Jus primae noctis (Право первой ночи)

После неудавшегося ритуала Северус снова замкнулся в себе. Внешне он казался равнодушным, но внутри него полыхал вулкан гнева: на себя за то, что поверил в возможность возвращения магии, на Мерлина за то, что тешил его пустой надеждой, и даже на Люциуса за то, что не отговорил от этой бессмысленной затеи. Исполнив свои обязанности в лазарете, Северус уходил из лагеря и часами бродил по окрестным лесам. — Друг мой, я знаю, что с тобой происходит, но умоляю, не подвергай свою жизнь опасности. За пределами лагеря может произойти что угодно, — уговаривал его Люциус, ощущавший отчаяние Северуса как своё собственное. — У меня есть меч. И теперь, благодаря Ивару, я умею им пользоваться, — отстраненно отвечал Северус. Он понимал, что заставляет друга терзаться от волнения, но ничего не мог с собой поделать. Более того, он не лгал, когда говорил, что сумеет воспользоваться мечом. В глубине души он жаждал во время своих скитаний по лесам наткнуться на лагерь кельтов или иных диких племён, вступить с ними в схватку и умереть в бою как мужчина. К счастью для Малфоя, за прошедшие полтора года король Артур снискал себе такую дурную славу среди кочевых народов, населявших Британию, что совершенно отбил у них желание появляться вблизи лагеря, а в близлежащих лесах теперь можно было встретить лишь мирных фермеров, собравшихся по дрова или занимавшихся собирательством грибов и ягод. Неделю спустя злость, так и не нашедшая выхода в схватке и выжигавшая Северуса изнутри, уступила место ужасающей опустошённости. Снейп вновь почувствовал отвращение к самому себе: такому ничтожному и бесполезному, такому жалкому, позволившему сотворить со своим телом немыслимые мерзости… Северус прекратил свои ежедневные вылазки и впал в уныние. Люциус с волнением замечал, что его друг из неразговорчивого сделался и вовсе молчаливым, всё больше погружавшимся в чёрную меланхолию. А ещё он запустил себя, перестал брить бороду и больше не спускался к реке, чтобы совершить омовение, хотя до этого считался в лагере чуть ли не самым чистоплотным. — Сев, ты не забыл, сколько времени у меня ушло в Вальд-холле, чтобы приучить тебя к опрятности? — попытался как-то подколоть друга Малфой. — Может, пойдём вместе к реке? Ты ведь так любишь плавать. Вместо ответа Северус молча собрал свои нехитрые пожитки и перебрался спать под навес, в своё время сооружённый им для Ивара. В ту же ночь норманн пришел к нему во сне. — Ну и вонь! — покачал он головой, с укором глядя на Северуса. — Я всегда говорил, что вы — настоящие дикари по сравнению с нами. В видении тут же возникла большая лохань, полная горячей воды, в которую Ивар залез и принялся с наслаждением тереть себя мочалом. — Что может быть лучше запаха чистого тела? — приговаривал он, отфыркиваясь. Закончив мыться и вытерев себя сухой чистой холстиной, висевшей на суку стоявшего неподалёку дерева, Ивар кивнул на лохань. — Теперь твоя очередь. — Я не стану раздеваться перед тобой! — прошипел сквозь зубы Северус. — Я больше ни перед кем не стану раздеваться. Мне противно собственное тело, неужели тебе не ясно? — Дело твоё! — пожал плечами Ивар. — Не знаю, кто нанёс тебе все эти раны, но, похоже, он или они выиграли и сломили тебя. Только ты можешь решить: оставаться и дальше сломленным и дать ему победить, или… — Пусть горят в аду! — прошептал Северус и принялся раздеваться. Вода оказалась обжигающе горячей. Ивар подал ему мочало, но Северус вложил его обратно в ладонь викинга. — Сделай это сам! — твердо сказал он. Пока Ивар