Будто бы все кости рассыпались. Будто бы просто умер.
Рома чирканул последней спичкой в попытке разок закурить перед смертью, но промахнулся, громко после этого чертыхаясь про себя. Как же ему надоела собственная тупости и беспомощность. Какой же он… жалкий. А ведь в 2022 году покорил всех своей гениальностью. Разоблачение… Некоглай этот чёртов. — Тоже мне, гений. Сижу сейчас здесь, спички ищу. — как же давно он не слышал собственного голоса. Звучал хрипло, да и говорить было слишком болезненно с непривычки. Как бы сейчас хотелось погрузиться в вечный сон. Копоть на стенах его квартиры уже не отвращала, он сам стал, будто копоть. Давно не мылся, грязный… И почему всё ещё живой? А вот все остальные стримеры давно сдохли, и тела их затоптаны под ногами с такими же несчастными, как и они. Перерезанные горла, пустые глазницы, простреленные черепа… Во что же превратилась Россия? Как здесь выжить? Да никак, блять. Пять таблеток парацетамола у него на столе. Берёг на крайний случай. Кричать хочется из-за мыслей о том, что скоро ты умрёшь. Должен будешь умереть, уйти навсегда из этой жизни, и это всё так сильно вгоняет в депрессию, что становится страшно даже дышать… Он теперь не сможет больше улыбаться? Хотя когда вообще Рома Мокривский улыбался последний раз, если тут буквально холод и страх съедает каждый день, ноги на улицу не ступишь — не станет тебя сразу, умрёшь ты. Разорвёт буквально и кровь потечёт по стенам. Но никто не обратит внимание. Всем плевать, такое случается каждый день. Представьте себе — везде кости, остатки мозгов — да как тут с ума не сойти, чёртова мать! Блять, блять, блять, как выбраться из этой ямы, как?! Только умереть. И он сейчас это сделает, сейчас, сейчас, сейчас. Пару секунд дайте. Стример схватил со стола горку таблеток, стакан ржавой воды, держа тот дрожащей рукой крепко, чтобы не дай бог не выпал, и… Заметил там же маленькие листочек, вырванный неаккуратно чьим-то поспешным движением. Бумага нынче совершенно куда-то пропала, осталась лишь в архивах, также, как и мобильные устройства. Никакого электричества, никаких телефонов, компьютеров, ничего… Ничего. Листочек был грязным, но Мокривский не побрезгал взять его рукам, лихорадочно пытаясь разобрать корявые буковки, кои украшали заплесневелую плоскость бумаги. Кажется, почерк был знакомым, только вот человек, что это писал, явно ужасно спешил. А кто ещё с ним живёт, кроме него самого? Правильно, Юечка. И он разобрал, стоило лишь прищуриться сильнее, и в холодный пот тут же бросило в него. «Я так больше не могу, Рома. Я хочу есть, а сходить с ума от голода не хочу. Ты можешь делать, что угодно, но жить или умирать — решать тебе. Я пойду в клуб, он в самом центре, я стану работать шлюхой. Всяко лучше, чем загибаться здесь.» Быть шлюхой? Загибаться здесь? Она понимает, что говорит, она же буквально идёт на поприще похоти, откуда больше не выберется ни-ко-гда? Просто не сможет выбраться. Это же билет в ад — тебя лапают голодные мужчины, каждый божий день, тебя не отпускают, пока не выжмут все соки. Но страшнее всего то, что сейчас хилая, полуживая Школдыченко идёт мимо ужасного ужаса, там, где на каждом шагу может взорваться мина, или тебе перерубят всё, что только можно. Он же столько раз говорил — не ходи. Не нужно, Даша, ты не вытащишь своё тело из-под осколков. Мир лишиться тебя, но главнее всего — тебя лишусь я. Рома не сможет прожить без Даши, хотя и собирался недавно покончить со всем этим навсегда. Но… Она ведь ему, как сестра. Как родная уже стала, когда они под одним одеялом, прижавшись, спали. Перестали воспринимать друг друга, как раньше, не любили и не целовали, но…Ценили.
И как он теперь её потеряет? Большие чёрные глаза, блеклые ресницы. И эти сухие губы, будто бы она почти умерла. Юечка на грани смерти — как мантра, да. Ла-ла-ла. Как кукла заводная, в которой сломались все пружинки, потерялся куда-то маленький ключик, что её активировал, и не живёт Юя больше, не шевелится. И как только смогла найти бумагу, ручку, написать что-то? Как удалось преодолеть порог? Боже, Дашенька, ну куда же ты полезла? Стой, остановись, Даша. Там же так опасно… Там же холодно, хотя начало осени. Там же грязно, хотя не было давно дождя. Но там нацизм, там диктатура процветает, война мужчин и женщин, фашизм, феминизм, толерантность, двойные стандарты, бедные, мрази и свиньи, они все, они, они, они… Публикации о смертях, ежедневные взрывы, железные ставни на дверях — единственное, что помогло выжить. И еды нет… Поэтому она вышла. А он выбрал свободу — путь другой, путь проще. Роман Мокривский выбрал путь умереть, он выбрал петлю, таблетки, попытки заснуть в этой грязи навсегда. Эта смерть… Долгожданная, милая такая. Ужасно. Ему было ужасно. Закрыл уши руками, в пустоту закричал — льётся из ушей патока, мерзкие черви, что стекаеют под заношенную одежду. Кровь запекл ась под губой — хотелось бы сейчас до ужаса помыться, но нету воды. Нечем платить. Стань, Рома, шлюхой, или нацистом. Стань, Рома, смертником, или сбеги. Но… Он не может убегать. Больше не хочет умирать. Нацизм? Лучше смерть тогда.И… последнее.
