***
Чара выходит из библиотеки, оставляя за дверью все чудеса, снова обычный сломанный мир без оживших картин и летающих стульев. Только застывшие монстры, спешившие по своим делам, изредка бросаются в глаза по пути обратно. Надо проверить воробушка, её не было пару часов. Древний мог пробраться внутрь. Девушка прислушивается к тишине, боясь и желая услышать хоть что-то. Но место молчит, как молчало до этого, и в сердце что-то тоскливо сжимается. Раньше, когда-то очень давно, здесь играли дети. В последнем коридоре Фриск. Он замер и не замечает ничего вокруг себя, поддавшись воспоминаниям. Мальчик сжимает кулаки слишком сильно, а глаза начинают блестеть. — Пойдём отсюда, — голос мягко шелестит, эхом прокатываясь по коридору. Ребёнок кивает, позволяя себя увести. Ноги заплетаются и непонятно, от пережитых чувств или от усталости. Сколько он уже нормально не спал? Фриск держится за край плаща, сжимая ткань до побелевших костяшек, и старается подавить всхлип. Он отпускает ткань, только когда обнаруживает себя в детской комнате, стены покрыты рисунками цветов, а на кровати рядом с ним сидит плюшевый монстр с глазками-пуговками. Всё покрыто тонким слоем пыли, и мальчик понимает, что это комната одного из погибших детей короля и королевы, наверное, раньше ему бы было некомфортно находится здесь, но сейчас границы нормы стёрлись, а кровать осталась кроватью. Как же он устал. — Поспишь немного? — А ты? Чара вздохнула, она не чувствовала себя уставшей или голодной, будто кукла, не обращающая внимание на подобные мелочи. Провела ладонью по спутанным волосам, успокаивающее погладив. — Спи спокойно. Мальчик бурчит ещё что-то, прежде чем заснуть, но понять смысл уже невозможно: то ли на неё жалуются, то ли ругают. Девушка снимает маску, на секунду прижимаясь сухими губами ко лбу. Тишину разбавляет сопение, убаюкивая своим ритмом. Хочется остаться здесь, в тишине и покое, насладиться моментом и сторожить его сон. Впервые воспоминания отступили, не оставив после себя ни боли, ни радости — абсолютно ничего. На губах робкая улыбка. Фигура одевает маску, ускользая в коридор, бесшумно прикрыв за собой дверь. Угольки глаз сияют особенно ярко. «Остался финальный босс», — думает Чара по дороге в оружейную. Старая обшарпанная комната, покрытая пылью, выглядит удручающе и одиноко, несмотря на монстра-птаху, с усердием натирающего ржавый меч. Ровные ряды подставок хранят оружие на любой вкус и цвет, на стене висит огромный двухметровый меч, украшенный золотом, кажется, он принадлежал прошлому королю. Девушка не обращает внимание на кучи мечей и секир, не смотрит на боевые молоты и тугие луки, всё равно пользоваться не умеет, да и не нужно сейчас. В глазах танцуют лукавые черти. «Поиграем?»***
Древний бродит вдоль замка, смотрит в окна и скребётся в двери, чуя людской дух, сглатывает густую слюну. Запах ворошит воспоминания, яркими вспышками проносящиеся в голове, урывки, которые невозможно связать в единое полотно, застилают взор. Он снова чувствует на прогнившей шкуре тепло солнца, слышит ветер, играющий в кронах болотных кипарисов. Он видит огни далёких людских костров, чует запах дыма из их каменных жилищ, ощущает, как в горло льётся горячая кровь. Чудовище воет, не яростно — тоскливо, и голос проносится по подземной темнице могучей волной, когда-то зажигавшей сердца перед битвой. Ему вторит лишь эхо, затерявшееся в мёртвых пещерах. Похоже, их осталось лишь трое: монстр, человек и тварь. Древний оглядывается, чуя звериным нутром чужой взгляд, но успевает заметить лишь колыхнувшиеся занавески. Голод сводит кишки, грызя и царапая изнутри живой крысой, а добыча так близко, что он может угадать вкус её плоти, силу её души. Он рычит, бросаясь на стену, встаёт на дыбы, почти достав до окна, и ломает когти о