смывал с него грязь и пот, Северус сидел в лохани не шелохнувшись. Поначалу он чувствовал смущение и стыд, но по мере того, как крепкие руки растирали его тело докрасна, Северус расслабился и вскоре ощутил знакомое удовольствие от осознания собственной чистоты. Тщательно вымыв ему голову, Ивар протянул Северусу нож. — Сбрей бороду, если не хочешь выглядеть как дикарь. Северус послушно избавился от неопрятной растительности на подбородке. — Ну вот! Теперь ты похож на того Воронёнка, который когда-то спас мне жизнь, — с удовлетворением заметил Ивар, подавая Северусу кусок чистого полотна. — Кажется, моя помощь тебе больше не нужна. Смотри, Северус, — он внимательно вгляделся в глаза Снейпа, — не дай им победить тебя. Когда рано утром, проворочавшийся без сна Малфой вышел из барака, под навесом никого не оказалось. — Дурак! Не надо было отпускать его в таком состоянии! — упрекнул себя Люциус, а затем, подгоняемый безотчётным страхом, бросился к реке, опасаясь, что уже опоздал. На берегу лежала аккуратно сложенная одежда, а её хозяин, плещась и отфыркиваясь, мылся чуть поодаль, в густых зарослях ракитника. — У тебя такой вид, будто ты узрел призрака? — усмехнулся Северус, выбравшись из воды несколько минут спустя. — Я испугался за тебя, — честно признался Малфой. — Прости, что был бестактен. — Ты сказал правду. Я позволил себе распуститься. — Это из-за ритуала или тебя снова гнетёт то, что случилось? — То, что случилось, навсегда останется в моей памяти, — спокойно произнёс Северус, — но я не дам ему сломить себя. *** После смерти жены Поттер пустился во все тяжкие. Жертв для него Петтигрю и Крауч находили в отдалённых селениях, за что прочие Мародёры прозвали их «мясниками». — О, свежатинка прибыла, — радовался Лестрейндж, когда в ворота въезжали лошади, через сёдла которых были перекинуты обездвиженные и скрытые от посторонних глаз чарами тела. Впрочем, «свежатинкой» Мародёрам лакомиться почти не приходилось. Первые несколько дней с несчастными забавлялся лично лорд Поттер, вкусы которого становились с каждым месяцем всё более жестокими и изощрёнными. Лишь наигравшись со своими жертвами как кошка с мышью, он отдавал их на расправу Мародёрам. Частенько, впрочем, после бесчеловечных забав лорда Поттера на долю его воинов доставалось нечто окровавленное, еле дышавшее, а порой и просто сошедшее с ума. Но поскольку, опасаясь дурной славы, Поттер не позволял своим людям резвиться вне стен замка, тем приходилось довольствоваться «объедками» с господского стола. И они развлекались на полную катушку, не оставляя на телах пленников ни одного живого места. Затем наставала очередь Люпина; правда, теперь он чаще всего просто аппарировал с телами в лес и там закапывал их. Впрочем, порой Джеймс, пресыщенный насилием и пытками, чувствовал, что ему не хватает Блэка. В такие моменты он был особенно нежен с любовником, иногда даже позволяя тому овладевать собой. Так проводил свои дни лорд Поттер. Днём — рачительный хозяин, строгий, но справедливый господин, безутешный вдовец, еженедельно оставлявший возле могилы жены букет белоснежных лилий, заботливый отец своему единственному сыну, а ночью — монстр, ведомый исключительно собственными инстинктами, порой более жестокий, чем его ручной оборотень. Единственным, кто мог вить верёвки из сурового лорда, был его родной сын. Малыш, очень привязанный к отцу, кричал и плакал, пока Луна не соглашалась отнести его в спальню к Поттеру. — Аа-а-а! Аа-а-а! — горестно надрывалось дитя, отчаянно извиваясь в резной кроватке. Его рыдания могли разжалобить