Спектакль за четыре зуба

Зои учат наставлениям предков: дети ночью спят, вешают одежду на спинку стула, а тапочки ставят под него, предки твердят Зои: когда родители ругаются, сиди тихо, они сами во всём разберутся. Зои оставляет предков в пористой земле, с их советами, традициями — сетчатыми розовыми юбками и платьицами на бретельках. Зои чувствует, как от криков пузырями идёт паркет, как стенное, бетонное, серое, рушится, ломается в основании, проливает ржавые слёзы, стенному жарко в обоях. Зои умеет выбираться, бесшумно проскальзывать из комнаты, по коридору, не открывая спину, Зои медленно, без щелчков, проворачивает дверную ручку. Теперь юрко, ловко, по комнатным завалам, по лестничным клеткам, между надутыми мусорными пакетами и липкой грязью. Зои жуёт банановую жвачку — большую, сахарную, в кислющей посыпке, Зои — банановая мышь, машет хвостом, телом в жёлтой футболке. Зои крадётся по кустам, топчет отцвётшую опасность — рыжие бутоны, не закрывает нос. Зои не знает про яд в цветной пыли, Зои царапает плечо — шрамы не от прививок, а от веток, камней, падений с велосипедов, Зои показывает средний палец лысому мужчине из окна напротив, прыскает, и убегает — дробит асфальт и сандалии, дробит воздух на смех. Зои шагает через квартал, небольшую промзону — трубы и стелющаяся песчаной бурей пыль, — Зои шагает к подружке. Зои не помнит, как знакомится с Даной, на запылённых трубах, в песчаных дворах или на озере — не озеро это, а мазут, нефтяная дыра, поглощающая пространство и время. Дана взрослая, Дане целых тринадцать, Зои растёт вокруг неё, как плющ — приходит без приглашения и так часто, что никто не замечает, как уходит. Зои завидует Дане, она долговязая, словно растянутая пинцетом, у Даны рыжие-рыжие волосы и братья-драчуны. Дана гуляет с мальчиками и машет им ручкой, а другой держит Зои. Мальчики смеются: «Что, в няньки заделалась?», Зои гордо задирает нос, Дана отнекивается. Дана знает, что Зои — мышь: везде заберётся, везде пролезет, через самые цепкие родительские пальцы просочится, как мокрый песок. Приползет в полночь, сверкнёт банановым пузом, начнет грызть что-нибудь — арахис в шоколаде или чечевицу, и говорить, болтать. Зои кое-что видит: как утром, когда небо большое, не запыленное, бирюзово-голубое, Дана опирается на балку террасы. Дана курит, затягивает дымную смерть, расчёсывает гусиную кожу, Дана дрожащая и тончайшая — дрожат коленки, дрожат пальцы, дрожат слова. Зои выбирается из кустов, понимая, что её видят, Зои зашивает себе рот невидимой леской и никому-никому, никогда-никогда — не за пачку конфет, не за сигаретку, а за простое молчание. Мягкое, обволакивающее, свежее и холодное, как колодезная вода: Дана не гонит её, Зои сидит на террасе, болтая штопаными кедами, вдыхает сладковатый дым и не мешает Дане дрожать. Дом Даны дышит мылом и выстиранными носками, пушистыми ковриками, наволочками из бязи — кружевные цветки повсюду, сиреневые, розоватые, сначала Зои не может от них оторваться. Дом перекатывается детскими визгами — четыре голоса, громкость помножена на четыре раза, но не затмевает Эрика, Зои здоровается с родителями Даны и к четырём голосам присоединяется пятый. Мать Даны печёт песочное печенье, щедро накладывает в центр джем, а отец читает газету — сальная бумага, большие заголовки, и постукивание духовки — разогревается тонкое металлическое нутро. У Даны старшая сестра Мелисса, и два брата: старший и младший, похожи друг на друга до скрипа, оба с лемуровыми синяками под глазами — может, дерутся, или очень долго не спят и Мелисса показывает братьям звёзды. Они сидят на полосатом-исполосованном, плюшевом, красно-сине-жёлтом, где-то проступает оранжевый и охра. Это и плед и коврик, а узор — и глаз, и слон. Мелисса срисовывает