Хроники аска

Дом. Почему-то именно так Фенрис с некоторых пор начал воспринимать особняк Амеллов, хотя и понимал, что это довольно нагло с его стороны. Все же поместье принадлежало нынче одному только Хоуку, и сколько бы он не уговаривал Фенриса бросить свой полуразрушенный и держащихся на порой возносимых в его стенах молитвах особняк, эльф оставался непреклонен. Хоть и сам не мог до конца понять, почему. Однако приходить в последний год в эти теплые стены стал все чаще и чаще. Судя по улыбке одного конкретного мага, это вообще было результатом какого-то непродуманного и нехитрого, ублюдского в своей гениальности плана, который Гаррет с успехом приводил в исполнение. Пару раз Фенрис пытался напрямую спросить, что в этот раз задумала его бедовая мажеская голова, но Хоук всегда отлично умел прикидываться дураком. Его выражение лица в такие моменты было неописуемо похоже на морду Хлеба, когда эльф в первый и последний раз застал собаку за попытками сгрызть ножки у единственной нормальной кровати в доме. Вполне возможно, он недооценивал то выражение про невероятную схожесть ферелденцев и мабари. Впрочем, был план или не был, но он определенно работал. Фенрис с некоторых пор предпочитал не только коротать в особняке Амеллов праздные и веселые вечеры, но и переживать там самые страшные и болезненные эпизоды своей не самой легкой жизни. Это было похоже на горячку. Когда выламывает жестокой хваткой все кости и мышцы, как будто чья-то бесконечно сильная рука методично пытает его, вытягивая на огромной дыбе. И нет никакой возможности оторвать от себя эту руку, унять боль, прекратить пытку. Или хотя бы закричать. Глотку перекрывало спазмом, не получалось ни пить, ни говорить, ни хрипеть. Порой, Хоук почти насильно в такие моменты вливал в него воду, чтобы друг хотя бы не умер от обезвоживания. Это немного помогало, но всегда грозило риском попадания этой воды в дыхательные пути. Слава Создателю, пока такая глупая смерть его миновала. Но какая бы сильная ни была горячка, какая бы язва воспаления ни вырастала лириумным светом на месте его сознания, все это рано или поздно заканчивалось. Мучения отступали, милостиво оставляя Фенриса во власти необходимого сна и покоя для хоть какого-то восстановления. Приходя в себя, он обычно видел перед собой пляшущие язычки пламени в камине гостиной Хоука, сидящего рядом Хлеба и свернувшуюся большим клубком на груди Горошинку. Опционально к этому набору добавлялся спящий на соседнем кресле хозяин дома. Когда муки эльфа были настолько страшны, что угрожали, по словам Хоука, оборваться вовсе не спасительным сном, он не мог заставить себя отойти от Фенриса даже тогда, когда тот мирно засыпал. И когда воин открывал глаза здесь, в согретой пламенем комнате, вместе со всеми, кто был ему действительно дорог, он понимал, что снова победил. В этой бессмысленной и бесконечной бойне с собственным телом, на которую его много лет назад обрек Данариус. *** — С возвращением, — улыбнулся Хоук, заботливо укрывая эльфа одеялом и уворачиваясь от цепкой лапки недовольной Горошинки. — Ты как? — Уже лучше, спасибо… — Фенрис заставил себя улыбнуться и пальцами перехватил готовящийся для удара коготь. Горошинка не любила посягательств на ее личное пространство. Коим считала и своего хозяина. — Я пытался убрать ее, честно, — фыркнул Хоук, когда кошачий хвост попал ему по носу. Намеренно. — Она каждый раз вцепляется в тебя, словно ты кусок мяса. — Она волнуется. И не надо ее убирать, пожалуйста, она… Не знаю, теплом, наверное, немного снимает спазмы. Так легче дышать. А Хлеб где? Хоук неопределенно кивнул в сторону угла гостиной, и Фенрису пришлось немного изогнуть голову для лучшего обзора. Мабари крепко спал рядом с матерью, которая заботливо устроила голову у сына на макушке. — Пришлось дать ему снотворный отвар, — пояснил Хоук с грустью в голосе. — Это не самая классная идея, если что. Не делай так лучше сам без острой необходимости. Но он так орал, что я уже ждал стражников у дверей. Походило на свершение кровавого и громкого убийства… Фенрис лишь тяжело вздохнул. Хлеб за всю жизнь так и не привык к этим приступам лириумной боли. Эльф думал, что пес, смотря на его мучения, каждый раз предполагал самый худший исход, начинал паниковать и пытаться спасти хозяина. Но от подобного нельзя спасти, и это приводило бедного мабари просто в неописуемый ужас. Жаль, что они с Горошинкой не разговаривают на одном языке. В ином случае, умная и догадливая кошка уже давно бы объяснила бедовому «старшему брату», что здесь к чему. — Мы вот столько лет уже знакомы, но я до сих пор даже представить себе не могу, как ты все это терпишь… — Хоук уселся обратно в кресло и обреченным взглядом посмотрел на Фенриса. — Ко всему привыкаешь рано или поздно. — Эльф даже поморщился от того, насколько отчаянно это прозвучало. Он не знал иного способа избавиться от приступов, кроме тонны магической наркоты, которой его пичкал Данариус после особенно тяжелых тренировок или… «задач», как старый ублюдок называл заказные убийства. Фенрис понятия не имел, что было в том порошке, который слуги разводили ему в воде, пока тот пытался не умереть в агонии, но после дозы он не то что боли не чувствовал — имени своего вспомнить не мог. Ни одного из них. Даже удивительно, каким демоническим образом у него за все эти годы не выработалась зависимость… — Относительным везением можно считать мое телосложение, — тихо прошипел Фенрис, предпринимая попытку сесть. — Будь эти клейма под кожей у этого одержимого, он бы от боли скопытился в первый же приступ, и даже демон бы его не спас. — Это в тебе сейчас вчера говорит ваша вчерашняя ссора за картами. — Потому что если собрался мухлевать, то делать это надо нормально. И не устраивать потом сцен, когда спалят, — буркнул эльф, аккуратно укладываясь на бок, лицом к огню. Горошинка лизнула его в нос, вызвав у хозяина легкую улыбку, и свернулась под его рукой в большой клубок, согревая своим мурчанием повисшую на несколько минут тишину. — А вообще, в теории, может существовать кто-то еще с такими лириумными метками? — вдруг негромко спросил Хоук. Фенрис перевел на него вопросительный взгляд. Судя по всему, спрашивать маг немного опасался: не желал лишний раз давить на больную тему, но все же его внезапный интерес можно понять. Если есть хоть какая-то вероятность… Да, при определенном стечении обстоятельств это может обернуться большими проблемами. — В теории возможно все, — вздохнул Фенрис. — Но насколько мне известно, я был единственным из лириумных игрушек Данариуса, кто пережил ритуал. — А если не Данариуса? — Весь этот кошмар был тайной за семью печатями, и даже мне было очевидно, что вероятность кражи информации крайне маловероятна. Но знаешь… — Фенрис недовольно поморщился, — все же был один случай, который до сих пор порой не дает мне покоя. Хоук подал ему стакан воды и придвинулся чуть ближе, молча выказывая свой интерес. — Это было еще до того, как я добрался до Киркволла. Во время одной из встреч с охотниками… Мне тогда показалось, что я видел лириумное сияние, исходившее из кустов. Я долгое время был уверен, что мне просто почудилось из-за переутомления, но каждый раз, когда я об этом вспоминаю, это видится галлюцинацией все меньше и меньше. — Из кустов? — не понял Хоук. — Я не знаю, как объяснить нормально, — вздохнул эльф. — Это было давно и я плохо помню ту ночь. Только как убив последнего наемника, развернулся и увидел в высоких кустах вдалеке человеческий силуэт. И от него шел яркий свет, как от моих клейм. А дальше – темнота. Скорее всего, я просто потерял сознание, а когда очнулся утром, никого вокруг не было. Хоук задумался на несколько секунд. Казалось, что он явно пытался найти какое-то другое вменяемое и не такое тревожное объяснение увиденному Фенрисом много лет назад. — Варрик мне рассказывал, что есть такие хитроумные ловушки, — начал он, щелкнув пальцами. — В их основе лежит зеркало, расположенное в трудно просматриваемой области. Ну, получается, что можно привлечь внимание жертвы собственным отражением при правильном ракурсе и свете. И при этом не подставляться под опасность самому. Может, это был как раз такой случай? Если в тех кустах стояло зеркало, то ты мог видеть собственное отражение. Фенрис лишь неопределенно пожал плечами: — Все может быть. Но так или иначе: мне кажется, что если в мире ходил бы такой же напичканный лириумом раб, то его в первую очередь направили бы убить меня, когда я сбежал от Данариуса. Вне зависимости от хозяина. — Ну а с чего ты взял, что он непременно раб? И снова эльфу осталось лишь развести руками. Хоук, в теории, может быть прав. Фенрис тоже, конечно, может быть прав. О подобных вещах вообще можно рассуждать бесконечно и так ни к чему и не прийти. А сейчас это вообще хотелось делать в последнюю очередь. Глаза предательски закрывались: организм требовал новой порции отдыха после очередного выматывающего испытания. Когда яркое пламя начало гаснуть перед глазами, он так и не понял. Почувствовал только, как Хоук укрыл его вторым пледом и куда-то тихо ушел. А мерное мурчание Горошинки замкнуло сонные цепи, отправляя сознание Фенриса на заслуженный покой…

