Решимость не угаснет

— Эр, — зовёт свою спутницу Фриск, косаясь плеча, та переводит на него обеспокоенный взгляд, и мальчик, несмотря на безразличную ко всему маску, чувствует её беспокойство. Он старается ободряюще улыбнуться. — Не волнуйся, со мной всё в порядке! По щеке рваным пятном размазана кровь, волосы растрёпаны, свитер заляпан в чём-то подозрительном, а глаза всё ещё лихорадочно блестят страхом, но он и правда цел. Разве что пара синяков да шрам останутся, но Чаре хватает и этого. Она быстро встаёт на ноги, терпя помутнение в глазах, и оглядывается, пытаясь сориентироваться. Кажется, они в восточном крыле, между библиотекой и залом заседаний. Тварь яростно ревёт, почуяв запах людской крови, скребёт когтями в надежде прорвать заклинание голой мощью. Вероятно, древний смог бы, не будь так ослаблен голодом и отравлен сломанной магией. И непонятно, повезло ли, что он обезумел от голода, или так вышло только хуже. Отрубленная кисть в агонии сжимается и разжимается на полу, пачкая всё в гнилостной крови. Магия разложения, болезни, да хоть болот, называй, как хочешь, а всё одно — воняет ужасно и уничтожать муторно. Девушка морщится, до и во время погони ей было как-то не до оценивания аромата, и сейчас она наконец обратила внимание, что дышать рядом с этой тварью совершенно невозможно. И, вероятно, плащ надо будет сжечь. Она бросает последний взгляд на расписанную рунами плиту, спасшую им жизнь, и уводит воробушка как можно дальше отсюда. Не разбирает дороги — лишь бы снова можно было свободно дышать, лишь бы не слышать агонию древнего. Ноги сами приводят её домой. Она останавливается лишь у тяжёлой дубовой двери с вырезанной на ней руной дельта, кладёт побледневшую ладонь на медную ручку. Дверь скрипит, отворяясь, сердце скрипит в след за ней. Глаза наполняются влагой. Не время и не место для слёз, но хочется расплакаться маленькой девочкой, вцепившись в материнскую юбку. Так хочется домой, даже не нужно быть живой, хотя бы быть рядом! Видеть их улыбки, слышать смех, чувствовать запах ещё горячего пирога... — Здесь жил Король с семьёй, да? — втискивается между ней и дверью Фриск, заходя в прихожую. — Я всегда думал, что у него должны быть роскошные покои, а тут роскошью даже не пахнет. — Монстрам она ни к чему, — отмирает Чара, проходя внутрь, — им нет нужды в подкреплении своего эго засчёт золота и власти. — Но Азгор носит золотую корону, я это видел. — Обычай, перенятый от людей, — она треплет его по голове, превращая волосы в полнейший кошмар, — у монстров знак монархии — руна дельта. Носить её на одежде имеют право лишь члены королевской семьи. Она тоже носила руну дельта. Помнит, как будто это происходит сейчас, как Азриэль подарил ей золотой медальон в форме перевёрнутого сердца, души монстра. На передней стороне была выгравирована руна, на задней витиеватым шрифтом: «Лучшие друзья навсегда». Тогда её приняли в семью, подарили то, о чём она и мечтать не могла. А сейчас у неё не было и его. Сейчас он вместе с ней должен лежать в сырой земле, пока второй носит на шее Фриск. — Умойся, — отправила она мальчишку к раковине, — надо обработать царапину. Он вернулся достаточно быстро, чтобы начать сомневаться в том как тщательно он умылся, но Чара ничего не сказала. Лишь достала аптечку из укромного ящика на кухне и начала перерывать её в поисках чего-то, что могло помочь и людям. Нашёлся только спирт и заживляющая мазь на магии минижеллов, но магия здесь сходит с ума, так что использовать мазь было бы опасно. — Иди сюда, — она выдвинула стул, чтобы усадить на него воробушка, так они будут на одном уровне. Мальчик недоверчиво принюхался к запаху из открытой баночки, что-то знакомое: — Будет больно? — Будет больно. Но надо потерпеть, если не хочешь заражения крови. Фриск фыркнул, он, конечно, не очень хорошо знал что такое «заражение крови», но звучало достаточно опасно. Поэтому он послушно уселся на стуле и почти