Бездна

Франция, замок Блуа, 1412 год.

— Брат, прошу! Умоляю, я не хочу в Англию! Пожалуйста, Шарль! Сжалься! — Ты хочешь, чтобы в Англию поехал Жан? Ему всего тринадцать лет, — тяжело вздохнув, молодой человек лет семнадцати — восемнадцати с вьющимися золотисто — каштановыми волосами, и ярко — голубыми большими красивыми глазами, обнял своего младшего брата. Он вовсе не желал с ним расставаться, не желал отправлять его в ненавистную Англию в качестве заложника, но иного выхода просто не было. Противостоять могущественному врагу, по вине которого был подлым образом убит его отец, брат французского короля — Людовик Орлеанский, в лице бургундского герцога Жана Бесстрашного с одной стороны, и англичанам в лице безжалостного и жестокого сына английского короля Генриха IV — Томаса Ланкастера, герцога Кларенса с другой стороны у юного Карла Орлеанского не было ни возможности, ни опыта. Да и денег тоже, откровенно говоря, не было. Томас Ланкастер не ведал милосердия, во Франции он вел себя, как в побежденной стране, сметая на своем пути абсолютно все, поощряя среди своих людей жестокость и мародерство. Дядя Карла — французский король Карл VI уже давно страдал приступами безумия, которые с каждым годом лишь усиливались, а периоды просветления, наоборот становились все более короткими и редкими. Но, придя в себя в очередной раз, дядя решил помирить Карла с герцогом Бургундским, надеясь, что таким образом два могущественных дома сплотятся, и угроза захвата Франции англичанами уже не будет столь явственной. Увы, Томас Ланкастер не желал покидать пределов Франции, продолжая сеять ужас, смерть и насилие. Отправиться в Англию он готов был только при одном условии, если ему заплатят огромные отступные — сто тысяч золотых экю. У Карла не было таких денег, не было их и в королевской казне. Потому, в качестве гарантии, что деньги будут выплачены, Томас потребовал у Карла заложника, одного из его братьев. Естественно, речь шла только о законнорожденных братьях, а не о бастарде — единокровном десятилетнем братике Жане, сыне одной из любовниц покойного Людовика Орлеанского. Кроме Жана Бастарда, у Карла было еще двое братьев — шестнадцатилетний Филипп и тринадцатилетний Жан, получивший титул графа Ангулемского. Карл одинаково сильно любил всех троих братьев, в том числе и того, кто был прижит от греховной связи его отца. Как же можно было выбрать, кого из братьев отправить в неволю? К тому же, Карл чувствовал, что ежели Томас заберет одного из них, то обратного пути уже не будет. Он опасался, что англичане не отпустят его брата даже за обещанные сто тысяч экю, он совершенно не доверял им. Но иного пути не было, зверства и бесчинства людей герцога Кларенса нужно было остановить, во что бы то ни стало. Карл решил, что отправиться в Англию должен все же Филипп, как старший, ведь Жану было всего тринадцать, имел ли он право лишать его свободы в столь юном возрасте? Но, имел ли он право лишать ее Филиппа? Филипп обладал более решительным и твердым характером, нежели мечтательный, кроткий, предпочитающий чтение книг в уединении, всем остальным занятиям Жан. В этом они были похожи. Будь его воля, Карл бы тоже с удовольствием проводил время за чтением книг и сочинением стихов, вдали от интриг, заговоров, войн и бесконечных распрей. Увы, подобной возможности он не имел, так как, после смерти своего отца стал главой Орлеанского дома. Ему приходилось заниматься всеми делами герцогства и решать все проблемы. А нынче, необходимо было решить очень серьезную и страшную проблему — как отдать врагу родного человека? Карлу казалось, что будь он на месте Филиппа, тоже впал бы в отчаяние и, скорее всего даже думал бы о смерти, совершил бы страшный