даже камень; однако стоило отцу взять малыша на руки, как тот мгновенно успокаивался, пускал пузыри и расплывался в счастливой улыбке. Поттер пробовал сидеть с ним, укачивая, пока ребёнок не заснёт, но тот сразу чувствовал, стоило отцу уйти, и рёвом будил весь дом. Усталость брала своё, и однажды лорд сдался. — Вечером приноси Гарри в мою спальню до того, как он расплачется, — велел он Луне. После смерти маленького Лайела Люпина Поттер решил приставить девочку в помощницы к постоянно лившей слёзы по своему малышу Нимфадоре. Она по прежнему кормила Гарри грудью, но всё остальное время с ним возилась Луна. — Потом придумаем, как вернуть его обратно. Впрочем, ребёнок абсолютно не возражал против детской комнаты днём и спокойно играл и отдыхал в ней до вечера. В доме наступили покой и тишина. Мальчик хорошо кушал, крепко спал до самого утра и быстро рос. Впрочем, едва маленький Гарри научился ходить, привычки лорда Поттера претерпели кардинальные изменения. Вскоре Гарри уже научился забираться по специально выструганной для него приставной лесенке на постель, где укладывался под бок отцу и тут же сладко засыпал. И Поттер, более всего ценивший собственные комфорт и удовольствие, полностью подстроился под ритм жизни маленького ребёнка. Чем бы ни занимался Джеймс днём, к ночи, тщательно смыв с себя запахи конского пота, пятна чернозёма и следы похоти, он всегда был в своей постели и ждал, когда по плитам зашлёпают маленькие ножки. *** — Сынок, — обратился однажды лорд Джеймс к ребёнку, — у нас для тебя подарок. Макнейр внес в спальню Джеймса что-то яркое, большое и блестящее. У Гарри от любопытства заблестели глазёнки. Это оказалась кроватка — деревянная, с бортиками, на дугообразной оси, как качалка, с искусно вырезанной лошадиной головой на одной её стороне и массивным деревянным же хвостом — на другой. Гарри потрогал ярко раскрашенную морду, погладил огромные зелёные с чёрными нарисованными ресницами глаза. — Я все продумал. Она снабжена специальными чарами. Когда в ней Гарри — ни за что не перевернётся, — с гордостью сообщил Макнейр Джеймсу. — Нравится? Хочешь покататься? — обратился он к Гарри. Конечно, Гарри хотел. Он потянул вверх ручки; Макнейр, не дыша, приподнял его и посадил на перинку. Гарри повозился, устраиваясь удобнее, и тогда кроватку аккуратно подтолкнули. Малыш радостно засмеялся. Поттер придвинул кроватку вплотную к собственной постели, присел, продолжая укачивать сына. Пару минут спустя Гарри вдруг зевнул, его веки устало закрылись. Поттер сделал Дугалу страшные глаза и кивнул на дверь. Тот беззвучно исчез. Гарри пошевелился, и Поттер поспешно протянул руку и погладил лохматую головёнку. Ещё минута — и ребёнок уже крепко спал. Джеймс перевёл дух. Осторожно разделся, затушил свечи и прилёг, на всякий случай наложив на маленькую кроватку согревающие чары — боялся, что прикосновение одеяла разбудит сына. Макнейр постарался на славу. Это он посоветовал кроватку разноцветную, словно игрушка, и сам её сделал. Он намекал, что можно пускать в спальню мальчика собаку — Хедвиг скучала без внимания и могла составить ребёнку компанию. Возможно, Дугалу и впрямь нужно позволить жениться — детей он понимал. *** С тех пор, как Северус и Люциус присоединились к Артуру и его растущему на глазах войску, минуло почти полтора года. В конце зимы сделалось совсем уж голодно. Войско практически проело свои запасы. Рассчитывать на новые в ближайшие пару недель не приходилось, и солдаты питались кто чем мог. Особенно популярен в это время стал луковый суп, в который