⤟ RAGNA ⤠
[Решение]
Ты был жизнью, но жизнью, далёкой от справедливости. Было ли глупо влюбляться? Было ли безрассудно помогать? Было ли очевидно для остальных,Что я повёлся на ложь? Ты никогда не был на моей стороне. Обманул меня раз, обмани и дважды. Ты моя гибель или мой рай?
***
Тем же вечером, весь военный лагерь уже обсуждает дневное происшествие, что вызвало неоднозначный отклик как у саксов, так и у норманн. Кацуки сложно определить, что именно в поступке Мерфи́ произвело такое впечатление на его воинах, что те периодически перешёптываются о произошедшем и обмениваются понимающими ухмылками. Поднять эту тему у него категорически нет желания, ведь им необязательно знать, что он был там: причина, по которой он отправился туда, кажется недостаточно веской, чтобы викинги не нашли в этом ничего необычного. Он выдыхает протяжно, расставляя оружие, пока воины, находящиеся в его палатке, ожидают распоряжений, которые ярл обдумывает с самого утра. Голос одного из норманн отвлекает от мыслей: — Ярл, это правда? Говорят, Мерфи́ лично убил обоих командиров. — Что тебя так удивляет? — Кацуки кладёт топор на стол и поворачивается к своим викингам. — Как это правильно сказать… — другой воин задумчиво тянет слова, пытаясь найти подходящие. — Наследник саксов не выглядит как тот, кто бы решился на такое. — Не ведись на безобидную внешность, такие, как он, сырым едят плоть своих… — его ухмылка каменеет, стоит встретиться с глазами Кацуки, а слова рассыпаются где-то под языком. — Это так, ярл… К слову, что Мерфи́ не так-то и прост. Ярл поддерживает молчание, всё так же пристально смотря в синие глаза товарища: воин чувствует некое облегчение, когда за его спиной отодвигают плотную ткань и сакс тихим шагом ступает внутрь палатки. Викинги переглядываются, затем переводят взгляды в сторону Кацуки, который, недолго изучая гостя, кивает своим людям. — Выйдите. Норманны молча выполняют требование, у выхода, проходя мимо наследника, всё тот же воин поднимает руку, намереваясь похлопать его по плечу. — Сакс, ты конечно всех нас… Речь оказывается прерванной, как и рука остановленной чужой крепкой хваткой, в сантиметрах от кафтана христианина. Ярл слабо сжимает предплечье товарища и кивает отрицательно. Он выговаривает слова спокойным, стальным тоном: — Мерфи́ вам не рядовой приятель. Он — монарх, — Кацуки отпускает его руку, воин ещё секунду смотрит в алые глаза, читает в них предупреждение — вести себя подобающе, а потому кивает, покидая палатку вместе с товарищем. Шото провожает их взором и, как только те уходят, переключает своё внимание на норманна напротив. Стоит встретиться с глазами наследника, как строгое выражение на лице ярла смягчается, а полуулыбка расплывается на губах. — Пришёл наведаться? — Поговорить, — Шото садится на один из двух стульев у небольшого низкого стола и устремляет взгляд куда-то вниз. — Я погорячился тогда. — Правильно, — кивком поддерживает язычник. — И я не имел ввиду то, что ты с Эвансом… — наследник раздраженно выдыхает, будто слова даются ему через силу. Кацуки обходит его, дабы придвинуть второй стул ближе и сесть перед ним. Он неторопливо разглядывает сакса: взгляд скользит по волосам, лицу, шее, плечам, не прикрытым ничем, что может защитить от холода. Он припоминает то, в какой крови был чужой плащ, после утреннего случая. — Продолжай. — Я знаю, что есть причина, почему тебя волнует его жизнь, — Шото поднимает глаза, выжидает ответа, хоть и не задавал вопроса. — У меня никакой личной выгоды в том, чтобы сохранить ему жизнь. Но будь со мной честен, — язычник подаётся чуть вперёд на своём стуле, — ты ведь тоже уже успел понять насколько он ценен для Уэссекса: именно такие, как он, защищают королевство. Твои подданные в Совете могут принимать идиотские решения сколько хотят, но ход событий решают именно те, на которых лежит выполнение. В твоих же интересах оберегать его для своей Короны, Мерфи́. Даже если твой Совет… — Его нет, — сакс плавно закидывает одну ногу на другую, а тон голоса внезапно становится безразличным. — В каком смысле? — Совета Уэссекса больше нет. Я убил их. До единого. Лично, — будущий монарх слабо улыбается при этих словах: холод в его словах, улыбка и то, как Мерфи́ говорит об этом — словно уничтожать собственный Совет для него было лишь лёгким неудобством, отдалённо напоминают Кацуки наследника Эндевар. — Впечатляет, — ярл копирует его выражение и чуть склоняет голову к плечу. — Мне не стоит спрашивать причину? — Определённо нет, — наследник кивает, показывая, что на этом разговор заканчивается. — Мне нужно было только уточнить насчёт Эванса. В такие сложные для Короны времена, я бы не хотел волноваться о потере командира своей армии. Закончив, он поднимается, с целью покинуть палатку. Чужое молчание совсем немного удивляет, ведь ещё недавно ярл вызвал его на бой, только чтобы высказаться. После первого медленного шага, словно ожидающего неопределённо чего, христианин делает второй более твёрдо. Лишь у самого входа сильные руки останавливают его, сжимая плечи, затем двигаются ниже, закрепляя на груди меховую накидку. Шаги уносят норманна прочь: молча — как научился и Кацуки.***
Уже на рассвете третьего дня, после того, как уэссекская армия лишилась двух командиров, настроение в лагере возвращается в привычное состояние. При последнем разговоре наследник не упомянул ничего о том, что собирается внести изменения в управление войск, но Кацуки не удивляется, когда узнаёт, что командование двух других отрядов было передано Эвансу. Норманн не спешит снова найти повод для диалога с Мерфи́, хоть есть много чего, что стоило бы рассказать тому. Однако, наследник и сам понимает, что ему известно далеко не всё, что произошло тут и в Норвегии. Ярл выжидает, использует против сакса его же оружие — молчание, уверенный, что когда Шото поймёт значимость их сотрудничества, тот сам придёт к нему. Неожиданностью становится весть о том, что конунг Уайткроу уже некоторое время находится в лагере, но, судя по тому, что к Кацуки никто не пришёл, она не искала встречи с ярлом. Получив новость, норманн ещё минуту остаётся стоять на месте, в попытке поймать какую-то мысль. Выражение на его лице резко меняется, стоит осознать — Мерфи́ не знает и половины того, что конунг может рассказать ему. Как и он пока не знает много чего о характере матери, чтобы быть уверенным, что наследник в безопасности рядом с ней. Выходя, Кацуки сразу же направляется к палатке наследника. Он замедляет шаги недалеко от неё, с подозрением во взгляде следя за тем, как по паре всадников с обеих сторон — викинги конунга и саксы, седлают лошадей и, коротко переговариваясь со своими товарищами, направляются к концу лагеря, сразу же переходя на быстрый бег: у выхода каждый из двух пар сворачивает в противоположную друг от друга сторону — дороги, что ведут в Мерсию и Уэссекс. Он решает уточнить насчёт увиденного позже, считая, что главная задача на данный момент — убедиться, что с Мерфи́ всё в порядке. Он цокает раздраженно, заметив знакомого стражника у входа, с которым невозможно поговорить, но и убить тоже не лучший вариант. Аелл пару секунд пристально смотрит в глаза язычника, видит, что тот не настроен на конфликт. Стражник слегка склоняет голову, отступая от входа. Норманн не находит времени для удивления от столь внезапной перемены в поведении англичанина, незамедлительно заходит в палатку. Предстоящая картина вводит ярла в лёгкое оцепенение, и он не сразу подходит к столу, за которым непринуждённо общаются конунг и наследник, который привычно точит дерево, вырезая очередную шахматную фигуру: Кацуки успел заметить это пристрастие ещё в Норвегии. — Проходи, — Шото не поднимает глаз, когда озвучивает это, но тянется к пустому стулу рядом и передвигая его чуть ближе к своему. — Почему ты не встретилась со мной сначала? — Кацуки обращается к матери, всё же проходит дальше и садится на предложенное место. — Мне было очень любопытно собственными глазами увидеть Мерфи́, — воительница улыбается слабо, с оценивающим интересом переводя взгляд от сына к саксу и обратно. — Впрочем, мне больше нечего добавить, наследник. Надеюсь, мне не придётся повториться. — Я понимаю, — Шото кивает, опуская на стол ладью, затем поднимается, протягивая руку конунгу. — Благодарю за сотрудничество. Женщина ухмыляется, прежде чем пожать её в ответ, ведь в последнее время больно часто она слышит это выражение именно от христиан. Проходя мимо сына, конунг сжимает его плечо. Ярл не уверен, что