***
Лизе Минси уже не говорят о том, что те непотребства, которые она вытворяет с тряпками магов Круга, являются крайне оскорбительными для всего, что имеет способность видеть. Лизе все равно, ведь лет в пятнадцать она случайно набрела на картинку с эльфами-кочевниками в одной из книжек, не посвященных магии и религии, увидела их платья, такие тонкие и изящные, что в тот же день перешила тайком свою юбку, разрезав ее по бедру. Тогда ее наказали, заставив двадцать дней стирать чужие одежды; каково же было их удивление, когда Лиза вместо того, чтобы исправиться и обдумать свое поведение, изрезала все остальные юбки магов Круга, включая платье Верховного Чародея! Вопрос о ее усмирении стоял много раз, и каждый раз его откладывали «на неопределенный срок». Когда пятнадцатилетней Лизе Минси впервые пригрозили клеймом на лбу, объяснив, что это такое, она правда испугалась. Даже вела себя последующий месяц вполне прилично. А потом вновь вернулась к тому, к чему привыкла – неправильным вопросам, любознательности и непотребствам. Что именно ей следовало считать за «непотребство», Лиза не понимала, однако это слово ей так нравилось, что она стремилась сделать все, чтобы прицепить его, как блестящую брошку, к своему одеянию. Она с блеском прошла Истязания, ей пророчили будущее чуть ли не Верховного Чародея, однако Лиза понимает, что чем выше закручивается серпантин этой проклятой башни посреди озера, тем тяжелее оковы на твоих ногах. Она предпочитает бездельничать, воровать плюшки с творогом и относительно добросовестно проводить уроки для маленьких чародеек и чародеев. И доводить свою храмовницу, так наивно верившую, что Лизу можно исправить. – Хватит мне уже читать одно и то же, - устало говорит она и кривит губы, распластавшись на кресле в глубине библиотеки. Рыцарка сидит рядом и снова диктует церковные догмы, а точнее – одну, ту, которую Лиза начинает ненавидеть. Магия призвана служить людям, а не править ими. Злы и испорчены те, Кто принял дар Его И обратил против детей Его. – И где, где я «обратила против детей Его» свой дар? – Джинн хмурится, когда ее перебивают, и бросает взгляд на Лизу. – В трапезной зале. Вы заставили сегодняшний обед левитировать из чужой тарелки в вашу. Тут, кстати, подходит еще один стих, - и храмовница прочищает горло и вновь запевает, складно и ровно, но Лиза уже как-то совсем не наслаждается ее голосом. - Те, кто крадёт у братьев и сестёр своих, Вред причиняют имуществу их и покою. Наш Создатель взирает на это с тяжёлым сердцем. – О, Андрасте… - Лиза закатывает глаза. – Это всего лишь куриная ножка и две картофелины. Я в следующий раз и для тебя укр… - она замирает, однако храмовница уже схватила ее слова; на мгновение в ее светлом взгляде промелькнула торжественная радость от собственной правоты. – Возьму! Возьму, Джинн, добросовестно и честно! – Воровство греховно, сэра Лиза, - тянет она совсем не коварно, совсем не язвительно, однако по ее лицу читается и то, и другое. Лиза с громким хлопком бьет себя по щекам и закрывает пальцами глаза, лишь бы не видеть и не слышать того, что ей, по всей видимости, придется отмаливать чертову куриную ножку. Джинн не смущает ни магия, ни язвительные комментарии в сторону ее хмурого лица, которое чародейка то и дело сравнивает с кирпичной стеной. И все-таки ей удается найти лазейку в этой самой стене, через которую Лиза пробирается вглубь тем же вечером, когда храмовница проследовала за ней в ее комнату. – Вы такая благочестивая, сэра Джинн! – мурлычет она. – И почему остальные представители вашего ордена так не любят слушать все эти догмы и то и дело расстраивают Создателя своими поступками? Она смотрит остро и хмыкает, когда Джинн понимает, что магесса имеет ввиду далеко не заурядные оскорбления магов и ворчание на плохую кровать, и что их «поступки» никогда не встанут в один ряд с украденной булкой или вином. Джинн вздыхает. Лиза дает ей немного времени, чтобы та подобрала слова. – Я согласна с вами, и мне правда хочется, чтобы больше людей понимали, что маги им не враги, - выдыхает она. Лиза удивленно вскидывает бровь. – И все же, лучше начать с себя. – И с куриных ножек? – И с куриных но... что вы делаете?! - Джинн гремит доспехами, когда поднимает руки и закрывает лицо латунными перчатками, а Лиза, обнаженная до пупка, хохочет и падает на кровать. – Это моя комната, дурочка! Я раздеваюсь, что мне ещё в ней делать? Лиза смотрит на нее, красную и смущенную, внимательно, понимая одну важную вещь: к Джинн не получится относиться так же, как к остальным храмовникам. Андрасте и Создатель ее явно интересуют больше, чем опостылость жизни при Круге, из-за которой остальные ходят мрачными и считают находившихся в ней магах обязанными себе по гроб. Кажется, она искренне верит во все эти маленькие четверостишия доброты и благодетели, и от этого при взгляде на нее у Лизы что-то тает в ее сердце, овитом ядовитым плющом.***
Лизе нравится магия, нравится страх, который она, совсем не кроткая и не скромная, внушает переливами лиловых молний, льющимися сквозь ее пальцы; когда остальные подкидывают в руках монетку, Лиза создает в руке ромашки и лениво гадает на них, абсолютно наплевав на принцип «как храмовники не режут мясо своими мечами, так и маги не должны использовать магию для сбора яблок». Она растет, этот цветок, и становится всё красивее, всё ярче, а всем известно, что яркий цвет в природе предупреждает о том, что хозяин его крайне ядовит. Одаренная девочка в обществе трусов невольно окружила себя шипами – младшие маги ее обожали, старшие – ненавидели и старались образумить младших, запугивая их Одинокой Ведьмой и ее двуличным характером, но в итоге и те, и другие испытывали страх. Никто не подходит к Пурпурной Ведьме, кроме одной-единственной храмовницы. Джинн Гуннхильдр тоже боится Лизу, но мастерски