грех. От самой мысли о пребывании в Англии, среди врагов, ему хотелось покинуть этот жестокий мир. Как уберечь Филиппа? Почему Господь так немилосерден к ним? — Жан не поедет… Конечно не поедет… — Филипп обреченно опустил голову, — Он слишком юн. — Поеду. — Услышав голос Жана, Карл повернул голову и удивленно взглянул на него. Он не слышал, как Жан вошел в его покои, дверь была незаперта. — Жанно? — Карл нахмурился, — Что ты такое говоришь? — Пусть Филу останется, — Жан посмотрел на старших братьев в упор. До сего момента, Карл никогда прежде не видел в его глазах подобной решительности, никогда не слышал, чтобы его голос звучал настолько твердо, — Филу здесь нужнее. Он будет помогать тебе. А я помогу, так, как смогу. Я отправлюсь в Англию. — Я не принуждаю тебя, малыш, — Карл нежно провел рукой по его волосам, таким же золотисто — каштановым. Жан был очень похож на самого Карла, у него были вьющиеся волосы, большие, очень красивые глаза цвета весеннего неба, с длинными черными ресницами, ярко — алые губы, чистая белая кожа. Разве что, нос был немного великоват, но это ничуть не портило нежности и красоты юноши. Карл внимательно смотрел не него, в душе шевельнулось смутное предчувствие чего — то нехорошего, мерзкого. Он был уверен, что от англичан можно ожидать всего, чего угодно. Так, или иначе, кому — то из братьев придется отправиться на острова, и он был не в состоянии ничего изменить. Но, если Филипп пребывал в отчаянии при одной лишь мысли об этом, то Жан был готов пожертвовать своей свободой. Что ж, верно, так тому и быть. В Англию поедет Жан.

Англия, Лондон, Вестминстерский дворец.

— Я велел Томасу возвращаться. Сколько он еще будет там торчать?! — Простите за дерзость, отец, но я думаю, что он не вернется, пока не выторгует себе выгодные условия, — усмехнулся Генрих, старший сын и наследник английского короля Генриха IV. Последний год король чувствовал себя дурно, и наследник исполнял обязанности правящего монарха. Иногда, король был даже не в состоянии подняться с постели. Но, нынче, казалось, что ему стало намного лучше, король вновь обрел голос, и был в состоянии даже кричать. Конечно, он выражал недовольство тем, что Томас задерживается во Франции, ведь он нужен был рядом. Генрих был уверен, в том, что больше всех отец любил Томаса, а не его — старшего сына и наследника престола. Наверняка, именно Томаса он мечтал видеть своим преемником, желал передать трон ему, а не Генриху. — Том своего не упустит, — продолжил Генрих, — потребует либо денег, либо… — его большие карие глаза блеснули веселым огоньком, на полных губах заиграла лукавая улыбка, — заложника. — И что в этом смешного? — раздраженно спросил король, вытирая платком покрывшийся капельками пота лоб, — Томас не ты. Ты кажется, хотел ехать в Виндзор? Не можете дождаться, когда я предстану перед Господом… — Не говорите так отец, прошу Вас. Я всегда был Вашим верным подданным, — Генрих знал, что его отец имел в виду. В Виндзорском замке томился тот, кто был ему очень дорог*, но пока Генрих IV был жив, о его освобождении не могло быть и речи. — Интересно, какой он, этот герцог Орлеанский? — задумчиво произнес он, желая сменить тему. — Тебе интересно? — негромко рассмеялся король, — всех юношей не перелюбишь, горе ты мое. Мне ведь недолго осталось… Что будет с королевством, когда я умру… с таким — то правителем. — Клянусь Вам, отец, что я сделаю все, для того чтобы быть достойным короны Англии… и Франции, — улыбнулся Генрих, — и тогда все эти французские герцоги будут у моих ног, — сузив свои карие глаза, он уже не улыбался, а обдумывал планы на будущее, которое непременно должно было стать великим и славным.

Франция, Блуа, август, 1412 год.