не дёргался, когда рану стало нестерпимо жечь. Каждое прикосновение смоченной ватки к царапине отзывалось болью и щипало безумно, но он терпел. Чара даже невольно восхитилась, понимая, какого сейчас ему. Закончив, девушка отпустила мальчика, наказав не лезть в рану грязными руками, он на её слова лишь фыркнул, отходя дальше, заинтересовавшись холодильником. Прогулка по туннелям разыграла аппетит и у неё тоже, но она не обращает внимание. Стоило лишь подумать о еде, как в горле вставал вязкий ком. — У него тут пусто! — удивлённо ахает мальчик, распахивая дверцу пошире. — Только заварная лапша, но зачем вообще хранить её в холодильнике?. На самом деле в холодильнике кроме бичпакетов были ещё пакет молока и полупустая упаковка яиц, но это несильно спасало ситуацию. — По крайней мере, можно приготовить омлет, — пожимает плечами Чара, выкладывая продукты на стол. Вытаскивает из ящика сковороду с небольшой миской, ловя на себе странный взгляд. Она разбивает яйца в миску, паралельно доставая венчик, вливает молоко. Омлет действительно просто готовить, так что вскоре масса выливается на сковородку, скворча и шипя на раскалённом масле. Главное — не забыть посолить. — Не думал, что ты умеешь готовить, — бормочет Фриск, когда через десять минут перед ним ставят блюдо, пахнет весьма аппетитно. Он взглядом предлагает разделить трапезу, но Эр отказывается, качая головой. Интересно, ей вообще нужна еда? Ох уж эти монстры... — Ешь пока, я пойду посмотрю, что там с Барьером.

***

Чара невольно замирает. Вот и всё, после стольких трудностей они наконец дошли! Она довела ребёнка живым, пусть и немного потрёпанным, но живым. Восьмой человек, седьмая душа... сейчас всё закончится. Папа стоит у заклятья, сжимая трезубец, склонив голову, и готовый к битве, он вещает свою речь. Он больше не смотрит на дитя, ему хватает и чуять запах запёкшейся крови под пластырем, слышать биение маленького сердца, чувствовать силу человеческой души. Чувствовать решимость ребёнка. Он не будет смотреть — он не сможет убить человека, видя в нём другого. А Барьер всё играет, сладко поёт свою песню, переливаясь всеми цветами, зовёт на грани слышимости душу звонко и отчаянно, с надеждой и верой, со страхом и злостью. Зовут они, те, кто отдал за человечество свою жизнь. Им вторят сверкающие сердечки в странных банках, обитых драгоценным металлом — дети, что не были так решительны. Чара знает каждого из них. О Семерых магах, сильнейших, чьего уровня ещё ни одному человеку не удалось достичь, ей рассказывали легенды, пели оды, у них она просила защиты в трудный час, им посвящала молитвы, как заведовали старшие люди. Их чувствами наполнено заклятье, слившимися воедино голосами зовёт Барьер. О детях, что упали после неё. Решимость каждого будила её ото сна, каждого она сопровождала на пути. Честно старалась вывести, помогала с монстрами, поддерживала не делом, так словом. Каждый из них умирал под землёй, не заслужив того. Чара знает про подземелье, монстрах и магии практически всё и сейчас может безошибочно предсказать каждую атаку и каждый шаг. Но предсказать исход этой битвы не может. Чара мотает головой, прогоняя наваждение — не самый лучший момент, чтобы предаваться воспоминаниям. Барьер, каким она его помнила, похоже, исчез ещё месяц назад, теперь перед ней была лишь порванная в бахрому стена, что не теряла надежды восстановиться. Энергия текла по неведимой сети, покрывала дюйм за дюймом, безуспешно закрывая дыры. Магия путешествовала от одной дыры к другой, но стоило залатать хоть одну, как сразу появлялись новые прорехи. Заклятье уже не сияло всеми цветами, не устремлялось к самой поверхности живой волной, чтобы после вернуться обратно, не пело голосами давно умерших. Оно было тусклым, хаотично металось по длинному туннелю, не выходя за его границ, и грозилось разорвать на части любого, кого сможет достать. Девушка старалась сконцентрироваться на душном запахе