Black Sheets
18 мая 2022 г. в 18:20
День выдался тяжелым. А вечер… странным. Юная Наоми, даже не пытающаяся скрыть радость от воцарившегося (наверняка временно) мира и привычного хода вещей, протягивает вместе с чашкой чая сомнительного вида конверт.
Написано мелками? Да еще и «украшено» корявыми рисунками.
Кажется, адресанта угадать не сложно было.
Не то, что было хоть какое-то желание читать это глупое послание, написанное мало того, что самым ужасным почерком (однажды вскользь увидев медкарту пациента, запомнил навсегда, что кое-кому даже набор для каллиграфии не поможет), так еще из-за детского мелка и толстых штрихов читать было невозможно. Но все-таки любопытство берет верх.
Он об этом пожалеет. Определенно. Да он уже жалеет, стоя в проеме квартиры, адрес коей был нацарапан на послании.
— Все-таки пришли, Фукудзава-доно, — звонкий голос бывшего подпольного врача вызывает рефлекторно раздражение и головную боль.
— Вы без своего беса, Мори-сенсей? — безразлично спрашивает, пряча руки в рукавах юкаты, заметив, что ни дальше по коридору, который успевает бегло оглядеть за Огаем, ни в целом не слышно эту маленькую девочку, обычно всегда находящуюся рядом с боссом Мафии — воплощение его способности.
Либо он специально отозвал ее, либо это слишком уж глупая ловушка.
— Она сказала, что не хочет смотреть и слушать стариковские разговоры, — смеется Мори и даже строит удивленное и наигранное (даже слишком) лицо, прежде чем растягивает губы в крайне хитрой ухмылке, — ну что Вы, Фукудзава-доно, не думайте, что это ловушка. Знаете, после инцидента, когда мы с Вами вновь были связаны волею судьбы, у меня не так много сил и желания сражаться вновь. Может… возьмем перерыв снова лет на десять? — звонкий смех заставляет недовольно хмыкнуть, сильнее от раздражения сжать локти свои. — Все честно. К тому же мы так хорошо поработали вместе, как в старые добрые. Почему бы не отметить этот момент?
Юкичи с минуту молчит. Огай раздражает своим поведением. Лишь когда брюнет разворачивается, проходя в глубь квартиры – либо Мори ее недавно купил, либо снял, — Фукудзава преступает порог, закрывая за собой дверь, и хмыкает с легкой ноткой раздражения:
— Самое ужасное событие за последние десять лет.
Фраза вызывает у собеседника звонкий смех. Право, Фукудзава-доно всегда был таким прямолинейным, но даже он знает, что их вынужденному союзу нет равных. Даже среди молодого поколения — они полагаются на свои способности, в то время как Мори и Юкичи прекрасно знают не только способности друг друга, но и физическую силу, навыки, никак не связанные с их сверхспособностями. Что уж говорить о том, что до появления агентства они оба были уверены, что Юкичи — обычный человек с отменными навыками убийцы.
— Однако кто знает, когда это шаткое спокойствие вновь будет под угрозой: возможно, мы снова окажемся по разные стороны, а может, вновь будем сражаться плечом к плечу, — усмехается не спрашивая — утверждая, и плавной походкой, развернувшись на каблуках туфель, подкрадывается ближе к Юкичи, заглядывая в лицо снизу-вверх. — Я удивлен, что Вы не растеряли Ваших навыков, сражаться с Вами — одно удовольствие, Фукудзава-доно, — Мори голову набок склоняет, совсем широко уголками губ улыбаясь до мелких морщин у век, и мажет губами по линии челюсти волка, вместе с этим отходя за спину.
Фукудзава старательно выдерживает игры этого хитреца, мысленно взвешивая: какое сравнение подойдет больше — хитрый лис или же изворотливая змея. Так и не успевает определиться — насильно из раздумий выводят чужие губы в районе челюсти, заставляя вопросительно вскинуть брови и повернуть голову к Огаю, даже не пытаясь скрыть покрасневших кончиков ушей, жжение от прилива крови к которым легко улавливает. Но видя, что это является очередной наглой проделкой босса Мафии, Юкичи лишь хмыкает:
— А Вы так и продолжаете использовать грязные приемы в битве, — благодаря Акико шея уже зажила, хоть и лечение ее специфично, но все-таки практично, однако сейчас то место, куда в прошлом вонзился скальпель, чудом не убив мгновенно (чудом ли? Огай редко промахивался своим любимым оружием, если это касалось врага), кольнуло неприятной фантомной болью.
Мори загадочно усмехается через плечо, замечая реакцию в малейших деталях и откладывая ее в памяти, реакция разложена на симптомы: прилив крови к кончикам ушей, лёгкое раздражение и напускная отчужденность.
— Нам обоим есть что защищать и мы оба пойдем на что угодно, лишь бы сделать это, право, Фукудзава-доно, не Вам меня отчитывать, — Мори подносит указательный палец к губам, постукивая подушечкой по нижней губе, как в детстве, будто тайну закрепить на двоих, выдыхает в затылок тепло, с хитрой издевкой (словно), и аккуратно убирает седые пряди в сторону, чтобы запечатлеть свои слова на коже тыльной стороны шеи. — Вот теперь можем отметить победу, — за сим непринужденно удаляется в сторону, предположительно, кухни.
Юкичи позволяет себе если не вздрогнуть, то невольно провести ногтями по своей же руке под юкатой. Слишком много вольностей позволяет себе Огай, но смысла отчитывать нет — сделает по-своему и, вероятнее всего, останется еще и в выигрыше. Поэтому лишь позволяет себе напряженно выдохнуть и отправиться за хозяином вечера, все больше и сильнее жалея о принятом приглашении.
Пропустив несколько бокалов вина и пиал с саке в непринужденном для обоих молчании, либо же обмениваясь колкими замечаниями, оба сходятся на мысли, что этой посиделке пора двигаться к своему логическому завершению. Но если у Фукудзавы одно мнение о том, как окончить этот поздний вечер, то у Огая — другое.
— Думаю, нам пора разойтись, — обманчиво твердо говорит Фукудзава, но Огай замечает, что того ведет от алкоголя, и он не очень твердо поднимается, но надо отдать должное – Юкичи хорошо сопротивляется опьянению.
— Предлагаю продолжить, — Мори тянет улыбку вновь и обходит стол, ладонь на седой волчий затылок опускает, притягивая на себя, вынуждая склониться к своему лицу, чтобы инициативно увлечь в поцелуй.
Фукудзава мог бы давно уже закончить эту глупую и притянутую за уши встречу, а мог бы и вовсе не приходить, выкинув глупое приглашение в мусорку. Если бы хотел. Под действием выпитого, все-таки разочарованно признается себе в том, что нормально расслабиться мог лишь с тем, кто был ему и заклятым врагом, и самым верным товарищем в одном лице. Поэтому податливо склоняется, но лишь для того, чтобы властно смять чужие губы своими, нагло клыком оттягивая нижнюю.
Огай уступает право вести и задавать ритм, неизменно улыбаясь в смазанный поцелуй, глаза в глаза смотрит. Внимательно, словно в поисках чего-то, подвластного только лишь помыслам бывшего врача, либо это просто привычка смотреть так. Без стеснения зарывается пальцами в серебро волос, перебирая их у самого роста и касаясь подушечками затылка.
Серебряный волк прихватывает чужой подбородок, удерживая Огая и тем самым пресекая возможность отстраниться, первым проигрывает в импровизированную игру в гляделки, прикрывая расслабленно глаза и углубляя поцелуй, и языком проходится по ровному ряду зубов, задерживаясь на клыках.
Босс Портовой мафии пути отступления перестал рассматривать ещё... да уже давно. Дальше назад по ленте кинопленки, еще дальше, чем Юкичи может предположить. Дернув бровью, смыкает веки следом и приглашающе размыкает губы, вверяя в лапы волка карт-бланш, покуда вторая рука покоится уже на его плечах, делает полшага навстречу, притираясь ближе, и за шею обнимает, сжимая волосы у корней в кулак.
Лишнее сопротивление могло бы добавить неловкости в этот и без того достаточно странный эпизод жизни обоих, но стоит отдать должное Огаю, что не стал этого делать, позволяя не только хозяйничать в своем рту, нагло проходясь по нёбу, зубам и впоследствии дразня кончиком его язык, но и в целом. Юкичи мысленно отпускает себе все грехи, которые может совершить далее, крепко ухватывая бывшего подпольного врача за талию, отмечая где-то на задворках здравых мыслей, что Мори слишком жилистый да тонкий: делает себе пометку быть осторожнее. Или не быть: наверняка следы от рук на бледной коже смотрелись бы завораживающе.