именно та хотела передать этим жестом, но ощущение необъяснимого облегчения распространяется в грудной клетке: может, всё потому, с каким спокойствием Мерфи́ смотрел на неё. Однажды, когда он достаточно сблизиться с ней, обязательно спросит у матери — как она располагает к себе людей, при этом оставаясь всё тем же человеком, от которого разит властью и конфликтом. Однажды, когда война закончится, он обязательно поговорит с ней: только о них двоих. Однажды. Когда война закончится. — О чём задумался? — Мерфи́ откладывает кинжал и переводит взгляд к Кацуки, который пропустил момент, когда конунг покинула их: снаружи раздаётся знакомое карканье и тихий женский голос, проговаривающий: «Привет, дружок». — О чём вы говорили? — вопросом на вопрос отвечает ярл и тянется к одной из множества фигур: одни отличаются от других только цветом дерева. — Об условиях её помощи, — христианин вновь берётся за кинжал и за последнюю недоделанную фигурку. — Какой именно помощи? — Королевству моего отца, — наследник кидает в его сторону короткий взгляд, замечает, что ярла не совсем устраивают полученные ответы. — Зачем ей обсуждать это с тобой? — Почему нет? — Ты не носишь ответственности за Восточную Англию. — Тем не менее это то, о чём у нас нашлись обсуждения, — ещё пара стружек беззвучно устремляются вниз. — О какой ещё помощи мы должны были поговорить? — Скажем, для твоего собственного королевства? — ярл с лёгким негодованием смотрит на наследника. — Так вот оно что, — уголки губ сакса слабо поднимаются, когда он втыкает кинжал в стол, затем поворачивается к норманну. — Есть что сказать по этому поводу? Кацуки молчит первые секунды и сжимает фигурку в руке, поняв, что сказал то, чего Мерфи́ и добивался услышать. Христианин опирается локтём о стол, рукой подпирает щеку и, всматриваясь в тёмные глаза, продолжает: — Ты действительно думаешь, что я поверил, будто Тойя поехал в Мерсию, чтобы заключить договор об отступлении с земель Уэссекса? — Что из этого звучит неправдоподобно для тебя? — ярл вздыхает смиренно: этого разговора уже не избежать. Мерфи́ тихо смеётся, будто ситуация и в самом деле была забавной. — Я так вижу, ты забываешь кем является мой брат. Он — Тойя Эндевар, будущая Корона Восточной Англии. Правда считаешь, что ему нужна помощь какого-то конунга, чтобы у него был доступ в Мерсию? На этом материке для него открыты все дороги. Даже во вражеское королевство, не так ли, ярл? — язычник видит эту усмешку в его глазах, знает, к чему тот клонит. — Надеюсь, тебе хватает соображения понять, что я пропустил его в Норвегию не потому, что он Тойя Эндевар. А потому, что он — твой брат. — Это уже не важно. Исход всё равно один, — будущий монарх откидывается на спинку стула. — Так или иначе, нет варианта, при котором он бы попросил вашей помощи в такой ситуации, если только… Он не хотел, чтобы его нахождение на территории Мерсии оставалось незамеченным. — С чего же такие выводы? — Тойя никогда не предлагает мира сам, — Мерфи́ встаёт из-за стола и отходит. — Он доводит всё до точки, когда перемирие просят у него. — Вы годами жили порознь, не говори так, будто мог взять все эти предположения из ниоткуда, — Кацуки следит за саксом с хорошо скрытым любопытством. — Кажется, ты чего-то не расслышал, ярл, — наследник возвращается к столу и ставит на него шахматную доску, принесённую из королевских покоев дворца Уэссекса. — Разве я сказал, что это предположение? Я так знаю. Да, мы выросли не вместе, но все эти годы я состоял в армии Восточной Англии. Действительно считаешь, что не знаю чего ожидать от человека, которому служил? — Как много тебе сказала конунг? — ярл не находит причин переубеждать его, переводит тему, выдохнув и на секунду прикрыв глаза. — Я не соврал насчёт того, что она сообщила о помощи Восточной Англии. Если то, что она отозвала своих воинов считается помощью, — Шото начинает расставлять на доске фигуры. — Тогда о каких условиях шла речь? — Кацуки чувствует чужие тёплые пальцы на своих, христианин аккуратным движением берёт фигурку короля из его рук и ставит на её законное место. — Об условиях нашего дальнейшего сотрудничества, — опершись бедром о стол, он встаёт рядом с викингом. — Она сказала, что у меня есть её расположенность