Поезд сообщением «Санкт-Петербург – Москва»

      На Невском проспекте, где расположился один из самых загруженных железнодорожных вокзалов Санкт-Петербурга — «Московский»; в жаркий день лета, вытирая пот и гоняя ветер фуражкой, двое офицеров возвращались с командировки на уже поданном для посадки поезде в Тверь. Оба они были, как и полагалось, высокого роста и крупного телосложения.       Походка соответствующая: широкая и размеренная, при ходьбе не стесняющая движений, шаг – уверенный и твёрдый. Очертания лиц сильно различались, но стоит присмотреться и можно заметить, что схожесть всё же присутствовала. Скорее, похожими были не очертания, а выражение, застывшее на их лицах: они строго оценивали мимо проходящих, ничего не говоря, то и дело косясь исподлобья. Мужчины остановились у входа в свой вагон, приветствуя начальника поезда.       — Щас бы в душ… — пробубнил один из них. — Да пивка.       Он стоял, широко раздвинув ноги и упёршись взглядом в пол, и курил, иногда сплёвывая неприятный привкус сигарет. Посторонние, шарахаясь из-за его высоты и ширины плеч, обходили стороной, беря во внимание и строгое выражение лица. Сам же он не двигался, не уступая прохожим. Потом поднял голову, прокашлялся, кинул окурок в урну и покосился одним глазом на товарища.       — А-и-и, не говори, — с адыгейским акцентом ответил второй, пузатый командир, блеща лысиной на солнце.       — К 12 успеем? — первый посмотрел на проводницу, поморщился.       Побаиваясь их грозного вида, девушка сначала кивнула, а после, собравшись с мыслями, сказала:       — Успеем, — и продолжила проверять паспорта при посадке. — Если буянить будут, вас же можно позвать?       Мужчины переглянулись.       — А-и-и, — протянул адыгеец, — Дима’, заходи уже, — позвал за собой первого, игнорируя девушку.       — Зови, коли не боишься, — всё-таки ответил Дима, продолжая коситься.       До отбытия поезда он стоял на перроне, наблюдая за пассажирами, внимательно их рассматривая. Мужчина снова закурил. Каждого, по возможности, он начинал сканировать с ног до головы, а потом наоборот. Необходимости в этом не было, только вот сам он уже этого не замечал за собой. Его глаза скользили по всем, разглядывая толпу и остановились на одном из мужчин.       «Досмотреть, что ли?» — подумал он прежде, чем понял это.       А после отвёл свой взгляд в другую сторону, выбрасывая из головы того мужчину, очевидно, вспомнив, что сейчас это не его дело. Для отведения души, Дима начал рассматривать красивые силуэты вскользь проходящих девушек, но ни блеска, ни влечения и даже интереса его глаза не выражали. Мужчина просто смотрел, о чем-то думал, и медленно курил.       «Надо было досмотреть» — не выходило из его головы, пусть даже он был не на работе.       Но он лишь повторил:       — Щас бы пива…       Спереди от него раздалось громкое щебетание девушек. Словно птицы, они ласково ворковали между собой, беспристрастно что-то обсуждая. Мужчина посмотрел, и уже хотел было отвести взгляд, как перед ним появилась девушка с багажом. Она, похожая на розеллу, скромно кивала головой, обнимая подруг, и слёзно прощалась с ними. Её светлые волосы, едва не дотягивающие до поясницы, на солнце отливали белым золотом, неприлично красиво развиваясь на ветру. Девушка двигалась не стесняя свои движения, ее тонкая кисть парила с изящной грацией.       Платье девушки подчеркивало талию, облегало бёдра, и к её лицу — которое детальней офицер смог рассмотреть чуть позже — оно шло просто невероятно, заставляя его непроизвольно застыть на ней взглядом.       Он не отошёл в сторону, пропуская ее, а столбом стоял, не шевелясь, поддавшись искушению понаблюдать за ней подольше. Девушка, пропорхав мимо него, прошла на посадку.       Из вагона вышел второй офицер.       — Дима’, — протянул его имя и в недоумении развёл руками. — Ну что там?       — Да щас, — тихо фыркнул и бросил окурок в сторону урны, — иду… — он провожал розеллу глазами.       Заранее подготовив билет с документами, девушка протянула их в руки проводника, неловко опустив взгляд в пол. Женщина напротив, не замечая за собой, в удивлении — как показалось Диме, — округлила глаза, тем самым ещё больше смущая первую. Но, вернув документы владельцу, пропустила её в вагон.       — Что там? — Дима подошёл к проводнице, когда спина девушки показалась за дверью.       Она перевела на него ошеломлённые глаза и тихо сказала:       — Андрей…       — Чего? — непонимающе переспросил он.       — Девушку эту Андреем зовут, и вовсе не девушка это, — пояснила она.       — Да ну нахуй? — скривился он, от шока даже немного закашлявшись, — Шутишь!       — Да я серьезно тебе говорю, — засмеялась та, оглядываясь за спину. — Сама не поверила, а оно так.       Он поднял брови, морща лоб, протёр глаза и сплюнул.       — Да ну его нахуй, — сказал про себя.       — А-и-и, Дима’!       — Да иду я, не ори! — психанул мужчина и зашёл следом за девушкой в соседнее купе.