Огай мысленно фиксирует в архиве: рука на талии — властно, в поцелуях — нагло, любит роль ведущего и размениваться мелкими дразнилками; разжимает пальцы, ведёт кончиками по загривку, будто приглаживая, усмиряя немного волчью натуру, хотя в планах скорее сделать все ровно наоборот, и ослабляет объятие, свободной рукой повторяя изгибы и заломы на рукаве юкаты, доходит до запястья и перехватывает за него выверенным жестом. Все для того, чтобы руку с талии спустить к пояснице, оставляя право мнимого выбора дальнейшего пути: дескать, моё дело лишь предложить, а ваше — принять предложение.
Юкичи же довольствуется чужими прикосновениями, отмечая, что кончики пальцев на загривке инстинктивно расслабляют. Принципы принципами, но тут они никак не мешаются, поэтому, вновь отмолив заранее свои грехи, Фукудзава решает воспользоваться предложением хитрого лиса. «Все-таки точно лис», — делает себе мысленно пометку — со змеей продолжать было бы проблематичнее в моральном плане; задевает тонкими пальцами пояс брюк (плащ предусмотрительно в начале вечера, вместе с хаори, был оставлен на вешалке в коридоре, а жилетка осталась где-то на кухонном стуле), довольно-таки ловко собирая ткань рубашки в руке и поднимая ее выше, пробирается к коже ладонью и поглаживает шершавыми пальцами по выпирающим у поясницы позвонкам.
А лис доволен и своего довольства не скрывает, отвечая всем естеством: в губы — чуть сбившимся дыханием, мол вот, волчара, смотри, какой любопытный результат, в руки и тонкие пальцы — выгибается навстречу сухим прикосновениям, впитывая каждой клеткой тела данный аванс. Наслаждается, выражая обманчивую покорность, которой Фукудзава, вестимо, уже отчасти обманулся, за нижнюю губу цепляет, возвращая ненавязчивый укус, и кончиками пальцев от загривка скользит в свободный ворот верхнего одеяния, подбираясь к спине вслед за действиями Юкичи.
Однако расслабляться явно рано — Огай отличался своей изворотливостью и обманчивыми действиями. Старый порез на шее неприятно напоминает снова и снова, что еще не время радоваться победе. Поэтому, глухо хмыкнув в самые губы, Фукудзава отстраняется, вдыхая резко ставший неприятно-горячим кислород и смотря из-под полуприкрытых глаз, даже не пытаясь как-либо скрыть расширившиеся зрачки и участившийся пульс. Рукой же продолжает бесстыдно исследовать чужую спину — вот чуть выше копчика кожа суховатая, а позвонок прекрасно прощупывается, выпирая, будто изнутри стирая собой кожу. Непорядок, но своего шарма добавляет.
Едва задев прикосновением острый выступ лопатки, Мори убирает руку в момент прерванного поцелуя, и делает звучный вдох, жадно глотая сухой воздух, хоть и не выглядит запыхавшимся. Указательный и средний подносит к выступающей на шее Юкичи артерии, отсчитывает про себя отдающиеся под подушечками удары с должным врачу видом и ловит потемневший взгляд глаз напротив. Уголки губ стремятся вверх. Босс Мафии прижимается спиной к ладони, пропуская сквозь себя тепло, пластично и податливо изгибается по мере исследовательских изысканий, как глина или разогретый пластилин: и то, и другое способно стать жёстче и несговорчивей для рук творца и управителя.
Директор зачем-то ловит пролетающую в голове мысль, что все его Агентство бы само сейчас снесло ему голову за происходящее, однако никого из подопечных рядом нет, и можно позволить себе и дальше выдергивать белую рубашку из стягивающего пояса, открывая все больше и больше участков кожи для исследования. По ухмылке бывшего врача понимает, что играет по уже явно выстроенному сценарию Мори — ну что же, это не так плохо, если конечная цель совпадает, а методы не давят на совесть или ее какой-то эквивалент. Поэтому можно прервать этот зрительный контакт, дабы взглядом скользнуть по окружению за своим... собеседником? Разговор прервался еще в своем зародыше. Врагом? Определенно, но не сейчас. Партнером? Только если с огромной натяжкой и бесконечными оговорками.
Не так уж важно.
Куда важнее, что примечательных поверхностей для продолжения их маленького исследования пределов обоих не так много. Журнальный столик отметается сразу — слишком хрупкий. Деревянный комод ставится под вопрос. Устойчиво, но явно не самое удобное место. За приоткрытой дверью был замечен угол кровати — идеально, но далеко. Хотя, кажется, торопиться особо некуда, и сделать несколько шагов ради комфорта и во избежание последующих колкостей видится неплохим вложением пары-тройки минут. В это же время, продолжая прикидывать варианты развития достаточно уже однозначных событий, наклоняется ближе к Огаю и касается шершавыми губами выступающего кадыка, слегка прикусывая его — небольшой алый след будет неплохо впоследствии смотреться и сочетаться с алым шарфом брюнета.
Огай не препятствует, позволяя пока партнёру на эти мгновения любую вольность, даже складки на выглаженной и педантично заправленной — уже нет — в брюки рубашке. Согласно пунктам дальнейшего развития событий, рубашки на теле не должно оказаться в скором времени вовсе. Отслеживает траекторию взгляда Фукудзавы, растолковывая его размышления вполне однозначно и прерывая мыслительный процесс на корню:
— Только постель, Фукудзава-доно, вы не пожелаете столкнуться с болью в пояснице так же, как этого не желаю я, — подтрунивает над возрастом даже сейчас, напоминая о небольшой разнице естественно и легко, это — само собой разумеется.
Мори голову назад запрокидывает, покорно подставляясь под новый поцелуй, и со вкусом делает вдох, наслаждаясь: моментом, главой детективного агентства, его руками и сухими колкими поцелуями, и лёгкой прохладой воздуха на оголенной коже. Следы преступления не так сложно минимизировать, если знать методы — врачу ли их не знать. Впрочем, скрывать кромку зубов, может, будет не столь обязательно — Мори решит после, оценив общую картину, покуда отпечаток укуса на кадыке есть лишь начало. Ловит руки волка, цепко смыкает пальцы на запястьях, и непререкаемо опускает его ладони на свои бока, вместе с этим осторожно — никто не хочет ошибиться в маршруте и столкнуться с препятствиями — делая те необходимые несколько шагов в сторону кровати. И смотрит, не отводя взгляд, из-под лукаво подрагивающих ресниц.
Фукудзава тактично решает не комментировать чужое (или не чужое уже) высказывание, лишь мысленно соглашаясь с выстроенным маршрутом. Немного поразмыслив, делая несколько этих несчастных шагов, решает, что раз ноги еще обоих держат, то не стоит торопиться принимать горизонтальное положение. И стена у входа в спальню способствует своим нахождением по пути следования, чем и пользуется директор Вооруженного детективного агентства, удерживая крепко за талию и резко прижимая Мори к стене спиной. Ради интереса, который обычно не особо занимал, проводит носом по шее, вдыхая аромат чужой кожи, легкого, но явно дорогого — Огай дешевым бы пользоваться не стал — парфюма.
«Неплохое сочетание», — помечает себе в голове мужчина и оставляет более уверенный укус под линией скулы, позволяя себе горячо выдохнуть в самое ухо брюнета, сжимая крепко его бока, скользя вверх, надавливая сухими и шершавыми ладонями на кожу, сминая ее и очерчивая упругие мышцы под ней.
А Мори расценивает это молчание как знак согласия. И согласие более чем явственно ощущается в каленых прикосновениях к бледной коже: уже наивно начинает казаться, что под ладонями остаются алые выжженные отпечатки.
«Что за подростковый романтизм, Мори, что за романтизм», — мысленно пропускает усмешку в свой адрес Огай, разумом прекрасно осознавая, что клейм на теле нет, и происходящее — не более, чем результат химической реакции и закономерного выброса должных гормонов, и им вполне позволительно поддаться сейчас. Спешить действительно некуда.
Захват на запястьях ослаблен, руки Фукудзавы и без наставлений в положенных местах, и допустимо опустить ладони на крепкие плечи, сминая их, пробуя по-новой наощупь. Не сравнится с вынужденными облокачиваниями в свое время – вынуждали обстоятельства. Дыхание на шее и кончик носа щекочут кожу. Терпко ощущаются укус и сминающие до следов — вот тут они есть или будут точно — пальцы. Раз за спиной есть опора, то Огай ногу поднимает, бедро к бедру, и притирается тесно и более чем однозначно, приобнимая ногой за поясницу: ни шагу назад.