Не думать. Надо найти Юечку, вспомним это, забудем страх и боль, кровь и то, что страшно ему. Надо лишь… Мокрица заходил ходуном на трясущихся ногах, стараясь не обращать внимания на боль, что поразительно сильно колола в коленные суставы, мутные глаза бешено метнулись к запертой двери, он начал пробираться по стене, дальше, дальше и дальше, чтобы не упасть и не дай бог не разбить светлую голову раньше положенного времени. Тут пахнет смертью, если принюхаться, но Рома старался особо не дышать, идти дальше. Вот уже оказался аккурат рядом с намеченной целью и тонкие руки, все в мелких рубцах на костяшках да запястьях, что иногда фантомной болью пульсировали по телу юноши. Мокрица чертыхнулся вновь, почти не оступившись от двери, но сумел зацепиться за запор. Ключ висел тут же понадобились считанные секунды, чтобы открыть. Ему плохо, почти не ел ничего, ещё с понедельника. Но его это не особо волнует, нужно лишь понять, где дурочка Дашка и где её искать. Ах да. Центральный клуб. Слышал, как он строился ещё в начале июля, но кто там заведовал — понятия не имел. Неважно, вперёд! Туда, туда, скорей, пока его не схватили жуткие шакалы-нацисты и не приковали к плахе, смеясь и разрезая несчастное нежное горло, что обязательно чёрным фонтаном кровоточило бы, стоит сделать один короткий, но глубокий порез, красоваться что будет, пока Роман лежит среди помойной ямы и сдыхает прямо там. Какая нелепая смерть… Но она пока ещё не настала, а значит — нужно бежать. Стример прошмыгнул в темноту подъезда и скрылся в серости стен, погружаясь в эту смесь поголовно. Так страшно… А если здесь кто-то есть и этот кто-то притаился сейчас для того, чтобы хватать таких, как он? Что, если он у этого кого-то в руках нож, что блещет чёрной сталью во мгле, и направил к его голове. Что, если он сзади? Обернувшись на беззвучных подошвах двухгодовалых кроссовок, Рома, нервно дыша прерывными выдохами и вдохами, начал боязливо вглядываться в темноту да старательно прислушиваться в ожидании нападения, что точно ждало его где-то рядом или же со стороны. Но… никого, абсолютно никого здесь и не было, лишь писк несчастных крысок, таких же худых, как и он сам. Обездоленный и чахлый, видела бы его сейчас мама. Ах да… Она ведь тоже умерла. Как давно не смотрелся в зеркало? Как он выглядит? Наверное, огромные мешки под глазами, скулы да кости с кожей. Вернулся в 2018, хоть какие-то плюсы… Лучше бы от ожирения умер, чем это всё. Да что угодно, но не таится сейчас здесь и не поглядывать на стайку громко болтающих уебанов, что шутливо целятся друг на друга и тыкают друг в друга стволами от ружей. А надавить на курок — и мозги разлетятся по стеночке. Хорошо бы этих четверых так, но как?.. Как ему незаметно пройти туда, если его жизнь чуть ли не на волоске? И стоит сунуться — либо на месте убью, либо позже, изнасиловав, разбив губы, а может и что-нибудь похуже. Либо они тебя — либо ты их. Но тут слишком много врагов, он слаб, скукожен, тощий да серый, совершенно не способный поднять… Камень. Лай собак привёл в чувства, стример вздрогнул, а затем внимательно обвёл местность взглядом, задумчиво наблюдая за крупной псиной, коя гавкала на другую такую же, масти овчарка. Интересно, они своих не тронут, или можно… Парень, дрожа и содрогаясь от страха быть пойманным или же замеченным собаками, медленно начал опускается на колени негнущимися ногами — острый, здоровенный булыжник, отлично подойдёт для его намеченной цели — ну хотя-бы Мокривский на это надеется, чёрт возьми, оно должно выйти, должно получиться — Юечка ждёт его, ждёт ждёт ждёт, убежала, боится ведь, маленькая… Надо, ему обязательно надо сделать это. На грани жизни и смерти. Воспоминания о прошлом не дают ему оступиться, не дают вернуться в такую безопасную, одинокую квартиру, чтобы спрятаться и не вылазить оттуда уже никогда.Выпить таблеток…
Просто вскрыться…
Запах мёртвого, удушающего дыма. Ему не место здесь — давно уже понял. Все, кого знал — они умерли, растворились под жестокими ударами, расстрелянные да потерянные, а он жив, Рома Мокривский жив, и это более чем несправедливо, на самом то деле. Раз другие стримеры умерли — он должен тоже. Сначала Даша. Камень плотно теперь сжат в трясущейся ладони, надо успокоится и действовать, успокоится и действовать. Как же эти свиньи мразно смеются, как же его тошнит… Рома досчитал от одного до десяти и обратно, затем сделал глубокий вдох и, игнорируя нещадно бьющееся в ушах сердце, что ещё и режет в уши адским гулом набата, вскинул руку повыше, жмурясь крепко — а затем бросил булыжник в собаку. И сразу же шмыгнул к стене, за угол, чтобы прижаться к ней теснее, плотно, дабы те не заметили, не почувствовали его присутствие и запах, опасаясь вообще того, что его сумбурно пришедшая в больную, тяжёлую от усталости голову, блеклая идея может оказаться во вред ему, знаменуя навлечение боли уже на себя, а не на других. А это будет крайне прискорбно — умереть в пастях диких собак. Подействовало! Овчарки, не заметив нахождения на улице никого, кроме четырёх нацистов, сразу же загавкали и бросились в ноги, лая и кусая за бедные ноги. Те начали что-то кричать, визжать и отбиваться стволами ружей. — Суки! — Съебалась, гнида! Голову прострелить? Ну а Рома, пользуясь этим мелтешением, осторожно прополз по стенке мимо, молясь лишь о том, чтобы никто из них не обернулся и не выстрелил ему прямо в грязную макушку. Было бы быстро, но довольно прискорбно. Главное — что он мимо прошёл. И вот так парень, передвигаясь осторожными движениями по стенке да перебигая из-за угла у угол, медленно преодолевал периметр за периметр. Да. Вот он — этот клуб. Обитель похоти. Сборище дорогих шлюх. И кто сюда примет отощавшую Юечку? Кому она вообще нужна, кроме него? Вот именно, что никому. Разве что нацистам, что очень даже не против с выскочкой поиграться. Издёвки и смерть — вот что тебя, Даша, ждёт. Ну куда же ты пошла? Самое лучшее в этом заведении было то, что там совсем не было охраны. Это вам может показаться странным, но, видимо, хозяин клуба совсем не боялся нашествия тех или иных классов. Хотя сейчас людей, что борются за свободу, не эту вообще. Кто-то к нацикам примкнул, а кто-то просто либо шлюха, либо сдох. Отличные перспективы 2024. Прямо видит заголовки:«Нацист, суицидник или проститутка: что выбираешь ты?».
