С первого взгляда

      В вечных тюрьмах не было времени. Оно текло сквозь пальцы, как песок, и рассыпалось повсюду — можно было собрать в ладонь или бросить на ветер, но ветра здесь не было, и времени не было тоже, потому что ничто не имело смысла там, где всё замерло в неподвижности.       Даже свет здесь был другим. Лилово-черным, как искаженный свет подземного города еретиков. Скорее всего, это он и был.       — Тебя было нелегко найти, — сказал незнакомый голос, и Вайк проснулся — впервые за вечность.       Настоящий мир был белым и обжигающим. Его руки и лицо обжигал холод; его нутро обжигал жар, которого не было в магической темнице; Вайк не сразу вспомнил, откуда берется и то и другое. Когда он думал об огне, что принес бы тепло, перед глазами вставало больное, оранжевое пламя и заслоняло весь мир. У него не сразу получилось вспомнить, что это пламя он несет в себе. Крохотную искру, но всё же…       — Здесь так холодно, а камней все меньше. Скоро у меня их совсем не останется.       — Мы найдем еще.       Вайк посмотрел на свои руки. Перчатки доспеха были чуть покорежены, словно на них дохнуло невыносимым жаром, и он вспомнил, как стоял в подземельях глубоко под золотой столицей перед вестниками воли Пламени.       А потом поднялся высоко в горы, на облачные вершины — чтобы оживить огонь великанов.       А потом было вечное заточение.       — Поешь, — женщина в одеждах девы-служанки, с глазами, скрытыми белой повязкой, протянула ему оранжевую виноградину, — ты как будто ничего не видишь.       — Благодарю, — вежливо ответил Вайк, — но я не ем человеческие глаза.       — Ох, — слегка огорченно отозвалась дева-служанка и спрятала виноградину. У нее был мягкий голос, как у певчего соловья, если бы те пели шепотом. — Тогда я приберегу ее. На случай, если нам снова понадобится что-то найти.       Вайк посмотрел на мужчину, сидящего рядом. На нем был легкий доспех из дальних земель, скрывающая его лицо широкая каса, и при себе он держал длинный клинок; и едва взглянув на него, Вайк ощутил, как вспыхнул внутри непримиримый жар.       — Долго же ты шел ко мне, — сказал Вайк.       — Здравствуй, — ответил Шабрири. — Пришел бы раньше, но в таких темницах, как твоя, боги не властны — ни один из них. Даже искра, которую ты носишь в себе, угасла. Ты был… мертв для Пламени. До недавних пор.       Он повернулся; под касой его глаза были плотно замотаны шарфом девы-служанки.       — Но теперь ты снова — претендент на титул Лорда, — сказал Шабрири. — Теперь ты снова несешь в себе Яростное Пламя. Еще не поздно.       — Не поздно, — повторил Вайк. — Как долго я был заперт здесь?       Снег таял в его пальцах, как вечность в магической тюрьме.       Дева-служанка коснулась его плеча.       — Я слышала места, откуда ты родом, лорд Вайк, — сказала она, и в ее голосе зазвучала странная печаль. — Они помнят.       — Они помнят, — эхом отозвался Шабрири.       Вайк тоже помнил. Даже сейчас. Он помнил: его владения, его дом; деревню, что принадлежала ему, воинов, что поклялись идти за ним до конца. Он уходил один, потому что уходить в земли великанов было великим грехом, потому что это была его участь, и его Пламя, и его смерть, но знал, что в Люрнии будут ждать его возвращения. Или отблесков пламени, сияющего ярче солнца.       — Пойдем, — сказал Шабрири, — если ты можешь идти, лорд Вайк. Снежные пустыни простираются далеко, а нам нужно добраться до чаши.       Академия Райя Лукарии так и не открыла никому свои врата. Годрик Сторукий пал от рук неизвестных Погасших. Гниль, погубившая Кейлид, только разрасталась и захватила даже ту часть региона, что прежде оставалась нетронутой. Погасшие убивали друг друга; отчаянные охотники выслеживали драконов ради силы их сердец; нежить множилась уже не только в подземельях, но и в опустевших деревнях. Врата столицы больше не открывались никому. Яростное Пламя, сказал Шабрири, хранилось теперь под печатью владыки Лейнделла, и такая же печать запирала подъемник Ролд, ведущий в земли великанов.       Вайк смотрел на безупречно белую ледяную пустыню, на то самое место, где был разбит его лагерь за день до того, как он был заточен в магической темнице. Не осталось и следа; снег и беспощадная белизна забрали себе все, кроме воспоминаний.       Как давно?..       