Впрочем, отступать бессмысленно, да и никому не нужно. Совесть Юкичи, успокоенная несколькими отпущенными заранее грехами, мирно посапывала на дне сознания, не давая возможности засомневаться в необходимости происходящего. Сминать пальцами жилистое тело врача — приятно, еще более приятно оставлять на бледной шее россыпь алых следов, где-то переходящих в почти кровавые отметины — от синяков Мори не спасется. Мысль о том, что все ведет к тому, что брюнет охотно позволяет овладеть им, распаляла.
Ощущать власть над своим периодически врагом. Заставлять того запрокидывать голову, доверчиво подставляя шею — немногого труда нужно при должной сноровке, даже не имея режущего предмета, чтобы убить Огая. И в целом действительно желать произошедшего.
Юкичи не покидает уверенность почему-то в том, что если сейчас остановиться, то босс Мафии не погнушается того, чтобы обиженно вонзить в него скальпель. Вероятнее всего в район солнечного сплетения. И, наверное, он будет все-таки прав.
Фукудзава переводит одну руку на нагло закинутое бедро, скользит к внутренней стороне и приподнимает его выше, прислушиваясь к реакции, сжимая с силой чужую ногу не только ради желания оставить след от крепкой хватки, но и для того, чтобы обеспечить все-таки партнеру большую опору на себя. Единственное, что мешает — жутко мешает — отвратительно холодная ткань одежды, что ж, ей недолго осталось покоиться на своем хозяине, это уж точно. Потому что пара пуговиц рубашки ловко вылезают из петель благодаря нехитрым манипуляциям пальцев. На задворках разума плещется мысль, что одежда Огаю, конечно, идет, но снимать ее — замучаешься и постареешь быстрее, чем дойдешь до кровати, но деваться, увы, некуда. Нет, конечно, был другой способ, но не хотелось бы после слушать обиженное ворчание за порванный наряд.
Мори следов на своей шее не видит и сбивается со счета про себя: пять, шесть, восемь. Знает наверняка, что расцветет гематомами, ярко видимыми на светлой коже — выходит неплохой контраст. О контрастах, впрочем, думать нет ни желания, ни времени — пространство заполняет Фукудзава, притягивает все внимание на себя: не отвлекайся, не думай и играй до конца, раз начал это.
«Да, я начал и продолжу», — оснований отрицать очевидное нет. Огай открыт перед то врагом, то союзником — поди распутай перипетии судьбы и разложи линейно и последовательно все эпизоды, когда в руках друг друга безоговорочно была жизнь, а когда к глотке приставлены скальпели и катана. Попрактиковаться в обмене любезностями в очередной раз можно будет потом.
А пока своевольная рука особенно отчётливо и ярко ощущается на внутренней стороне бедра, и в паху недвусмысленно тянет. Брюнет не отказывает в вольностях и себе, параллельно с выпутываемыми из петель пуговицами спуская с плеч детектива края юкаты. Кажется, в этом ему повезло больше и избавить от лишней ткани проще, чем Юкичи совладать с дресскодом Портовой Мафии.
Уже не мальчишки, но тратить время на пуговицы — раздражает, однако волк позволяет себе нарочито медленно расстегивать каждую, чтобы с новым оголившимся сантиметром кожи примкнуть к нему губами — вот уже россыпью поцелуев и укусов усеяны ключицы, а вот уже зубы прикусывают кожу на груди, пока приходится тратить время на оставшиеся застежки рубашки. Когда же ее полы расходятся по обе стороны, обнажая бледный торс, мужчина немного хмурится — ремень одной рукой сложнее расстегивать, поэтому приходится выпустить ногу из своей хватки и заняться пряжкой; раз руки заняты столь важным делом, то губами припадает к губам напротив, напористо целуя, языком настойчиво стараясь проникнуть в рот.
Мори вздыхает над ухом Фукудзавы, не стесняясь своего звучания и не имея намерений скрыть, как тело реагирует на его губы вкупе с зубами и проходящий по коже холодок по мере того, как чужие руки издевательски медленно выправляют пуговицу за пуговицей. Впрочем, это можно будет припомнить в процессе, и нет пока нужды торопить с действиями. Вопреки потере опоры, ногу не убирает, продолжая обнимать за бедро, хоть это и весьма энергозатратно и не сказать, чтобы очень удобно.
Босс Портовой Мафии поддаётся, приоткывая губы и вливаясь в напористо возобновившийся поцелуй, цепляется узловатыми пальцами за плечи — тоже до следов и не столь заметных меток, как успел наставить Фукудзава, не сдерживаясь и сохраняя равновесие, пусть что за спиной есть непоколебимая стена. Он не напирает, оставаясь тякучим, гибким, но и не бездействует, отвечая на ласку и урывками ответно изучая рот любовника.
Европейская одежда определенно не самая удобная. Потому Юкичи и предпочитает более свободную и традиционную — в ней хорошо, да еще и снять проще. Приходится потратить несколько дополнительных мгновений, чтобы все-таки вытащить несчастный ремень из пряжки, цепляясь пальцами за пуговицу на штанах. Поцелуй углубляет, наслаждаясь тем, что Огай позволяет над ним властвовать — это дурманило. Расправившись с раздражающими штанами, Фукудзава проводит кончиками пальцев по торсу, другой рукой сжимая запрокинутое на талию бедро, ведет едва касаясь ниже, прямо по дорожке темных волос, что скрывались за резинкой нижнего белья, задевая его ногтями, будто все-таки еще раз спрашивая разрешения — точно ли согласен Огай на продолжение или нет. Хоть ответ и был очевиден, но все-таки ради приличия медлит.
Мори прерывает поцелуй, сколь бы он ни был желанен и приятен в своей глубине, и сквозь подернувшую глаза пелену в лицо заглядывает.
— У вас возникли сомнения, Фукудзава-доно? — тянет с усмешкой в уголках губ на промедление приличия ради, хотя какие теперь приличия — проще подавить мысли в зародыше до лучших времен. Руками блуждает по телу, от оголенных плеч ведя к локтям и в свободный вырез юкаты к груди, очерчивая рельеф мышц, к поясу, чтобы выправить и его или хотя бы ослабить — будет проще обнажить любовника следом за его маневрами с рубашкой и брюками. Вместо ответа и подтверждения немого вопроса вольничает, считая своим святым правом коснуться везде, куда доходят руки: где можно и нельзя — запреты сейчас неведомы. Огай накрывает горячими сухими ладонями грудь и подаётся вплотную, проговаривая сквозь улыбку слова в самые губы на грани нового поцелуя:
— В самом деле, Фукудзава-доно, неужто вам так скальпель в шее мил во второй раз, что вы ждёте у моря погоды? — проводит кончиком языка по нижней губе Юкичи, цепляет её зубами и кусает, кусает с намёком и большей силой до лёгкой боли.
Больше просить не стоит, и действительно: чего это он о приличии думает, когда с самим посланником Ада собирается разделить ложе, как говорит про себя, отмечая, что это слишком по-старчески и не особо-то зато вульгарно. Захотелось снова заткнуть наглого и хитрого лиса, новый тягучий и глубокий поцелуй — хорошее решение, кусать припухшие губы Огая — одно удовольствие, в котором отказать себе не в силах. Руки врача, конечно же, ведомые наглым хозяином, дарили приятные ощущения, что кожей хотелось прильнуть к ним и продлить время соприкосновения и прикрыть расслабленно глаза. Впрочем, сейчас стоило подумать о другом. Напряжение расползалось по телу, требуя более решительных действий, отзываясь напряженными мышцами торса, рук и скручиваясь в жаркий ком в районе живота. Поэтому с брюками Огая медлить уже не особо хотелось, однако рвать чужую одежду все еще не стоило — итог с недовольным ворчанием закономерен, поэтому чужую ногу учтиво отводит от своей талии, дабы приспустить брюки хотя бы до колен — если нужно, Огай сам сможет избавиться от этого элемента гардероба. С нижним бельем немного сложнее — резинка. Поэтому, оттягивая ее двумя руками, приспускает немного край, проходясь будто бы специально резинкой по головке, а после скользит шершавыми пальцами от пупка к лобку, едва уловимо касаясь кончиками пальцев плоти.