скрывает свой страх. Она равнодушно и молча следует за ней, раздражающе звеня своими огромными доспехами, она сидит за отдельным столом и следит – Лиза знает это, даже если закрывается необъятным фолиантом по истории магии. Какая наглая, самоотверженная и безрассудная ей попалась охрана, думает она. Лизе в принципе не привыкать, что за ней то и дело кто-то следует, однако никто еще не продержался больше недели. А Джинн… как ее ни запугивай, какие молнии ни вытягивай из книжных корешков и какие «ядовитые» пары ни намешивай вместо целебных припарок, она здесь, недалеко. Стоит и смотрит. Тогда Лиза решает немного поменять тактику, ведь больше, чем магии, храмовники боятся телесных контактов. – Ах, сэра Джинн! – томно вздыхает она, когда они идут по нескончаемой Башне, и страдальчески укрывает лоб ладошкой. – Если б вы знали, сколь тяжело магам дается изучение теоретических дисциплин… Храмовники скучные, душные и молчаливые. Они боятся магов, боятся магии и Тени, боятся шипастых цветов. Привыкнув к этому, Лиза ожидает услышать тишину, а после нее уже оторваться на своей охраннице, понося ее всеми возможными острыми ругательствами, однако вместо тишины слышит тихое «хм», которое растворяется, не пройдя дальше нагрудного доспеха с красным мечом. – Возможно, не выпей давеча сэра Лиза столько контрафактного вина, теоретические дисциплины дались бы ей гораздо легче. Лиза замирает, не в силах сделать еще хоть шаг. Ей хочется развернуться и наброситься на Джинн, но она сдерживается. – О как, - режет она так же мягко. – Не думала, что ты умеешь говорить что-то помимо молитв к своей Андрасте. – К нашей Андрасте, сэра Лиза. – Ну конечно. И чем больше она говорит, тем больше удивляет Лизу, а чем больше та отвечает, тем сложнее голосу Джинн не дрожать. – Ты расскажешь о вине? – как ни в чем не бывало, спрашивает Лиза. Джинн это отвлекает, и она ей за это благодарна. – Разумеется, - режет она. Ответ магессу не устраивает – та разворачивается и подходит вплотную, поднимаясь на мысочки и залезая чуть ли не за самый нагрудный доспех, отчего Джинн чувствует себя еще более нелепо. – И что вы делаете? – А что я делаю? – мурлычет Лиза и ест взглядом храмовницу, глотая прямо с потрохами. От Джинн пахнет железом, лириумом, церковью. Джинн – настоящая храмовница, но почему-то в глазах ее Лиза не находит ненависти. Впрочем, радушия она в них тоже не находит – возможно, потому что глаза у Джинн бегают из стороны в сторону с такой скоростью, за которой невозможно уследить и из Тени. Хотя вся остальная Джинн держится на ура. – Быть может, я задумала купить твое молчание? Джинн не ждала ответа. Это было простое ворчание, которое она зачем-то выпустила с языка в свободное плавание. Джинн пытается отстраниться, поджав губы, и Лизе так это нравится, так нравится, что она даже не хочет продолжать издеваться. Она тоже молодая, Джинн Гуннхильдр; она, кажется, искренне верит, что Круг помогает магам самосовершенствоваться и защищает их от такой страшной Тени. Она лично, по крайней мере, делает именно это. Лизу это умиляет. Однако дальнейшей реакции не следует: Джинн отходит на два шага назад, делает два шага влево и, скрестив за спиной руки, продолжает медленно клацать своим доспехом. И, так как Лиза ненавидит, когда ее провокации не пробивают стены, она всё же решает немного пошутить. – Ах, сэра! – восклицает она, вновь приложив тыльную сторону ладони ко лбу, делает крайне страдающее лицо и внезапно подгибает колени, оседая. И Джинн, конечно же, срывает руку в латах с меча, и Джинн, конечно же, ловит ее, не зная, что делать с ней, ее, разумеется, искренним обмороком и с вниманием, которое они привлекли. – Сэра, мне плохо… – Ч-что? – Джинн ищет воздух и пытается не размозжить тонкую магессу о свой доспех. – Что с вами? Г-где лекарь?! – Что со мной? - Лиза прикрывает рукой глаза и исподтишка наблюдает за ней. – Ах, не знаю… Возможно, нехватка любви и тепла, которые таятся под вашим нагрудным панцирем? И вновь она звонко смеется, когда понимает по лицу Джинн, что она обо всем догадалась, и предусмотрительно слезает с ее рук, поправляет платье и лукаво щурится. Она уже знает – все наблюдают за ними, попеременно жалея Джинн и испытывая от раздражения до восхищения в сторону Лизы. Магесса легко кланяется, поворачивается и гордо уходит восвояси, не дожидаясь, пока храмовница очнется.***
Издалека кажется, что Лиза – кошка сама себе на уме, и это ей нравится, и она к этому привыкла. Ей нравится играться с храмовницей, нравится издеваться над их главой, который всегда пляшет под церковную дудку. Она прекрасно понимает, в каких кандалах сидит, и танцует в них, раздражая всех звоном цепей, потому что нельзя быть свободной в Круге, и строптивой тоже быть нельзя. И если раньше Лиза Минси была одна такая, и ее такую вполне хватало, то после прибытия Кэйи Альбериха всем оставалось лишь надеяться, что они посмотрят друг другу в глаза в первый день и разойдутся в разные стороны. Это был полукровка, сын какого-то именитого мага из Тевинтера и его рабыни-эльфки. Кэйе было восемнадцать, когда его мать вместе с ним смогла сбежать в Ферелден, а тот встретил их крайне странными религиозными обычаями, переворачивающими все, к чему Кэйа привык, с ног на голову. Мать предпочла свободу в трущобах эльфинажа своему сыну, которого без промедления отдала в Круг. А тот не знал языка и недостаточно осознавал, что происходит, чтобы начать сопротивляться. Лизе нравится этот смуглый мальчишка с дьявольским взглядом, и не только тем, что в его наглости она видит что-то знакомое и родное; Кэйа прибыл из Тевинтера, где на магах оков нет, где маги делают то, что должны делать, по ее мнению, – правят. Ее не смущает, что он почти не говорит на местном диалекте, что им запрещают находиться в одной комнате и что остальные шепчутся за их спинами. В