Князю Багратиону

Ночь. Июнь. Примерно середина Месяца, и жизни, и реки. Не́мана сребристая хребтина Выгнулась, рыдая от тоски. Пышнолистые леса, молясь, шумели, Ветер резвый тучи нагонял, И поля ржаные шелестели, Дождь обильно землю поливал. А приказ был первый: "Отступаем, Чтоб врага в ловушку заманить, Чтоб Сахара показалась раем Для того, кто вздумал нас бранить". Потянулись будни фронтовые (Как позднее станут говорить), Проходили вёрсты роковые Те, кого нельзя уж воротить. Позади Салтановка осталась, Где Даву за дерзость заплатил, Где вода в Днепре, шумя, плескалась, И Раевский корпус сей разбил. Позади катил седые волны Днепр — отче русских городов, Берега его залиты кровью Защищавших родину сынов. Впереди — Смоленска древни стены, Пограничье Киевской Руси, Впереди — исконная Россия, То, чего сдавать мы не должны. На дворе стоит уж август месяц, В армии уныние царит, Князь наш держит руку на эфесе И почти крамолу говорит. Говорит, что, мол, Барклай-де-Толли Даром Русь французам отдаёт, Что не хочет выйти в чисто поле И теряет в армии почёт. Как бы ни было — а всё ж Смоленск оставлен И уходят русские полки. Пётр-князь был пасмурен, подавлен, Словно бы запутанный в силки. Дни летят, гоняясь друг за другом, Жаркий август подошёл к концу, Но на поле не крестьянин с плугом, Не подпасок, ищущий овцу, А, послушные владык своих приказам, Два могучих воинства стоят. По полкам разосланы наказы, И дозорные во все глаза глядят. Тих и свеж был вечер перед боем, К перелому подошла война, Раздадутся горестные вои Очень скоро. И спустилась тьма. Но ничто не вечно в этом мире, В битву барабанный бой позвал, И на поле, будто на картине, Живописец-Смерть нарисовал Конницы несметные отряды, Кирасир, уланов и гусар, И пехоты стройные громады, Вдалеке пылающий пожар. Чуть южнее нашей батареи⁶ Князь на флешах бурей бушевал, Победить желая поскорее, Многие атаки отражал. Близился к полудню день кровавый, Солнце скрылось в пепельном дыму. Люди русские уже венчались славой, Пережив военну кутерьму. С флешей вновь французы отступили, Испугавшись русского штыка; И недюжинную храбрость проявили, Окропляя кровью сталь клинка, Все: от генерала до солдата. Князь скакал впреди своих полков, Каждый воин был ему собратом, Поднимавшим меч свой на волков. В миг прекрасный славы бесконечной, С коим не сравняется ничто И который, как любовь, был вечен, Смерть с Судьбой сыграть решил в лото. И Судьба, к несчастью, проиграла... Князь с коня каурого упал, Кровь лилась из страшной рваной раны, Смерть на пуле имя написал. Две недели князь страдал жестоко, И никто не мог ему помочь. Он жалел, что су́дил однобоко, Что не смог враждебность превозмочь. День настал — и с жизнию прощаясь, Извинения Барклаю передал, Мысленно в день битвы возвращаясь, Душу всю в час смертный рассказал. Князь желал спокойного посмертья (Все желали, а не только он), Но могила у него по счёту третья, Та, которую укрыл собой чугун. Будешь ты на поле Бородинском, К князю непременно загляни, И на небе, столь незримо-близком, Может быть, орла увидишь ты. Может быть, он спустится пониже, И его ты сможешь разглядеть, И, воскликнув: "Вижу, княже, вижу!", С поля не захочешь уходить.