цельный гранит, пока защита замка прожигает его плоть до кости. Боль отрезвляет — он отступает, не спеша нанести себе ещё больше урона. В глазах мелькает отголосок огня, когда-то спокойный и ласковый, он мельтешит, взрываясь огненным штормом. Древний разворачивается, грузно опираясь на лапы, хвостом сбивая с площади каменную пыль, и обходит замок с другой стороны. Где-то должен быть вход, где-то должна быть лазейка! Человек так близко, кажется, что он прямо сейчас стоит за каменной преградой, прямо напротив него, а достать его нет ни единой возможности. Древний останавливается, замирает всем телом прекратив даже дышать, весь обратившись в магию, он слушает, как барьер, окруживший его добычу, трещит. С таким звуком открывается замок на двери. Он врывается внутрь, вырвав деревянную дверь из петель, и глухо рычит; рык прокатывается по пустым коридорам, возвращаясь тихим эхом. Человеческий запах витает в воздухе, новый, совсем свежий след и куда более старые. Нутро сводит от голода, и его мелко трясёт, слюна капает на пол, оставляя грязные разводы. Когда до него доносится запах её крови, он теряет последний контроль. Чудовище бросается вперёд, дикими рывками несётся за своей добычей, ломает когти и расшибает голову, не просчитав узкий поворот. Взмыленный, с рваным дыханием и текущей гнилой слюной он напоминает бешеного пса, сорвавшегося с цепи. Его ведёт запах, обрывки волос, капли крови на стенах — всё это лишь дразнит, отвлекает на пару секунд. Он останавливается, когда запах уводит его вниз, по узкой тёмной лестнице, слишком тесной, чтобы промчаться по ней в полный рост. Достаточно широкой, чтобы протиснуться. Древний открывает пасть, вглядываясь в темноту яркими угольками, дышит шумно и сорванно, отравляя воздух зловонным смрадом. Воспоминания приходят вспышками, мельтешат перед глазами, вырывая из груди глухой рык, пытаются что-то донести. Такое уже было — понимает тварь — люди так делают, прячутся в каменных норах. Кирпичи крошатся в красную пыль под когтями, сотрясаются стены от ударов хвостом. Убежище вот-вот рухнет, как карточный домик, похоронив под собой их всех. Тварь ревёт от боли, пытается извернутся в узком проходе, сожрать наглеца с копьём, зашедшего с тыла, но лишь открывается для мечника, зажатого в тупике. Какой-то человечишка бегает меж стенами, совсем рядом — двинь пальцем — и коготь вспорет нежное брюхо, детёныш бросает под лапы красные угли, превращая пол в раскалённое месиво. Меч опускается на шею, застревая в хребте, срезает куски мяса, и боль оглушает на пару мгновений, его режут, колят и жгут со всех сторон. Рёв превращается в вой, и воздух дрожит от магии, звенит натянутой струной, и люди испуганно зажимают уши, допускают ошибки. Детёныша защемило могучим телом, прижало к стене, так, что захрустели кости, кричал недолго. Челюсти сомкнулись на переломанной тушке, мгновенно обрывая жизнь, горячая кровь потекла в горло... Прячутся в каменных норах, но там их тоже можно достать. Древний протискивается в узкий туннель, впритык зажатый стенами, не повернуться, не дёрнуться, но всё ещё можно ползти. Проталкивая себя вглубь горы, в холодную и вязкую тьму, он двигается на запах, дрожащий утренним туманом, но усиливающийся с каждым метром. Она пахнет кровью и лютиками, немного Лодочником и чем-то, что нельзя опознать. А душа испуганно мерцает, как маленький светлячок. Ей некуда бежать, и зверь рычит, предвкушая, как когти проткнут её тело, а челюсти сомкнутся на горле. Темноту туннеля разбавляют лучи света, он уходит в крутой поворот, выходя на прямую к залу. Там есть где развернуться, но всё ещё непозволительно тесно, обшарпанные сырые стены, местами изъеденные плесенью, мерцающие во влажном воздухе факела, окрашивающие камень в красный оттенок. И она. Человек стоит у