добавляли всё, что сумели добыть. — А помнишь, как твой норманн поил этой дрянью раненых? — спросил Малкольм, когда они с Северусом и Люциусом через силу хлебали жиденькое пойло. — Еще бы! Сейчас от нас всех смердит, как от тех бедняг! — расхохотался Люциус, а вслед за ним засмеялся и Северус, отставив миску с практически несъедобной похлебкой. Хотя в тот день, о котором упомянул Люциус, им всем было вовсе не до смеха. Битва закончилась уже несколько часов назад, а к палатке Малкольма всё несли и несли раненых. Северус ни на минуту не отходил от котлов, где булькали Ранозаживляющее и Кроветворное. Правда, помогали они магглам не всегда, но лучше этих средств всё равно ничего в их распоряжении не имелось. Бедняга лекарь сбился с ног, перевязывая раны, а тут ещё у некоторых несчастных, чьи раны загноились, требовалось ампутировать конечности. — Господи, ну почему у меня только две руки! — возопил Малкольм, перекрывая стоны раненых и умирающих. — Потому что у тебя глупая голова, — невозмутимо ответил Ивар, сгрузив перед палаткой очередного истекающего кровью солдата. — Ивар может помочь — надо только попросить. — Ты умеешь отпиливать конечности? — поразился Малкольм. — Приходилось иногда, — отозвался викинг. — Дай ему в зубы палку, — кивнул он на лежавшего на столе раненого, — а то язык откусит. И пусть его крепко держат. Он взял топор и пошёл с ним к костру. Когда лезвие накалилось, он приблизился к несчастному. Глаза раненого округлились от ужаса, он мычал, не в силах выплюнуть кляп, и бился так, что его пришлось прижать к столу. Ивар взял тяжелый молот, приставил топор к ране, от которой тут же повалил жуткий дух палёного мяса, и со всей силы ударил молотом по обуху. Раздалось отвратительное чавканье, и отделённая от тела рука упала на землю. Малкольм сглотнул. — Быстро ты справился, — то ли похвалил, то ли констатировал он, склонившись над потерявшим сознание солдатом. В этот момент подоспел Северус с двумя кувшинами зелий и принялся обходить раненых, давая им испить снадобье сперва из одного, а затем из второго. — А как ты знаешь, кому давать лекарство, а кому нет? — поинтересовался Ивар, стаскивая забрызганную кровью рубаху. — Что значит, кому давать, а кому нет? — переспросил Северус. — Я даю его всем, а там уже, как сложится. — Глупо тратить эликсир на тех, кто и так умрёт. — Я не Один и не могу предвидеть, какая судьба ожидает каждого раненого, — фыркнул Снейп. — Один тут ни при чём, — пожал плечами Ивар. — У тебя есть луковица? — Есть, даже две. Северус порылся в мешках с провизией и извлек две небольшие луковицы. — А зачем тебе? — Скоро увидишь, — норманн подвесил над костром котелок с водой, бросил в него лук прямо в шелухе и принялся ждать. Когда от котелка повалил густой пар, Ивар перелил суп в плошку, подождал, пока немного остынет, и принялся поить вонючим варевом раненых. Далеко не все безропотно соглашались пить приготовленную викингом бурду. Кого-то даже стошнило, другие вопили, отказываясь принимать что-либо из рук варвара. На их вопли примчался Малкольм. — Безбожник, — напустился он на Ивара, — зачем ты мучаешь этих бедолаг. Что за гадость ты в них влил? — Глупый христианин лечит мёртвых, — не обращая внимания на его вопли, произнёс викинг, — Ивар скоро скажет тебе, кого лечить, а кого нет. А в супе нет ничего плохого. Только один лук. Те, кто поправится, станут от него сильнее. А кто нет — тому он уже не навредит. — Делайте что хотите, — устало махнул рукой Малкольм, — только чтоб больше ни звука. — Варвар, а можно и мне твоей отравы? — раздался