Мори смеётся в душе, в настоящем подставляя губы под поцелуи и укусы и в отместку урывая возможность прихватить зубами нижнюю, способствуя цвету спелой вишни так же, как и Юкичи настойчиво старается блюсти интимное молчание. Впрочем, меры дарят растекающееся по телу колким жаром наслаждение, грех сопротивляться.
Огай по-своему признателен проявленной аккуратности со стороны Фукудзавы — о-о-о, он бы порванные брюки из итальянского сукна припоминал ему невообразимо долго, то есть всю оставшуюся им на двоих жизнь. Возможно, это куда более короткий срок, но это ли имеет значение сейчас? Вопросы философского толка ждут в стопке остальных размышлений и обязанностей, властен лишь момент. Не кривя душой, Мори хотел бы, чтобы он продлился одну маленькую вечность.
Он проявляет верх покорности, не артачится, опуская ногу и вновь чувствуя опору чуть увереннее. От брюк должно избавиться, дабы не болтались сковывающе в районе колен — через спущенные брюки переступает на месте, оставляя их крамольно валяться смятым куском полотна на полу. Мышцы живота невольно напрягаются, подтягивается низ, и Мори впитывает краткое прикосновение, жадно ловя каждый сантиметр пути пальцев, прежде чем шумно и протяжно выдохнуть и бесстыдно прильнуть к Фукудзаве ближе, утыкаясь носом в теплую ключицу и сжимая пальцами плечи.
Лукавством не будет тот факт, что сейчас хотелось немного съязвить — не каждый день босс Портовой Мафии ведет себя так. Однако Юкичи понимает, что ломать такую интимную атмосферу колкими замечаниями — кощунственно, к тому же они в одной лодке. Понимает это, когда горячее дыхание ласкает кожу, заставляя по спине: от поясницы до загривка, пройтись словно электрическому разряду, после разрешая себе немного отвести плечо. Давно уже не дети, да и чего греха таить — не святые. Вот только опыт с мужчиной все-таки был первый, но, услужливо вылавливая из собственной памяти воспоминания о юношестве, когда еще руки были мягче, припоминает как ему самому больше нравилось и решает, что стоит проверить это и на Мори, не сильно сжимая член в кольце пальцев. Большим пальцем невесомо проходится по головке, наблюдая из-под полуприкрытых глаз за бывшим подпольным врачом и смиряя его затылок слегка затуманенным вожделением взглядом.
Детьми были давно, воспоминания об этом меркнут и теряются на фоне прожитого жизненного опыта, давно не подростки, а потому — нечего строить из себя невинность и выказывать ханжеское стеснение. Мори жарко выдыхает на кожу, с долей оставшегося на задворках сознания любопытства отмечая: у Фукудзавы с мужчиной опыта не было, и Огай ныне — первооткрыватель своего рода. Это по-своему забавно, но не требует комментариев, скорее направляющих действий. Не отстраняясь, проводит кончиком языка по ложбинке точеной ключицы и носом к шее, в её изгиб, разбирается наконец с треклятым оби, давая ему соскользнуть на пол к ногам следом за своими брюками, и ловит Юкичи за руку, деликатно и учтиво, дабы не спугнуть волка в момент истины и их таинства. О, глава детективного агентства об этом не забудет, никаких сомнений. Играючи проходится кончиками пальцев по запястью к костяшкам и накрывает ладонь Фукудзавы поверх своей, одновременно с этим притираясь пахом к паху без преграды одежды. Без слов подсказывает, что будет лучше и интереснее обхватить оба члена и довести друг друга до пика одновременно, на пробу задавая умеренный темп движений рук.
Фукудзава тяжело выдыхает. У Мори, кажется, в этом больше опыта, либо есть какой-то пласт знаний о происходящем. Юкичи же мало интересовался подобным, в годы бурной молодости — определенно, сформированное женское тело интересовало в большей степени, когда в тебе самом бушуют гормоны, хотелось больше узнать о том, что обычно дамы прячут под одеждой, распробовать, прочувствовать жар девичьей кожи. К парням не тянуло. Совсем. Поэтому и знаний куда меньше, точнее, они ограничивались представлениями о том, как успокоить свое тело, просыпаясь неловко от жаркого сна. Но это было давно, поэтому сейчас лишь решает полагаться на Огая: иногда они объединялись в бою, доверяли друг другу свои жизни и прикрывали спины, довериться сейчас — ничего не стоит. Поэтому соглашается с чужими подсказками, прикрывая глаза. Обхватывая оба члена ладонью, проводит медленно, на пробу, с интересом по всей длине, отмечает, что с возрастом животная потребность в близости с человеком отступила на второй план, поэтому тело с трудом вспоминает давно забытые ощущения. Хрипло выдыхает на ухо Огая, позволяя себе слабо прикусить его кончик, ведя рукой теперь более уверенно и быстро, указательным и большим пальцами очертив обе головки, с легким нажимом ведя вниз и отодвигая крайнюю плоть.
На плёнку памяти записан хриплый выдох над ухом — с уст Юкичи подобное в присутствии Мори впервые срывается, впрочем, все однажды происходит в первый раз. Вот он в первый раз планирует разделить с Фукудзавой постель.
Огай ненавязчиво контролирует ритм, не позволяя волку слишком разгоняться поначалу, дескать, погоди, попробуй вот так, так будет — приятнее и ярче. Проводит плавно по всей длине, давая возможность лучше почувствовать и услышать свое тело, особенно сейчас и в нынешние годы, когда ещё предстоит вспомнить некоторые аспекты, и затем ослабляет контроль: можно снова двигаться уверенно и быстро, игра на контрастных ощущениях никогда не была плоха и всегда возымеет должный эффект. С жаром выдыхает в тёплую чуть смуглую кожу — явно темнее по тону, чем собственный слой эпителия, — вслушивается в запах тела, открывая для себя новые грани врага, товарища и, конкретно сейчас, любовника. Хочется попробовать на вкус — оснований в своих «хочется» себе отказывать нет: проводит влажную черту вдоль выступающей под кожей вены по шее, утыкается кончиком носа в ямку за мочкой уха (приходится чуть привстать): тут запах сильнее и теплее, и с большим нажимом направляет чужую ладонь, смыкая пальцы на обоих членах с другой стороны.
Фукудзава тяжело дышит над ухом босса Мафии, ведомый темпом, что задал сам Огай. Действительно приятно, но и изматывающе, будто томишься в неге, а желанное наслаждение близко и одновременно далеко. Приятно, но хочется большего.
Свободная ладонь скользит по горячей бледной коже, тонкие пальцы по-новой повторяют маршрут по выпирающим позвонкам, даже немного любовно проходятся; у поясницы Юкичи позволяет себе ненадолго остановиться, чтобы невесомо огладить кожу. Ослабляя давление моральных тормозов, позволяет себе сжать ягодицу Огая, впиваясь в кожу короткими ногтями, оттягивая, немного царапая. Нет уверенности, что это понравится самому врачу, но что в молодости, что сейчас, оказывается, была и осталась привычка сжимать до отметин, прижимать к себе и полностью властвовать над своим партнером.
Мори жмурится, как кот на летнем солнце, вылизывая участок кожи за мочкой, и слегка выгибается следом за пальцами Фукудзавы, пересчитывающими позвонки, насколько позволяет положение чуть-чуть отстраниться. Нега тем и хороша, что распаляет: соврал бы, что неторопливый ритм самого не томит. Впрочем, когда бы устоял перед соблазном немного подразнить ощущения, пусть что и свои за компанию тоже.
— А вы нетерпеливы, Фукудзава-доно, — в голосе слышен смех, искренне забавляет, насколько мало нужно, чтобы подстегнуть терпение Юкичи. Сам же ломанно выгибается в пояснице, получая удовольствие от собственнически и властно впивающихся в кожу пальцев, царапающие ощущения пикантно разбавляют общую гамму испытываемого. Нынче волку дозволено властвовать, но лишь в этот раз.
Хотя кто знает, кто знает.
И все-таки... насмешливые нотки в голосе Огая раздражали, немного нервировали и чем-то смущали. Кажется, у врача останется впечатление о нем, будто он нетерпеливый школьник, но с просыпающимися животными инстинктами справляться становилось сложнее, что и показывает, рыкнув на ухо босса Мафии, недовольно прикусив его. Рык на ухо прошёлся между лопаток мурашками до встающих дыбом волос на загривке. Точно дикий неприрученный зверь, разве что частично. Огай мелко вздрагивает от укуса, думая, что раздражение Фукудзавы может быть вполне неплохим катализатором к большему. додумать и просмаковать данную мысль, впрочем, не успевает.