конце концов, Лизу тоже грозились и посадить под замок, и усмирить, однако вот она, ходит в своих юбках с разрезом, и никто ничего ей не говорит. Кэйе Лиза тоже нравится. Он с удовольствием проводит с ней время: учит язык и коряво, но смело и уверенно рассказывает ей о Тевинтере, о своем отце, который его вроде как не любил и не принимал, пока не узнал, что Кэйа владеет магией. Когда Лиза спрашивает, почему он сбежал, Кэйа пожимает плечами и делает вид, что не понимает ее вопроса. Помимо обучения языку и местным магическим дисциплинам он также учится строить дурачка, когда храмовники в который раз пытаются истолковать ему учение Создателя. Создатель, каким его описывают в Ферелдене, Кэйе не очень нравится, и поначалу он в открытую спорит со святошами в доспехах и длинных юбках, но потом Лиза тихо намекает ему, что с ними лучше не ругаться. – Издевайся над ними, покажи, где их место, но не трогай их любимого дядьку, который вечно всем недоволен, - мурлычет она, сидя на своей постели. Кэйа сидит напротив, подперев рукой подбородок, и смотрит на нее одним уцелевшим глазом. У Кэйи ещё нет своей комнаты, потому как свои Истязания он ещё не прошел. Однако общие "казармы" его угнетают, а потому он частенько клянчит у Лизы возможность остаться у неё. – Боишься? – спрашивает он с акцентом. Лиза улыбается. У нее нет ответа на этот вопрос. Кэйа потягивается. – Глупо. Их место – там, - и он указывает пальцем вниз, явно ниже жилых этажей. – А ваше – тут. Тевинтер так живет. Мы сильнее, чем меч. Мы и правим. – То Тевинтер, милый. А у храмовников не только мечи есть. Они ещё на лириуме сидят, - магессе не очень хочется обсуждать свое место в этом мире, поэтому она меняет тему на что-то бытовое. Они обсуждают одежду, Лиза смеется, слушая, как Кэйа напугал какую-то глупенькую девчонку, заведовавшую складом – та подумала, что он, случайно вляпавшийся в лужу и ругнувшийся на родном языке, проклял ее. За это его вызвали к Первому Чародею, от которого Кэйа узнал слова «непотребное поведение». А потом они слышат характерное лязганье, идущее прямо к ним. Кэйа поднимает голову, во взгляде его вспыхивает удивление, и он с улыбкой смотрит на Лизу: – Вот и Андрасте, - проговаривает он. Лиза хмыкает. Джинн поджимает губы. – Почему на ней обычные платья? Никто не знал, что Андрасте может возродиться. – Ой, не говори так! Ей не нравится, когда ее сравнивают с Андрасте, - говорит она и поднимается. Лиза почти нежно смотрит в такой привычно холодный взгляд стеклянных глаз и воркует. – Что вам понадобилось, моя сэра Джинн? – Вас ждут на лекции, - чеканит храмовница, бросает взгляд на Кэйю и снисходительно добавляет. – Андрасте не перерождается. – Вот как, - спокойно говорит Кэйа. Он нагло ложится на место Лизы, закидывая ногу на ногу, и недовольно хмурится, когда Джинн кладет ему на грудь довольно увесистую книгу. – Что это? – История Андрасте, ее восстание и отношения Создателя. Велели ознакомиться. – Агрх… – Сэра Лиза, идем. Когда они выходят из комнат, Лиза быстро догоняет храмовницу и старается посмотреть ей в глаза. – Не велели ведь. – Что? – "Ознакомиться", - Джинн поджимает губы. Лиза улыбается. – Ты очень мило поступила, дав ему книжку со сказками и цветными картинками, когда твоим собратьям велено учить через запреты, вину и страх. Джинн выпрямляется, шумно выдыхая через нос. Лизина похвальба попала куда надо, но она это, разумеется, скрывает. Когда они проходят еще несколько несуществующих углов, она останавливается и совсем тихо произносит: – Создатель несет счастье и свет. Запреты и догмы, они важны, но… но я считаю, что Его, как и Его невесту, нужно любить, а не бояться. Даже если ты п-прибыл из другой страны. И тогда ты поймешь, что они тебя тоже любят. Лиза слушает ее и смотрит, так нежно, внимательно, что Джинн наконец-то ломается и опускает взгляд. Чаровнице смешно наблюдать за тем, как она, в этой тяжелой груде доспехов, с мечом и жестким голосом потупила глаза; смешно и совсем немного завистно, потому что хочется, чтобы так эта храмовница говорила о ней, а не об Андрасте. Лиза поднимается на цыпочки и совсем невесомо целует ее в краешек губы, и прежде, чем до Джинн дойдет происходящее, скрывается за дверьми библиотеки, где дети уже встречают ее с радостными «Лиза пришла!».***
– Почему он идет за мной? – напряженно ворчит Кэйа. Лиза смеется. У Джинн, как обычно, эмоций на лице столько же, как у кирпичной стены. – Это надо спросить у тебя, милый, - говорит она и поворачивает голову, чтобы увидеть, что за ними действительно увязался очередной храмовник. – Что ты натворил? – Ничего… – Ну-ну. Джинн ко мне приставили, когда я напоила верхушку Круга «Золотой косой», которую раздобыла не совсем законным образом, - она улыбается и смотрит на Джинн так нежно, словно рассказывает какую-то милую семейную историю. «Как я встретила свою храмовницу», что-то вроде того. – Так что выкладывай, что ты натворил? – Ни-че-го, - поет Кэйа, поворачивается к ней и улыбается, и снова Джинн чувствует в нем что-то чужеродное, дьявольское, хотя довольно быстро маг набрасывает на себя скучающий вид и притворно жалуется. – Вы мне просто не доверяете, потому что я оттуда, где магов почитают, как богов. Вот и все. «Научился у Лизы», - думает она. При таком раскладе Дилюку будет тяжело. Он не был таким же непробиваемым, какой себя считала Джинн Гуннхильдр, которая сразу узнала рыжую гриву, столь угрюмо тащившуюся за ними следом. Лизу это, правда, совсем не волнует – ей интересно, почему Кэйа так не хочет говорить, в чем напортачил. Однако, когда Джинн покидает их и уходит к одному из своих товарищей, чтобы с ним переговорить, Кэйа приближается к Лизе вплотную и бросает, будто случайно, будто просто так: – Я пытался сбежать. Лиза быстро берет себя в руки; ей что-то подсказывает, что на такие вещи нельзя