лютиков, доносившемся из тронного зала, на мягком сиянии душ, скрытых в банках, на том, как, оказывается, холодно в этой комнате. На чём угодно, лишь бы не чувствовать, как бьются в агонии отголоски Семерых, не слышать, как мир сам рвёт их остатки на части, окончательно сойдя с ума. На секунду ей даже стало их жалко. Семерых. Папа мало рассказывал о той войне, лишь то, насколько безжалостной она была. Когда же Фриск освободила монстров Чара смогла узнать о войне чуточку больше — тогда погибла большая часть и людей, и монстров, нанеся ужасное увечье расам — даже спустя три сотни лет люди не смогли приблизится к былой численности, а монстры и подавно. Изредка Азгор вёл рассказ и о Семёрке магов, о том, насколько они были сильны, о их жертве во благо людей. Король не хотел, чтобы Чара ненавидела свой народ, но тогда это помогало несильно. Девушка подошла вплотную, ощущая почти физическую боль от всполохов магии. Подняла руку, пуская тоненькую струйку силы в остатки былой тюрьмы, — её Барьер не жёг, всё-таки она была человеком. Заклятье, огромная система, об которую обломали зубы все учёные монстров, окутывала всю гору Эбот, протекая по грунтам и породам, над и под системой пещер, сбежать из него было невозможно. Чара знала это, знала и о том, что по своей сути оно было куда большим, чем просто заклинанием. Барьер был стеной между миром монстров и миром людей, он же был и дверью, ведущей в самые глубины. Он вгрызался в саму материю, переплетался с энергией мира, проходя во всех измерениях, — всё лишь бы не пустить монстров на поверхность, лишь бы оставить их гнить под землёй. Благодаря нему Чара смогла увидеть всё. Тогда и сейчас. Пришлось призвать всё своё мастерство, чтобы алая магия не слилась с умирающим заклятьем. Она разошлась, чужеродной дымкой растворяясь во всех его гранях, не давая поглотить себя, ускользала из отчаянных пут, проникая ещё глубже. До самого кода. Вот и всё. Столько трудов ради поломанных строк. Девушка опустилась на пол, сложив колени бабочкой, устраиваясь поудобнее, ей предстояло много работы. Дурак тот, кто мог подумать, что копаться в коде мира, в языке, на котором писана сама его суть, всё равно что разбирать компьютерную программу. О нет, это нечто иное, неосязаемое, невидимое, но присутствующее везде и всегда — оно не было ни энергией, ни материей, его вообще нельзя было с чем то сравнить. Голова болела, стоило лишь начать просто думать над тем, как это может работать, не то что изучать эту структуру. Мозг не умел воспринимать подобную информацию. Чара смогла научиться, не было выбора. Нашла сходства, подставила принципы работы под уже известные и прозвала кодом — это, конечно, был большой самообман, но иначе не получалось. Вот она погружается в эту глубину, рыскает между строк, идёт по самой грани умирающего мира. Касается магией одного из тысячи тысяч завитков в бесконечном тумане, читая, как открытую книгу. Немного информации, ещё немного, а вот следующий завиток загнан в тиски. Его держат и душат, не давая расти, росток кровоточит, рассасывается не в силах выдержать большей нагрузки. Таких кусочков кода, оказывается, много, большинство уже отмерли, почти расстворились, разорванные на части, или слились в один уродливый ком с другими такими же больными или здоровыми. Изредка можно было понять, что таят в себе эти трупы в тисках, но там не было чего-либо, чего она не знала раньше. Кандалы оказались точно такими же, какие она сорвала в родном мире. Отвратительно. И самое поганое было в том, что мир жил, он боролся за жизнь — пытался выбраться из скорлупы, пустить корни и расцвести совершенно новым цветком! И выбрался бы, в конце-концов, он породил бы себе ключ к свободе, или кто-то иной смог бы её ему дать. Но мир умирает, будто ломовая лошадь, упав на колени, пытается встать, а ноги не держат, и сил совсем не осталось. Чара знает, чья это вина, и с каждой строкой ненавидит всё больше.