до тех пор, пока с тобой всё в порядке. — Иначе? — вопрос звучит с усмешкой, как если бы Кацуки пытался оценить — как далеко зайдёт конунг со своей материнской любовью. — Иначе получу голову брата. Ярл внутренне вздрагивает: эпохальность угрозы — убить единственного наследника трона самой влиятельной сверхдержавы на территории, грозит привлечь за собой открытую войну на всём материке. Кровь холодит не только осознание масштабности и вероятности такого развития, но и понимание — она способна на это. Норманн мысленно усмехается мысли, что находит всё больше схожестей в их с Уайткроу характерах: пойти на войну и быть готовой её начать — для них обоих не большое дело, если есть за что сражаться. Если уничтожить легче, чем отпускать. Кацуки не уверен сколько секунд у него заняли эти мысли, но, подняв взгляд к саксу, видит, что тот всё ещё занят фигурками: так отстранённо, словно ему ничуть не было тяжело озвучить условие, поставленное конунгом. — Тебе не стоит воспринимать эти слова так серьёзно, Мерфи́… — Некоторое время я не понимал, что именно она хотела сказать этим, — наследник продолжает, словно и не услышал чужие слова, — но теперь, кажется, я догадываюсь. Полагаю, ты ей настолько же важен, как мне важна жизнь Тойи. Она не кажется той, кто бы стала разбрасываться подобными словами, — Мерфи́ передвигает одну из светлых фигур, затем обходит стол, встаёт с другой стороны, делает ход и тёмной. — И Тойя оказался на территории Мерсии с её помощью… — сакс возвращается на исходную позицию и вновь тянется к доске. — Что значит, что с такой же вероятностью она может позаботиться и о том, чтобы он никогда не перешёл эту границу обратно. Викинг молчит, вслушиваясь в чужие раздумья, и внимательным взглядом следит за тем, как Мерфи́ меняет своё положение в игре, поочерёдно делая шаг с каждой стороны. — И если Тойе вообще понадобилась её помощь, это может означать, что брат рассмотрел в ней, в данных обстоятельствах, союзника больше, чем в Короне Мерсии. А раз так… Тойя там явно не для мирных переговоров, — Мерфи́ опирается руками о стол и озадаченно смотрит на положение фигур. — У неё также какая-то связь с тобой. И ты ещё выдал что-то про помощь моему королевству. Я знаю столько, сколько известно моим командирам. А именно — конунг заключила с тобой перемирие, а Тойя направился в Мерсию для переговоров. Как видно, даже командиры не знают о том, что именно Уайткроу помогала ему перейти границу, а я узнал непосредственно от неё, — Шото берёт очередную фигурку, готовый поставить в нужную клетку, но вместо этого сжимает в ладони, словно какая-то мысль не позволяет этого сделать. — И я просто… — голос сакса сходит на нет, пока он пытается контролировать злость от ситуации, в которой, как бы много суждений у него ни было, для полноценной картины отсутствует какая-то деталь. Он собирается наконец опустить фигурку на доску, но движение останавливают, слабо сжав его запястье. — Зачем ты делаешь это? — Кацуки кивает на шахматы, будто полностью игнорируя речь христианина. — Помогает… Лучше думать, — будущий монарх прикрывает глаза и выдыхает глубоко, стараясь успокоить поток мыслей. — Не поможет сейчас. Не тот случай, Мерфи́, — норманн всё ещё не отпускает его руки, когда поднимается, оказавшись напротив. — Ты же знаешь, что я могу рассказать тебе то, что ты так хочешь узнать. — Вот так просто? — христианин издаёт короткий смешок, как если бы не верил, что с ярлом всё может быть настолько легко. — Я могу добавить для тебя условие. Ради интереса, — Кацуки улыбается чуть язвительно, играясь с терпением наследника. — Ярл, слушай, я правда не настроен… — сакс возвращает внимание к шахматам и лёгким движением пытается высвободить руку, уверенный, что её продолжают держать скорее неосознанно. Язычник резко тянет его ближе, вглядывается в холодные глаза и находит в них настороженность, но не отступает. Наконец отпустив чужое запястье, он кругом шагает вокруг христианина, встаёт со спины и кладёт руку между лопаток. Ярл давит не сильно, вынуждая полностью выпрямить её и расправить плечи: свободная рука опускается на шею, большим пальцем он скользит по позвонкам на затылке, пока другими касается подбородка, вновь давит, поднимая его голову. Ладони