он не помнит», — безумно думает Чжэнмин, и его охватывает горе. Ты снился мне. Мы прожили такую счастливую жизнь. Ты помнишь? Я любил тебя. — Что… — Я говорил, что найду тебя, — с отчаянием в голосе говорит Чжэнмин и видит, как в его глазах мерцает тихая радость. И тогда наступает облегчение. — Янь Чжэнмин, — с едва заметной улыбкой произносит тот, — ты воистину самый бесстыдный человек в мире. Над головой раздаётся шумный хлопок. Чэн Цянь, который снился ему годами, звал и любил, склоняет голову набок. — Гэгэ! — сердито кричит Хань Тань, и Чжэнмин морщится. — Фейерверк начинается! Улыбка Чэн Цяня становится шире. — Познакомишь нас? — спрашивает он с едва уловимым смехом, и Чжэнмин фыркает. — Ни за что, — серьёзно отвечает он. Красная нить судьбы натягивается и переплетается между ними. Чжэнмин думает, что так ощущается покой. (больше не нужно тосковать по кому-то из своих снов — теперь они вновь вместе)