Эра милосердия

Восемь месяцев после окончания Армагеддона — Я хочу тебе кое-что показать, — говорит ему Кей. Она тянет его за руку, вглубь развалин, и Каину ничего не остается, кроме как пойти за ней — правда, ничего другого он сейчас и не желает. По коридору, прорытому в руинах, снуют крупные и совсем мелкие роботы: одни сканируют мусор и почву, другие разбирают завалы, а третьи сортируют все, что удается вытащить, и складывают на грузовики, которые везут все на станцию переработки. — У тебя тут целая армия. — Еще какая, — Кей смеется. — Это же мой участок. Вот все это, представляешь? Он задирает голову, вслушиваясь в вечный шум огромной стройки. Мимо них вдруг проезжает грузовой робот, и у Каина что-то щелкает в голове. — Здесь же будет улица? Мы идем по улице? — Это бульвар Сен-Жермен, — рассказывает Кей. — А вот там станция метро Одеон, и там внизу уже тоже работают роботы. Завалы разбирать придется еще долго, но мы сначала думали, что вообще ничего не осталось. Сверху же только кирпичи, расплавленное стекло, и какие-то обугленные обломки. Все деревья сгорели. Чуть поодаль от них что-то обсуждают люди: с планшетами и какими-то архаичными бумажными чертежами. Они машут Кей рукой, и та машет в ответ. А потом впереди вырастают шесть этажей. Окна в этом доме лопнули, и обтесанный песчаник покрыт слоем пепла, зато все ажурные решетки балконов и кованая парадная дверь выдержали натиск пламени и взрывы. — Разве это не чудо? Каин ничего не отвечает — просто обнимает Кей за плечи. — А еще есть нижние этажи Лувра. И колонна на площади Вандом, причем никто не понимает, как она сохранилась. И совсем не зацепило Малый Дворец, — перечисляет Кей. — Жаль, что от собора Богоматери ничего не осталось. Но мы же только начали разгребать завалы. И главное, у нас есть старые чертежи. — И самый настоящий Жорж Эжен Осман (1). Хотя вот уж кому я не завидую… — Каин качает головой, всматриваясь в развалины. Кей поворачивается к нему. Улыбается краешком рта и нарочно переходит на шепот: будто кто-то может их подслушать. — Мой начальник бригады его видел и сказал, что с ним непросто. Он очень требовательный! — Еще бы, — Каин пожимает плечами. — Кей, это правда, что ты открыла кафе? — Не совсем. Мы просто собираемся по вечерам в одном из контейнеров. Кто-то учится, кто-то все равно говорит только про работу, в общем я уже видела такое раньше. А я как раз обитаю рядом. Ты ведь зайдешь ко мне? — Конечно. Надо же посмотреть, где я теперь буду жить. — Это же не навсегда! Они снова шагают по бульвару Сен-Жермен, только в обратную сторону, сворачивают в другой коридор между руинами и оказываются на расчищенной площадке. На ближайшем контейнере и вправду висит вывеска «Адамс», и Каин не может сдержать улыбки. Внутри тесно — и все равно уютно, особенно когда Кей включает старинную кофеварку. — Ты вернешься на выходные? — Обязательно, — обещает Каин и садится на небольшой диван. — Кей, если честно, я понятия не имею, сколько продлится процесс в Риме. Кей медлит, а взгляд ее становится серьезным. — Маркус, я вот что хотела спросить. Ты же ходишь на совещания командования. — Не по своей воле. — Нет, я не об этом. Что с ними будет потом? С ангелами? Когда Римский процесс закончится. — Ничего с ними не будет, — отвечает он. — Никто не собирается их аннигилировать. Или ссылать в Ад. Потому что мы люди, а не ангелы. И потому что у нас двадцать второй век. Кей кивает и молчит, но больше не хмурится. Заваривает кофе и устраивается напротив. — А я теперь считаюсь свидетелем от защиты, — продолжает Каин. — Знаю, это звучит странно. — Зато я знаю тебя и знаю, что ты не мог иначе. — Я уж точно не собирался защищать ангелов. Но формально дьявол — это тоже ангел. — Скажи, зачем он это сделал? — спрашивает Кей. — Тогда, на том заседании? — Хотел, чтобы все видели в нем чудовище. Я с ним разговаривал потом. Он убежден, что если бы сдался архистратигу Михаилу, когда тот выступал в соборе Парижской Богоматери и требовал выдать дьявола, дело бы обошлось одной-единственной казнью на Небесах. И этого бы хватило, чтобы Господь Бог подавился такой жертвой и навсегда перестал существовать. И Иерусалим бы не был уничтожен, и человеческие души были бы спасены. Сперва Кей снова ничего не отвечает: будто собирается с мыслями. — Я через это прошел сам, — тихо произносит Каин. — Когда я точно знал, что впереди ничего нет. Что ничего не исправить, и не искупить, и весь мир меня ненавидит. Но потом я встретил тебя, и все изменилось. — Еще как изменилось, — улыбается Кей. Они допивают кофе и выходят наружу. Сквозь шум вдруг доносятся знакомые аккорды: кто-то из проектировщиков решил, что пора отдохнуть и пообедать, и включил музыку. — Oh yeah, I'll tell you somethin' I think you'll understand When I say that somethin' I want to hold your hand… Он вглядывается в небо. Провожает взглядом большой пассажирский шаттл, парящий высоко в прозрачной синеве — аэропорт де Голля восстановили совсем недавно и сразу наладили связь с новой орбитальной базой. Оттуда каждый день идут рейсы в ближайшие солнечные системы. Каин берет Кей за руку и думает: впереди много работы. (1) Жорж Эжен Осман - барон Осман (baron Haussmann), известный градостроитель в 19 веке, во многом определивший современный облик Парижа.