обхватывают локти сакса, водят вниз, с тыльной стороны накрывая руки и поднимая их. Пальцы раскрывают чужие, только чтобы сомкнуть следом в замок. Викинг склоняется к его уху и твёрдо выговаривает: — Ты — монарх, кто бы ни стоял перед тобой — не смей отводить взгляд. Касания резко прекращаются, Шото ловит себя на мысли, что с трудом вдыхал все эти секунды: он переводит внимание к ярлу, который неспеша идёт к выходу. Мерфи́ всё ещё остаётся в том положении, когда кидает вопрос ему вслед: — Какое условие? Викинг останавливается, ухмыляется победно и, повернувшись к наследнику, бросает фигурку коня, которую отобрал у того из рук минуту назад: Шото надёжно ловит её. — Ты научишь меня играть. И с каждой твоей победой я расскажу тебе что-нибудь ценное. Тебе ведь не должно быть сложно выигрывать, да? Считай это условие за добродетель. — Мне поблагодарить тебя? — наследник складывает руки на груди и задаёт вопрос с неким издевательством. — Не стоит. Ты безманерный, как варвар, Мерфи́. Кацуки наслаждается едва уловимым шоком вперемешку с возмущением на лице сакса после подобного заявления, словно услышать это от самого норманна — было чем-то нереалистичным. Воин принимает чужое молчание за согласие и выходит из палатки лёгким шагом. Проходя чуть дальше, он оборачивается и смотрит назад — к выходу из лагеря. В голове отдалённо звучит разговор с Эндеваром: «— Он заслуживает полной правды, англичанин. Можешь сжечь эту свою «честность-наполовину». — Шото не обязательно знать всё. Не сейчас». Ярл слабо улыбается своим мыслям, фиксируя на плечах тёмно-красную накидку и двигаясь вглубь лагеря, пока тихие слова скользят по устам: — Я никогда не говорил, что согласен, Эндевар.***
Вечером следующего дня, когда полумрак опускается на лагерь, а солдаты и воины разжигают костры, Кацуки решает присоединиться к своим людям. Он садится рядом с одним из викингов и принимает предложенную кружку с элем: раздумывая о положении, ярл приходит к выводу, что если они останутся тут до начала весны, то обязательно понадобится пополнить запасы еды и напитков. Взгляд цепляется за знакомые силуэты: ему даже спокойно от расслабленного выражения на лице Эванса, беседующего со стражником. Несмотря на конфликты в понимании как языка, так и положения дел в этом лагере, ярл подмечает, что до этих пор не заметил в Аелле ничего, что могло бы насторожить. Норманн принудительно прерывает поток мыслей и, словно вспомнив что-то, переводит взгляд в сторону одной из палаток, которая лишилась своего охраняющего. Кацуки это не останавливало и раньше, но сейчас, думая о вчерашних событиях, разговор с Шото кажется настолько далёким и выдуманным, что он ещё минуту решается с тем, чтобы встать и направиться к наследнику. Шёпот по ту сторону заставляет замереть на секунду с приподнятой рукой, которой он бесшумно отодвигает ткань у входа: Мерфи́ сидит за столом, проговаривает слова, непонятные норманну, пока упрямо пытается завязать шнурок на запястье. Кацуки не прерывает его вплоть до момента, когда христианин прикрывает глаза и проговаривает тихое «аминь». Он ступает внутрь, привлекая внимание сакса, который, так и не справившись со шнурком, откладывает его в угол стола, кивая перед собой. Заняв место напротив, ярл недолго рассматривает фигуры, стоящие рядом с доской. — Как себя чувствуешь? — чуть неловко интересуется сакс. — Ты впервые задаёшь мне этот вопрос, — норманн улыбается уголком губ и следит за тем, как тот начинает расставлять фигуры, останавливаясь после каждого шага, чтобы дать время последовать за ним. Язычник поднимает к нему взгляд, замечает, как его губы чуть сжаты, а волосы спадают на лоб: наследник и мог бы убрать их с лица, но отчего-то лишь больше склоняет голову над доской, полностью закрывая глаза от чужого обзора. Кацуки не видит их, но почему-то уверен, что такая реакция показывает то, насколько сложно дался саксу этот вопрос и как сильно он, наверняка, жалеет о нём. И как ужасно будет ощущаться, если не получит ответа. Ярл улыбается как-то мягко и тянется к нему, дабы с несвойственной ему осторожностью убрать белую прядь за ухо наследника и невесомо провести вниз по виску, когда опускает руку. — Я чувствую себя замечательно, Шото. Мерфи́ не останавливает норманна и тогда, когда тот тянется к шнурку, чтобы взять и завязать вокруг его руки, с неприсущей ему аккуратностью в движениях. Он не выражает Кацуки свою признательность вслух, только благодарно кивает, принимая озвученное к сведению, и ставит на свою позицию последнюю фигурку — короля.***
