***
Эти снега ненавидели всё живое. Возможно, их изгнанный бог мстил за свое поражение в давней войне. Вайк остановился. Он не мог разобрать очертаний чаши вдали уже давно, а в последний час он потерял даже направление на солнце. Всё вокруг застилала снежная пыль — на расстоянии вытянутой руки всё терялось в белизне, как в тумане, и ветер никак не смолкал и не собирался смолкать еще долго. Даже следы, по которым можно было бы вернуться назад, уже замело. Пора было это признать. Они заблудились. Рядом тенью замер Шабрири: он точно так же не мог ничего различить в снежной пелене. Хьетта заглянула в свою дорожную сумку, но у нее оставался только один согревающий камень, если чаша была еще далеко, его надо было беречь до последнего. Если бы бог хорошей погоды существовал в Междуземье, Вайк сменил бы веру прямо сейчас. — Можешь разжечь костер? — Из снега? — резонно переспросил Шабрири. — Будет глупо, если нас троих, благословленных Яростным Пламенем, просто заметет этим снегом к бесовой матери, — мрачно сказал Вайк. — В этих проклятых местах не нужны никакие тюрьмы. Леди Хьетта?.. Фигурка Хьетты, хоть она отошла и не так далеко, уже почти затерялась в белом тумане. Вайк догнал ее раньше, чем снежная пыль скрыла ее совсем, но дева-служанка повернула к нему голову, только когда Вайк схватил ее за плечо. На ее лице застыло отрешенное, почти беззаботное спокойствие. — Винограда у меня тоже осталось не так и много, — сообщила Хьетта, — лучше нам не задерживаться, лорд Вайк. Я едва-едва могу разобрать, куда указывает свет. В ее горсти были зажаты иссушенные человеческие глаза, окрашенные Яростным Пламенем в больной желто-оранжевый. Отвернувшись на мгновение к видимому ей одной свету, Хьетта положила в рот еще один глаз. Вайк ощутил странное чувство отрешения от реальности. — Пойдем, лорд Вайк, — Хьетта мягко сжала его ладонь свободной рукой. — Те, что приносили мне свои глаза, просили меня… Она замолчала, не договорив, словно так и не сумела найти подходящих слов. — Это они ведут нас, — наконец сказала она. Вайк хотел бы взглянуть ей в глаза, но их скрывала повязка, как и у Шабрири. — Пойми, мой лорд… они отдали бы всё, чтобы ты дошел. Последний из них принес мне целую горсть, и на его старом щите еще можно было различить герб с языками пламени. Пойдем, лорд Вайк. Мы совсем близко. Вайк повернул голову. Шабрири стоял рядом, неподвижный и молчаливый; широкие поля касы скрывали его лицо. Когда-то точно так же Эделина говорила ему: пойдем, лорд Вайк; пойдем, свет ведет нас. Свет оказался обманчив, и Вайк предпочел искать путь без него; с одной только искрой огня, сжигающей ему сердце. И вот он снова стоял в темноте, в шаге от цели, и другая дева звала его за собой. Отступать было некуда — ни тогда, ни сейчас. — Хорошо, — наконец сказал Вайк. — Веди. В этот раз свет не обманул их. Свет не обманул их; они дошли. Чаша высилась впереди. Вайк смотрел на нее, колоссально огромную, еще больше, чем казалось издалека, и едва верил своим глазам. Почему-то ему казалось, что легендарная кузня великанов будет дышать жаром — в конце концов, ее огонь был способен сжечь бога — но чаша казалась мертвой и обледеневшей, как и любой камень в этих снегах. Еще ее сторожил великан. Настоящий, огненнобородый великан; последний выживший в войне, проклятый королевой Марикой вечно сторожить кузню. Вайк наблюдал, как тот бродит вокруг чаши, почти все то время, что они сидели у костра. Хвала небесам, рядом с этим местом росли деревья. Ледяная пустыня осталась позади. — Твой огонь не сожжет его, я полагаю. Шабрири покачал головой. Вайк не надеялся на другой ответ; это было бы слишком большой удачей. — Лорд Вайк, — сказала Хьетта, не дожидаясь его слов, — я знаю, что ты прикажешь мне делать, но в этот раз я тебя не послушаюсь. Любой может стать Пламенем, разве не так? — Ты поплатишься за это жизнью, леди Хьетта, — предостерег ее Шабрири. — Только принявший благословение бога Яростного Пламени может сгореть в огне великанов и выжить. — Я знаю, — упрямо сказала она, встряхнув головой. Светлая прядь волос, посеребренная инеем, упала на ее лицо. — Я не собираюсь бросаться в огонь, если только лорд Вайк не погибнет. Но, может быть, никто больше не доберется сюда в ближайшие годы, может, и в следующую сотню лет, и до тех пор, пока новые Погасшие не перестанут приходить в Междуземье… может быть, у нас есть только одна попытка. Лорд Вайк, я дала тебе слово, и я не нарушу его, пока ты жив — но только пока ты жив. — Как славно, что я бессмертен, — натянуто усмехнулся Вайк. Ему не приходилось