За все приходится платить

Монотонные перешептывания и порывистые рыдания Атике для Мурада почти полностью перекрывал шум в его ушах, током отдающий во все клеточки тела. На плечо неприятно давил край черного гроба. Не то чтобы он был особенно тяжёлый для падишаха, тем более его несли сразу шестеро, но мучительно наглая совесть топталась по нему всему, внутри и снаружи, раздирая когтями воспоминаний оттаившее сердце. Сквозь паутину красных ниточек, разрезающих измученные бессонной ночью глаза, Мурад задумчиво, уйдя в себя с головой, раз за разом окидывал взглядом гарем, теперь такой пустой и угрюмый, будто осиротевший без валиде султан. Гроб коснулся блестящего пола гробницы. Эхом глухой стук рассыпался по огромной зале. Ещё какое-то время вокруг суетились люди, что-то говорили, кто-то плакал… Но вот все наконец стихло. Один только вымученный всхлип сестры донёсся до повелителя. Затем, он наконец заметил, что они остались вдвоем. Наедине с тем чувством, что было так близко только им одним. Никто больше в этом дворце в полной мере не мог этого ощутить, осознать тяжесть этого груза. Осторожно приобняв за плечи окунувшуюся в печаль султаншу, прежде такую веселую и беспечную, Мурад, понуро склонив голову, не отрывая взгляда ни на миг, продолжал смотреть на ящик, обитый черным бархатом, в котором покоилась та, которую он безмерно любил (сейчас он не сомневался в этом ни на миг), но так и не дал ей это прочувствовать, хотя она ещё совсем недавно так отчаянно пыталась достучаться до его сердца. «Она ведь хотела поговорить. Быть может, знала…» Покаянные мысли сжигали разум падишаха, превращая в пепел, уничтожая затем и его, отставляя лишь пустоту. И так по кругу. Вновь и вновь, и вновь… Пепел и пустота. Ничего больше. Он уже не чувствовал, как машинально прижимал к себе сестру все сильнее, стараясь закрыться от всего этого, ощущая руками ее трясущиеся плечи и разгоряченные щеки, покрытые нездоровым румянцем от слез. Робко коснувшись рукой холодной крышки, он, прикрыв усталые глаза, угрюмо уронил на волосы Атике ещё одну прозрачную, будто то была роса, слезу, чувствуя, что собственные пальцы другой руки, обхватившие ее обессиленно поникшую голову, погрязли в солёной воде, без перерыва льющейся из-под густых ресниц девушки. — Валиде… Нет! Нет… Не может быть, почему… — тихие причитания эхом разносились по просторной и полупустой комнате, обитой белым мрамором. Мурад сморщился, вкушая всю горечь, что передавалась им по очереди друг от друга, наполняя их наконец ожившие сердца опустошающей тоской. Годы вражды остались позади так неожиданно… Разве не этого все хотели? Судьба порой шутит очень жестоко. — Матушка… — еле слышно, почти одними губами прошептал падишах, чувствуя как неприятное жжение в груди расползается по телу. Сердце, словно обезумевшее, билось о ребра, мечась между ними, разбивая их в прах, притупляя умение дышать. Все, что оставалось ему, всемогущему падишаху семи континентов, — разглаживать светлые кудри сестры дрожащей ладонью и, зажмурившись, стоять, стараясь не потерять равновесия, не попасть в плен черных дыр, застилающих его разум, накидывающих темную шаль на его взгляд, сужая видимость чуть ли не втрое. А впрочем, лучше бы ему совсем не видеть этого… Теперь, когда все кончилось, он как назло отчётливо представлял в голове каждую их ссору — никак не мог прогнать угнетающие мысли, как ни пытался, — вспоминал ее властный голос, так настойчиво просивший прислушаться к его обладательнице. Мурад не прислушался. Падишах помнил каждую мелочь, каждый ее печальный жест и взгляд, полный наивной беззащитности, что он прежде принимал почему-то за разочарование и высокомерие. Сейчас он бы отдал все, что угодно, чтобы снова услышать этот ее голос, пусть и наполненный раздражённостью, пусть слегка сердитый, но такой родной, ее голос… А то трепетное беспокойство, что он ошибочно считал навязчивым ее желанием влезть в государственные дела… Ее руки — то, что он помнил лучше всего прочего. Ее всегда теплые, несколько шершавые и такие внимательные руки… Сейчас, стоя посреди этой пустой комнаты, наполненной скорбью и вездесущим унынием, он больше всего на свете жаждал вновь почувствовать на своей щеке ее ладонь, такую нежную и нужную ему более чем что-либо другое. Но отныне его щеки будут касаться лишь безжалостные пощёчины воспоминаний, словно кинжалы, пронизывающие его кровоточащую душу со всех сторон. Он ощущал вертящиеся на языке слова. Те, что он должен был сказать ещё так давно. Не сказал. Даже сейчас, сорвать их с губ, выпотрошить мысли наружу, было непросто, как бы он не корил себя за излишнюю гордыню, присущую ему даже сейчас. И все же этому рано или поздно суждено было вырваться в свет. И все, на что уповал теперь Мурад — только б и до его Валиде дошло то, что он так усердно прятал от нее все эти годы. — Я не смог тогда услышать ее, увидеть ее любовь, Атике… — тихо шептал он, выдыхая из себя каждое слово, обращаясь в действительности вовсе не к сестре. — Я был слеп, не видел ее истинных намерений. Быть может, и она нарочно так усердно их прятала. Как мы прятали от нее свои не угасавшие ни на миг, да будет она спокойна, чувства… Столько раз она говорила мне о нашей схожести, и только теперь я в полной мере осознаю суть слов нашей Валиде… Атике шумно втянула воздух носом и подняла заплаканное лицо. Немного помолчав, она наконец решилась прервать тишину, образовавшуюся за отсутствием продолжения слов брата. — Мурад… — хрипло начала она, выдавив из себя ободряющую улыбку, и мужчина видел, как ужасно это сочетается с ее опухшими красными глазами. — Матушку с тобой связывало всегда куда больше, чем с кем-либо из нас. Вы всегда делили на двоих одну душу. И частичка ее души, такой особенной и прекрасной души, которую я не смогла разглядеть прежде… — через силу сглотнув, она сумела сдержать очередные вырывающиеся наружу слезы и продолжила. — …ее частичка всегда будет с нами — с тобой, Мурад. — договорив, она снова уткнулась хлюпающим вздернутым носом в его грудь. Мужчина вновь бросил взгляд перед собой, зацепившись за позолоченные узоры на черном бархате. — Ты была для меня ценнее всего в этом мире… Прости за все. На этот раз он обратился к ней непосредственно, чувствуя как с каждым сказанным словом ладони волнительно холодеют все сильнее. От окончательного зеледенения их спасало лишь теплое дыхание сестры. — Она была бы счастлива знать, что вашей вражде пришел конец… Она любила тебя Мурад. Больше всех любила. И сейчас он ни на секунду не сомневался в правдивости этих слов.