Ничего. Абсолютно. Спокойствие и мир над головой. И так Мокрица, тихо ступая на сдавленных подошвах по полу, шмыгнул в громко грохочущее от музыки помещение, и… о боже. Кучи, толпы голых женщин, снующих вокруг и по танцполу и абсолютно, абсолютно голые. В любой другой ситуации его мысли были бы: вау, это же прекрасно — но не сейчас, когда ты на грани смерти. Что же делать? Школдыченко легко затерялась среди шлюх, это неоспоримо. Ну и как найти её? Голубые глаза быстро прошлись по накрашенным лицам, но все они более чем походили друг на друга — или, может, он так давно не видел людей, что не может уже различать? Но а здесь слишком ярко горят софиты, пахнет алкоголем и похотью, что яро и терпко било в нос, заставляя поморщиться. Как отвык от этой атмосферы, как непривычно живо и… хорошо. Новая жизнь. Другая жизнь. Не такая, как сейчас. Все пьют, курят и матерятся, все трахаются. Как будто бы ничего не было. Как будто всё, как раньше. Милый 2022 — разоблачение на Некоглая, и… Некоглай? Это лицо он не спутает ни с чем. Вечно недовольная мина, раздражённо бегающие глаза и отвратительно искривленный рот и дёргающиеся уголки губ. И что он тут делает, сидя прямо в центре, развалившийся на диване, будто бы тот главный.А может — это и есть так?
Тогда можно спросить у него, нет? Подойти… Стойте, стойте. Рома Мокривский будет спрашивать что-то у… Некоглая? Хотя какие могут быть принципы, если вы живёте в мире фашистов и толерастов, да и прочей лабуды. Хотя кажется, что они оба из разных миров. А Коля совсем не изменился, лишь вторая часть волос из зелёных была перекрашена в красный. Гармония с внешней обстановкой, что уж говорить? Тогда бы уж лучше чёрный, но не стоит об этом говорить человеку, чьё айкью ниже двести сотен. Да, он всё ещё презирал и всё ещё помнил. Но не боялся. Поэтому и спросит — ведь на кону жизнь Юечки. Еле-еле перебирая ногами, начал придвигаться к кожаному дивану, стараясь всеми силами, чтобы танцующие вокруг девушки не задевали его и неслышно, как нежная лань, стал тихо подходить к врагу сзади, чуть ухмыльнувшись от возникших внезапно воспоминаний. Коля, накрутка. Видосы в тиктоке. Как же давно это было… Каким же тогда другим он был. И не хотелось совсем пред своим врагом предстоять в таком виде: грязный, потрёпанный, и такой жалкий, что буквально пожалеть. Ну или поиздеваться. И стример искренне надеялся, что у Лебедева такого желания не возникнет, хотя бы в силу того, что Роман слишком жалок, чтобы вообще как-то там смеяться. Мерзость. Стал мерзостью. Но как не стать? Как не сдаться, если ты буквально прогниваешь там, в холодной сырости стен своей жалкой, обугленной комнаты. Вы бы смогли справиться? Умерли бы давно. Сдались… Вот что бы вы сделали, признайте это. Все всё признайте. Громкая музыка была будто бы из ада, постоянно крутились эти сатанинские пластинки да злые речи, льющиеся из огромных динамиков. Наверное поэтому Николай ничего и не услышал и не заметил даже, когда к нему подошли за спиной. Какой не бдительный. А вдруг кто-то захочет убить, или же зарезать? Пойдёт, воткнёт в голову нож — никто и не заметит. Отрежет, например, волосы, или прострелит шею. Всем будет плевать. Останется Колин труп здесь, на холодном полу подыхать, хороша перспектива. Давайте же посмотрим, что было дальше. Напугать Лебедева было делом довольно-таки желанным, но парень решил не испытывать судьбу и просто взял да обошёл центральный диван, тут же плюхаясь на место аккурат рядом с клоуном, что уже буквально пальцем начал дырявить свою щёку от явной злобы и раздражения. И чего такой наряженный — в таком месте то? Сначала Шоумен начал к нему оборачиваться головой медленно, будто бы пребывал в слоумо, или же только от сна сладкого проснулся, и лицо его, как и ожидалось Ромой с самого начала, выражало холодное презрение к тому, кто вообще посмел сунуться в эту его спокойную обитель, будь то неонацисты, подражатели или шлюхи, что должны вообще держаться отсюда подальше. Но когда Некоглай всё-таки замечает, чьё же это лицо на самом деле — его выражение с брезгливого и взбешённого резко сменяется на такое дикое удивление, что Мокрице кажется, будто у того скоро белки из глаз вылезут. — И чего так таращиться? — пробормотал себе под нос с лёгким смешком, опустив взгляд в колени, что чуть были расставлены между собой. Неловко и страшно, да. Можно удалить и убить — тоже да. Но Мокривский знает, что при любых обстоятельствах, даже таких на особо мерзейших, он будет разговаривать с Колей так, как разговаривал всегда. Даже если тот будет по статусу выше его. Но они стримеры, с все стримеры равны. Да что там — они люди, в конце концов. Значит, этот грязный Джокер тоже может ему в поисках помочь. — Давно не виделись, Коля. — Да уж…– эта заминка, она довольно странная. Если подглядеть выражение глаз Лебедева, можно заметить, что те у него более чем находятся в изумлении, но что ещё более странное — они как-то будто бы светятся, и это даже не отблеск софитов, кои бьются в глаза, хоть пруд пруди, это какое-то потаённое возбуждение в чёрных уголках человеческой души, что находится в низинах внутренностей так глубоко, что смеяться или шутить с ним давно уже не хочется. И даже как-то страшно становится, отчего глиняное с трещинами сердце, начинает громко елозить в грудине, мешая нормально жить и дышать. — Не узнать тебя. — А ты всё такой же. Такой же мерзкий и строишь из себя не пойми кого. Чужую реплику встретил жуткий смех — Шоумен запрокинул голову назад, отчего сплит неаккуратно упал на лицо, закрывая немного глаза, и жутко загоготал, непрерывно содрогаясь от хохота. Мокривский немного поморщился, ожидая, когда же этот ненормальный прекратит. Доведя свой смех до состояния хрипа, Некоглай, всё же, смеяться прекратил и, резко вернув голову в обычное состояние, рывком приблизился к оппоненту на неприличное расстояние, наклоняясь к побледневшему от страха лицу, и мерзко оскалил зубы. — Я тут владелец клуба, мой