Договор был подписан, отныне Жану предстояло отбыть в Англию вместе с Томасом Ланкастером, герцогом Кларенсом. Жан старался не смотреть в большие темные глаза молодого англичанина. Томас Кларенс был высоким, стройным мужчиной двадцати пяти лет от роду, с тонкими чертами лица, красиво очерченными губами, и большими темно — карими глазами. Жану казалось, что глядеть в эти глаза, все равно, что падать в пугающую бездну неизвестности. Взгляд герцога Кларенса пугал и смущал, его глаза горели странным огнем, и Жан не мог понять, что же он означает, почему этот англичанин так смотрит на него? Он уже жалел о своем решении отправиться в Англию вместо Филиппа. Но, как же можно было обречь на неволю такого непоседу, как Филипп, который обладал столь сильной жаждой жизни и деятельности, что пользы для Шарля от него было бы гораздо больше, нежели от Жана? Жан знал, что если Филипп отправится в Англию, то скорее всего, просто не выдержит подобного испытания, и может произойти непоправимое. А Шарлю он будет поддержкой и опорой во всех делах. К тому же, Жан был уверен, что ему не придется слишком долго пребывать в Англии. Когда деньги будут собраны, братья выкупят его из плена. — Сколько ему лет? — задумавшись, Жан не заметил, как Томас Кларенс подошел к нему вплотную, и приподняв его лицо за подбородок, усмехнулся какой — то странной, недоброй усмешкой. Что за бесцеремонность? Неужто, он должен это терпеть?! Зачем этот англичанин его трогает? — Жану минуло тринадцать, — ответил Карл, пытаясь скрыть раздражение в голосе. Его тоже возмутило это наглое и бесцеремонное поведение. Возмутило и обеспокоило. Карлу казалось, что герцог Кларенс смотрит на его брата как — то странно, но что именно таилось во взгляде темных омутов его глаз, понять он не мог, и это лишь добавляло тревоги и волнения. Если бы только Карл мог отплыть в заточение вместо Жана! Он бы, не задумываясь сделал это, но дела герцогства и королевства, его обязанности и долг сделать этого никоим образом не позволяли. Он нужен был здесь, в Орлеане, во Франции. Естественно, он постарается освободить Жана, как можно скорее. Дай Господь, вскоре они вновь будут все вместе. Золотистые блики солнца отражались в темно — голубых водах Ла — Манша. Над палубой корабля с громкими криками кружились чайки. Жан глядел на стремительно удаляющийся берег Франции, ветер слегка трепал его золотисто — каштановые кудри, блестящие на ярком полуденном солнце. Внезапно, его охватила тревога. Увидит ли он когда — нибудь свою Родину вновь? А если и увидит, то когда? Жан старался уговаривать себя, что все будет хорошо, что Шарль непременно изыщет средства на его освобождение, что Господь не оставит его своею милостью, но червь сомнений все равно точил сердце, и глядя на волны Ла — Манша, он видел лишь поглощавшую его черную бездну. — О чем думаешь, юный Жан? — услышав насмешливый голос Томаса Кларенса, Жан резко обернулся. Он желал побыть один, желал презреть все правила приличия, и просто послать Томаса куда подальше, чтобы не видеть ни его усмешку, ни странного взгляда темных глаз. Но, увы, воспитание принца крови не позволило ему этого сделать, и он лишь промолчал, давая понять, что вовсе не расположен к ведению беседы. — Не желаешь со мной разговаривать? — приподнял брови Томас, — А ведь тебе придется общаться со мной, Жан. Я думаю отвести тебя к себе, хотя бы на первое время. А потом, возможно, ты поселишься в Тауэре, разумеется со всеми удобствами, полагающимися тебе по положению. Так или иначе, готовься провести в Англии всю оставшуюся жизнь. — Что? — голубые глаза Жана расширились от ужаса, — Вы лжете! Шарль обещал выкупить меня. Я не проведу всю жизнь в вашей Англии! — Посмотрим, как он тебя выкупит, — губы Томаса тронула кривая усмешка, — наш отец болен. Ему осталось недолго. Я не думаю, что мой старший брат Генрих согласится так просто отпустить тебя, когда станет королем. Он не отец. Он намного жестче… намного. Я его брат, я это знаю, пусть многие бы со мной не согласились. — Но это же бесчестно… неужто у Вашего брата нет понятия о чести? — Жан почувствовал, как к горлу подступает ком, он едва сдерживал готовые пролиться слезы. — Его понятия о чести весьма своеобразны. Он вспоминает о ней… когда ему это выгодно, — задумчиво посмотрел в синеющую даль Томас, — к тому же, — он вновь усмехнулся, проведя рукой по щеке Жана, — ты можешь приглянуться ему. Лучше держать тебя от братца подальше. — Что значит приглянуться ему? — удивленно спросил Жан. — Узнаешь. Всему свое время.

Англия, замок Кенилворт.