Не знал Шабрири — он больше не был человеком, чтобы считать годы, как люди. Не знала Хьетта, дева-служанка — ей были знакомы только легенды о рыцаре Круглого стола, завоевавшем две Великих Руны.       Легенды — вот и всё, что от него осталось.       — Как вы нашли меня?       Затерянную в запретных землях тюрьму отыскать можно было только случайно. Магическую печать не замело снегом из-за защитных чар, но если та нейтрализовывала силу любых внешних богов, даже Шабрири не услышал бы его здесь.       — Виноградина указала мне путь, — сказала Хьетта, осторожно ступая по снегу. Ее одежды были слишком легкими для здешних холодов, даже несмотря на теплый дорожный плащ; она перекатывала в ладони крохотный осколок согревающего камня. От того уже почти перестало исходить тепло.       Вайк ничего не понял.       — Виноградина? Глаз зараженного Пламенем?       — Глаз, отмеченный отпечатком Трех Пальцев, — легко пояснила Хьетта. — Обычные виноградины уже почти не помогали, и я попросила странствующего воина из Погасших принести мне другую. Он принес меченную. Тогда я увидела путь сюда. Конечно, я никогда не дошла бы сама, но… если ты зовешь на помощь, когда ты в самом деле на грани отчаяния…       — По большей части я просто зажигал костры, — сказал Шабрири. Вайк покосился на длинный изогнутый клинок, что тот носил на поясе; судя по устрашающему виду незнакомого меча, Шабрири мог не только зажигать костры.       — Кто-то еще получил благословение Трех Пальцев? Разве тогда вы не должны быть с ним?       — Подземелья под Лейнделлом опечатаны силой владыки Лейнделла, лорд Вайк. Никто не спускался туда после тебя.       Вайк моргнул.       — Никто?       — Никто, — повторил Шабрири.       — Тогда чей глаз указал дорогу?       — Прости меня, лорд Вайк, — искренне повинилась Хьетта, — я не знаю. Я ничего не вижу, кроме света, который дарят мне чужие глаза. Далеко ли нам еще идти?       Вайк посмотрел в белую пустоту перед ними. Впереди простирались бескрайние снега, все такие же, как и несколько часов назад, — отсюда до самого горизонта, где серый сливался с серым. Чаша с огнем великанов едва-едва виднелась впереди, но Вайк уже знал, как обманчивы здесь расстояния.       Ветер усиливался.       — Еще немало. Скоро будет вьюга, — предупредил Вайк. Он знал повадки ветров — слишком много времени провел рядом с драконами, чтобы не научиться. — Придется отойти к горам.       Хьетта выпустила из ладони окончательно израсходовавший свое тепло магический камень, и тот мгновенно затерялся в снегу. Проклятье, запоздало подумал Вайк; он никогда бы не повел в эти мертвые земли Эделину, ведь девы-служанки не возрождались у благодати, но Хьетта была здесь, ради него, и его долг требовал хотя бы довести ее живой обратно. По меньшей мере.       Шабрири, наверное, вьюга была не страшна. Наверное. Он замер на месте, будто всматриваясь вперед — как если бы мог что-то видеть сквозь повязку, закрывавшую его глаза.       — Пойдем, — сказал он. — Сколько еще осталось камней?       — Три, — отозвалась Хьетта. Вайк бесшумно выдохнул.       Это будет нелегко.

***

      — Вот, — сказал Вайк. — Мне призывать молнии или есть способ попроще?       Здесь росли — слава богам — какие-то деревья, кроме призрачных. Там, где были деревья, были и ветки, а где были ветки, там можно было разжечь огонь. К сожалению, Вайк не мог придумать ни единого способа это сделать без вмешательства магии — слишком холодно здесь было, все дрова промерзли так, словно сами превратились в лед.       — Не нужно, — отозвался Шабрири. Он принялся разматывать повязку, и Хьетта осторожно коснулась плеча Вайка.       — Не смотри ему в глаза, лорд Вайк, — шепнула она. Вайк недоумевающе повернул голову, чтобы взглянуть в лицо девы-служанки, но та была серьезна.       — Я ведь тоже несу в себе искру Пламени.       — И однажды она разгорится, — сказал Шабрири, сворачивая ленту ткани, — но до тех пор я прошу тебя прислушаться к словам Хьетты, лорд Вайк, ради твоего же блага.       Два луча болезненно-рыжего света ударили в обледеневшие дрова, и стало предельно ясно, что Яростному Пламени абсолютно все равно, что сжигать: дерево, лед или что угодно другое.       — Да, теперь понятно, почему, — запоздало согласился Вайк. Кажется, он заметил рыжий отблеск на металле широкой касы, но это был всего лишь отблеск; Шабрири почти сразу же закрыл глаза ладонью. На мгновение Вайку стало любопытно, есть ли у того вообще глаза, или Пламя сияет в пустых глазницах, как в легендах о проклятом клеветнике. Слепота Шабрири точно не мешала; как, впрочем, и Хьетте.       