дорогой. А вот кто ты, и что привело тебя сюда? Помню, раньше стримил себе, стримил, я тебя смотрел иногда — восхищался даже, круто же было, потом ты возомнил из себя — как ты там говорил? Не пойми кого? Да, да, именно. — тонкие пальцы вцепились в обивку дивана, сжимая тот в затаённой ярости. Но Рому Коля трогать не спешил, выжидал, как будто. — Разоблачение на меня запилил, Завод ебаный. Жизнь под откос, местная слава. Но даже там я был… — затем, всё же, чужая руку взметнулась выше и накрутчик, вытягивая для демонстрации один длинный палец — указательный, естественно — размашисто провёл подушечкой по тонкой скуле, издевательски поглаживая щёку и нос. Стример терпел. Ему нужен был этот так называемый «владелец клуба». Главный среди своих. Лучшая из шлюх с приставкой VIP. Да дерьмо ебаное просто, что явно нацистам отдалось и живёт себе в достатке. Но Даша…– А сейчас либо ты всё чётко мне по местам расставишь и объяснишь, что в моём клубе забыл, я тебя, так и быть, пощажу и не буду сдавать псам. Хотелось дать отпор. Ударить в лицо, высказать, что думает но юноша терпел, понимая очень хорошо одну вещь: лучше этого пидора не бесить и разговаривать так, чтобы всё было придумано и аккуратно. Надо следить за своей речью, Рома, чтобы не огрести последствий. — Моя девушка убежала сюда…– начал тихо, с расстановкой, но его тут же перебили: — А, та милая куколка… Юечка. — лицо Николая стало немного задумчивым, будто бы специально. Но Мокрица решил на это внимания не обращать, хотя и почувствовал нутром, что это как-то странно, но… — Да! Ты её видел? — как бы Роман не старался, голос прозвучал жалостливо, с робкой надеждой, а рука тут же вцепилась в чужое запястье, крепко от ожидания сжимая да делая его обладателю больно. Но Некоглай этому значение не придал, с усмешкой глядя прямо в озабоченное лицо своего сегодняшнего гостя, что, казалось, стало ещё бледнее. Юродивый и несчастный. Не способный на что-то более, чем мольбы да прошения. Фу, как мерзко. И как же скучно! Но всё же, все те шмары, что рыскают повсюду и вокруг, надоели ещё больше, и ему просто дико стало интересно, что же нужно ему старому врагу. Сейчас повеселимся — за столько то времени. Значит, Ромочке нужна Юечка. Пришёл за ней. Удивляет, как вообще прошёл мимо всех этих ожиревших боровов да свиней, что рыщут вокруг со своими автоматами, да тыкают дулом прямо в голову, позаботившись прежде о том, чтобы жертва максимально прочувствовала мучения, боль, жестокость да осознали глупость своего поступка, когда решили пересечь порог своей норки, надеясь хоть на что-то. Хотя бы выжить. — Может быть видел, а может быть не видел. Может — её здесь вообще нет. А может и сидит где, но её с лёгкостью можно найти. — Лебедев протянул слова медленно, будто бы пробуя те на вкус, и осторожно выпутался из цепкой хватки собеседника. Мокривский приободрился ещё больше, хотя его внутренности до сих пор проделывали кульбиты под назначением «что-то тут не так», «ему нельзя доверять». Но тот этот голос старательно игнорировал, сетуя на то, что ему нужно как можно скорее применить на себя роль спасателя и спасти уже Школдыченко наконец, даже если Роман в таком плачевном состоянии сидит сейчас здесь, по тупому пялясь огромными голубыми глазами прямиком на самого своего ненавистного человека на этой планете. Даже спустя столько времени. — Ты… можешь мне… помочь? — глаза в глаза, эти речи могут растрогать любого, даже самого жестокого нациста. Но видимо, что Коля был хуже всех вместе взятых запрещенных организаций, потому что он даже не дрогнул при взгляде на своего врага. И на губах играла всё та же противная усмешка, кривление уголками губ, неприятный оскал и кровожадный блеск, отпечатанный на сетчатке. И тогда только стример понял, что всё это было ложью. Но особенно его внутренней убеждение уложилось в голове сразу же после последующих Колиных слов: — Прости, но ничего не бывает просто так. Стержень сломался. Гонка понеслась. Рома мысленно скосил глаза на фантомный счётчик, отматывающий время до взрыва в своей голове, и немного приосанился, громко сглатывая от страха. Что же делать? Что ему… — Что мне нужно? — понял по выражению лица, или же просто догадался? Неважно, нужно следить за каждым его действием и словом, это всё очень и очень страшно. Нельзя раскрывать, что тебе страшно. Нужно показать непринужденность, изобразить уверенность в себе и убедить клоуна, что это он контролирует ситуацию. Надо, надо, надо. Но так жутко… Особенно когда грязные руки проникают под такую же не менее грязную футболку. — Чё ты… Тебя не хватает шлюх? — в холодный пот бросило несчастного, он понял, что будет дальше, если всё это не прекратить. Только вот тонкую кожу уже сжали и холодная рука учащённо огладила ребра. — Мне было так одиноко, знаешь ли… Больше нету тех людей, что пиздели на меня. Я думал, если все они умрут — мне станет легче. — и лёгкая улыбка, играющая на губах. — Но?.. — И мне стало легче. Какое ещё но? — снова поднял лицо, снова выставил на чужое обозрение то, какие же у него были жестоко чёрные, безжалостные глаза, которые погружали в омут безумия с головой. Но Мокривский не чувствовал себя безумным, нет. Просто усталым. Просто хотелось спать, умереть, прижать к себе Юечку ближе, и прошептать на ухо какие-то тёплые слова. Но сейчас ему на ухо эти самые слова шептал именно Лебедев, непонятно как оказавшись у траектории лица. От него пахло мёдом, как и должно быть, как и всегда было ясно при одном взгляде на эту мразь, только вот… В каждом мёде есть ложка дёгтя. Но здесь будто бы наоборот всё было, и это в деготь запихали тот самый мёд, делая консистенцию чего-то отвратительно грязного, кое нельзя даже есть. — Ты сам знаешь, что же мне нужно. Ты весь грязный, от тебя меня воротит, и я бы с удовольствием избавился от твоей жалкой тушки, но просто не могу нормально думать, глядя на то, какие же у тебя тощие бёдра, и как охуенно было бы впихивать между ними член. Да и