реагировать, тараща глаза и роняя в книгу челюсть. Протяжное "ох" - все, что она может выдать. Круг Магов — это маленькое королевство, и у него тоже есть правила, негласные и гласные. Бунтарка Лиза их нарушала и будет нарушать, ведь каждому королевству нужна капелька хулиганства, иначе все эти гласные-негласные правила были бы бессмысленными. Однако она не выходила за рамки. Лиза мечтает о свободе от тяжёлых кандалов в той же мере, что и боится, потому что никогда доселе не ощущала ее ве́тра и бушующих гроз. Кэйа ощущал. – Что за наказание тебе дали? – Я буду стеречь провизию полтора месяца. А ещё «общаться» с церковниками. - тихим голосом отвечает Кэйа. Он поднимает на нее глаза, внезапно мокрые и блестящие, и у Лизы что-то падает прямо к пяткам. - Я так не могу, Лиза... Я не могу. Тут даже кота завести не дают, а я... А мне... Его тонкий слабый шепот совсем не прерывает мерную тоскливую жизнь очередного уровня библиотеки, и Лизины прикосновения к его щекам, то, как она притягивает его к себе и гладит по голове тоже встречается лениво и снисходительно. Всем всё равно на них — вот, в чем их стараются убедить. Но Лиза, случайно бросившая взгляд на вход, замечает того самого храмовника с рыжими кудрями, облокотившегося о стену и сложившего на груди руки. Он смотрит на них, но не предпринимает попытки подойти. Лиза не знает, что об этом думать, поэтому она просто предпочитает не обращать внимание. За одну-единственную попытку побега проводят беседы, запирают в комнате, водят в церковь вместе с храмовниками и угрожают превратить в овощ, а не устанавливают слежку. В конце концов, Лизе ради Джинн потребовалась далеко не одна бутылка крепкого вина. Кэйа просто принадлежит Тевинтеру, его боятся, и боятся больше, чем Лизу. Ей вовсе не завистно, ее это злит. Такой страшный маг из малефикарского Тевинтера плачет у нее на груди и хочет завести кота, конечно. Кэйа успокаивается довольно быстро и весь день проводит, донимая между занятиями свою новую охрану. Та держит оборону; мужчина довольно скупо отвечает ему, то и дело пресекая его намерение ускользнуть из кладовки. Лизе и самой есть, чем заняться; ее новое увлечение магией энтропии занимает много времени. В свободные часы она пытается вновь пробраться в закрома с церковным вином - теперь сделать это кажется гораздо легче, ведь охраняет винные запасы доверенное лицо. Когда к вечеру к ним, уставшим и валяющимся на одной кровати в ее комнате, подходит храмовница, Лиза вновь улыбается. Улыбка исчезает с ее губ, когда она видит, что Джинн, игнорируя чаровницу, идёт к Кэйе. – Кэйа, тебе запрещено подниматься на верхние этажи на время твоего наказания, - чеканит она. Кэйа отводит взгляд в сторону. - Дилюк искал тебя в общих комнатах учеников, но не нашел, вот я и подумала, что ты вновь убежал сюда. – Искал? Зачем? - тихо спрашивает он. – Не знаю. Он сказал позвать тебя. Хочет что-то показать, я так поняла. Только иди осторожно и смотри, без глупостей, - с нажимом говорит она. Кэйа закатывает глаза, осторожно поднимается и босыми ногами ступает из спальни, то и дело оглядываясь на Лизу. Надеется, что она пойдет с ним. Лиза мягко улыбается и кивает ему, а когда он закрывает дверь, поворачивается к Джинн. – Я не поверю, что ты желаешь Кэйе зла, но что именно твой дружок хочет ему показать? Джинн долго смотрит, а потом выдает: – Магам, в столь взрослом возрасте вступившим в Круг, бывает сложно привыкнуть к местным порядкам, поэтому мы пытаемся сделать все, чтобы им было комфортно. От таких самонадеянных наивных слов в груди у Лизы поднимается возмущение. Она щурится, и в этом прищуре ярко взрываются молнии. – Милая, вспомни, что у учеников внизу двухъярусные, а то и трехъярусные кровати, что для их скудной одежды не хватает сундуков и что между туалетом и спальней у них нет дверей. Но, что ещё важнее, посмотри на лица твоих собратьев и сестёр по этой гадкой черепашьей броне и на то, как они обходятся с остальными. Не лги хотя бы самой себе, прошу тебя. Она смотрит на Лизу, а потом с шумом опускается на ее кровать, складывает руки в замок и напряжённо смотрит в пол. – Я знаю. Я знаю, Лиза. Поэтому я настояла на том, чтобы к Кэйе приставили Дилюка. Он... он не такой, как все остальные. – Значит, он такой, как ты? – Не понимаю, что ты имеешь ввиду, но... Наверное. Они молчат, пока Джинн не начинает устало тереть лоб. – Это так... Неправильно всё, - она вздыхает. - Неужели Создатель хотел бы, чтобы его дети издевались над другими его детьми?.. – Опять ты со своим Создателем... Пойми, ты читаешь одно. Они - другое. Тебе достаточно ходить в потных доспехах по темной башне, а они хотят славы и ужаса. - Магесса слабо хмыкает, встреченная молчанием, и, не спрашивая разрешения, кладет голову на плечо. - Будь я на месте Андрасте, я бы сделала тебя своей невестой. Чтобы ты несла свет храмовникам от её имени, как Андрасте несла свет от имени Создателя. Джин поворачивает к ней голову и смотрит долго, не мигая - думает, а может, и просто любуется. Лиза осторожно запускает руку в ее кулаки в тяжёлых перчатках, стягивает одну и переплетает с ней пальцы. Неожиданно она тянется к ней, звеня латами, и наивно целует ее щеку, после чего отстраняется и снова ровно садится на кровати, не говоря ни слова и боясь, как бы сама Лиза не начала говорить. Лиза не говорит, хотя Лизе хочется большего. Ей хочется сорвать перчатки и бросить их в стену, и юбку эту храмовничью разорвать, нащупать ее талию под доспехом, расцеловать бледную шею... Джинн явно что-то чувствует в ее взгляде, но, прокашлявшись, шепчет и вытягивает руку из ее пальцев: – Опять ты со своей Андрасте... – Нашей Андрасте, сэра Джинн. Хотя я бы с радостью сделала ее своей. Лиза смеётся. Она готова назвать себя самой большой богохульщицей, если того от нее будут требовать в обмен на улыбку своей храмовницы. Она обнимает ее, кладя руки на плечи, и возвращает ей поцелуй, касаясь щеки губами. Джинн не ворчит. Перед тем, как пожелать ей спокойной ночи, храмовница говорит, что несколько дней назад Дилюк подобрал котёнка. Удивительное совпадение, однако в этом мире достаточно чудес, и Лиза верит, потому что сама считает чудом эту храмовницу с волосами цветом пшеницы с картинок из книг.***