дальней стены, смотрит прямо, сжимая в руке копьё. Их разделяет десять метров, один рывок, одна атака. Древний сжимается, бугрятся тугие мышцы, прорывая хлипкую кожу, готовый к прыжку, он слишком увлечён добычей. Последний прыжок. Капкан захлопнулся. Тварь ревёт от боли, когда опустившаяся тюремная решётка ломает ему хребет. Голос срывается на дрожь, звеня в ушах натянутой струной, вытаскивает наружу самое древнее сокрытое в человеческой душе. Первобытный ужас охватывает тело — и она цепенеет перед хищником, сердце бьётся в груди рваным ритмом, будто пойманная в силки пташка, пока не закончатся силы. Она смотрит, как изгибается могучее тело, пытаясь вырваться, как отталкиваясь тонкими лапами, тварь выползает из западни, теряя куски шкуры и плоти в металлических зубьях, как два вспыхнувших уголька смотрят на неё из приоткрытой пасти. Чара видит свою смерть в его глазах. Девушка уворачивается в последний момент, слыша, как челюсти захлопываются рядом с ухом. Древний смог подобраться непозволительно близко, вырвался и кривым скачком набросился, переломав себе лапы массивной тушей. Пара лап с выкрученными суставами свисают на тонких полосках мышц, содранная шкура кровавыми лохмотьями тянется к решётке, зацепившись об острые зубья, массивный хвост бьёт по стене окончательно вырвавшись из плена. Чара смотрит мгновение, долю секунды, а после отскакивает, крепче сжимая в руках копьё. Древний поворачивает голову на могучей шее, приоткрывает пасть и смотрит ей прямо в глаза, он сжимается тугой пружиной, подбирает переломанные лапы под себя, отталкиваясь хвостом от стены. Рывок — и он проскальзывает ей навстречу, оставляя на полу кровавый след. Девушка корпусом отклоняется в сторону, направляя остриё в грудину твари, упираясь древком в стык стен и пола. Остриё легко прошло сквозь шкуру и мясо, проскользнуло меж рёбер, проколов лёгкие, и осталось в звере по середину упругого древка. Древний завыл от боли и злобы, дрожал его голос, звенела ненавистная магия натянутой струной, но ей было уже всё равно на искусные чары. Чара влетела в отгороженный решёткой проход, запечатывая за собой дверь, пробежала по лестнице вверх, подальше от клыков твари. Обернулась, смотря на залитую кровью площадку, на играющие на факелах языки пламени, на тварь, израненную, потерявшую плоть и кровь, с изломанными лапами и прорезавшимися наружу сколотыми костями, с перерубленным позвоночником и облезлым хвостом, но всё ещё живую и желавшую её сожрать. Подобрав с пола подготовленные бутыли с маслом, девушка встряхнула ёмкость в руках, живой огонь подошёл бы куда лучше. На пол, разбавляя гнилую кровь, полилось масло. Обычное, растительное, без магии и даже незамешанное на людской крови. Древний разочарованно зарычал — люди всегда колдовали на крови, своей или бычьей. Он развернулся как мог, касаясь решётки голым черепом, толкнул, но та даже не пошатнулась. А человек стоит и льёт масло вниз, убирает пустую тару и, достав новую, льёт уже целенаправленно на него. Жидкость затекает в открытую пасть, впитывается в окровавленную шерсть на загривке, месит багряную грязь под лапами. Он лишь облизывается, смакуя запах её страха, застывший в воздухе, отворачивает голову вбок, вновь уже с большей силой толкает решётку, наваливаясь всем телом, и довольно урчит, когда петли двери робко заскрипели. Масло лилось, древний залечивал лапы, факелы тоскливо догорали в углу. Целых десять минут ушло на то, чтобы вылить всё и Чара довольно осмотрела получившуюся лужу, старательно игнорируя голодный взгляд. Ещё несколько бутылок было запрятано по углам комнаты, пару из них тварь разбила, но так даже лучше. Девушка сняла факел со стены, потратив немного времени, чтобы просунуть его сквозь решётку. — Встретимся на той стороне. Чара не оборачивалась.