— Советую Вам помолчать, Мори-сенсей, — неожиданно хрипло выдыхает детектив, облизнув свои пересохшие от горячего и тяжелого дыхания губы. А после смягчается, но лишь на мгновение, отстраняет свои руки от хитрого лиса, чтобы подхватить его, ногой толкнуть дверь и внести в спальню. Огай легкий. Фукудзава догадывался об этом, но странно ощущать легкость чужого тела на практике, с едва сдерживаемым желанием нагло скинуть его на кровать, нависнуть над Огаем и оставить на бледном теле еще больше меток; опускает даже слишком аккуратно на кровать, склонившись над мужчиной и прильнув своими губами к его, и возвращает руку на плоть обоих, грубо проводя ладонью по всей длине.
— Нервозность вам к лицу, Фукудзава-доно, — Мори усмехается и тянет в словах гласные, касаясь спиной постели, и на миг напрягается всем телом от возобновившейся грубой ласки. Приподнимается на локте и свободной рукой за плечо притягивает Юкичи ещё ближе к тебе, хрипло шепча в губы. — Может, вам стоит направить ваше раздражение в более любопытное русло, что думаете, Фукудзава-доно? — смазанно и дразняще целует припухшие губы, не позволяя увлечься поцелуем ни детективу, ни себе, и, распустив собранные волосы, откидывается обратно, без стеснения разметавшись по кровати и слегка раздвинув бёдра.
Юкичи даже на мгновение замирает. Вид Огая — бесстыдный, даже немного шлюховатый. Он явно знает, что делать, — явно не впервые в таком положении. Эта мысль как-то неприятно проносится в голове, вопреки всему не давая желанию погаснуть, наоборот распаляя сильнее и подлив масла в разгорающееся раздражение.
— У Вас такой вид, Мори-сенсей, будто Вы часто оказываетесь в подобных обстоятельствах, — с нескрываемым раздражением рычит на ухо врачу. Хочется отбросить зыбкие рамки приличия и подмять под себя чужое тело, обладать им, грубо вжимая в кровать. — Но не думаю, что Вам будет приятно без должной подготовки, — память подсказывает, что даже с некоторыми девушками была потребность не только в презервативах, но и в смазке, которой сейчас рядом явно не наблюдалось, по крайней мере, окинув бегло взглядом тумбы по обе стороны кровати, Фукудзава искомое не заметил. Возможно, Огай знает о содержимом тумб, ради его же блага, хотя и блага Юкичи тоже — не хотелось потом слушать колкие жалобы и на этот счет тоже, а зная бывшего врача — тот мог начать причитать об этой встрече и при подчиненных.
— Не беспокойтесь, Фукудзава-доно, — Мори глаза щурит, пропуская мимо себя первое замечание о частоте пребывания в определённых ситуациях и положениях — не тема для обсуждения, тем паче в нынешнюю минуту. Хотя впоследствии можно будет вставить пару ремарок, новая тема для поддевок успешно обнаружена. — Но вам придётся запастись ещё несколькими граммами терпения, — смазку на поверхности тумбочки не хранят и даже не из соображений видимости и стыдливости, сколько из практичности. У него с самого начала был план действий, если Фукудзава отвлекся от этой догадки. Заводит руку за затылок и вытягивает из-под подушки тюбик лубриканта. Звенящая пошлость и банальность, но зато удобно и проверено временем: так средство под рукой в нужный момент, и нет необходимости возиться и шарить по ящикам; поманил Юкичи указательным пальцем, намекая склониться к себе ближе и сжимая в пальцах смазку, которую ему в руки вверять словно не собирается.
Фукудзава лишь вскидывает брови, удивленный не тому, где оказался нужный тюбик, а тому, что это навело на простую мысль: пользовались им часто, раз спрятан он был так, чтобы легко было достать. Раздражает. Хмыкает на чужое мановение рук, склоняется, принимая чужую игру, но до конца доигрывать не собирается — перехватывает чужое запястье, надавливая на ямку на нем, и вынуждает Огая разжать руку, выпуская смазку. Не только врачу ведомо о слабых точках человеческого организма. В бою полезно и не только очевидно.
Фукудзава, несмотря на долгое знакомство, пронесенное сквозь не одну передрягу и не одну перевязанную рану, все ещё способен поражать воображение, хоть и порой считать его намерения и мысли не составляет труда. Ныне на лице написано, что Юкичи думает насчёт смазки, и не Мори сейчас развеивать или подтверждать догадки — пусть дурная голова поварится в измышлениях сполна.
Огай бровь вскидывает, вынужденно разжимая тонкие узловатые пальцы.
Отобрав тюбик, Юкичи позволяет себе ухмыльнуться в чужие губы и посмотреть в винные глаза с хмурым прищуром.
— Любите нарушать правила. Вернее, устанавливать свои порядки, — Мори взгляд не отводит, выдерживает и смотрит из-под ресниц в упор, отвечая усмешкой на усмешку. что же, пусть — у любого плана есть разветвления на а и б. Сейчас это было даже похоже немного на их схватки на поле боя, если не учитывать, что оружия при них нет, а сердце заставляет биться чаще отнюдь не ощущение опасности. Фукудзава выпрямляется, еще раз проходясь оценивающим взглядом по худому телу и цепляясь за алые метки.
На спине их нет.
Эта мысль кажется неправильной, поэтому кладет тюбик смазки рядом со своим коленом — Огай не дотянется, — ведет рукой по бледному бедру, сжимает под коленом, приподнимая и... переворачивает, легко подхватывая за талию Мори и заставляя упереться в кровать коленями. Шикает потревоженно, когда возбужденным членом касается случайно внешней стороны бедра: терпение уже на исходе, а с комментариями Огая иссекает вдвое быстрее.
Невольно ощутишь себя куклой, когда с тобой управляются в два счета, впрочем, не Огаю отрицать очевидное — рядом с главой Детективного агентства он скорее тонкий-звонкий. Изящный, сам же себя мысленно поправляет; принимает новое положение, нынче в этой спальне Юкичи имеет шанс свидетельствовать чудеса покорности: руки перед собой вытягивает и ложится грудью на постель, сильнее прогибаясь в пояснице, и не без самодовольства помечает нервозное шипение за спиной и ощущение касания твёрдого. Стоит колом вестимо.
— Решили взять бразды правления в свои руки, Фукудзава-доно? Так что же медлите тогда? — через плечо ухмыляется с видом, мол, я ведь догадывался и о таком исходе, играя на струнах нервов Юкичи.
Чертов хитрый лис.
Или демон. Но скорее всего все вместе. Правда, фольклор говорил, что все-таки кицунэ подобным не промышляли. Либо в сказания это не вошло.
Но, к своему разочарованию, Огай был прав — Юкичи слишком медлит. Запасов терпения не осталось. Поэтому подхватывает несчастный тюбик, только сейчас подмечая, что тот на две трети уже израсходован: можно даже понадеяться в таком случае, что процесс подготовки не займет много времени. Мысль об этом воспринималась двояко. С одной стороны, хорошо, потому что уже хотелось взять язвительного босса Мафии. С другой же — что-то неприятно отдавалось в районе затылка, заставляя скалиться на мысль, что он — не единственный, кто подминает под себя строптивого Мори Огая.
Фыркнув на свои размышления, Фукудзава выдавливает немного прохладного геля себе на ладонь и пальцы, растирая по ним. Рукой, не задействованной в этом не хитром деле, сжимает непозволительно бледную ягодицу, отводя в сторону. Наносит немного разогретого на пальцах геля на вход, на пробу вводя сразу два по вторую фалангу — анальный секс с девушкой чем-то похож на происходящее сейчас, если, конечно, абстрагироваться от того, что под тобой бесстыдно оттопырив задницу лежит твой то заклятый враг, то верный союзник, то вообще черт сам не знает кто.
Мори по возне и шороху с щелчком крышки тюбика определяет, что Фукудзава решился: наблюдать за этим нет нужды, звуки и без видимого подтверждения вполне красноречивы и однозначны. В одной из догадок волк все-таки прав — два пальца входят достаточно легко, без особого сопротивления тканей, Огай расслабляется, доверяясь воле процесса и партнёра, знает, что лучше — расслабить мышцы настолько, насколько это возможно. Может, однажды Юкичи полезно будет послушать тонкости устройства человеческого тела, но точно не сейчас, обзорные лекции пока лишь в перспективе. Язвить с чужими пальцами в заднице — выбор весьма сомнительный.
