Хороший Тома

— Господин Камисато, на этом всё, — прилизанный посланник комиссии Тэнрё склонился в уважении. Ни сантиметра выше или ниже этики. Превосходно.       Уставший и вспотевший под напором вопросов дотошного главы клана, мужчина чуть ли не дрожал от напряжения. Его самым большим желанием было смотаться как можно дальше от уважаемого дома клана Камисато, представителей комиссии Яширо. Казалось одно лишнее движение – и не сносить ему головы. Всю беседу его припечатывал тяжелый взор настоящего представителя власти. Именно сейчас этот человек осознал бездонный пробел в сословиях и роду. — Надеюсь вы доставите послание в целости, иначе им придется менять своего недостаточно компетентного посыльного. Полагаю, я ясно выразился. Впредь приходите ко времени, — Старший Камисато небрежно махнул изящной рукой в темной полуперчатке, — Благодарю вас, можете идти.       Холодная сталь в лазурных глазах прожигала ни в чем неповинного мужичка, словно это он самолично сорвал праздник фейерверков в прошлом году. Между прочим в тот год все обвинения прошлись именно по комиссии Яширо по, якобы, «некомпетентности представителя». В тот год намечался грандиозный праздник с широкой руки клана Нагонахара и их продукции. Все в Инадзуме слышали о чудных фейрверках, которые производила эта семья. Даже без глаза бога, охота на который была отменена не так давно, глава клана по страшинству и полномочиям оставался искусным мастером.       Совсем глухой по вине своего неуемного таланта, но безумно любящий свое дело – создавал настоящие шедевры. Каждый взрыв расцветал уникально – ярким и запоминающимся рисунком. Казалось, даже звуки взрывов после сгорания фитиля складывались в особенную мелодию. И каково же было удивление народа на несостоявшийся праздник, когда комиссия сама взяла на себя произошедший казус, а не избежавшая того кучка хулиганов из банды во главе с рогатым демоном. Они уже давненько всем докучали, но, почему-то, обошлись лишь коротким заключением. В те дни больше половины стражников не удержались от азартной игры с боями оникабуто, а сами нарушители остались живы. — В таком случае я откланяюсь.       По полу застучали деревянные гэта. Достаточно торопливо для обычного шага, но недостаточно для нарушения этики. В зале приёма наконец стало тихо. Почти. — Хааа, — по помещению прокатился облегченный вздох, — Ушёл.       Аято расслабленно откинулся чуть назад, упираясь одной рукой в пол за спиной. Ощущения перемешивались, скручивались в плотный комок и тянули к деревянному полу. Глава клана заходился в редкой судороге на особенно громком и мокром чмоке. В животе словно сжалась стальная пружна – вот-вот и отпустит. Вторая, свободная рука, торопливо схватилась за полы котацу. — Какой очаровательный вид, — Господин Камисато прищурил глаза, наслаждаясь открывающейся картиной до тяжести в мозжечке: настолько это было горячо и нагло, — Знаешь, я наверное попрошу заменить этот стол на новый - без покрывала.       Разгоряченную плоть коснулся прохладный воздух помещения. Снизу чуть ли не буквально полыхала кожа, обжигая само пространство. Юркий язычок обладателя Пиро глаза бога вытворял чудеса, поспевая за каждым сладким местечком на члене своего господина. Тома усиленно вылизывал очередную венку, припадал своеобразным поцелуем к обнажавшейся головке. Он дурел, и эта похоть явственно отражалась на смазливом личике. — Посмотри, насколько ты распутен: даже если эта ткань исчезнет, ты все равно полезешь, чтобы услужить своему господину, верно?       Тома мог лишь прерывисто мычать, впуская внутрь миллиметр за миллиметром естества хозяина. Слюна струилась по подбородку, капала на белоснежные штаны Аято. Зеленые глаза, что обычно искрятся весельем, были затоплены поволокой. На лбу выступала влажная испарина. Уроженец Мондштадта сходил с ума, краснел, но желал только услужить, сделать как можно приятнее.              — Что если бы я не умел держать лицо? М, Тома? Тебя стоит наказать.              Уши горели от совершаемого преступления против этикета и желания собственного господина. До точек перед глазами его возбуждало его положение: принадлежащий сильному, справедливому и властному хозяину; достаточно для того, чтобы любить и защищать свою семью. И Тома хотел принадлежать этой семье. Вожделел быть ею.        — Ты эгоист, Тома. Совсем не слушаешься, — ткань легла на заставленный чернильницами и бумагой стол, рука в перчатке переместилась в непослушные светлые вихры. — Давай же, Тома, я знаю, ты способен поглотить его весь, — вместе с тем рука господина уверенно надавила на затылок домоправителя, искушенного сексом и безнаказанностью.       Член двигался постепенно, заполняя рот горячей тяжестью. Тома усиленно сжимал губы и втягивал щеки – это он прекрасно умел. Умел доставить удовольствие, забывая о собственном. Умел быть идеальной подстилкой.        Дыхание через нос все время сбивалось, щекотило нежную кожу влажного члена Аято. Чем глубже он входил, тем сильнее трепыхались собственные ресницы. Горячий язык Томы раззадоривал и манил вставить как можно глубже, до вдавленного в пах лица слуги. Чтобы до звездочек в глазах и вздрагивающего в спазмах горла.       Чтобы нерадивый и наглый, притягательно пахнущий сексом Тома задыхался до мокрых струек из носа. Чтобы тек, но не мог прикоснуться к самому себе. Чтобы не осознавал себя и мог думать только о своем проступке.       Тома сдавленно замычал, когда головка члена уперлась в глотку. Длинные пальцы сжались на обтянутых брюками бедрах, заскребли по струящейся ткани. Подавляя рвотный рефлекс, он усиленно сглатывал предэякулят и навернувшиеся слезы. — Да, вот так. Хороший Тома, — насмешливая улыбка господина, ласковый взор полуприкрытых глаз и зарумянившиеся щеки на утонченном лице аристократа сводили мальчишку с ума.       Приоткрытые алые губки блаженно шептали указания – втянуть посильнее щеки, сосать усерднее или сжимать услужливое горло. Рука надавила сильнее, зарываясь в пушистые волосы. С тихим причмокиванием Тома смог насадиться до конца, вздрагивая от спазмов и тянущей боли. Стенки глотки сокращались и расслаблялись в попытке вытолкнуть инородный для тела объект. Тома терпел. Был готов терпеть до смерти, до сладкого удушья, пока глава Камисато не кончит глубоко внутрь.       Он в руках своего господина. Послышался звук раскрываемых дверей. Кто-то зашел в поместье Камисато. — Черт, — Аято разочарованно шикнул, приказав Томе быть тихим.       Раздраженный глава наскоро смахнул ткань обратно на торчащую макушку Томы. Камисато слишком расслабился. Вернуть самообладание теперь почти невозможно. На лице гулял алый цвет. Ему удавалось только прикрыть порозовевшие уши длинными прядями да поправить ворох расхристанного пиджака и рубашки.       Стук от гэта впечатывался в мягкие стены и пытающегося успокоиться Аято. Из-за поворота показалась физиономия знакомого посыльного. — Всей своей недостойной душой прошу прощения у многоуважаемого главы клана Камисато и комиссии Яширо, — дрожащий от страха мужчина склонился в извинениях, — К превеликому сожалению сей недостойный слуга не доглядел важной детали в имеющихся для передачи письмах.       Голос того срывался на блеяние, хоть несчастный и старался держать тембр голоса и твердость ног. — Я всё же обращусь к комиссии Тэнрё с жалобой на некомпетентность своих слуг. Что не так? — Аято говорил прерывисто, не мог сосредоточить взгляд на чужом лице: потому выбрал стратегию перебирания листов на столе и игнорирования проблемы.       