Большую Медведицу брату на запястье, в синих штрихах закрепляются огромные горячие шары, бесконечные временные пространства. Мелисса рисует на ногтях звёзды, себе, Дане, Зои — Мелисса старше Даны, но не гонит Зои, наоборот, улыбается ей, и говорит, будто шелестят игральные колоды: «ты хорошая мышь». У Мелиссы глаза большие, глубокие, чокеры вьются вокруг шеи, локоны — вокруг лица, Мелисса щёлкает чётками и скоблит ламинированные карты. Ей рассказывают истину арканы, шепчут что-то короли, и даже обычная дама червей, — самая старая, рваная, грязная игральная колода, — что-то знает и говорит. Мелисса улыбается, когда у Зои сходится пасьянс, теребит широкую шёлковую тесьму на шее, шуршит: «быстро учишься». Мелисса мастерит амулеты, и учит: больше глитера, баночка с пробкой, клеевой пистолет — «Зои, будь с ним аккуратна, пожалуйста». В баночках на шеях плавают звёзды, серебристая и фиолетовая пыль, маленькие игрушки — лапки динозавров или отростки грибов. У Зои глитер жёлтый, внутри золотым блестит звезда, плавает обёртка от жвачки и маленькая жёлтая рыбка — Зои не помнит, откуда у неё куча таких пластмассовых близнецов. Цепочка немного натирает шею, цепляется звеньями за волосы, Зои снимает амулет, когда прыгает по диванам — прыжки как полет чайки, от пирса к пирсу, а вместо мягкого ковра ледяной океан, или лава — пузырящаяся кровь земли. Вместе они мастерят объемные звёзды: нужен циркуль, клей и много цветной бумаги, Дана аккуратно вырезает, а Зои склеивает, просовывает внутрь нить. Звёзды изумрудные, малиновые, рыжие, склоняются над книжными полками, слегка задевая гранями томик Тома Сойра. Клеят китайские фонарики, клей прозрачный, еле течёт из толстого флакона, фонарик горит тускло, свечка в нем дрожит от каждого вздоха, дуновения от ресниц, неосторожной мысли. Фонари висят под потолком, Дана садится по-турецки, ставит между ног садовый фонарь — не вровень бумажному, не вровень прожектору на самом большом футбольном поле, он мощнее и тяжелее их вместе взятых. Они сочиняют, рассказывают про рыжих красавиц, сестриц, они живут в лесу, вместо крови плачут соком ягод, три сестрицы плетут косы из серебристого мха. Три сестрицы слушают озеро, его глубину, как что-то ворочается на дне, готово проснутся. Дана рассказывает Зои про возраст, который взрослые смущённо именуют «переходным» — это и бьющиеся кристаллики льда внутри головы, и в животе назревает проклятие Евы. Зои затыкает уши и вопит: «не хочу, не хочу!», Дана успокаивает: «у тебя ещё куча времени до этого». Зои рассказывает про мышь — её теряют в бардаке, среди разбросанных капюшонов и кедов, мышь грызёт кисло-сладкое, резиновое, мышь никогда не попадется в мышеловку — она умная и крупная, не постесняется спросить, который час. Может присесть рядом, поболтать хвостом, пожаловаться на ужасную вентиляцию подвалов, или рассказать сон. У мыши растут зубы, но очень медленно, улыбка в чёрных прорехах и немного кривая. Они бесятся, невзирая на ночные сорочки и строгие стрелки часов, прямо указывающие, что постели ждут, что яркие сны скоро развернутся и уйдут, оставив место тёмному, бессмысленному, тяжёлому. Зои летает с дивана на кровать, следом за ней летает Дана, панцирная сетка выгибает живот до пола — прочная, как скала, только скрипит так, что на луне слышно — луноходы, закрывайте уши! К Дане и Зои присоединяется младший брат, один прыжок на троих, паутиновые сорочки такие летящие, почему из них не шьют самолёты, не ткут дирижабли? Подолы взмывают вверх, вместе с щиколотками, кровать плачет горькими скрипучими слезами — на ней толкутся, прыгают друг по другу трое, Мелисса яро шепчет «Тише! Тише!». Но родители уже дальше луны, дальше земли, дальше света, звёзд, и всего видимого — их сон приходит прямо