— На будущее вам, Фукудзава-доно: начинать лучше с одного, — комментарий про «не будь у меня подготовки до вас» оставляет при себе, знает наперёд, что Юкичи взбесится уже от одного напутственного замечания, и дразняще едва-едва подаётся бёдрами назад, сжимает пальцы в себе на краткий миг и выдыхает чересчур развратно, но вполне ситуации соразмерно, незаметно следя за реакцией на свои маневры.
И Юкичи раздраженно рычит.
Огай это специально, определенно. Видит это в проблеску хитрому в винных глазах. Хотел нарваться — пожалуйста. Фукудзава склоняется над бывшим врачом, не переставая двигать пальцами внутри, разводя их в стороны и надавливая на горячие стенки.
— Не в Вашем случае, Мори-сенсей, — хриплое рычание раздается прямо над ухом босса Мафии. Раз уж этот демон так бесстыдно насаживается на пальцы, то добавляет третий, грубо двигая ими внутри. Другой же рукой скользит по талии к паху, сжимая у основания чужой член. И решает, что самое время оставить несколько ярко-алых меток на плечах — нагло вгрызается в бледную кожу, вбирая ее, проводя по ней зубами, чтоб остался темный кровавый подтек.
Огай прячет лицо в изгибе локтя, в нем же глуша слабо уловимое на слух шипение сквозь сжатые зубы. Предположение о «звериной» натуре Фукудзавы в постели получает весомое подтверждение. Он сам не фарфоровый и не хрустальный, несмотря на тонкий склад, вполне к грубости терпим — за все прожитые годы и не такое бывало, и растяжка в исполнении Юкичи, не верх аккуратности, вкупе с укусами в кровь есть меньшее из возможных зол. Вздрагивает под детективом, время от времени срываясь на постанывания — их уже заглушать нужды нет.
Каков предел у волчары?
— Вставьте уже, Фукудзава-доно, чего вы мелочитесь, — а все равно Мори смеётся, посмеивается, продолжая поддевать и добиваясь своего, уперевшись в руку взмокшим лбом. Так некстати лезут слегка спутавшиеся волосы в глаза.
Отказать, когда так просят — сложно. Поэтому, оставляя очередной укус в районе лопатки, Юкичи выпрямляется, вытаскивая пальцы из разгоряченного тела, — Мори вздрагивает, ощущая пустоту, и понимает кристалльно: Фукудзаву поддевать больше не придётся, иссякающее терпение витает в воздухе, его в том числе.
Снова приходится открывать чертов тюбик со смазкой, ощущение от прохлады которой, размазываемой по члену, было непередаваемым — Юкичи глухо рычит, выдыхая сквозь стиснутые зубы: теперь пора переходить к самому, наверное, главному. К тому, на что Огай нарывался весь этот вечер.
Коли нарывался, то получит сразу, полностью.
Не видя смысла теперь нежничать и осторожничать, подогреваемый чужим бесстыдным видом, Фукудзава нагло вторгается в чужое тело, с силой сжимая чужие бедра и дергая на себя, упираясь тазовыми косточками в раскрасневшиеся ягодицы, выдыхает хрипло: все-таки внутри было хорошо, горячие стенки приятно сдавливали член — явно у Мори кто-то еще был, не ощущалось болезненного напряжения. Мелькает игривая шальная мысль, которой решает поддаться — выходит на половину, но лишь для того, чтоб с силой шлепнуть по ягодице, после сжимая ее крепко. Да, неплохо. Огай явно давно знает, что нужно делать, чтоб вывести Юкичи из себя.
Первый толчок ощущается наиболее ярко, до искр из глаз и шума гулко циркулирующей крови в ушах, за шумом теряется собственный голос и сорвавшийся с губ откровенный стон. На звонкий шлепок Мори вскрикивает скорее недовольно, прекрасно представляя чёткий алый след на своей заднице в форме ладони — волчьей лапы — Юкичи. Противиться смысла нет: стоит обронить Фукудзаве, чтобы с руками совести не терял, и он тут же станет делать ровно наоборот. Такими темпами на ягодицах не останется ни сантиметра бледной кожи. Поэтому, в кои-то веки, Огай оставляет комментарии при себе. Во всяком случае на эту тему.
— Чего же вы ждёте теперь, серебряный волк? — Огай приподнимается на локтях, не отрывая грудную клетку от постели, и изгибается ещё соблазнительнее: плавно перекатываются под покрытой следами зубов кожей острые лопатки. — Или вам требуются подсказки и наставления, Фукудзава-доно? — вместе с этими словами бёдрами покачивает, насаживаясь на плоть обратно почти до предела.
— Демон, — рычаще выдыхает Юкичи, стискивая зубы, сжимая чужой бок, а после склоняется над Огаем, серебристыми волосами щекоча искусанную кожу и хрипло рычит на ухо:
— Пытаюсь подсчитать: насколько сильно должен упасть босс мафии, чтобы я мог настолько свободно в Вас двигаться, Мори-сенсей, — прикусывает напоследок мочку уха, выдыхая горячо на шею, размашисто двинув бедрам на пробу. Неплохо.
— И каков же ваш вердикт? Удалось подсчитать, Фукудзава-доно? — Огай поворачивается к партнеру, загадочно и лукаво ухмыляясь во весь оскал, тянет улыбку, за ней и прищуром скрывая и потеху от догадок детектива, и легкое разочарование, что иные мысли в светлую — исключительно буквально и отнюдь не фигурально — голову не приходят, кроме как догадки о бесчисленном множестве любовников до него.
Впрочем, становится не до огорчений.
Фукудзава склоняется над шеей бывшего врача, прикусывая кожу у шестого позвонка — солоноватая от пота, но по-своему терпко приятно. Особенно, когда он начинает двигаться резко, вслушиваясь в шлепки кожи о кожу, продолжая удерживать крепко Юкичи задаёт темп: резкий, грубый — Мори вскрикивает рвано и отрывисто на каждое движение бёдер, роняя голову обратно на руки.
— Достаточно низко, — только и выдыхает волк, переводя руку с раскрасневшегося бока, невесомо коснувшись кожи на спине, зарывается резко пальцами в темные волосы, сжимая их на затылке и оттягивая на себя, заставляя запрокинуть голову и прогнуться еще сильнее в спине. — Вам ведь именно так нравится, Мори-сенсей? — хмыкает, прокусывая кожу на плече — раньше никогда не позволял себе такого, но и делить постель с кем-то вроде этого хитрого и наглого бывшего подпольного врача не приходилось. Поэтому сейчас он позволяет себе полностью спустить тормоза — под ним далеко не сахарная девица, не сломается, если Юкичи все-таки перегнет палку, как всегда боялся. Поэтому можно позволить сильнее сжать бок, пальцами сдавливая выпирающую косточку таза, другой рукой путаясь в чужих темных прядях, с силой продолжая сжимать и оттягивать, чтобы было удобнее терзать зубами и без того уже искусанную шею. Несколько раз двинувшись размашисто внутри, немного меняет угол проникновения, ускоряет темп, переходя на более рваный и грубый.
Мори молчит. Проглатывает, оставляет без комментария и ответа вывод о низости своего падения и предпочтениях в сексе. В конце концов, Фукудзаве не нужно знать об отсутствии любовников в течение многих лет, о тщательно спланированном алгоритме и потраченном времени на удобоваримый результат, чтобы тело не оказывало сопротивления. Кому, как ни врачу, знать, что анус слабо предназначен для плотских утех, и к реализации желания требуется особый подход. Волчара решил, что использованный тюбик лубриканта есть свидетельство бурной сексуальной жизни? Пусть так. Не то чтобы Мори сильно рассчитывал на верное русло размышлений. Гормоны — не более чем химическая реакция, её по таблице разложить на отдельные элементы не составит труда, а значит чувства и эмоции не представляют из себя ничего возвышенного и эфемерно-зефирного. Огай это знает слишком давно, чтобы теперь испытывать огорчение.
Остаётся покорно запрокинуть голову вслед за оттягивающей волосы рукой, плотно жмуря глаза и выдыхая развратные стоны. У Фукудзавы не должно возникнуть сомнений, что «именно так нравится»: к чему возвращать на место сорванные предохранители и устранять неисправность тормозного механизма, коли Огай от такого действительно не переломится и даже не надломится.
По телу проходит новая волна крупной дрожи — смена угла проникновения оказалась удачной, разносящееся резко по нервным синапсам удовольствие оттеняет общую гамму, являя новую грань. Раз Мори поставил себе целью насладиться Фукудзавой — он насладится, подстраивая бёдра под верную амплитуду и синхронизируясь с волчьими порывами.