лицо… Ты слишком напуган. — после прижался теснее, дыша равномерно, без прерываний. Ему было привычно такое поведение, он просто умело играл со своей жертвой, заботясь лишь о том, чтобы зверушка не пыталась сбежать. Рома чувствовал это дыхание где-то около завитка, потом оно перебежало к мочке, тут же возвращаясь обратно. Шоумен будто решал, стоит ли ему применить действия более раскрепощенные, чем те, которыми тот пользуется сейчас, но решил пока этого не делать, лишь продолжая поглаживать тело оппонента через футболку, только, кажется, уже по плечу. Ну а Роману оставалось только гулко сглатывать от бьющего подкоркой испуга, проглатывающий его хрупкое нутро. — Ты бледен и наивен. Так бы и съел. — всё-таки не сдержался. Оставил короткий поцелуй где-то за ухом, оттягивая мочку пальцами. Слишком интимно, близко. Какая же мерзость, но отсюда не выбраться. Мокривский в ловушке, как не крути. — Среди всех этих шлюх ты самый красивый, я честно. Смекаешь, почему так говорю? — Потому что тебе слишком скучно? — Потому что ты меня ненавидишь. Да, кажется, это навевает понимание происходящего. Раз клуб принадлежит Николаю Лебедеву, то это значит, что он всеми тут помыкает и что все пытаются под него подложиться, а это видимо, того крайне раздражает и возмущает. Хочется огня… И никакой любви да ласки. Лишь жгучая ненависть вперемешку с сопротивлением и лёгким возбуждением. Лишь крупная дрожь с примесью боли, презрения. — Если я дам тебе то, что ты хочешь — поможешь найти её? — А чего я хочу? Лицо к лицу, они друг на друга смотрят, и каждый здесь понимает, что же написано визави. И каждый понимает, что у кого внутри. А ещё Мокрица знает, что это всего лишь игра, и что нужно ломать в ней все правила. Поэтому отмахивается. Поэтому с гаденькой улыбкой вырывает руки из вдруг цепкой хватки, кою пытается предпринять Некоглай, зная прекрасно, что тот поймает, ловко зажмёт в кандалах и никогда, ни за что не отпустит. Игра, идущая на обзор всех зрителей. Дурачество, плавно перерастающее в что-то более грубое, взрослое. И стример чувствовал, как Коле это нравится. Как его будоражит только одна мысль о том, чтобы воплощать свои думы прямо здесь, среди огромного скоплища людей. Но вот Роману ассимиляция на публике претила, смущала, хотя и все, кто здесь обитает: это работающие шлюхи, которым на них обоих плевать. Но если бы они видели, какое же восторженно детское лицо сейчас было у их хозяина — обязательно разорвали бы Мокривского пополам, хватая одновременно и за руки, и за ноги да тащя трепещущее тело в стороны кто куда. Ну потому что нельзя так смотреть на какого-то поберушку, который непонятно как оказался здесь, даже если ты его когда-то там давно хотел. И нельзя прижимать его грязное тело к себе, аморально целовать и вылизывать шею с небольшой сажей местами, и уж точно запрещено возбуждённо затаскивать его сверху на колени, ставя чужое лицо так, чтобы оно было отвернуто от своего. Только ради Юечки. Это только ради Юечки. Тем более, что по настоящему трахать его Коля не собирался, так лишь, стянул по-быстрому нижнюю одежду со своей жертвы, шепча что-то по типу: — К сожалению, для настоящего проникновения понадобится много подготовки, но у меня нету цели сделать тебе больно или удовлетворить. Потому что у него цель ублажить только себя, не более. Но только одно сбивает Мокривского с цели и это то, что пухлые губы до сих пор продолжают влюблённо играться с его открытой шеей, откровенно ласково повсюду проходя. Разве клоун не хочет поскорее закончить с этим, не трогая больше грязное туловище своего заклятого врага? И что эти действия действительно значат? Только липкую ненависть. Юношу откинули с головой на чужое плечо, чтобы было довольно-таки удобно, потом обхватили руками его бёдра, крепко сжимая кожу. Рома не видел взгляда Лебедева, но точно был уверен, что дужка его тёмных глаз до ужаса заполнена мутной похотью, коя не прибывала уже довольно-таки давно — ничего не возбуждало, не давало внутренностям трепетать. А здесь так сразу, и… Тощие бёдра просто прекрасно умещались в широких ладонях, а как же они красиво начали скользит между его привставшего члена! Природная смазка стала пачкать ноги, но Коля не прекращал трение основанием между бёдер, быстро проталкивая головку сквозь, и размеренно увлечённо трахал Мокривского рваными движениями вперёд-назад, не заботясь о том, чтобы хоть немного снизить темп толчков. Но хоть всё это происходило между его ног, Роман почувствовал, что тоже возбудился, и это было настолько гадко, насколько же и приятно. Особенно с такими жаркими поглаживаниями вдоль выпирающего позвоночника, очерчивающие кончиками пальцев каждый сантиметр спины. Шоумен буквально чувствовал крупную дрожь под руками, что мурашками покрывала кожу, и это заводило его ещё больше. Он уже и забыл, что говорил, будто не собирается делать кое-кому приятно, и постоянно старался попасть своим членом по чужому, ради этого ближе и теснее прижимая квелое тело к своему. И это сработало — стример начал чувствовать, как сладкие вибрации ещё больше участились, даря такие животворящие ощущения, что тихо стонать ну просто не получалось. Музыка громко орала, на это и надеялся Мокрица, только вот Некоглай специально наклонился к нему так, чтобы нибожесбави не пропустить ни одного надсадно тягучего стона, что у разоблачителя невольно выходило издавать. Руки были где-то за спиной — Лебедев периодически хватался за них, чтобы придвинуть чуть сползвшего Рому поближе, он даже не пытался хоть как-то ими шевелить. Просто отдался процессу. Просто старался не замечать, слегка зажмурив глаза то, как на него смотрят другие, если замечают сие акт, происходящий в центре, и уж точно игнорировал собственные судорожные вздохи, скидывая их на то, что ему просто неприятно или больно. Но трение не прекращалось, а бёдра стали абсолютно мокрыми, да так, что чужая плоть уже ежесекундно прокатывалась по его члену, и именно на этом моменте клоун