рядом слабый голос. — Не хочу умирать. — И мне. И мне. Со всех сторон к ним тянулись руки. Напоив луковым супом всех раненых, Ивар покровительственно позволил Северусу отправиться спать, объявив, что разбудит его через несколько часов. — Хочешь показать мне, что все, кого мы напоили этой дрянью, умерли? — покачал головой Северус. — Увидишь! — загадочно отозвался Ивар. *** Несколько часов спустя злой и мечтавший о полноценном ночном сне Северус с удивлением и неверием наблюдал за странными манипуляциями викинга, переходившего от одного раненого к другому и нюхавшего их раны. — С ума сошёл? — поинтересовался Северус. — Нет, — отозвался Ивар. — Тот, у кого раны пахнут луком, умрёт к завтрашнему утру. Можешь не стараться и не лечить их. — Ты всё-таки безумен! Малкольм был совершенно прав, — покачал головой Северус. — Я позволил тебе сделать по-своему и напоить этих людей твоим варевом, а теперь сделаю по-своему, и попробую спасти их всех. Оставив раненых на попечении Ивара, Северус отправился в ближайший лес, где принялся собирать мох, попутно обдумывая в тишине довольно нетривиальный способ диагностики, который предложил викинг. Как приверженца научного подхода, Северуса распирало любопытство: действительно ли раны, пахнущие луковым супом, окажутся смертельными. Но чисто по-человечески ему хотелось доказать Ивару, что его варварские методы, требующие оставить часть раненых умирать, не сработали, а те, кого викинг пометил как безнадёжных, — выжили. Вернувшись с полными руками мха, он принялся обкладывать им раны тех, кто, по мнению Ивара, был достоин лечения. — Кто, говоришь, не дотянет до утра? — тихо, чтобы не услышали пациенты, спросил Северус. — Вот эти трое, — указал Ивар. Раны этих воинов в самом деле были ужасными и уже начинали гноиться. Под скептическое хмыканье Ивара Северус вложил в их раны промытых червей опарышей и туго забинтовал. — Я не говорил, что надо прямо сейчас скормить их червям, — казалось, обычно невозмутимый Ивар был шокирован действиями своего друга. — У тебя свои методы, у меня — свои, помнишь? А теперь — ложись. Мне ещё всех отваром ивовой коры поить. Утром среди «счастливчиков», помеченных Иваром, обнаружился один покойник. Разбинтовав раны, Северус показал викингу, что опарыши съели гной и омертвевшие ткани. — Получается, если бы я тебя послушал, то и эти двое были бы тоже мертвы. — Наши бы так не поступили. Слабые и умирающие — обуза для викингов. Знаешь, — задумчиво почесал в затылке Ивар, — иногда мне кажется, что ты — настоящий волшебник. — Поосторожнее со словами, норманн, — послышался голос, заставивший Северуса вздрогнуть и обернуться. Неподалеку от них стоял Артур вместе со своей свитой. И когда они только успели подойти так близко? Северус ощутил парализующие щупальца страха. Хотя Артур отлично знал, кем являлись Северус и Люциус, прилюдное обвинение в колдовстве могло стоить им головы. — Ты здесь чужой и не знаешь, что бывает за занятие колдовством, — словно в подтверждение опасений Северуса, произнёс Артур. — Я ещё плохо знать ваш язык, конунг Артур, — Ивар моментально перешёл на ломаный английский, каким предпочитал общаться с теми, кому не доверял. — Я иметь в виду, что у Северуса волшебные руки. Мой народ бросать этих людей умирать, — он указал на оставшихся в живых тяжелораненых, — Северус — лечить и спасать. — Если так — ты прав, — кивнул Артур. — Тогда я тоже скажу, что у Северуса Снейпа руки волшебника. Зайдёте вместе с Малкольмом ко мне в палатку вечером — получите награду за хорошую службу, — бросил он Северусу.