воскресать у благодати с тех самых пор, как он освободился из вечной тюрьмы, и он не был уверен в своем бессмертии так, как раньше. Хьетта рассказывала ему, что многие из Погасших теперь не видят благодать вовсе и однажды перестают возрождаться — уже навсегда. Он взглянул снова на великана, бродящего у чаши. Тот и не пытался пробовать свои незримые цепи на прочность, но никак не останавливался, словно проклятье Марики лишило его покоя на остаток вечности. Что-то в его движениях казалось неправильным. Только взобравшись на высокую скалу неподалеку, Вайк сумел различить: великан брел неуклюже, подволакивая ногу. Должно быть, старая рана напоминала о себе. Когда страж чаши повернулся, стало видно его целиком, и Вайк сощурился, стараясь разглядеть очертания великана получше. Пожалуй, он не мог ожидать, что у того окажется второе лицо на животе. У троллей животы были словно выедены, и Вайк привык к их странному искалеченному виду, привык настолько, что даже не задумывался… — У него второе лицо на животе, — сказал Вайк, вернувшись к костру. — Такое же, как на доспехах монахов, вместо двух глаз всего один. — Он открыт? — спросил Шабрири. Его мало интересовало наблюдение за великаном, он сидел у костра, глядя — если бы он мог что-то видеть сквозь плотную повязку — на пустую и холодную чашу на краю обрыва. Вайк покачал головой: — Закрыт. Он тоже умеет стрелять лучами огня? — Не знаю. Огонь не убьет ни тебя, ни меня, лорд Вайк; но и наше Пламя бессильно против стража кузни. — Меня кое-чему научили драконы, — сказал Вайк. Многие рыцари, Погасшие и нет, приходили к древним драконам просить об их силе; но драконы признавали лишь лучших из лучших. Вайк был дружен с Фортиссаксом, не покидавшем Годвина Золотого с момента гибели, но избрала его Ланссеакс — Ланссеакс, танцующая с алыми молниями. Даже когда она становилась человеком, смертоносная гроза оставалась в ней, таилась в каждом ее движении. Помнила ли его еще Ланссеакс, бессмертная?.. Вайк поднялся и подхватил с земли копье. Ни к чему было дальше спорить о том, кто зажжет огонь в чаше, случись другому пасть в бою. Шабрири поднялся следом; кончик длинного клинка, что он держал в руке, прочертил тонкую борозду в снегу. Он протянул свободную руку Хьетте, чтобы провести ее по толстой цепи, ведущей к скале с чашей, словно мост; та последовала за ним, не промолвив ни слова. Вайк чувствовал магию чар, что она сплетала — целительных и защитных, всех, что могли бы помочь в бою. — Держитесь подальше от великана, — коротко сказал Вайк, обернувшись на мгновение, — и от моих молний. Он вышел из-под каменной арки на снежную вершину и вскинул копье к небу, пробуждая грозу. Возможно, он был последним из людей, кто владел алыми молниями древних драконов. Едва ли эти горы видели их сверкание с тех пор, как окончилась драконья война. Острые, пахнущие медью алые искры промчались по древку копья, когда Вайк чиркнул заостренным лезвием наконечника по ноге великана. Страж чаши, выпрямившись во весь рост, мог бы превзойти высотой самого Фортиссакса; метнуть тяжелое копье Вайк не мог, поэтому он надеялся только на свои чары. Шабрири мелькнул рядом: в своем легком доспехе он был быстрей Вайка, вот только его клинок едва ли мог навредить великану всерьез — разве что разозлить его. Великан с силой опустил кулак на землю там, где мгновением раньше был Вайк; страж чаши даже дрался, как неразумный зверь, в слепой животной ярости. От силы удара земля под ними вздрогнула. Тяжело дыша, Вайк отступил еще дальше и перехватил копье. Заклятье молний сработало как надо, но великан впитал их силу, едва вздрогнув. Веревки из рыжих кос обвивали ногу, на которую хромал огромный страж. Великаньи чары; он не мог сбить их копьем, и даже острый клинок Шабрири едва царапал толстую магическую веревку. Глубоко вдохнув, Вайк зачерпнул столько магии внутри себя, сколько смог. Он стоял перед Фортиссаксом, грозой, затмившей небеса во время войны драконов; он преклонял колено перед Ланссеакс, родной сестрой штормового ветра; он сразился с полубогами и приютил жар Яростного Пламени. Он не собирался позволить случайному выжившему древней войны остановить его сейчас. Человеческое тело слабей драконьего. Вайк не кричал от боли, когда магические молнии текли сквозь него, только потому, что грудь перехватывало стальным обручем; но за всё была плата. Когда два алых копья соткались в его руках, он не помнил о боли. Он готов был покляться, в обезумевших звериных глазах великана мелькнула искра разума, когда тот увидел сверкание алой грозы и рокот древней магии — отголоски