Как раз не кстати Тома выпустил изо рта разгоряченный и облитый слюной член и насильно приспустил штаны главы ниже. Все свои силы Аято пустил на то, чтобы посыльный не заметил его подпрыгиваний от действий домоправителя. — Не хватает письма с указаниями о рекомендациях по поводу, — член Аято приземлился поверх лица Томы, активно начавшему лизать поджавшиеся в страхе и удовольствии яйца господина. Дыхание слуги щекотало кожу, орган вазюкал по лицу смазкой и слюной самого Томы, марал челку и рожки-повязку выступающей жидкостью. — Ах, вот, по поводу наиболее отдаленных мест для стоек с продукцией на празднике. Они волнуются, что Ирадори слишком политически важен для налаживания отношений с другими странами. — Не вам, ах-а, — Аято непроизвольно выдохнул, когда Тома всосал одно яичко, и, после, начал напористо массировать его горячим язычком, — Не вам стоит мне сообщать о их «волнениях». Это должно обговариваться в запросе.       Головку члена терла, царапала копна волос, Аято еле сдерживался чтобы не потянуться к паху. Очертания члена и головы слуги эротично проступали сквозь мягкое полотно котацу. Влажные пятна расплёскивались на ткани в грязном рисунке. Это уже больше походило на обслуживание публичного дома. От подобных мыслей яйца в очередной раз сжались. Тома как раз приступил ко второму, не обделяя и того вниманием своего блядского рта. — Г-господин Камисато? С вами всё хорошо? — мужчина ступил чуть ближе, всматриваясь в красное лицо. — Абсолютно, — Аято поднял гневный взгляд до того опущенного взора на мужчину, от чего тот мгновенно похолодел, — Если вы закончили, то все рекомендации можете найти на той полке.       Подрагивающая рука Аято указала вправо, к огромному шкафу с запечатанными письмами. Тома же вновь принялся ублажать длину, особенно уделяя внимание головке. Рука по-хозяйски перекатывала яички, массировала тонкую кожицу, время от времени пощипывая бледные ляшечки.       У Аято начинало темнеть в глазах, он сдерживал оргазм насколько мог. — Господин Камисато, я не посмею! Прошу, выдайте мне письмо с рекомендациями, прошу… — мужчина чуть ли не плакал от испытываемого напряжения и тревожился за собственную жизнь.       Переминаясь с ноги на ногу, он ожидал действия от хозяина дома. У Камисато в это время поджималось все естество, внутренние органы словно прижало к спине – еще чуть чуть, и он позорно потеряет последние осколки гордости прямо перед посторонним лицом. И не просто перед кем-то – перед слугой трикомиссии!       Тома остерневело отсасывал - будто последний раз в его распутной жизни. То вжимаясь лицом в мягкую дорожку волос, то облизывая одну лишь головку до помутнения сознания самого Аято – усердие к такому деликатному и чувствительному месту ощущалось по-острому приятно и больно. — Вторая полка сверху, пятое по счету. Будьте, Ммхмм- , — у Аято свело ноги в предоргазменной судороге, дыхание застряло где-то в глотке; еще немного, и котацу заходит ходуном от темпа движений Томы, — И быстрее. У меня сейчас дела. — Прошу вашего прощения, — мужчина подскочил к названному шкафу, суетливо вынул письмо и, не забыв уважительно склониться перед главой, засеменил на выход.       Когда дверцы оглушительно захлопнулись, Аято мгновенно поменялся в лице: физиономия полыхала возмущением, глаза горели похотью и нетерпением. Он тут же сдернул чертову ткань с головы слуги. Одуревшие глаза без капли осознания смотрели сквозь Камисато, с носа и подбородка текла слюна и смазка. Тома дышал словно загнанный зверь, обдавая суматошным горячим ветерком напряженный член.       С громким хлюпом Аято наконец вынул потяжелевший орган, кончая на подставленное блаженное лицо.              — Во имя Архонтов, Тома!              — Господин… — слуга не мог вернуть темп дыхания, с ленцой открывал пустые глаза.              Аято вытянул за волосы голову Томы, с удовольствием рассматривая прелестный вид: смазливое личико домоправителя заляпала сперма. Она растекалась по щекам и лбу, капала с блестящих «рожек». Прекрасная, невероятно распутная и притягательная картина.       Он в руках своего господина.