***

      Он родился, вырос и всю свою жизнь жил в Петровском, что находится в Тверской области. Частный дом, мать, отец, дворовый пёс и три наглых, но ласковых кошки. В девятнадцать, вернувшись с армии, Дима решил испытать судьбу, устроившись в полицию.       Не сказать, что был он порядочным и законопослушным до этого, да и после таким не стал, но, как научили в родном селе, понимал, что хорошо, а что плохо. Нельзя было ни стучать, ни подставлять и не вкидывать – сам он не раз проводил профилактические мероприятия по выявлению и наказанию граждан, замеченных в непорядочных деяниях.       В общем, под запретом было всё, что, как он выражался, было не по пацанским понятиям. Так и жил – законы законами, а понятия всегда при нём. На службу не жаловался, и даже когда взводом отправили в леса военные объекты охранять – тоже молча терпел, слушал и выполнял. В лесах ливень стеной стоял, когда он в одной полёвке, накрытый плёнкой, в старых берцах одного сорок четвёртого размера, второго сорок седьмого, голодный и жаждущий курева, лежал, целясь с автомата. Куда целился –  бог его знает, но целиться нужно, ведь старших не волнует, что порох в патронах промок насквозь, а сам Дима от холода и пальцев не чувствовал. Служба есть служба, сам захотел. А после, придя домой, он откроет бутылку коньяку, выпьет стопку другую, да и ляжет спать в маленькую, неудобную кровать.       Только кошка придёт, помурчит над ухом, тот грубо погладит её — он старался гладить аккуратней, — и убежит через пару минут, оставляя одного в пустой кровати. В двадцать его и не сильно-то это смущало. В двадцать три он добровольно принудительно перевёлся в Тверь. Коли не под сокращение, так в другой город. Там снял маленькую дешёвую квартирку, оплачиваемую государством, где вода чаще шла холодной, хорошо ещё если не ржавой, кровать была ещё теснее, чем дома, чайник на ржавой плите тоже был ржавым, холодильник вечно пустой – была разве что закуска к коньяку, всегда стоявшему на столе, пачка сигарет и одна рюмка, шумные соседи и каждую ночь плачущий за стеной ребёнок.       От плача среди ночи он открывал глаза, долго крутился и, встав с кровати, выпив ещё пару стопок и выкурив сигарету, ложился назад, засыпая под утро, а через час на работу. К семи уже на построении, а дальше как по накатанной, дурдом в прямом смысле. И словно все неадекваты норовят поговорить именно с ним, и послать не может, и отлепить от себя тоже. И так каждый божий день.       На двадцать пятом году жизни он похоронил отца. Теперь, каждые выходные Дима ездил к матери. Уже хотел было уволиться, но та отговорила, успокоив что все в порядке, что сама она не старая, по хозяйству и одна может справиться, и кур прокормить, и кролей, может, ещё и уток заведёт. Но ему это не понравилось, и все её уговоры не беспокоиться о ней он пропускал мимо ушей.       — Тебе личную жизнь строить надо, а я уж разберусь. — Говорила женщина, на что Дима злился ещё больше, понимая, что с каждым годом всё сильнее привыкает к одиночеству, и даже где-то в глубине себя зная, что жить не жить, а жениться он и не собирается. И дело вовсе не в женщинах было, он знал, что в нём вся загвоздка. Нравится он тем, кто не нравится ему, то ли внешне, то ли как человек.       На своём веку на работе столько барышень повидал, столько притонов, борделей накрыл, что, видя это, совсем не горел желанием жениться. Он не был предвзятого мнения, что такие все женщины, просто переступить через себя он почему-то не мог. И партнёрши на одну ночь были, и долгие отношения тоже — для него долгие – это на пару месяцев, а чувств ни к кому не было, словно не было искренности, душевной красоты, так сказать.       И вот, на утреннем автобусе он возвращается в своё Петровское с суточной смены, весь помятый и сонный, кимаря одним глазом, а вторым следя за вещами, чтобы не стащили; приедет, вместо того, чтобы прижаться к тёплой груди возлюбленной под тёплым одеялом, он пойдёт таскать сено кролям, зерно курам, доски на забор – сам захотел новый сделать. Потом сядет, убьёт бутылку бодяжного спирта, закусит маминым борщом, салом и куском хлеба, и медленной походкой, уставший, доползёт до кровати. С годами становясь молчаливей, угрюмей и равнодушней, стабильно не менялся он только в одном – спать ложился по-прежнему в одиночестве.       