будто специально замедлялся, трахая так неспешно, что в горле набивалась вязкая слюна, которую бесконечно приходилось сглатывать, чтобы не задохнуться. Ну а после рука врага вдруг стала оттягивать да поглаживать его волосы, отчего Мокривский тут же начал морщиться. — Они же грязные. — Мне похуй. Кажется, у кого-то никаких принципов не осталось? В принципе, у Романа Мокривского тоже, ведь он уже две минуты как не вспоминает Дашу, лишь с томящимся трепетом всё время ожидая горячих, пульсирующих вибраций, что проходили по его телу, стоило Некоглаю ещё разок пихнуться посередине и аккуратно задеть член, или же укусить за хребет на шее, тут же облизывая место отметки. Давил больно и сильно, становилось страшно, когда в голову всплывали мысли о том, что у Коли могут быть огромные шакальи клыки, которыми тот скоро прокусит ему шею. А ещё его лицо, кажется, теперь слишком красное, чем было до этого. А было оно, как у мёртвого. Мертвый… Таким бы он был час или два назад. Но тогда даже и предположить не мог, что окажется здесь, среди опущенных шмар, и будет также, как и все они, грязно ебаться с самым мерзким человеком, что вообще может существовать на планете Земля. Да Мокрица и не думал, что тот поведётся на него больше, чем сам Рома сейчас: что-то слишком Лебедев начал тяжело дышать, и приятно пытался сделать. И кто тут ещё под кого подкладывается? — Какой же ты худой, блять… Я боюсь — ещё немного, и сломаю. — рука по коленям, и снова же мокрый толчок между бёдер, уже более учащённо. Ну сколько это будет продолжаться, блять? Нужно быстрее, быстрее покончить с этим, Школдыченко может быть мертва уже! Поэтому, уже окончательно придя в себя после мыслей о Даше, стример сам стал пропихивать чужой член между ног, ускоренно двигая тазом в попытке наконец-то довести долгожданную разрядку у этого пидора. В ответ на это Шоумен лишь блаженно промычал, втискиваясь всё развратнее, и уже начал менять позицию — вместо того, чтобы двигаться по горизонту, вперёд и назад, парень принялся водить членом снизу вверх, медленно растягивая своё удовольствие этой сладкой пыткой. Руки, как в лихорадке, быстро заработали, умело лаская филейную часть, и одна ладонь неожиданно вдруг проникла между ягодиц, заполошно скользя внутри боком, чтобы создать новое трение. Чёртов… — Перестань. Мы не договаривались, ты же говорил, что не хочешь меня… — Удовлетворить? Я передумал. Слышишь, как хлюпает? Ты сам этого хочешь, твоё тело молит о большем, чем есть на самом деле. Скажи, ты девственник? — Ну…– отвечать на это нужно было положительно, нужно было сказать да, да, да, да! Но вместо этого Мокривский, сам того не замечая, сразу же раскрыл рот для ответа, и быстро произнёс. — Нет. Стой, я хотел другое ск… Но это уже было бесполезно. Наверное потому, что у клоуна совсем сорвало тормоза, заставляя обхватить толстый член рукой и сразу же войти в слишком уязвимое тело, не давая партнеру даже пошевелиться. И если бы сейчас кто-то решил вдруг вырубить музло да установить в клубе тишину, люди бы точно услышали блядские, утробные стоны, извещая о том, что кое-кто здесь сладко занимается непотребными вещами, пока другие голодают и вынуждены помирать, бороться на войне между дикими классами таких же диких организаций, напридуманных не пойми кем. А ещё лапают друг друга. И двигаются в едином ритме. Портят диван липкой, неприятной жидкостью. Дышат смешанным дыханием. Извращённо пытаются стать ближе, для этого задерживая движения намного дольше, чем это вообще позволяет. И доходят до эупареунии с такими надсадными всхлипами, что любому здесь стало бы противно. Но Коля вытаскивает, Коля хочет по другому кончить. И член вновь возвратился в привычное состояние, выходя из жаркого тела, проникая промеж тонких бёдер, делая всего ничего: пару лёгких толчков, и они тут же начинают заливаться спермой, пачкая чужие ноги так сильно, что жидкость начинает даже скатываться вниз, неприятно заставляя поморщиться. — Сука, зачем было так делать?! Хочет вытянуть руку и наглого Джокера пиздануть локтём, но тот лишь посмеивается, перехватывая цепкой хваткой. Но после тон стал холодным, стал серьёзным. — Поднимайся. Знаю я, где твоя Юечка. Повёл куда-то вглубь, пересекая танцпол и шлюх. И Мокривский буквально чувствовал, как в его затылок моментально десятки, сотни, тысячи презрительных и злобных глаз втыкаются и режут завистью. Но ему плевать, если честно. И сделал он это только для того, чтобы найти свою жену. Не более, просто секс. Просто мерзкая грязь. И всё ещё бьющие бубном в темечко по макушке слова: «не верь ему, Коле нельзя доверять». Правда ли он ведёт его к Даше? Правда ли она жива? Лебедев продолжал тянуть оппонента за тощую руку, вводя куда-то в небольшую комнату, где горел красный свет. Только вот они были не одни. Юечка… с ножом у горла. И рядом два человека — один крепко держит за локти, второй как раз таки держит лезвие у тонкого горла, а рот её повязан тряпкой. Она визжит в него дрыгается в хватке и трепещет от страха. Наверное, в мыслях молится о том, чтобы её пожалели, пощадили. Но мрази только гогочут, подставляя нож ещё ближе к гортани, отчего у неё так сильно текут слёзы из глаз, что у Ромы дёргается сердце. Как она оказалась здесь?Кто её сюда…