– Я ещё раз повторяю! - шипит Джинн. Парочка магов смотрит на нее, едва сдерживая смех. - Прекращайте эти глупые шутки! Лизе не составило никакого труда познакомить Кэйю со своим отношением к Андрасте. Крайне богохульным, по мнению некоторых храмовниц и храмовников, хотя сама Лиза так не считает. Ей кажется, что ее восхищение Андрасте (и ее прелестями) - гораздо более искреннее, чем половина молитв, возводимых к невесте Создателя каждый день. Кэйа ее в этом поддерживает. Он говорит Джинн однажды, когда уже не воспринимает ее как угрозу: – Сэра Джинн, если бы меня сравнивали с кем-то подобного ранга и чина, я бы, пожалуй, от радости вознёсся. – Вздор всё это, - устало говорит Джинн. - Я понимаю, о чем ты говоришь, но у нас не принято сравнивать людей подобным образом. Кэйа неопределенно пожимает плечами. Движения его плавные, ленивые, и кажется, словно он уже смирился, как и Лиза; словно не он снова пытался сбежать месяц назад. – Вы влюблены в Создателя, а Лиза влюблена в вас. Разве это идёт вразрез вашим догматам? Джинн вспыхивает красным в щеках, и маг смеётся. У нее в голове явно проносится в этот момент - почему я такая добрая, почему я это терплю, если могу поставить и его, и Лизу на место? Тогда, сразу понимает Джинн, она перестанет отличаться от тех, кто напивается и ворует лириум, кто призывает обвинять детей, только открывших свои способности, в неурожайном лете. А она отличается. Хотя бы потому, что маги ее не боятся. Да и… не сказать, что Джинн всё это «терпит». Даже когда, гуляя по той самой молебне, она идет слева от них и отчетливо слышит шепотки двух самых больших сплетников в Круге. – Эх, милый, - начинает Лиза свою любимую игру. - Если бы ты знал, как тяжело простой ферелденке смотреть на все эти прекрасные витражи, когда рядом с ней гуляет сама реинкарнация Андрасте... – Сколько можно тебе повторять... – Невеста Создателя? - Кэйа подхватывает. - И разве вы к Нему не ревнуете? – О, ещё как! - она едва сдерживает смех, видя, как лицо Джинн заливается краской. Кэйа смеётся в кулак. - Ах, эти прекрасные руки, прекрасные светлые локоны, лоснящиеся по бледной коже, а ее упругие... – Погоди, Андрасте не была блондинкой. Лиза поворачивается, недовольная, что ее прервали на самом интересном, а когда смысл слов всё-таки до нее доходит, то недоуменно вскидывает бровь. – В каком это смысле? А все эти витражи? Вон, Андрасте вполне себе блондинка. Джинн, чувствуя облегчение от того, что успела остановить поток комплиментов магессы, качает головой. – Это платок. На самом деле у Андрасте рыжие волосы. На секунду они замирают, пережевывая сломавшийся образ Спасительницы, и смотрят на Джинн, как два воробья. До Кэйи доходит первым: он тут же начинает озираться и, найдя медленно прохаживающуюся у свечей фигуру, машет ей рукой и весело кричит: – Дилюк! Дилюк, стой! Дилюк едва не подпрыгивает и хмуро озирается, когда Кэйа бежит к нему. Лизе и Джинн остаётся наблюдать, как после пары его слов лицо у храмовника пунцовеет, а с губ срывается крайне нервное "да оставь ты меня в покое!". Лиза не сдерживает усмешки. – Ты смотри, всё по канонам. Кэйа из Тевинтера, а он - Ферелденец... Прям Маферат и Андрасте. И, получается, - она поворачивается к Джинн. - Ты теперь свободна? Раз статус Невесты Создателя внезапно перешел, исходя из исторических правок, к другому? – Я всегда была свободна, - бормочет Джинн Гуннхильдр. – И, кажется, ты забыла о том, что случилось между ними позднее. – Ха... Помню, конечно. Муженек Андрасте завидовал ее популярности, а потом и предал. Только чему завидовать чародею, который не ведется на ваши пугалки? Да и вообще, - она нагло задирает нос, делая пару шагов вперед. Вместе они заходят в уютную, но душную полутень роящихся на полу свечек. – А откуда ты знаешь, что все это – правда? Может, Маферат правда ее любил, но Церкви было выгодно выставить Тевинтер своим злейшим врагом? Она не скрывает даже, что просто-напросто издевается над молебной и лично над Джинн Гуннхильдр, чтобы та снова залилась краской и, запаниковав, принялась затыкать ей рот. Так и происходит, ведь храмовница, услышав подобные вещи, сначала теряет дар речи, а потом, не сдержавшись, хватает ее за плечи и вжимает в стену, смотря глазами, в которых Лиза отчетливо видит молнии праведного, почти справедливого гнева. – Дура! – шипит она и оглядывается, и всё еще сжимает ее худые предплечья в сатиновых рукавах. – Не здесь же! Хочешь, чтобы тебя усмирили?! А Лиза смотрит на нее, прикусывает губу и тянет шею с темной лентой, на которой висит легкий стеклянный цветок. – А что? – шепчет она Джинн в плотно сжатые губы. – А может, он ревновал. Может, у Андрасте была любовница? – Лиза склоняет голову, будто пьяная, и прикрывает глаза, и поёт тихо дальше. – Прекрасная и шелковая, но внутри строптивая, как дикая молодая лань. И владела она магией, что стало подспорьем в борьбе за твоего Создателя? Откуда ты знаешь, как было на самом деле?.. И стоит последнему слову коснуться губ храмовницы, как следом за ним Лиза целует ее. И Джинн не может пошевелиться даже не потому, что скована тяжестью своей головы. Губы у Лизы сладкие и нежные, как лепестки розы, и холодные, словно целует Джинн не их, а капли росы. Лиза мягко скользит, захватывает губу и пытается приобнять ее, но спотыкается о доспех. Ей так не хочется прерываться, поэтому она замирает, с рукой, поднятой у щеки, и от восторга чуть ли не прыгает, когда ощущает, что