Фукудзава, конечно, не был глупцом, но в затуманенном желанием сознании другой вариант всех увиденных улик кажется крайне нереальным. Проще поверить в развратное нутро этого любителя маленьких девочек, чем в то, что это был крайне распланированный маневр. Где-то на периферии сознания с огромным транспарантом маячит мысль, что это именно так, и его поспешные, облаченные в слова, выводы — ошибочны. Но к черту и плевать — Огай все равно добился того, чего хотел. И непонятно, кто сейчас проиграл — тот кто поддался на провокации, или тот, кто нагло вверяет свое тело в руки в большей степени соперника, в меньшей — вынужденного союзника.
Юкичи замедляется, хрипло дыша на ухо, но лишь для того, чтобы выпрямиться, отпустить чужие волосы, снова огладить пальцами позвонки и выйти из податливого тела. Выдержки хватало, терпения — нет. Все же позволяет себе несколько мгновений потратить, чтобы полюбоваться искусанной спиной — теперь правильно, — и прикрывает глаза хмыкая, кладет руку все-таки бережно на прокушенное плечо, собирая на подушечки пальцев немного крови, и тянет, намекая перевернуться. После убирает руку, проводя языком по алым разводам на кончике указательного пальца. Солоновато-терпкая. Прекрасно.
Мори выдыхает с лёгкой долей облегчения, чувствуя, что больше ничто не тягает за волосы — все-таки грубое обращение к своей причёске весьма не любит. Свободно спадающие на покрытые кровоподтеками плечи, слипшиеся и спутавшиеся, пряди ощущаются приятнее и привычнее. Рана от зубов саднит даже от бережного прикосновения, но привыкать ли? Мелочи, все мелко на фоне всех пережитых травм и заштопанных рваных и колотых — выбранная сторона баррикад, досадные издержки, ставшие обыденностью. Намёк тем не менее считывает верно, переворачиваясь и ложась на изрядно «исписанную» спину. Контролирует лицо, чтобы ни единый мускул не дрогнул, и с куда более верной, с собственной точки зрения, и обыденной улыбкой наблюдает пробу своей крови на вкус. Переводит немного дыхание, пользуясь моментом промедления, ритм вдохов и выдохов, впрочем, все равно не привести в норму — грудная клетка ходит ходуном, — и приобнимает Фукудзаву ногами, дескать, начали, детектив, — так доводите до логического завершения.
Чужой намек Юкичи понимает моментально, подхватывая под чужие бедра, приподнимая над кроватью для более удобного проникновения, возвращает достаточно быстрый темп, щуря взгляд и облизывая пересохшие губы. Огай раздражал, его поведение раздражало, весь его вид выводил из себя.
И где-то одиноко билась мысль, что за напускным раздражением было что-то еще, похороненное, кажется, очень давно.
Волк склоняется снова чужой шее, но в этот раз лишь проводит губами по коже, ведя выше — к скуле, после запечатляя поцелуй на виске и проделывая затем с другой стороны то же самое. Не все же ему по-звериному бесноваться, хотя контрастно-грубые движения бедер красноречиво ведали о том, что зверь внутри все еще голодный и желает своего.
Мори жмурится, вновь и вновь размыкая губы в стонах от хлестких, быстрых, но желанных движений, тем более когда угол Фукудзавой запомнен, учтён и применяем. Сильнее сжимает бёдрами чужие бока, не контролируя приложенные усилия, и цепляется за постельное до побледнения кончиков пальцев. Из некого транса выводят губы.
Сухие губы, что ведут по искусанной коже шеи, оставляя мягкий след, вынуждают все внимание сконцентрировать на них, снова начать думать, анализировать, осознавать. И симметричные поцелуи, оставленные на висках, осознанию не поддаются. Кажется, он даже не держит лицо, упуская отразившуюся во взгляде ноту удивления, и снова наступает вакуум из схлопнувшегося до этого момента и продолжающего резко двигаться в нем Фукудзавы и гула в ушах.
Юкичи замечает удивление и даже немного смягчается в лице — такое точно не часто увидишь. Продолжая резко двигаться, одной рукой придерживает бедро — Огай справляется и сам, крепко ухватившись ногами, но надо все-таки контролировать его, а другой рукой касается запястья руки, сжимающей простынь, заставляя пальцы разжаться, и заводит ее чуть выше черной макушки — босс Мафии с усилием пальцы разжимает, не до конца понимая цель данного действия. Но раз Фукудзаве так угодно. Впрочем, ловит за запястье ответно, не позволяя убрать руку, и пальцы сцепляет, вместо белья впиваясь ими в его ладонь. Чувствуя, что вечно это продолжаться не может, и вот уже близок тот момент, когда по телу пройдется особо сильная волна удовольствия, разрешает себе несколько хриплых стонов прямо в чужие губы, утягивая босса Мафии в глубокий поцелуй, постепенно сбавляя темп, но увеличивая силу толчков, буквально вдавливая Мори в кровать. Поцелуй лишает остатков духа, Огай плотно смыкает веки, на миг всецело отпуская себя, и остервенело целует Юкичи в ответ вплоть до момента, как первый содрогается под детективом от подступившего оргазма.
Мори сдается, и его лицо в этот момент явно останется в памяти Фукудзавы до конца жизни. Прекрасно. Юкичи целует его мягко в подбородок, делая несколько рваных толчков, будто стараясь войти еще глубже, чем возможно, — уже достаточно, чтобы с утробным рычанием, оставив на плече очередной кровоточащий след, сжав до побеления костяшек руку брюнета, кончить в него, прижав к себе за бедро и впившись короткими ногтями в кожу. Ослепительно. Ярко. Приятная нега разливается по телу, принося с собой звенящую пустоту в голове и благостную усталость. Медленно выпуская Мори из своей хватки, Фукудзава покидает его тело, все еще склоняясь над ним и заглядывая в винные глаза лишь на мгновение — тут же прикрывает глаза, совсем уж невинно касаясь губ хитрющего лиса своими.
Момент не длится, момент краток, прежде чем Огай снова возвращает себе свое «я», обычно — почти всегда — видимое другим и вполне осознанно смотрит в глаза напротив с мгновение. Много ли успел увидеть Юкичи? Не суть важно, далеко не факт, что он об увиденном задумается и придаст каким-то деталям, если таковые были, значение. На лёгкий поцелуй Огай отвечает с долей едва заметной усталости, столь же невесомо касаясь припухших губ, и думает, что вот это — чужое семя в своей заднице — ему точно надолго запомнит и будет припоминать при каждом неудобном случае. Впрочем, язык ещё не ворочается, чтобы деликатно исходить желчью. Думается, что потом следует оценить перед зеркалом все «потери», после душа, возможно обработать особенно глубокие укусы, дабы не попала в ранки инфекция.
Юкичи же отстраняется нехотя от чужих губ — дыхание еще нужно привести в норму обоим. Поэтому позволяет усталости вести его и устроиться на кровати сбоку от Мори. Вот теперь стеснение брало верх над всем остальным: нужно было найти свою одежду, которая, помнится, находится за пределами спальни. Скверно. Подниматься совершенно не хочется. Поэтому, вздохнув тяжело, с пару секунд поспорив с самим собой, Фукудзава утыкается расслабленно носом в висок, оставляя на щеке, мочке уха и скуле будто бы извиняющиеся поцелуи за ранее оставленные укусы и засосы по всему телу.
Мори отметает идею нормализовать ритм дыхания здесь и сейчас и просто дышит полной грудью, как дышится, с каждой утекающей секундой в полной мере чувствуя волны усталости. Хотя тут уже не волны — цунами: он не столь юн, как когда-то был, для подобных марафонов, но вспомнить каково оно — не так уж плохо. Огай зябко повёл отмеченными плечами, размышляя: пойти в душ, сходить за одеждой, просто накинуть одеяло? Все варианты отложены до лучших времен — шевелить и пальцем не хочется, и тепло тела Фукудзавы сбоку очень даже кстати. Бывший врач закрывает глаза, ловя кожей мягкие поцелуи — волк каится и зализывает раны? прям ручной пёс, — и сохраняет молчание, отдыхая с чувством достигнутого: свое он получил.