войны, в которой перед Фортиссаксом склонялись даже те, кто не ведал страха. Вайк подождал, пока магия стечет по хребту, скопится в алых копьях — так много, что его кости готовы были треснуть от силы, принадлежавшей лишь драконам. И швырнул их в стража чаши, целясь в старую рану, перевитую рыжей косой. Выплеск магии отбросил его прочь — дракону было бы нипочем; Вайк не удержался на ногах. Прежде он умел обращаться лучше с чарами Фортиссакса, но слишком давно уже не призывал их, слишком давно не сражался в таких боях. Рёв великана — он ревел, как раненый зверь — едва не заставил его оглохнуть. А потом он ощутил огонь. Тот самый огонь. Вайк поднялся со снега — неуклюже, как неисправная марионетка; он едва чувствовал собственные руки, едва заставил пальцы вновь сомкнуться на древке копья. Он успел только поднять голову, прежде чем ослепнуть на миг от рыжего пламени, объявшего всё вокруг. Хьетта закрыла его магическим барьером. Одним богам ведомо, какая магия была способна на это; невидимый щит тонко вздрогнул, прозвенев хрустально чистой нотой, и распался в следующий же миг — но не пропустил ни единой искры пламени. Вайк неловко оттеснил ее назад, себе за спину, принимая наконец боевую стойку — он был воином-рыцарем, он должен был защитить хотя бы ее; он взглянул на раненого стража кузни и запоздало понял, почему армиям королевы Марики потребовался Радагон, чтобы покорить снежные горы. Глаз на теле последнего выжившего великана наконец распахнулся. Из него на Вайка смотрел павший бог. От удара под его ногами снова вздрогнула земля. Вайк оттолкнул Хьетту прочь, сам отпрыгнул в сторону; наугад сделал выпад копьем, вскрыв толстую кожу на запястье великана, но руки стража были объяты огнем — он не замечал ни огня, ни собственных ран. Клинок Шабрири оставил на шкуре великана столько порезов, что любая живая тварь уже истекла бы кровью, но существа, жизнь в которых питала магия богов, меряли ее иначе. Еще один удар, еще один выпад. Вайк отшатнулся, заслонившись рукой от огня — огромный рот на животе великана распахнулся, выдохнув пламя, словно жерло Гелмира. Шабрири говорил, что огонь не убьет его, но Вайк чувствовал жар и чувствовал смерть, заключенную в этом жаре — в конце концов, огонь великанов убивал богов. У него оставалось не так много времени, чтобы закончить этот бой. Ему нужно было подобраться ближе к оку бога. Вайк бросился вперед, едва угадав подходящую секунду, но великан отпрянул — кончик копья лишь царапнул глазное яблоко и рассек веко. А потом мир сменился черно-рыжей вспышкой. Вайк вдохнул. Кажется, со второй или третьей попытки. Перекатился по земле, расплатившись за это еще парой неслучившихся вдохов. Попытался поднять копье. Оно казалось тяжелей обычного — примерно как огромная чаша, заслоняющая небо чуть впереди. Глаз бога — совсем близко — смотрел на него пристально, как смерть воплощенная. Девять зрачков отслеживали каждое его движение. Огненный зев распахнулся, готовясь выдохнуть на него проклятие великанов — пламя, которого боялась сама королева Марика. Вайк распрямился. Он был лордом, в конце концов. И тогда он услышал, как где-то далеко — где-то очень близко — раздался крик. Вначале он даже показался ему человеческим. А потом он услышал по-настоящему. Так кричали люди, сгорающие заживо. Так выли звери, с которых сдирали шкуры. Так молили о смерти осужденные на вечные муки. Так плакали отцы и матери о своих детях. Вайк упал на колени, скребя пальцами железный шлем. Он готов был вбить спицы в собственные уши, оглохнуть навсегда, только бы не… Десятки. Сотни. Тысячи. Они захлебывались криком, которого никто не слышал; срывали голоса в вое, который нельзя было облечь в слова; их мольбы колотились внутри и разрывали Вайку сердце, их гнев выжигал ему кровь. Земля превратилась в жертвенную арку, на которой его распнуло тысячекратным эхом прогремевшее отчаяние. Вайк не помнил, когда Шабрири перестал кричать. Не помнил, как сумел дотянуться до древка копья. Всё внутри него превратилось в Яростное Пламя; оно выжгло ему нутро, обратило в пепел, он не чувствовал ничего, кроме Пламени, когда поднялся с мокрой земли. Великан скулил, как ребенок. Едва ли он слышал, как затихло эхо голоса отчаявшихся. Вайк призвал силу молний, всю, что мог, до последней капли магии внутри себя. И позволил ей вырваться — когда вонзил прошитое алым копьё в глаз павшего бога.Часть 2. Голос отчаявшихся
22 мая 2022 г. в 20:37
Если в землях ближе к подъемнику Ролд еще встречались скалы и крепости, то здесь не было почти ничего. Ничего. Бескрайняя белая пустыня.