храмовница начинает отвечать. Она перехватывает губы, влажные, неловкие, и затягивает ее, держит за щеки. Лиза даёт ей отдышаться, оторвавшись на мгновение, но храмовница, поддавшись чему-то долгожданному, целует её сама, да так пламенно и страстно, что Лизе кажется, что им придется продолжить прямо здесь, на тёмном кусочке молельной, в свечах и пыли. Эту мысль она встречает с энтузиазмом, ведь чего-то подобного в списке преступлений Лизы Минси еще не было, и только она опускается к шее, как Джинн замирает, будто ее чары перестали действовать; она вновь превращается в храмовницу, как в сказке, заливается краской и делает несколько шагов назад, отчего Лиза едва не падает носом о церковную плитку. – Так… так нельзя… - тихо произносит она. Лиза не совсем понимает, что произошло и что она сделала не так, однако спросить не успевает – развернувшись и пробормотав что-то обвинительное, Джинн вылетает из молебной быстрее ужаленного волка. Впервые за долгое время Лиза остается совсем одна. Почему-то осознание этого совсем не доставляет ей удовольствие.***
Примерных храмовников может быть два вида. Те, которые беспрекословно выполняют приказ и особо о нем не задумываются, и те, которые дружат с Джинн Гуннхильдр. Друг друга они, очевидно, недолюбливают. Потому что всем скопом считают примерными именно себя. Сама Джинн искренне верит в то, что добро само по себе справедливо, и добавлять к нему угрозы и страшные сказки – тактика не очень. Особенно, если работают они с магами, которые еще ничего толком и не натворили. Еще она считает, что Тени бояться глупо, и что лириум, которым их так пытаются пичкать, не дает пользы тем, кто живет мирной жизнью в Круге. В конце концов, они не отлавливают сбежавших магов и не ищут малефикаров, от которых им действительно может понадобиться защита. Максимум, который грозит им в мирное время, это воровство алкоголя в особо крупных масштабах или случайный шторм, ведь Круг магов Ферелдена стоит на озере. После Лизы Минси ее вера в безопасность начинает потихоньку дрожать, ведь того, что произошло в молебной, просто не могло произойти, если бы ее не околдовали. Ее близкие друзья замечают почти сразу: Джинн изменилась, когда убедила Главного Рыцаря, что Лиза больше не предоставляет угрозы общественному порядку, и таскаться за ней больше нет причин. Почему-то после этого самочувствие Джинн не улучшается – она устает, ходит по этажам медленно, равнодушно смотрит на злые взгляды своих собратьев. Когда те с пинками и издевками окружили разревевшуюся от стресса девочку, которую только-только забрали в Круг, все, что делала Джинн, это стояла у стены. Храмовников кто-то разогнал, девочку увели. Джинн и этого как будто не заметила. Она пытается вернуться к самой себе, но уныние то и дело овладевает ею, захватывая любые мысли, кроме тех, которые искрятся молниями и кружатся лиловыми лепестками. Их, правда, участь ждет не лучше – их Джинн самолично давит камнями и размазывает по полу в своей черепной коробке. И ничего бы не напомнило о скандальной волшебнице и о ее нежных губах, если бы в один из крайне скучных мирных вечеров она не встретила Дилюка, идущего по крылу магов. – Ты куда? – спрашивает Джинн. Дилюк замирает на мгновение, а потом разворачивается и спокойно, хмуро смотрит на нее. - Старший отправил, - пожимает он плечами. – Проверить кое-что. Сказал, что в той части какие-то шумы слышали. Дилюк выглядит гораздо меньше без железных панцирей; такой домашний, спокойный, в льняной рубашке с коричневыми шнурками и каким-то камушком, висящим на шее – амулет, который ему подарили недавно. Джинн не составляет труда догадаться, кто именно. - В той стороне хранятся филактерии учеников. Что-то произошло? – она хмурится и подходит к Дилюку. В темном коридоре не видно, но внимание и интерес Джинн – меньшее, с чем ему сейчас хочется возиться. – Кто-то попытался сбежать? Опять Кэйа? – Нет. Просто… просто проверить нужно. И всё-таки Джинн замечает в переливе свечного света, как Дилюк напрягается, выговаривая эти слова. Он, в конце концов, совсем не умет лгать. В отличие от Джинн, он хотя бы не пытается лгать самому себе. – То есть, - говорит она. – Если я сейчас подойду к старшему и спрошу, могу ли я помочь тебе в расследовании какого-то происшествия в хранилище филактерий, он подтвердит твои слова? Дилюк обреченно выдыхает, берет Джинн под локоть и, не спрашивая, ведет в противоположную от хранилища сторону. Джинн не сопротивляется. Она доверяет ему и знает, что вреда Дилюк не причинит ей вреда хотя бы потому, что в амуниции и при оружии сейчас находится только она. – Любой другой на твоем месте на мои ответы кивнул бы головой, - ворчит он, сжимая на ее руке пальцы, и ускоряется. – И пошел дальше. Но нет, ты у нас особенная. Они заходят в одну из крошечных кладовых, находящихся у лестницы на следующий этаж, и Дилюк, озираясь, закрывает за ними дверь. Ему совсем не нравится утыкаться в тяжелую храмовничью броню, но он старается не обращать на это внимание и, опуская голову к Джинн, шепчет: – Они хотят сбежать. – Кто? Джинн знает ответ. – Кэйа и Лиза. – Дилюк держит паузу, а потом продолжает, кажется, еще тише. – Я хочу им помочь. После этого Джинн нужна куда большая пауза, чем дает ей он, тут же начиная оправдываться и обвинять в чем-то ее саму. Ей неожиданно равнодушен факт побега, нарушения правил, запретов, ее пресловутых догматов и веры во всё хорошее. Единственный вопрос, который сейчас больно жалит язык, вырывается с него неловко и крайне обиженно: – А почему она мне не сказала, а пошла к тебе? Дилюк тоже немало удивлен. Он внимательно смотрит на нее, а потом, вздохнув, дает ответ, от которого Джинн едва не выворачивает прямо в их крохотном убежище: – Лиза? А Лиза уверена, что ты любишь Андрасте больше, чем ее. Неправда, неправда, неправда! – кричит