по адресу, не разворачивается. Давайте, давайте, с Зои, Мелиссой, Даной, давайте ставить спектакли, собираем весь серый город, расскажем про одноглазых принцесс, — дырявые носки, — спасшихся из плена злостного гоблина — старая губка. Приходите, за четыре зуба мы расскажем вам о том, что не скроет пыль и не смоет дождь: о драконах, живущих в поцарапанном пластике кассет, и нам подпоёт Дэвид Боуи: «let the children lose it, let the children use it, let all the children boogie». Дэвид Боуи сквозь магнитофон и кассеты слышит заклинания, придуманные Зои, она клеит на кепку перья из подушки и наклейки динозавров, и говорит, что Боуи — самая яркая звезда. Зои сдвигает стулья-сцену, Зои нравится двигать игрушки и говорить, зажимая нос — так принцесса знакомится с русалками, а вода — голубые полотенца. Если прийти пораньше, а не когда зеленоватый закат плоско ложится в балкон, то можно застать кексы, а не простенькие печенья. Кухню Даны пожирает тепло и петухи с новых прихваток поклевывают окна — вот бы вырваться и испугаться собак, мать Даны — всё зовут её просто «Мэгги», — крутится у стола, у жёлтого глаза духовки, готовит. Гнущиеся силиконовые формы, мерные стаканчики в темном какао, вилки — в тянучем банановом пюре. Мэгги ухмыляется, разрешает облизать ложки и венчики от миксера, Зои достается совсем немного сахарно-банановой смеси — тесто залепляет рот, губы, разъедает зубы и стекает вниз, холодной бежевой кучей, Зои знает, что пожалеет об этом — желудок у неё слаб, но причмокивает, облизывает губы. В кухонных весах идёт время, но оно слишком сильно спешит, подгоняет Зои к выходу, домой, а там нет новых прихваток и задорно свистящего чайника, там есть Эрик. Он сжимает челюсти, отводит голову в сторону, глаза его возвращаются, взгляд выпрыгивает как копьё. Ярость Эрика белая, как калёное железо, ярость смеётся: «о, шерстяной свитер!». Милая Зои, тебя не спасет ни скафандр, ни километры вакуума между ним и тобой. Милая Зои, здесь нет газет из сальной бумаги и бязевых простыней, милая Зои, прячься! Позже внутри Зои схлопываются целые миры, всё же не стоит есть сырое тесто, и нужно иногда мыть руки от земли и песка. Зои заедает боль леденцом, круглым, как глаз, вишнёвая карамель крутится с яблочной и трещит под зубами, хрустит. Зои суёт леденец за щёки, поблагодарив отца Даны — от моряка пахнет не солью, а выглаженными пиджаками и книгами, — Зои убегает на второй этаж. Они шьют кукол — девочек, мальчиков, бесполых многоруких индийских божеств и ангелов с рогами — такое не найдут ни на одной дороге, поросшей мхом и крыжовником. Зои пришивает одному божеству маленькое зеркальце вместо глаз, оно блестит, смотрится жутко и притягательно, Дана цокает языком — хорошие идеи спускаются не только в её голову. У неё целый альбом с наклейками драконов, Дана иногда вышивает их — крестики, как зёрнышки граната, Зои проводит по канве и ящер оживает — всё равно, что это нитки и огромная кучка узелков, ящер вот-вот полетит, и ни один крестик не распустится. Но рано или поздно часы в гостиной начинут глухо отбивать, Мэгги, сонная и мятая, разгонит по комнатам братьев и Мелиссу с Даной, а Зои выпроводит наружу: «завтра новый день, завтра зайдешь». Время ускользает, уплывает, и добрый дом со спектаклями и кексами, с Мелиссой и амулетами, с Даной, остаётся позади. Возвращаться всегда до дрожи боязно, страх сцеживается между рёбер, Зои шагает неуверенно. Шагает, повторяя заклинания, прокручивая шутливые драки, крики, совместную мастеровую — Зои никогда не отмоет кутикулу от клеевой пленки, никогда не забудет, как делать объёмные звёзды и китайские фонарики. Зои доходит до дома и аккуратно идёт вверх по лестнице — банановая мышь следует советам предков, тихая, и ночь синяя-синяя.