Посвящение

Она сидела у колонны и невидящим взглядом смотрела в стену. Руки тряслись, во рту пересохло. Хотелось кричать – громко, как в детстве, когда обида на весь мир прорывается из-за каждой маленькой несправедливости. Но она молчала, искусывая нижнюю губу до крови. Волосы ее струились по плечам русым ручьем. Холода она не чувствовала. - Спасибо, - Хлопцевич произнес это слово сухо и деловито. – Платок я вам, кажется, совсем испорчу. Мария посмотрела на него все тем же невидящим взглядом. А потом расхохоталась. Она смеялась громко, заливисто, и смех ее, почти как голос отца, громом отражался от стен. Она смеялась до тех пор, пока живот не свело судорогой. После чего произнесла одно слово: - Ненавижу! Хлопцевич кивнул. Он старательно перевязывал рану ее платком. Кожаная шинель, испачканная кровью, его собственной и Носителя, лежала на земле. На Хлопцевиче сейчас был свитер из овечьей шерсти, перевязанный портупеей, на которой крепился патронташ с двумя десятками патронов от маузера. Чуть поодаль от него у колонны лежала груда офицерской одежды и кучка пепла – то, что осталось от местного помещика Александра Лиснецкого. Мария встала и подошла к Хлопцевичу. - Я бы ударила вас, но раненых не бьют, - сказала она. – Вы ведь все знали, да? Знали, что здесь он? - Можно сказать, что знал, - не стал отпираться чекист. - Зачем? – голос ее дрогнул, едва не сорвавшись на крик. – Почему? Хлопцевич нагнулся к шинели, достал из внутреннего кармана фляжку, вывернул пробку и глотнул. Протянул Марии, но та покачала головой, продолжая ожидающе смотреть на чекиста. - Неделю назад Разлом, судя по наблюдениям с аэропланов, двинулся в сторону вашего села. Товарищ Яркин, мой начальник, предположил, что это может быть связано с возвращением вашего отца - уже были случаи, когда из немецкого плена возвращались не люди, а Носители. А тут еще внук вашей Зои обратился в губернское ЧК. Рассказал, что его бабка укрывает бывшую помещицу. Мне было приказано эвакуировать село и, используя вас как приманку, подготовить засаду. - Тогда зачем вы потащили меня сюда!? – Мария затрясла головой. - Ну, тише, Мария Александровна, тише, - Хлопцевич коснулся ее плеча здоровой рукой. - Будет. Ослушался я приказа. Думал, что, если вас с собой возьму, то Носитель себя проявит раньше, потеряет осторожность. Ну, а вышло, как вышло. Кстати, посмотрите на стену. Мария обернулась. Черный плющ был выжжен ровно по контуру ее спины там, где она только что сидела. - Но вы ведь отослали меня там, перед входом! - Когда Носитель чувствует человека, он пытается влезть в его голову, заморочить мысли и подчинить себе. Я чувствовал его воздействие, а вы – нет. Я просто испугался, и решил, что не буду рисковать и вашей жизнью. - Страх, как и злость – плохой советчик, господин комиссар, - сказала Мария. Она секунду смотрела на него, а потом повернулась и пошла к выходу. Антон подхватил свою шинель, снова посмотрел на выжженный участок плюща на стене. «А ведь все вышло, как я рассчитывал», - усмехнулся он про себя, и последовал за девушкой. Они вышли из часовни. Шли молча рядом друг с другом. Черный плющ горел под их ногами и разбегался прочь. Ворота на выходе из усадебного комплекса были широко раскрыты. Линия Разлома теперь начиналась – или заканчивалась – почти что у них. - Почему вы не стреляли сразу? – вдруг спросила Мария. Хлопцевич непонимающе посмотрел на нее, и девушка пояснила, - я слышала, как вы начали говорить, а потом от… он выстрели в вас. - А, вы об этом… те Носители, с которыми мы сталкивались до этого, не пользовались человеческим оружием. Либо бросались сразу, либо пытались воспользоваться своим гипнозом, а когда не получалось, кидались наутек. Некоторым моим товарищам приходилось стрелять им в спину. А ведь Носитель это не всегда мужчина. Прошлый мой убитый был парнем с виду лет пятнадцати - почти ребенок. С приговором оно, вроде как, вернее. В лицо им дул весенний ветер – все еще холодный, но с теми нотками тепла, которые обещают скорую победу жизни над сковавшим ее снегом. - Я только что поняла, - ровно, будто самой себе, сказала девушка. – Я не убила его. Вернее убила, но не его. Это уже был не мой отец. Мой папа не стал бы убивать людей просто так. Он не пил бы кровь. Не усмехайтесь, Хлопцевич. Я знаю, что вы считаете нас кровопийцами. Но… не так. Не в этом дело. - Зовите меня Антон, Мария, - чекист протянул ей правую руку, но мгновенье спустя скривился от боли. - Хорошо, Антон. Обойдемся без рукопожатия. Я пока к вашим жестам непривычная. - Договорились. - Знаете, а я ведь тоже убил родственника, - вдруг сказал Хлопцевич. Линия Разлома осталась позади. Восходящая луна начинала серебрить талый снег своим светом. Мария отметила, что даже под луной здесь, вне Разлома, все равно светлее, чем в том месте, где упокоилось ее детство. – Брата. - Он тоже… перестал быть человеком? Антон шел по дороге, вслушиваясь в скрип снега под сапогами. Рука ныла, но он почти свыкся с этой болью. Придется проваляться на койке пару дней, но что уж поделаешь – не первый раз. Но сейчас он вслушивался в ровное дыханье Марии, смотрел, как из ее рта и носа поднимаются облачка пара, чтобы исчезнуть в искрящемся под луной морозном воздухе. Здоровой рукой он залез во внутренний карман шинели, достал папиросу и закурил. - Да. И довольно давно.