она Дилюку, так, что Дилюк не слышит. Джинн хочется топнуть ногой и расплакаться от отчаяния и горечи. Как они умудрились дойти до такого? Лиза, которая пускала ее к себе в комнату и позволяла лежать рядом, снимая форму, Лиза, которая так много шутила, так много целовала ее – в шутку, наверное, хотя сейчас уже нельзя сказать наверняка, - Лиза, которая… Которая ей искренне нравилась, и если бы не запрет, если бы не ее трусость, если бы не чертов Создатель, то тогда, за колонной молебны они бы… – Да ты сама себя видела в последнее время? Отбой уже был, а ты все доспехи носишь, - шепчет Дилюк. – И ходишь, будто мёртвая уже. Будто тебе всё равно. Вчера, когда та девочка разревелась, ты стояла там и смотрела. Просто смотрела. – Но ты же их отогнал от нее, - оправдывается она, и слова ее звучат резко в маленькой комнате. Дилюк морщится. – Главное не то, что я отогнал. Главное, что ты ничего не сделала. – Я не видела. Боже, я правда не видела… Дилюк вздыхает. Он, глядя на синяки под глазами храмовницы, охотно верит ее словам. – Джинн, я не знаю, что у вас там произошло, но ты очень изменилась, когда отказалась от Лизы. Как будто перестала... Перестала видеть, что с нами делают. И что нас заставляют делать с ними. А еще ты не видела и не видишь, как из тебя пытаются сделать лириумную наркоманку. Джинн не отвечает, хотя обвинение сильное. Она действительно стала принимать больше этой синей разжиженной массы, потому что лириум помогает бороться с Тенью, а значит – и с магами, которые могут в любой момент перестать быть белыми и пушистыми. Нюанс, который потерялся в этих размышлениях, состоит в том, что бороться с Тенью значит бороться со своими чувствами. Возможно, в этом и состоит вся проблема? Джинн поджимает губы от ярости, на их Старшего, на остальных рыцарей, которые подначивали ее принимать лириум, как и ранее подначивали отвечать на флирт Лизы, но сильнее всего – на себя. За многое, очень многое. – Я хочу помочь. Как мне это сделать? – Я верю тебе, Джинн, поэтому говорю то, что не должен рассказывать никому, - снова Дилюк опускается до шепота и по привычке озирается, хотя в кладовку никто, кроме них, больше поместиться не может. - я предложил сбежать на лодке во время пополнения припасов. Есть пара церковных одеяний, в них они и скроются: две служительницы Церкви и храмовник не должны вызвать подозрение. – Ты... ты тоже? Дилюк не отвечает. Он немного потупил взгляд, но Джинн не чувствует злости или обиды у себя в груди, и даёт Дилюку продолжить. – Осталось разобраться с филактериями. – Но здесь хранятся только амулеты учеников, а филактерия Лизы… – В Денериме, да. И я не знаю, что с этим делать. – Я знаю. Джинн смотрит на него горящими глазами – Дилюк, может, не видит, но чувствует в ее голосе, и ему тепло от того, что прежняя Джинн наконец-то ответила этому миру. – Что же? – Моя мать служит при денеримской церкви. Если я запрошу туда перевод... – Но сколько времени это займет? – Много. Но филактерия не телепортирует тебя к сбежавшему магу, она просто показывает, близко он, или далеко. И если я вступлю в отряд поиска сбежавшей чародейки, то получу к ней доступ. Дилюк молчит, ведь двадцать минут назад он был единственным, кто подвергался риску. Теперь же, хоть и принудительно, он потянул за собой и Джинн. В перспективе ей грозит меньшая опасность, да и иметь подобного союзника очень выгодно. Он решает сохранить в секрете появление в их плане Джинн Гуннхильдр. Она сама его об этом просит; это только доверчивый Дилюк мог поверить в ее раскаяние и искренние слова. Те же, кто намеревается сорвать с себя оковы, рискуя при этом жизнью, будут явно менее дружелюбно настроены к ее вмешательству.***
В судьбоносную ночь Кэйа особенно взволнован; он не особо вслушивается в успокаивающие слова Дилюка, и повторяет раз за разом одни и те же свои опасения: а вдруг раскроют, а вдруг я не сойду за женщину, ведь служить в Церкви могут только они, а вдруг лодку заметят; на очередном "а вдруг" Дилюк обречённо трёт виски. – И что ты раньше молчал, что трусишь? – Я не трушу! - обиженно шипит Кэйа и крутится перед храмовником, стоя у тайного выхода в подземелье, служившем Кругу складом. - Но ты посмотри на меня! Мне неудобно! Дилюк готов зарычать от раздражения и дикого, трясущегося прожилками между мышцами волнения. – Это ненадолго! - шепчет он и указывает на желто-белое церковное платье. - Озеро переплыть, и всё. Меня больше волнует, где Лиза. Лиза должна была появиться ещё давно, но её все не было и не было. Кэйа нервно дёргает свою филактерию, Дилюк то и дело смотрит на заваленный ящиками выход. Они догадываются, что Лиза всё ещё наверху, и все равно думают о самом худшем исходе. Схватили. И Лизу действительно схватили, только не Первый Чародей и не Главный Рыцарь, а кучка недорослей в сияющих доспехах. Они окружили проход к складу, фыркая и шутя, и донимали ее сальными шуточками и расспросами, ведь когда Лизу не защищает ее Джинн и когда всё время после их расставания магесса ходит с серым лицом, достать до ее чувствительных точек и отыграться за предыдущие унижения считается чуть ли не основной их задачей. Кто-то пихает её, дёргая за плечо, и привлекает внимание к себе, и ведьма, взволнованная даже сильнее, чем Кэйа, поддается. Ей и самой противно, но противно становится позже, чем ее тревожные глаза поворачиваются к очередной храмовничьей роже. – Что-то вы, сэра Минси, совсем раскисли. Может, мы можем вам как-нибудь помочь? - один из них раскрывает руки и преграждает тем самым путь. Лиза едва сдерживается, чтобы не скрутить ему шею. – Вы меня не интересуете, - режет она, и молнии в ее голосе слышатся гораздо сильнее обычного. Жаль, что храмовник этого не замечает. Говорящий с ней ухмыляется, а затем хватает за одну из юбок и вытаскивает вперёд себя. Это Грета, которая быстро возвращает