— Благодарю, — Жан пригубил темно — бордовый напиток из серебряного кубка, протянутого Томасом. Ему не нравились английские вина, но на этот раз герцог Кларенс угощал его бургундским. Они ужинали в покоях герцога, и беседовать с ним Жану было даже приятно. Тревога и волнение постепенно уступили место смирению и принятию своей участи. Томас не причинял своему пленнику вреда, был приветлив, а иногда и учтив. Он более не насмехался над Жаном, и не прикасался к нему. Лишь иногда, глядя на него, глаза Томаса загорались странным огнем. — Тебе хорошо со мной, Жан? Ты ни в чем не испытываешь нужды? — неожиданно спросил он. — Мне… не плохо, — Жан был смущен подобным вопросом, — просто я очень скучаю по братьям — Шарлю, Филиппу, Жану. — Вряд ли ты скоро их увидишь, — чуть сузив глаза, произнес Томас, — неужели за два месяца ты так и не свыкся с мыслью о том, что твое будущее здесь, в Англии. — Здесь нет будущего. Мое будущее во Франции, на моей родной земле. Я увижу своих братьев, я знаю, что обязательно их увижу! — Жан почувствовал, как отчаяние вновь наполняет его душу. Томас, кажется, снова желал разбить его надежды на возвращение домой. Да, ему действительно было комфортно и уютно, он ни в чем не нуждался и содержался, согласно своему высокому происхождению. Но, все же, тоска по дому часто терзала его душу. — Ты грустишь. Я понимаю, sweetheart, но это пройдет. Должно пройти, — встав из — за стола, и подойдя к Жану, Томас обнял его, погладил каштановые кудри, поцеловал в макушку, — Я ждал два месяца… Я больше не могу ждать. Не могу и не хочу. — Чего же ты ждал? — непонимающе взглянул на него Жан. — Сейчас поймешь, — внезапно, Томас поднял его на руки и отнес на широкую кровать под балдахином, — Ты не тяжелее пушинки, мой милый пленник. — Что ты делаешь, Том? — глаза Жана расширились от удивления и казались огромными. Он вспомнил все странные взгляды, которые бросал на него Томас, руку, прикасающуюся к его щеке, исходивший от нее жар. Неужто этот англичанин решил… Сидя на кровати, Жан в ужасе застыл, он осознал, что от предчувствия чего — то ужасного и неизведанного не может даже пошевелиться, тело будто сковало оцепенение. Когда Томас начал раздевать его, он обнаружил, что совершенно не способен сопротивляться этому противному Богу действу. Сначала он снял с Жана шоссы и бре, затем расшитый узорами дублет и белую нательную рубаху. — Ты мерзавец! Зачем ты это делаешь?! Если бы Шарль узнал, то… — вновь обретя способность говорить, Жан попытался спасти свою честь, ведь теперь ему стало ясно, что именно желает сделать с ним Томас Ланкастер. — Шарль? — вопросительно изогнул бровь Томас, — Твой брат далеко отсюда, да он, ни на что и не способен. Можешь написать ему об этом. В перьях и бумаге тебя никто не ограничивает. Надеюсь, что ты во всех подробностях напишешь ему о том, что сегодня будет происходить в этой опочивальне. Я бы с радостью поглядел на выражение лица пылающего праведным гневом Орлеанского герцога, — он громко рассмеялся. — У тебя нет чести, — Жан сжал руку в кулак, — Вся ваша семья бесчестна! Вы — изверги! — он прекрасно понимал, что о своем позоре не сможет рассказать никому и никогда. Уж лучше сразу умереть, чем позволить кому — либо, когда — нибудь об этом узнать. — Делай, что говорю. Тебе лучше подчиняться мне, а не Генриху. Не будешь слушаться, отдам тебя ему. Думаю, он будет рад такому подарку, — полностью раздевшись, Томас достал из — под кровати нечто блестящее. Сквозь пелену подступивших к глазам слез, Жан не мог разглядеть что это такое. Лишь спустя мгновение, он понял что это цепи. Этот мерзавец решил заковать его?! — Не плачь, малыш. Мой нежный французский ангел, — обвив серебристую цепь вокруг его груди, Томас сразу же отбросил ее прочь, — я не стану этого делать. Пока не стану. Но, если проявишь непокорность, сделаю. И