Молчание Огая несказанно радует: его насмешливый голос испортил бы сейчас все. И судя по всему, тоже шевелиться не собирается. Фукудзава отстраняется, с привычным обманчиво-холодным прищуром оглядывает чужое тело — рука рефлекторно укладывается поперек чужой груди, лениво притягивая бывшего врача ближе. Взгляд цепляется за прокушенное плечо — выглядит неплохо, но все-таки кажется, что он переборщил, одно дело — кровь врага, стекающая из оставленной катаной раны, другое — оставленный собственными зубами след, вроде как и не на враге на данный момент. Завораживает, но чувство вины колет в макушку. Тц. Серебряный волк размашисто проводит по ране языком — рефлекс, правда не помнится когда он выработался, а после оставляет невесомый поцелуй на раскрасневшейся коже.
Сквозь ленную негу ощущается внешнее, не столь предвиденное, и Мори нехотя размыкает веки снова, морща нос слегка от размашистой влажной линии по следу от зубов: только-только рана покрылась ненадежной коркой. На этот раз действия Фукудзавы оставить без комментариев невозможно, и вернулась к говорящему способность ворочать языком.
— Вот так в царапины и попадают инфекции, Фукудзава-доно, неужто не запомнили за все годы? — в голосе привычные смешливые нотки, Огай сам весь, от кончиков пальцев ног до кончиков пальцев рук, привычный, хотя прошло всего несколько минут с момента единения и разделенного на двоих удовольствия. Глава портовой Мафии чуть приподнимается, игнорируя руку поперёк груди как нечто само собой разумеющееся — до поры, до времени, — и ладонь на седой затылок кладёт, притягивая детектива к себе ближе обратно, будто снова желает запечатлеть поцелуй на губах, но вместо этого как-то по-детски непринуждённо целует того в кончик носа, расплываясь следом в улыбке. Удачная мелкая шалость.
Ожидаемого поцелуя Фукудзава не получает — Огай всегда такой. А невинное касание губами кончика носа заставляет вновь уши вспыхнуть алым от прилива крови к ним.
Что ж. Самое время ответить на насмешку.
— Вы в состоянии это исправить, Мори-сенсей, — хмыкает еще едва хрипло и, касаясь невесомо локтя, тянет Огая к себе: хотелось теперь стоящего поцелуя, а не детских проделок. Скользит пальцами по руке, шее, поглаживая волосы на загривке и опуская голову Мори ниже, и ловит губы бывшего врача своими, увлекая в медленный и расслабленный, даже ленивый, поцелуй. Огай жмурится, улыбается шире, позволяя и себе, и Юкичи ещё несколько моментов спокойствия, когда нет нужды ни в спешке, ни в выборе стороны баррикад — к баррикадам и шаткому непостоянству от врагов до товарищей и обратно к противникам все равно вернуться предстоит. Без иного выбора. Во всяком случае Мори этого выбора не видит и не ищет лазейки. В эту минуту важнее тёплые губы и медленный темп.
По плечам расходятся приятные мурашки от деликатных прикосновений к волосам, не будь губы заняты — Огай бы отметил, что, мол, так, Фукудзава-доно, гораздо лучше, чем наматывать чужие пряди на кулак, в каком порно вы это подсмотрели? — но, к обоюдному благу, говорить не очень удобно.
Бывший подпольный врач вывернулся из-под руки, не отстраняясь и не прерывая поцелуя, и сменил положение до более удобного с его точки зрения: Юкичи так удачно спокойно лежит, что грех не оседлать его бёдра. Так и целовать интереснее. Фукудзава мягко поглаживает Огая по искусанной спине, стараясь не давить на отметины зубов, бережно оглаживая бока, скользнув ладонями к бедрам, и прижимает бывшего подпольного врача к себе. Поцелуй растягивает лениво, даже не пытаясь напирать на Огая — делайте что хотите, Мори-сенсей.
И Мори пользуется полученным дозволением к любым действиям его воли: поцелуй разрывает плавно, оставляя несколько секунд на осознание, что сейчас момент прервется, и грациозно выпрямляется, возвышась над распластанным — прирученным на этот вечер — волком. Ладонь опускает аккурат посередине смуглой груди, задерживая касание на одну лишнюю секунду, и ведёт изучающе пальцами по коже, считая ниточки шрамов под подушечками. Среди старых боевых меток прослеживаются новые следы, как он мог их пропустить? Впрочем, ответ лежит на поверхности и не нуждается в осознании и мысленном озвучивании.
— Не знаю как вам, Фукудзава-доно, а мне требуется душ, — произносит Мори выразительно, подчеркивая интонационно последние два слова, и чуть двигает бёдрами как бы в подтверждение своего утверждения. Которое вполне можно растолковать как приглашение, если детектив того пожелает.
— Предлагаете Вас туда отнести, Мори-сенсей? — Юкичи вскидывает брови, чуть щурясь, продолжая ладонями вести по худым бокам, замечая только сейчас алые отметины от рук — позднее явно станут более лилового цвета, но и сейчас выглядят цепляюще.
— А Вы можете это устроить, Фукудзава-доно? — Огай приподнимает смешливо бровь ответно, не ожидав получить столь любопытное предложение по транспортировке, и покидает чужие бёдра, аккуратно следом поднимаясь с постели. — Пожалуй, воздержусь от вашей помощи в этот раз, — через плечо кратко оборачивается, щуря глаза до мелких морщин у уголков век, окидывает ещё раз взглядом картину: смятая постель, Юкичи растрепанный на ней и выражающий всем видом сытую усталость, и неспешно удаляется из спальни, оставляя детектива наедине со своими мыслями.
Подумать Фукудзаве определенно есть над чем.
Мысли текут вяло, но с неизменной закономерностью: осознание не заставляет себя долго ждать и вызывает смешанные чувства. Подумать только: с Огаем. Ни с какой-то статной женщиной, ни представительницей одной из древнейших профессий — он сделал выбор разделить постель с боссом портовой Мафии, сам выбрал, не под дулом пистолета или приставленным к горлу скальпелем. От приятного опьянения не осталось и следа.
С другой стороны, так ли это плачевно, каким кажется при первом осмыслении? У Мори были все шансы воспользоваться ситуацией в ином ключе, застать врасплох, уязвить — Огай же предпочел отдаться. С какой целью, чтобы использовать полученные опыт и информацию против Фукудзавы в дальнешем? Так и врач не останется не задетым перекрестным огнем. В самом потаенном уголке души и сознания поселилось неоформленное сомнение — Юкичи предпочел не обращать на него достаточного внимания.
Тем более в спальню вернулся Огай, переодетый в домашнее. То ли Фукудзава слишком погрузился в свои размышления и не заметил ход времени, то ли Мори не обделен навыком приведения себя в порядок и сокрытия следов чего бы то ни было — даже интимной связи — за самый краткий срок. Впрочем, рдеющие и багровеющие следы на шее все так же видны в вороте пижамной рубашки, не спрятанные ни под какую ткань. Юкичи мысленно хмыкнул довольно: все-таки смотрится отменно.
— Так и планируете возлежать неглиже, Фукудзава-доно? — усмехнувшись, Огай обошел кровать и присел с другого свободного краю, спиной к детективу и поправляя пуговицы на рукавах пижамы. — Вам банные процедуры тоже не помешают, но дело ваше. Сейчас же прошу меня простить.
Очередной бесячий смешок, Юкичи готов поклясться, что снова Мори тянет губы в своей улыбке даже без визуальных подтверждений; Огай дергает за угол одеяла, намекая своему гостю немного двинуть задницей, и без дальнейших разговоров готовится ко сну, всем видом показывая, что больше диалогов не запланировано на нынешний вечер. Отчасти Фукудзава этому рад: на разбор полетов и выяснение новых тонкостей их отношений у него ни сил, ни желания, а с другой стороны — повисшая неопределенность теперь надолго будет его преследовать по пятам. Но да и черт бы с ней, проблемы стоит решать по мере их поступления.
Утром Мори просыпается в бытовом одиночестве. Фукудзава не оставил ничего, ни малейшего следа своего присутствия накануне — лишь пара пустых бутылок из-под саке и ноющие мышцы напоминают о событиях вечера и ночи. Как и россыпь меток на коже по всему телу. Огай тем не менее не особо рассчитывал на иной вариант развития событий, поэтому на душе — какое пространное и мечтательное понятие, душа, — ничего не скребет.
Так или иначе, все сложилось наилучшим образом.
На грядущие пару дней стоит отменить личные аудиенции, и будет неплохо, если Элис еще побудет предоставлена самой себе. Срочных вопросов, требующих рассмотрения босса Мафии, на повестке дня нет, Мори позволяет себе поваляться под одеялом чуть дольше обычного, не строя четкого плана на светлое время суток. Пусть в этот раз все идет своим чередом.
Ближе к позднему вечеру раздался дверной звонок...