***

Это действительно похоже на зеркало. Опираясь на меч и тяжело дыша, он пытается рассмотреть источник яркого свечения, что виднеется вдалеке. Свет переливается странным голубым цветом и почти плавает в пространстве, словно объект покачивается на морских волнах. Возможно, это лишь обман затуманенного сознания, но он явственно видит человеческий силуэт в этом свечении. Движущийся. Плавно и быстро, — отсюда и покачивания — уворачиваясь от атак одного из последних оставшихся в живых охотников. Фигура яростной молнией летит прямо в сторону эльфа, и Фенрису невольно думается, что со стороны он минуты две назад выглядел точно так же. А теперь не может сдвинуться с места… Фигура замахивается прямо на ходу и кидает в его сторону нечто похожее на длинный меч. Мысль о неизбежной смерти не успевает даже проскочить в его голове – меч пролетает в миллиметре от щеки и с громким скрипом вонзается в лицо стоящего за спиной охотника. Фигура ловким ударом ноги ломает хребет своему противнику, но Фенрис даже не слышит истошный крик, который всегда сопровождает такой удар. Звуки стихают, а горизонт начинает заваливаться вместе с его телом. В последнюю секунду сознания ему кажется, что фигура снова направляется к нему. Но для чего теперь – загадка. Когда он просыпается утром, вокруг никого и ничего нет, кроме его немногочисленных вещей. Нетронутых, лишь сложенных в аккуратную кучку. Уже и не вспомнить, сам ли он так их сложил вечером или эта некая «фигура». А еще точно нет никаких шансов установить подлинность этого воспоминания. Быть может, воображение просто откликнулось на слова Хоука и собственное желание Фенриса не быть одиноким в этом проклятье…