себе равновесие и краснеет, спотыкаясь о взгляд Лизы, однако держится, к ее неудовольствию, так же браво и нагло, как остальные. – Ах, я не нравлюсь. А она? А как вы определяете, что вам не нравится или нравится? По количеству дырок, или по цвету глаз? Лиза поднимает руку, не имея сил больше терпеть, и в руке у нее трещит зарождающаяся шаровая молния, как вдруг за спиной ее гремит гром, гремит раньше, чем вспышка успевает разрезать полутемный коридор. – Вы чего тут устроили? - Рявкает Джинн неестественно громко и резко, и храмовники вздрагивают, невольно выпрямляясь. Лиза ошарашенно смотрит, как та выходит перед ней. - Мне мерзко от того, что мы с вами носим один доспех. Шайка бестолочей и наркоманов, вот вы кто, и права говорить подобное вам никто не давал! А теперь пшли вон! Джинн кричит, ее ругань направлена словно на трёх блохастых собак, однако это действует. У нее, скорее всего, потом будут проблемы, но всё, что "потом", будет тогда и обдумано. Джинн поворачивает голову и уверенно смотрит Лизе в глаза, хотя улыбки на ее лице нет. – Позвольте вас проводить. – Я собираюсь не в комнату, сэра Джинн - отрезает Лиза. – Я знаю, - у чародейки от этих слов что-то разбивается с душераздирающим звоном, и сама она едва не теряет равновесие, и тем сильнее ее удивление, когда Джинн улыбается и продолжает. - Вам ведь нужен огненный посох в кладовой, не так ли? Я провожу, чтобы не возникло проблем. Пойдёмте. Лизе ничего не остаётся, кроме как последовать за Джинн. Забавно, ведь раньше все выглядело наоборот, раньше она гордо вышагивала впереди, тогда как храмовнице приходилось семенить за ее спиной. Сейчас она, пожалуй, рада любому месту возле Джинн, лишь бы та не увидела, как вся уверенность Лизы Минси разбита и растеряна подчистую. Когда они доходят до дверей склада, магесса останавливается и тихо произносит: – Дальше я сама. Я знаю, где находится посох. – Я провожу. – Джинн, ради бога, - раздражённо шипит Лиза, сжимая руки в кулаки. - Оставь меня. Ты сделаешь только ху... – Я должна показать тебе, где лежит церковное платье. У Лизы совсем не остаётся целых осколков души. За этот день она устает так, как не уставала ни разу. – Я знаю, - неловко шепчет храмовница. - Обо всем. Я хочу попрощаться. И проводить тебя. Пожалуйста. Вздохнув, магесса берет Джинн за руку и тянет за тяжёлую дверь. Они идут осторожно по холодным сырым пещерам, и из ящика у поворота налево Джинн достает то же самое церковное платье. Лиза слабо улыбается. На миг в ее глазах, серьезных и напряжённых, проскальзывает прошлое веселье: наигранно вздохнув, она поворачивается к Джинн спиной и воркует: – Эти ужасные маговские тряпки так тяжело развязать... Кажется, там запутался узелок. Джинн не уверена, что ей можно подходить, хотя раньше она бы просто закатила глаза и без задней мысли это сделала. Она осторожно подходит, шуршат ее латные перчатки, падая наземь, и руки стягивают завязки на верхней накидке, затем - идущие по спине. Грубые, со шрамами и рубцами, привыкшие держать меч, а не нежных чародеек. Лиза стягивает платье, то безвольно падает вниз. Отныне это - ненужная тряпка, которую следует уничтожить (впоследствии Джинн сделает это сама). Она смотрит на острые плечи с родинкой у лопаток, на лямки белья, и что-то внутри прорывается наружу, заполняя собой ее голову, сердце и душу. Джинн притягивает к себе чародейку и гладит по голому животу, утыкается в шею и, шумно дыша, целует её. Все так же неловко ощущаются ее поцелуи, но Лизу это не смущает, ведь у самой от них вспыхивает желание оказаться в ее руках, оказаться ближе, так близко, как не позволяют человеческие тела. Её храмовница, её Джинн, её Андрасте, сгорающая от любви и желания. Так должна была закончиться всем известная история ферелденской мученицы, и тогда бы, думает Лиза, ни один храмовник не позволил бы себе поднять руку на маленьких чародеев и чародеек. Она тихонько мычит, выгибая шею, на которой расцветают поцелуи, поворачивается и подставляет под них лицо. Лиза целует жадно, получая наконец-то то, чего давно хотела; целует и шепчет в перерывах, прикрывая глаза: – Найди меня, - шепчет она. - Найди меня, иначе я вернусь. Ты слышишь меня? Я вернусь и сравняю эту башню с землёй, я затоплю её, я погружу ее в вечный шторм, и буду топить, пока Андрасте не обретёт свою любовницу. Ты слышишь меня, Джинн? - она берет её лицо в свои руки и видит два мокрых ручья на щеках. Лиза улыбается. Джинн шмыгает носом. - Вот этого я ещё не видела. – Тут... – Да? Лизу искренне умиляют попытки Джинн собрать себя обратно. – Тут... - шмыгает она носом. - Холодно. Одевайся. Лиза вздыхает и целует храмовницу в нос. Надевая церковную рясу, она замечает мельком, как Джинн вытирает кулаком слёзы, и от этого что-то тянет у нее в груди. Жаль, что Джинн предпочла свободе уродливый меч. С другой стороны, она пообещала, что найдёт её, и сейчас впервые за всю свою жизнь Лизе захотелось поверить кому-то на слово. Они выходят вместе через закрытую, овитую плющом пещеру. Завидев Кэйю и Дилюка, уже сидящих в лодке, Лиза ускоряется. Кэйа ругает ее неторопливость в открытую, Дилюк лишь хмуро смотрит, однако оба замирают, увидев Джинн. Кэйа тут же щетинится, глаз его вспыхивает едва желтоватым, но Дилюк успокаивает, как и Лиза, одной только улыбкой и кивком. Кэйа доверяет улыбкам Лизы. – Помни, что ты мне пообещала, - говорит Лиза, сев рядом с магом. Джинн кивает. В глазах ее снова сухо: она помнит, она выполнит обещание. Ей осталось послать запрос. Резонно это сделать после обнаружения побега. Она смотрит, как лодка мельчает и мельчает, улыбается, когда одна из церковных фигурок машет ей рукой и как ее резко притягивает вниз их лодочник. Джинн представляет, как Дилюк ругается, а Лиза смеётся, и чувствует себя самой одинокой душой на всё озеро, на весь Ферелден, мир и космос.