Изредка попадались кружащие над снегами голодные хищные птицы, которых Вайк обычно мог спугнуть призванной молнией; пару раз встретились следы волчьей стаи после безветренной ночи. Когда посреди снегов наконец выросла небольшая крепость, Вайк предпочел обойти ее стороной: здесь не было других людей, кроме монахов огня, а монахи огня встречали чужеземцев всегда одинаково. Похоже, это был гарнизон, стерегущий кузню великанов; крепость была расположена на пути к кузне, и небольшие патрули попадались на снежных равнинах все чаще.
Как сейчас, например.
Вайк отпрыгнул в сторону, но лезвие чужого меча все же задело его по плечу, чиркнув о доспех, сбило творящиеся чары — призванная молния рассыпалась, так и не ударив. Монах перед ним был воином, закованным в доспех, и даже зачарованное копье не могло пробить толстые стальные пластины.
Монах выплеснул на него магический огонь, зашипевший на снегу; Вайк увернулся снова. Услышал, как рядом вскрикнула Хьетта, оттолкнула врагов защитными чарами. Медлить было нельзя.
Он ударил — подло, по ногам; его копье было достаточно тяжелым, чтобы сбить с ног обычного человека, и не ошибся. Монаха поддерживали зачарования — он только пошатнулся, но этого хватило. Вайк вогнал острие копья между пластинами доспеха и призвал силу молний. Воздух дохнул на него грозой и запахом паленого мяса.
Пламя окатило его со спины, с головы до ног — злое, жгучее, и Вайк захлебнулся им на мгновение, прежде чем искра внутри вспыхнула ярче: огонь больше не мог убить его, ни магический, ни настоящий. Вайк выдернул копье из мертвого тела и обернулся, прямо встречая взгляд другого жреца, что бросил в него волшебный огонь; в глазах жреца отразилось неверящее изумление за миг до того, как клинок Шабрири пронзил его насквозь.
Обычные жрецы не носили доспехов. Напрасное упущение.
Хьетта сотворила целительные чары, и боль — все же он глупо подставился под колдовство монаха — неохотно отступила. Вайк, успокаивая дыхание, поблагодарил ее коротким кивком.
Шабрири опустил меч: убитый им жрец огня был последним в патруле. Он выглядел немного нелепо со своим длинным изогнутым клинком, хотя его движения в бою были отточенными, быстрыми, словно он сражался с этим мечом всю свою жизнь. Мертвый Погасший, чье тело он унаследовал, достойно владел своим оружием.
Вайк взглянул на тело монаха-воина. С нагрудной пластины доспеха скалился одноглазый бог. Выбитый на металле огромный глаз неподвижно уставился в серое небо, тусклый и ничуть не напоминающий о разрушительном пламени.
— Что толку защищать мертвых богов? — спросил Вайк, словно мертвец мог ему ответить. Бог великанов не помог им, когда лорд Радагон пришел на их земли; огонь в чаше, способный сжечь Древо, едва теплился — и ни один из сотен монахов, что стерегли кузню, не посмели возродить его.
Шабрири подошел ближе.
— Боги не умирают, лорд Вайк, — сказал он. Как и всегда, его лицо было не различить под железной касой. — Их можно запереть или лишить голоса, но смерть, что Предначертана людям, над богами не властна.