Время пролетело, он и не заметил, от восемнадцати до тридцати двух все одним днём.       Под утро, вернувшись с адыгейцем в Тверь, Дима решит не сдавать командировочные в этот день – он поедет завтра, а сегодня вернётся в свою хрущёвку, заваленную мусором и пылью, чтобы проспаться от ночного похмелья, а на следующий день поедет в своё село. Но все его планы перечеркнул один звонок.       — Да, блять, — недовольно пробубнил он просыпаясь с вмятиной на лице от подушки.       — Дмитрий, добрый день, это вас беспокоит Виталий Владимирович, будьте так любезны сегодня сдать командировочные листы, — с лёгкой иронией послышался голос их кадровика на другом конце провода.       — Чего? — переспросил тот, пусть уже даже и понял, о чем идёт речь, Владимирович молчал. — Уф… — протянул он. — Хорошо.       И отключился уже с пониманием того, что раз надо — так надо.       — Ё-бэ-нэ… — раздраженно выдохнул он и через час стоял на входе в управление.       Решив перед кадрами всё же заглянуть по своим делам, он поднялся на второй этаж здания и свернул в крайнюю правую дверь к своему бывшему напарнику.       — Дарова, — Дима улыбнулся девушке, сидящей за столом, пропуская мимо глаз третьих лиц. — Тося, как делишки?       При его виде она широко улыбнулась и, опираясь двумя руками о стол, с трудом встала из-за него.       — Приветики, наконец зашёл ко мне, — с большим животом, перебирая с ноги на ногу, она подошла ближе. — И про конфеты не забыл! — забрала коробку сладостей.       Он умилился, потрепав её по голове, погладил живот и с грохотом плюхнулся на стул.       Дима с ней знаком с тех пор, как его перевели в город. Сначала просто вместе служили, потом стали напарниками, а после жизнь сложилась так, что разошлись по разным отделениям. Мужа её он тоже знал, хороший мужик, и жил по понятиям. А Тоня дамой порядочной была, работала хорошо, да и покрывала когда нужно. На третий год знакомства стала дня него званой сестрой. Хорошая девчуля была, с посторонними часто практиковала недовольно зыркающий взгляд, а со своими в карман за словом и не лезла.       — Ну, выкладывай, ты явно не просто в гости зашёл, — и она села.       — С чего это ты так? Конечно к тебе, — он не прекращал улыбаться.       — Признавайся.       — Да блять… — пробубнил он, — Владимирович это, из могилы достанет, командировочные закрыть.       — А-а-а… Ну так Владимирович это святое, ты что, аж целый Владимирович, сидит там, небось, и думает день и ночь, кого бы ещё доконать своими приколами.       Дима опять посмеялся.       — Ты как? Сильно пинается?       — Сильно, — устало ответила девушка.       — А ты скажи ему, буянить будет – хулиганку оформим, — он серьёзно покосился одной бровью.       — Извините, — раздался тихонький, тоненький голос из угла.       Дима и вовсе забыл, что в кабинете был кто-то посторонний, кто-то, на кого он изначально внимания не обратил.       — А что тут дальше писать? — спросил всё тот же голосок, видимо у сотрудницы.       — Ах да, вот здесь ставьте подпись и расшифровку, — Тоня подошла к молодой девушке в голубом платье.       Под глазами девушки виднелись долгие следы от туши и припухлости от слёз. Она удивлённо вылупила глаза, наблюдая за общением офицеров. А Дима удивлённо отвесил нижнюю челюсть, уставившись на Андрея в платье.       — Вы знаете, а я вас помню, — обратилось к нему зарёванное чудо.       — Ага…и я тебя… — уныло протянул тот. Он нагло продолжал сканировать глазами. — Гхм, на минутку, — метнул глазами на дверь обращаясь к беременной девушке.       — Это, блять, мужик! — громким шёпотом сказал ей, выйдя в коридор.       — Тише ты, — фыркнула она, — Услышит же!       — И пусть слышит, ибо нехуй! Кто его вообще пустил сюда?       — Дима, замолчи я тебе сказала! Он заявитель.       — Ну ты это видела?       — У него украли телефон, мне что, по-твоему, выгнать его нужно? — она хлопала короткими ресницами иногда показывая на дверь.       Мужчина замолчал, набираясь подходящих слов, но не найдя таковых, не сдержавшись, выкрикнул:       — Да, выгнать!       Тоня, сжав кулак, захотела по привычке стукнуть напарника, но, удержавшись, со злобным блеском в глазах только посмотрела на него в упор.       — Ты просто отвратителен, — и перед его носом захлопнула дверь.       — Да и похуй!       На взводе он полетел к кадровику.