Бросил взгляд на Колю — и увидел лишь пучины пустых, очернелых, холодных глаз, которые глядят на Школдыченко. И безликая улыбка на губах. Вот что он задумал. Решил показать её смерть. Захотел добить своего врага до конца, сделав сначала хорошо, а потом настолько плохо, что сердце от боли разрывалось. А чего он, в принципе, ожидал? Точно не того, что клоун вдруг резко щёлкнет пальцами, и один из приспешников тут же полоснул по горлышку длинной, смертельной раной. И кровь водопадом брызнула вниз, прямо на белую, чистую футболку, которую Мокрица только-только заметил на ней. Когда они переодели его? И для чего? — Даша! — он кидается к ней навстречу, пытается уловить в последний раз хотя-бы крупинки утекающей жизни, но… Внутри неё уже не было ни-че-го. Закрыла глаза. Свои огромные зелёные глаза. Навсегда. — Даша…– но подбежать и обнять её не дал Роме Шоумен, придерживая того за запястья. По лицу стримера потекли горькие слезы. Они всё текли и текли, скатываясь вниз всё больше и больше, пока не намокла футболка. И слова, что болоболил ему Лебедев, наклонившись к чужому лицу, юноша слушал вполуха. — Успокойся, Ром. Это был её выбор, когда она пришла сюда. — Что? — Она сама подписалась на это. Сама. Но ты можешь остаться жив. Тебе лишь стоит…– лёгкое прикосновение губ к кончику уха. Мерзкое прикосновение губ к кончику уха. — Стоит только захотеть. — и тут же рывком притянул того бесцеремонно и грубо, и нахально прижал Мокривского, приобнимая одной рукой так, чтобы нельзя было выбраться. Ему похуй было на то, что тут были люди, на бьющейся в предсмертных конвульсиях несчастный труп Дарьи Школдыченко, и на то, что к ногам быстро стекала длинная лужа из крови вышеупомянутой прямо к белым-белым кроссовкам. И снова этот белый. — Давай, просто, блять, согласись со мной. Давай вернёмся в 2022, где ты признаешь свою вину, скажешь, что никакой я не накрутчик. Что ты сам это придумал, для хайпа. Что хотел моего внимания. Мне плевать на это признание, но давай вернёмся туда. Туда, где тебе двадцать один, а мне двадцать. Просто скажи…– а после пару громких поцелуев, будто пытался в себя втянуть, засосать буквально, лаская мокрыми движениями губ и языка вдоль покрасневшей от стыда щеки, звонко чавкая на всю комнату. Как можно так бесстыже открывать рот во всю ширь, это ли не мерзко? Вот и Мокрице кажется, что мерзко. Но Лебедев по жизни такой гнильный, чему удивляться? Ведь Рома всегда знал, что тот за ним придёт. Что он получит его, получит своё. И кто бы сомневался? Но вот уже две секунды он беспрерывно пялится мысленным взглядом на двустволку, которую заметил ещё с самого начала, только-только оказавшись на пороге этой красной комнаты смерти. Знаете такую? Red room называется. И это именно она… И он не сомневается, если тут стоят камеры, транслирующие деспотичное шоу.Но да ладно.
Раз Николай даёт ему право выбора — умереть или же пойти с ним, то он выберет второй вариант. Он схитрит. Знаете такое понятие: лицемерие? Вот так вот и Мокрица. Сначала он скажет одно, сделает милое личико и втерётся в доверие. Ну а затем тут же спровоцирует другое: дождётся, когда Джокер обернётся, тихо возьмет оружие, и… — Я согласен, только перестань меня целовать. — парень легонько прикрыл щёку рукой, чуть отталкивая назойливого дебила в сторону, и тут же с натянутой улыбкой обернул к нему своё лицо, протягивая вперёд руку, чтобы потрепать того по плечу. — Пойдём? В глазах Коли мигом загорелся огонёк. Он свистнул своим людям, знаменуя, видимо, взять тело с собой и пойти за ними. И разоблачитель этой лёгкой оплошностью со стороны оппонента тут же не применил воспользоваться: копируя извечную, наимерзейшую привычку Лебедева кривить грязный рот, поспешно обернулся всем своим трясущимися телом и на негущихся от страха ногах импульсивно подбежал к двустволке, рывком хватая ту в обе руки и ставя перед собой. Тяжёлая, сука. Запястья моментально стали отваливаться, внутри больно потянуло, вещая о том, что скоро Мокрица выронит своё спасение из хватки, и тогда… Надо спешить. Парень чуть отодвинулся в сторону, быстро направляя ствол на человека, стоящего с ножом. Тот первый это заметил. Направил на него трясущийся палец, указывая перед собой, будто бы желал таким образом спасти свою жалкую шкурку, и именно эту свиную физиономию нацика Мокривский увидел у того в последний раз. Последний, потому что двустволка тут же прострелила фашисту голову, и он упал вниз, туда же, где до сих пор валялась зарезанная Юечка. Затем не церемонясь, пробил череп второму, который держал. Не успел даже пискнуть — сразу помер с громким выстрелом, отчего мозги разлетелись по всей стене. Последним остался Некоглай. — Коля, Коля. Знаешь, когда ты только появился в социальных сетях, я вечно ловил тебя в своих рекомендациях. И знаешь, что я думал? Шоумен молчал, стоя у нему спиной, и даже не шевелился. Поэтому Роман продолжил сам. — Я думал: как же ты меня бесишь. Я буквально хотел стереть с тебя эту мерзкую улыбочку. Но мне было интересно, сколько ты продержишься. Хотел узнать, через сколько захочешь обладать мной, как поведёшь себя в той или иной ситуации. — говорил расчётливо, будто бы эта была давным давно заготовленная речь. — Но ты всё плакал, затем кричал, ловил баны за мат и срубал ебаные бабки. Ты даже на телевидение попал, все платформы разъебал, пока я сидел и гнил на Твиче. Ты сделал вид, будто я тебе не интересен, будто я какая-то забытая всеми хуйня…– хищник, что жертвой был, начал медленными шажками, будто маньяком являлся, пробираться к жертве, доселе бывшую хищником, но внезапно выскочивший из личины, стоило кому-то поставить пестик к его дурной башке. — Куда ты пропал на неделю? Проблемы с полицией, дела в другом городе… Кому ты пиздел? Тебя ведь раздражало то, что я ни разу больше не упоминал тебя? С твоей стороны было столько провокаций, на них реагировали все, и Коди в том числе. Но не я. Между нами не было абсолютно никакой связи, ведь ты тоже не упоминал меня. — голос перешёл на шёпот, тихий и спокойный. Накрутчик почувствовал его обжигающе горячее дыхание где-то в хребет, а затем и холодный ствол двустволки, будто бы впившийся своим концом в длинную шею, забитый там навсегда. Больно? Да. Страшно? Ужасно. — Мы поэтому и похожи. Ведь так терпеливо умеем ждать. Одни в этом мире. Близнецы. Часть одного целого. Единственные стримеры, оставшиеся в живых. И, услышав всё это, ты до сих пор молчишь?! — тонкий палец аккуратно накрутил вокруг основания красную прядь, легонько дёргая в призыве обернуться. И Коля обернулся. Обернулся и примкнул прямо к своему ненавистнику, впитываясь прямо в обветренные губы — но для чего же?Что-то доказать этим хочет?