— Тогда хроники Золотого порядка лгут.
Шабрири не ответил. Хьетта наклонилась над телом и, сняв перчатку, провела кончиками пальцев по орнаменту на нагрудной пластине, словно стараясь прочесть и запомнить узор.
— Где заточен их бог? — спросила она, отняв ладонь от леденеющего металла. — Почему он не призвал своих служителей?
— Этого я не знаю.
Вайк покачал головой. В Междуземье было слишком много богов, которым было наплевать на всё, что происходит вокруг.
— Пойдем, — сказал он, — пока нас не засыпало снегом вместе с этими монахами и их богом.
Ночевать пришлось под открытым небом — вокруг не было ни скал, ни деревьев, ничего, кроме пустых и мертвых снегов; повезло, что хотя бы ветры были к ним милостивы и только лениво гнали по земле снежную пыль. Вместо костра сиял согревающий камень, прогоняющий холод и защищающий их от снега. Предпоследний из тех, что берегла Хьетта.
Она потратила немало сил на целительные чары и спала сейчас в мерцании волшебного света. Вайк сидел рядом, бездумно глядя в пустоту, до тех пор, пока ночь не сгустилась в непроглядную тьму: пелена туч над горами великанов скрывала и звезды, и золотую крону Древа.
— Отдохни, лорд Вайк, — негромко сказал Шабрири. Ни его, ни Хьетту не тревожила горячечная рыжина света, исходящего от согревающего камня; Вайка она лишала покоя. Сон едва ли принес бы ему облегчение.
— Нас видно с другого конца этой пустыни. Лучше я обойдусь одну ночь без сна, чем нас перережет случайный патруль.
Шабрири снял свою касу и положил рядом со спрятанным в ножны длинным клинком. У него было человеческое тело, и ему нужно было есть и спать, как человеку, но сейчас он не двинулся с места, и Вайк знал, почему. Посланник Пламени видел слишком много.
— Где ты был все это время? — после долгого молчания спросил Вайк. — Почему ты не нашел другого Погасшего, что сумел бы стать лордом?
Шабрири чуть склонил голову.
— Люди обходят деревни, где поселилось Яростное Пламя, и считают ложью мои слова, что бы я ни говорил им.
Перед глазами стояла старая могила, спрятанная так глубоко под землей, что только корни Древа могли найти туда дорогу.
— Чушь, — резко сказал Вайк.
— Что толку молиться мертвым богам или плакать о старых могилах? Меня называли лжецом и безумцем. Те, кто видел погибший Караван, обвиняли меня в злодействах против него. От Лимгрейва до Лейнделла отчаявшиеся призывали Пламя, но никому не было до них дела. Твой дом носит гербы Пламени, но с карт стерли название твоих владений. Погасшие приходят в Междуземье снова и снова, но даже те, что слушали меня, делали это лишь потому, что Пламя могло спасти сопровождающую их деву. Разве ты не был таким же, лорд Вайк? Зачем ты спрашиваешь меня, почему у Яростного Пламени до сих пор нет лорда, если знаешь ответ и сам?
Вайк глубоко, ровно выдохнул.
В этом не было лжи. Он спустился в подземелья Лейнделла, потому что искал способ спасти Эделину; он совладал с полубогами, как он мог не совладать с Яростным Пламенем? Какой смысл имели тогда слова случайного незнакомца о мире и хаосе, о Древе и огне? Они обрели значение только в затерянных под землей катакомбах.
— Но Хьетта, — глухо произнес Вайк, — призвала тебя сама.
Шабрири склонил голову.
— У дев-служанок воистину странные судьбы, — отозвался он после недолгой паузы. — Но она приняла мой виноград по своей воле и ступила на путь Пламени по своей воле. Да. Она сделала это сама.
— И воин, чье тело ты носишь, призвал тебя сам.
— Да. Он умирал, и Пламя, призванное его отчаянием, могло лишь заполнить опустевший сосуд.
— Тогда ты дурно делал свою работу, голос отчаявшихся, — усмехнулся Вайк, — если пришел к нему так поздно. Что заставило его призвать тебя? Его несправедливо осудили? Или он тоже не смог кого-то спасти?
Шабрири повернул голову, и Вайку показалось на мгновение, что даже сквозь плотную повязку на глазах посланника проступил негасимый жар Пламени.
— Нет, — сказал Шабрири, — он шел на смерть и знал, что идет на смерть, лорд Вайк. Но он не смог исполнить свой долг. Он умирал в отчаянии, которого ты еще не знаешь.