***

Чара заканчивает, выныривает из кода, словно из-под толщи воды, тряся головой в попытке побыстрее прийти в себя. Несмотря на все контрмеры, тело всё равно затекло, а шея неприятно ныла от долгого неподвижного положения, она потянулась, совсем не обращая внимания на то, как заклятье кинулось в её сторону, останавливаясь в считанных сантиметрах от лица, — совсем разнервничавшись, оно металось, как загнанный зверь, и бросалось на всё подряд в пределах туннеля. Барьер стал куда агрессивнее, уже не различая, кого должен беречь, а кого разорвать на куски. Отчаянные попытки протокола сдержать монстров — вероятно, он мог даже самостоятельно выпускать защитные импульсы магии, которых так опасались учёные, и это было вовсе не сбоем системы. Всё таки он контактирует с кодом, мог почувствовать повреждения куда раньше, чем они стали видимы и фатальны. Невероятная система, в каких-то смыслах даже непостижимая. Девушка выходит в тронный зал, стараясь не помять прекрасные цветы, обводит рукой спинку трона, предавшись воспоминаниям. Рядом статуей стоит отец с лейкой в руках, поливает цветы. Концентрированный сладкий запах кружит голову нежным дурманом, проходясь по сознанию, успокаивает ноющее сердце. Не сейчас. Ты уже прошла мимо него, так что мешает снова? Что-то зовёт, тонкой нитью связав явь и сон. Зов идёт по коридорам замка, эхом отзывается под ребрами и ведёт за собой. Ласковый ветерок толкает в спину, срывая с цветов лепестки, он играется с ними, кружит и петляет по залу, то поднимаясь, то оседая. Скользит под рукой, вскружившись у ног цветным вихрем, со всех сторон окутывая нежным ароматом. Чара отшатывается, кипящая ненависть разрывает чудотворное заклятье. Струится по жилам обжигающим потоком, пеленой застилает глаза. — Не трогай мой разум, — ветерок замирает, позволив золотым лепесткам разлететься по залу. Нить натягивается крепче и тянет, и тянет вдаль, в глубь коридоров, дрожит от напряжения, готовая лопнуть в любое мгновение. Зовёт громко, так, что эхом отдаётся в душе жалобный клич, задевая хрупкие струны. Где-то в глубине, поглощённой ненавистью, прогнившей насквозь души, отзывается маленькая девочка в робком желании помочь. Чара удивлена тем, насколько легко поддалась на этот раз. Она смотрит на покрытое чёрной плёнкой сердечко, не чувствуя страха или злобы к твари, лишь отмечая здравым рассудком, что так быть не должно. Вбитые в подкорку принципы, которыми она жила и живёт до сих пор, твердят отказаться от силы. Это неправильно. Ты же не хочешь причинять боль, ты сильнее, ты справишься. Давай, я верю в тебя. Справится. Не может иначе, не сейчас, когда от неё зависит так много. Девушка отпускает гнев и обиду, прощает поломанный мир за попытку. В конце концов, он в отчаянии. — Что ты хочешь? — спрашивает она в пустоту, идя вслед за зовом. Вместо последнего коридора из тронного зала она выходит в библиотеку. Помоги мне. Шелестят страницы, оставленных на столах книг, перелистываясь сами собой, скрипят старые половицы, раскачиваются высокие шкафы — мир отвечает. Падает с полки пыльная книга в кожаном переплете. Чара подбирает её, читая название: — «Освобождение», — зажигаются старые светильники из свечей, косятся лепестки пламени в глубь, зовут дальше. И Чара идёт. Она проходит вдоль книжных полок, мимо письменных столов и прекрасных картин, следит за игрой теней на стенах, движущихся в диком, восторженном танце. Зеркало, вдоль которого пришлось пройти, показывает совсем другую картину: вместо рослой фигуры в плаще по коридору идёт маленькая девочка в ржавых кандалах, шлёпая по холодному полу босыми ногами. Ты выбралась — Меня забыли, — отвечает она, стирая пыль с книги, название гласит «Чара», последние страницы писаны кровью, — у меня было много времени, чтобы понять. У меня его не осталось — Бывает. Я хочу жить Девушка смеётся тихо, ни злобно, ни весело — поняла в один момент весь абсурд. Мир просит о помощи того, кого позвали его уничтожить, похоже на глупую шутку. — И чем же я могу тебе помочь?