познакомлю тебя с моим железным прутом. — Господь накажет вас, Ланкастеров. Вы будете гореть в аду, — огромным усилием воли Жан подавил желание разрыдаться. Он не должен показывать врагу свою слабость. Шарль бы этого не одобрил. — Я желал тебя с того момента, как увидел во Франции, в Блуа, — притянув Жана к себе, Томас поцеловал его в щеку, — да, все мы грешны, и все мы ответим перед Господом. Но я хочу жить здесь и сейчас, не думая, о том, что будет после. Я чувствую, что Господь не отмерил мне долгих лет жизни. Нынче я возьму то, что желаю. А я желаю тебя. Опустив Жана на мягкие подушки, он запустил пальцы в его волосы, прижался губами к белой шее, оставив на ней поцелуй — укус. Затем, переместился к губам, и раздвинув их языком, вовлек Жана в долгий, тягучий поцелуй. Никогда прежде, Жан не испытывал подобных ощущений, до сего момента он знал лишь целомудренные поцелуи родителей, которых Господь призвал к себе слишком рано, и своих старших братьев. Стоило признать, что поцелуй показался ему приятным, и он невольно приоткрыл рот навстречу губам Томаса. Оторвавшись от таких сладких и желанных губ Жана, Томас опустился к его груди, чуть прикусил розовый сосок, стал целовать грудь, живот, оставляя на нежной коже розоватые следы. Опустившись ниже, дотронулся губами до вьющихся каштановых волос у основания плоти. — Какой ты нежный, sweetheart… Жаль, ты не девица, — приподнявшись, Томас взял бутыль со столика, стоявшего возле кровати, вылил часть содержимого себе на руку и смазал свою возбужденную плоть. Подняв голову с подушки, Жан ошарашенно посмотрел на него. Если поцелуи показались ему приятными, и он даже сумел получить удовольствие, хотя и против своей воли, то что ждет его теперь? — Том… пожалуйста, — тихо проговорил он, — ты ведь можешь делать это с девицами. Пожалуйста… — Нынче я желаю сделать это с тобой. Девицы никуда от меня не денутся. Вскоре я женюсь. Вдовушка очень богата, да и хороша собой. Но сейчас я хочу тебя, — подхватив под коленями стройные ноги Жана, Томас широко развел их в стороны, — не бойся, мой ангел. Накрыв Жана своим телом, он вновь приник к его губам, целовал лицо, оставил дорожку из поцелуев на шее. Через мгновение, Жана пронзила сильная боль, чужая плоть вторгалась в его тело. Чтобы заглушить жгучую боль, одной рукой он крепко сжал остриженные полукругом волосы Томаса, а другой впился ногтями в его спину. По видимому, это не принесло Томасу какого — либо неудобства, и он начал медленно двигаться в теле Жана. Но, нетерпение давало о себе знать, движения становились все более быстрыми и резкими. Он, видимо, забыл или же его попросту не волновало то, что Жан был еще совсем юным, ничего подобного никогда прежде не испытывал, и ему могло быть очень больно. Жан зажмурил глаза и закусил губу чуть ли не до крови, но через некоторое время почувствовал, что боль постепенно отступает, уступая место более приятным ощущениям, как бы ему ни было стыдно себе в этом признаться. По прошествии еще нескольких мгновений, он услышал громкий стон Томаса, после пары последних резких толчков излившего в него свое горячее семя. — Ты прекрасен, мой ангел… My sweetheart… — тяжело дыша, он прилег рядом с Жаном и прижал его к себе своей влажной от пота рукой. Жан прикрыл глаза, ему стало нестерпимо стыдно за то, что произошло. Как же, после всего этого он будет смотреть Шарлю в глаза? Но разве он виноват в случившемся? — Жан? — будто почувствовав его состояние, Томас поцеловал его в щеку, — тебе нечего стыдиться. Ведь то было моим желанием, а не твоим. Привыкай к покорности, sweetheart. А теперь спи. Ничего не ответив, Жан лишь вздохнул и решил, что попытаться заснуть, и впрямь, было бы самым разумным решением. И пусть ему казалось, что засыпая, он проваливается в бездну. Ведь из нее, рано или поздно можно будет выбраться.