Хьетта. Он должен был отвести ее обратно к подъемнику Ролд, прочь от этих мертвых снегов.       Вайк сел у костра; огонь, горевший перед ним сейчас, был совершенно обычным — от мучительной едкой желтизны не осталось и следа. Хьетта протянула руки поближе к костру, грея замерзшие пальцы, и Вайку невольно вспомнилась Эделина — прошедшая с ним весь путь от Круглого стола до Лейнделла; где сейчас она была, даровали ли Пальцы ей то же время, что прошло для него за одно мгновение?       — Леди Хьетта, — Вайк обратился к ней так, как полагалось обращаться к деве-служанке, пусть и не ведущей за собой Погасшего, — тебе ни к чему продолжать путь к чаше. Я могу пробудить огонь великанов без нужды в чужих смертях.       Она повернула к нему голову, совсем такая же тонкая и светлая, как Эделина. Вайк почти забыл, как хрупок свет, который несут в себе девы-служанки. Почти забыл.       А потом она сказала:       — Мой лорд Вайк, я прошу, благослови меня касанием Пламени. Путь привел меня к тебе, и я хочу пройти его до конца. Я хочу найти слова для тех, кто приносил мне виноград, потому что я должна сказать их, но пока не могу.       Жар заскребся внутри: горячечный, острый. Вайк взглянул на Шабрири; тот молчал.       — Разве не ты — голос отчаявшихся?       — Голос, да, — ответил Шабрири, — но за слова мне выкололи глаза. Будь осторожен, лорд Вайк: обожествление слов Трех Пальцев рано или поздно будет стоить жизни любой деве-служанке, даже той, что так долго ела мой виноград. А если ты и без того боишься за ее жизнь, шагни в огонь первым.       Эделина бросилась бы в огонь великанов, не спрашивая ничьего решения; Вайк оставил ее позади, потому что боялся — он сразил двух полубогов, но перед долгом девы-служанки это не значило ничего.       Хьетта коснулась его руки. Ее пальцы еще хранили тепло огня, разожженного взглядом Шабрири.       — Я подожду, мой лорд Вайк, — сказала она. — Я буду ждать так долго, как сумею. Но мой долг — идти за светом, указующим путь, и ни ты, ни кто-либо другой не остановит меня.       Вот и всё, подумал Вайк.       Вот и всё; больше ничего не имело значения. Что он мог ей сказать? Какие слова еще могли иметь смысл?       — Пообещай, что не сожжешь себя в огненной чаше, леди Хьетта, и я обещаю даровать тебе благословение, когда придет срок.       Это ничего не значило, но Вайк был рыцарем Круглого стола, и он надеялся, что слово обещания все-таки имеет цену. Даже сейчас.       Она кивнула:       — Хорошо.       В пепле, что остался от их костра, поблескивала янтарно-желтая россыпь. Хьетта шепнула Вайку, что даже остывшие угли все еще греют ее ладони; Яростное Пламя всегда оставляло за собой следы. Только следы и оставались от него, когда все остальное стирали с лица земли. И неизменно, всегда, прорастали.       Вьюга все никак не успокаивалась; в этих землях ветра могли бушевать днями напролет. Их убежище между скал было безопасным, ждать здесь можно было долго, и они ждали.       Хьетта вполголоса напевала тихую мелодию, кажущуюся странно знакомой — словно из давно забытой прошлой жизни — и перебирала в пальцах поблескивающие янтари углей. Когда костер погас, ей пришлось положить в золу еще один согревающий камень — только от него и исходил сейчас свет, но не золотой, как от магии Древа, а с едким оранжевым, с болезненной желтизной. Что-то внутри отзывалось этому больному теплу, и Вайк то и дело терялся в полудремотном забытьи, наполненном лихорадочными видениями — те рассыпались без следа, стоило ему попытаться их вспомнить. Пламя проникало все глубже, как бы он ни пытался взять над ним верх.       Шабрири сказал ему: так и будет. Сам он никогда не снимал свою повязку без веской причины, и Вайк только порой чувствовал силу, запертую в теле мертвого Погасшего; когда Шабрири ненароком касался его, и Вайк вздрагивал, словно его снова клеймила пылающая печать Пальцев. Или когда в голосе Шабрири проскальзывало что-то странно нечеловеческое, что заставляло Вайка вспоминать об огромной могиле в катакомбах под Лейнделлом.       Оттуда никто не сумел бы вернуться прежним, и Вайк, ушедший за Пламенем, чтобы спасти Эделину, вернулся, чтобы…       Он поднялся от костра. Ветер хлестнул по лицу, холодный и острый, когда он выглянул из укрытия навстречу вьюге; ее вой почти заглушил тихое пение оставшейся позади Хьетты. Если бы еще холод снежных вершин мог заглушить желтоглазый жар, выедающий ему сердце.       — Ты сомневаешься.       Это был голос Шабрири. Последние много часов тот был неподвижен, словно статуя, и заговорил только сейчас. Вайк не сумел удивиться: вопреки легендам и повязке, слепота посланника Пламени была обманчивой.       — Да, — негромко ответил Вайк. — Предать огню целый мир нелегко.       Он вслушался в вой вьюги, но Шабрири все не отвечал, и Вайк, не выдержав, усмехнулся.       — Не будешь переубеждать меня? Злостный клеветник из легенд не найдет подходящих слов?       В этот раз он услышал в ответ смешок.       — Прошу тебя, лорд Вайк. Тебе ли не знать, как складывают легенды.       В пронзительно воющем молчании желтоглазая искра внутри стиснула грудь снова, и Вайк вдохнул ледяной воздух так глубоко, как только мог. Это не помогало. Слишком много он помнил. Слишком горячо было Пламя, заклеймившее его внутри и снаружи.       Шабрири молчал, потому что ему не надо было говорить ни единого слова, и он знал это так же хорошо, как знал это лорд Вайк, рыцарь Круглого стола, первый претендент на трон Элден.       А когда вьюга на мгновение стихла, Вайк вдруг вспомнил, почему мелодия, что напевала Хьетта у мертвого костра, казалась ему такой знакомой. Он слышал ее прежде. Он слышал ее в катакомбах под Лейнделлом, в могиле Каравана, где он не посмел поднять оружие даже против тех, для кого смерть была бы великой милостью.       Он вернулся оттуда, чтобы…       Когда-то он сказал бы: чтобы нигде и никогда, никто, ни смертный, ни бог, не решился бы совершить подобное вновь. Так сказал бы лорд Вайк, рыцарь Круглого стола, первый претендент на трон Элден.       Первая искра пожара, непримиримая, всемогущая, выжигала ему сердце. Было поздно искать виновных. Было поздно следовать предосторожности. Катакомбы под Лейнделлом были полны так, что ему некуда было ступить, когда он спускался в глубины — к двери, раскаленной докрасна. Пальцы скребли зачарованный металл своей тюрьмы неведомо сколько лет, корчась в своей божественной агонии, словно пытаясь хотя бы в плавленых отметинах выжечь каждое преступление и каждую вину Междуземья.       Их было много. Так много, что ни одна дева-служанка не сумела бы пересказать их все. Так много, что Вайк потерял голос, когда кричал от боли под огненным клеймом, отпечатавшимся в рыцарском доспехе.       Он забыл, когда искра Пламени в нем утихла. Иначе он лишился бы рассудка, превратился в хрипящего безумца, выцарапывающего себе глаза; он забыл, потому что иначе было нельзя, но жар внутри помнил всё о вине.       Ее невозможно было искупить. Невозможно было исправить.       — Да, — тихо сказал Шабрири. — Не плачь, лорд Вайк. Хаос поглотит всё.       — Ты помнишь, как ты был человеком? — глухо спросил Вайк. Словно Шабрири мог ответить — да; словно от любого ответа Пламя в его груди стало бы милосердней; и всё же он спросил, будто это могло иметь значение сейчас, в этих забытых даже здешним богом снегах.       Шабрири подставил вьюге раскрытые ладони. Снег таял, едва касаясь перчаток, и срывался с его пальцев водяными каплями.       — Однажды мы посмотрим друг другу в глаза, лорд Вайк, — сказал он, и его голос был спокоен, как и всегда; и, может быть, лишь слегка печален. Может быть, это было только наваждением. — Но сейчас у меня нет власти над твоими сомнениями. Ты должен сделать свой выбор сам.       — Ты слишком честен для клеветника, — сказал Вайк, — не за это ли ты лишился глаз?       — Для того, кого обвиняют во лжи каждый день под светом Великого Древа, это воистину редкая похвала.       Вайк рассмеялся. И спросил уже тише:       — Почему она поет? Ведь ты сказал, что никто не ступал в катакомбы под Лейнделлом после меня.       — Так и есть, — ответил Шабрири, — но стать Пламенем может любой.       Ветер хлестал по промерзшим скалам с прежней силой. Вайк всмотрелся в мутное, бескрайне-серое небо, накрывшее собой всё вокруг, но не почувствовал ни единого вздоха тепла. Огонь в кузне великанов не был мертв, но не был и жив, иначе он полыхал бы даже сквозь самую лютую снежную бурю. Будь у Вайка крылья Ланссеакс, он сумел бы прорваться сквозь вьюгу, но он был всего лишь человеком, пусть даже и тем, кто сразил в бою двух полубогов.       Он ждал целую вечность в своей тюрьме. Он мог подождать еще немного.