Нет, ничего. Но хитрые пальчики сами собой ползут к стволу оружия, пока тот поцелуй углубляет, отвлекающе скользя языком по чужому, стараясь сделать так, чтобы стример ничего не просёк не заметил, лизнул кончиком по обратной стороне щеки и хотел было выхватить из рук Ромы двустволку, как тот резко отклонил её в сторону, сразу же плечом отталкивая парня куда подальше от себя. Не играй с огнём, Некоглай. Не суй свои руки, куда не следует. Можно обжечься, Коля. Голова бьётся о пол, падает прямо на то место, где мирно, в своём умиротворении, покоится всё ещё тёплый труп Дашеньки, лежащий в луже крови. Прямо к ней на живот. Лебедев от страха верещит, пытаясь подняться на ногах, но снова и снова поскальзывается на красной жидкости, падая в неё аккурат лицом, что тут же липнет, пачкаясь всей этой ржавой массой, буквально не захлебнувшись гадостью. Он морщился и кричал, поднимался и дрожал, пока не почувствовал, как в голову вновь втыкается что-то твёрдое. Удар — валится губами прямо к губам Юечки, отчего хочется блевануть, но Шоумен держится остаётся лежать на месте. Нельзя, Рома выстрелит. — Извиняйся. — Ч-что? — говорит приглушённо, не поднимая головы, тихо и как-то жалобно скулёжно, словно собака на живодерне, которую крепко держат за хвост, готовя к кровавой распре. — Извиняйся перед ней, я сказал! — Мокривскому не ясно, как тот ещё вопросы смеет задавать, находясь буквально на грани смерти. — Тебе, блять, твоё помело ебаное прострелить?! Извинись перед моей женой, шлюха! — тычок в голову, ещё и ещё — но в меру, чтобы тот не дай бог не утратил сознание раньше времени. Но Роман с удовольствием сейчас бы ударил ненавистную тушу сильнее, наконец прерывая то, что в его понимании даже жизнью то и не назовёшь. В кровь бы лицо превратил, чтобы посмеяться потом над тем, каким же то стало убогим, страшным, густопсовым, стало в лепёшку, жирную, грязную кровью лепёшку, которую запрещено трогать пальцами. Но пока он не сказал самого главного. — В 2022 я не упоминал тебя не потому, что хотел поиграться на твоих нервишках, нет! — смешок и растянутые в безумстве думы. — Я тебя просто забыл. Больно будет от правды, я знаю. Но ты действительно был для меня просто хайпом. Так, механизмом для самоудовлетворения собственных потребностей. Заводная игрушка, зверюшка, которой удобно помыкать. А для других ты не более, чем обуза. Признай эту правду. Признай то, что никому не нужен. И никогда не был нужен. Кукла для ебли. Жалкая сука с детскими расстройствами. Псих, имбицил, да и просто больной. Жалкая… пародия на меня. Весь твой образ слизан с меня. Такие же речи, что применял на стримах. Такая же манера говорить, желание быть с другими холодным, только вот не получалось, не правда ли? — он бешено принялся качать головой в стороны, борясь с приступами дикого смеха, склонил её к своей груди, и тут же вскинул обратно, переворачивая Лебедева измаратой рожей прямо к себе, и злорадно оскалился в бледное лицо с испуганно выпученными глазами. — Знал бы ты, как давно я хотел это всё тебе сказать. Не думал, конечно, что при таких обстоятельствах всё будет, да ещё и спустя два года, но ничего страшного, так даже лучше, да, Коля? Ты… ты всё у меня отнял. Ты отнял у меня всё! — Мокривский грубо в лицо проорал, тряся врага за плечи, отчего на Шоумена попала противная слюна. Но он даже не поморщился. Ведь это вызовет новую вспышку агрессии со стороны оппонента. — Ты убил Юечку, ты просто пальцем щёлкнул, и всё — пуф! Она умерла! Ей перерезали горло! На моих… на моих глазах… Ну моих глаз ты убил её. Какая же жестокая мразь. Последний раз. И взгляд, непрерывный, немигающий, прямо глаза в глаза, в засасывающую черную дыру, где плавают рыбные кости. Последний раз, когда Рома наклонился к пока ещё живому человеку, запечатлил поцелуй в сердце, пробуя кровь своей любимой прямо из чужих, расквашенных губ, и приставил дуло к еблу. — Сказать что-то хочешь? Позволил говорить, ведь больше у того возможности открыть рта не будет. И Коля воспользуется, пока есть возможность. — Да. — в тишину бросил. — Я хочу сказать. Ты меня просто забыл, так? — Так…– стример не понимал, к чему тот ведёт. — Я тебя даже и не вспоминал. Никогда. Мне просто было скучно. И смех.Смех, смех, смех,
смех,
смех, смех, смех,
смех.
Никогда.Ты мне нахуй не сдался.
Свинья. Выстрел разрезал комнату. Рома больше терпеть не мог те гаркающие звуки, которые клоун издавал.Хотя нет.
Просто больше не мог вытерпеть слов о том, что был для Коли скучен. Что был пешкой в чужих руках. Выпрямился, поднимаясь на ноги, кинул равнодушный взгляд на два изуродованных трупа двух не особо то и важных для него людей, и начал подходить к одному из приспешников. Нужна была только форма, оружие и пропуск. Мокривский переоделся в чужую одежду, взял двустволку в руки, и вышел из красного проёма в темноту комнаты, оставив позади частичку чего-то, что вытекло изнутри. Оставил себя. Стал другим. Перестал быть собой и превратился в жестокого убийцу-маньяка, не жалеющего никого на своём пути.Либо они тебя — либо ты их.
Поэтому Рома Мокривский и умер здесь. Навсегда.