Грядущие несколько дней проходят в относительном спокойствии на границе. Покой же самого наследника каждый день нарушают только шаги, темп которых он, сам того не осознавая, начинает на слух отличать от других, и знакомый силуэт у входа в палатку: и сам того не контролируя, он начинает ждать его прихода каждый раз, как если бы этот странный договор существовал всегда. На четвёртый день после того, как норманн впервые расставляет фигурки на доске, они играют в партию. И в последующие дни тоже: Шото продолжает выигрывать раз за разом, что не удивляет ни одного из них. В конце концов наследник приходит к мысли, что ярла игра не особо и волнует, кажется, будто тому просто достаточно быть там. Неловкие вопросы за общим столом перерастают в непринуждённые разговоры, и в откровенности ближе к концу партии, когда наследник разбирает игру, а викингу остаётся только сложить руки на груди и слушать его. В то время, как ярл, после каждой проигранной партии, делится крупицами плана Эндевара, соблюдая некую грань, чтобы не сказать слишком много, либо же мало: в обоих случаях Мерфи́ может отреагировать непредсказуемо. В поведении настолько прямолинейного и справедливого сакса, норманну всё равно удаётся разглядеть, по видимому только недавно образовавшуюся черту, что присуща человеку, которому развязывают руки спустя долгого периода подавления его воли. После очередной партии, получив ещё один кусок плана, который обсуждался между номаннами и Эндеваром, Шото с мраком смотрит в глаза ярла, проговаривая тихий вопрос: — И ты только сейчас рассказываешь мне об этом? — Ты собираешься что-то изменить? — Кацуки встаёт из-за стола и тянется к своей накидке. — Я догадывался, что всё не так просто, но… — Ты ещё не коронован. Чтобы твоё слово имело больше значимости, займи сначала трон, — он слышит этот вдох наследника, вероятно тот собирается что-то противопоставить, но ярл опережает. — Даже не думай поднять тему твоего брата, который якобы тоже ещё не коронован. Ты — не он, — норманн выдерживает недолгую паузу, прежде чем добавить: — И не смей им быть.***
Совсем скоро несколько часов за день в компании ярла становятся чем-то привычным, как и норманну становится слишком комфортно сидеть с христианином за одним столом, проигрывать ему и рассказывать то, что погружает наследника в раздумья, стоит язычнику покинуть его очередным вечером, после партии. Кацуки подмечает привычки сакса, усмехается в иной раз, когда тот снова подносит к лицу сцеплённые в замок пальцы, чтобы легко опереться о них кончиком носа. Норманну так и не удаётся заметить короткие проявления любопытства и внимания со стороны будущего монарха, когда сам язычник задумывается об очередном шаге на доске: у него это отнимает значительно больше времени, чем у христианина. А тот лишь пользуется этим, изучает «покой» долго и тщательно, прислушивается к своей реакции на его присутствие, оценивает, действительно ли тот настолько близок, как это кажется. Действительно ли это то — чего он так отчаянно желает. И сможет ли он стать им. — Сконцентрируйся, — пальцы ярла щёлкают перед его лицом, вытягивая из дум. — Продолжишь витать в облаках, и я выиграю. — Весьма самонадеянно, — Шото делает ход конём и обратно сцепляет пальцы. — Недооцениваешь меня? — улыбка на губах воина хищная, когда он делает ответный ход. — За это время я успел подумать о тебе в абсолютно любом ключе. Но никогда так, — сакс передвигает другую фигурку. — Ты у брата перенял привычку говорить загадками? — Кацуки отвечает на ход и ухмыляется слабо, следя за тем, как будущий монарх тянется к фигурке королевы: он уже знает чем это закончится. — Шах и мат, — озвучивает наследник. — Мне больше нечего рассказывать тебе, — после непродолжительного молчания сообщает норманн. Кацуки игнорирует слегка удивлённое выражение на чужом лице, лишь кивает, благородно признавая чужой выигрыш, затем встаёт из-за стола, но почему-то не тянется к накидке, как привычно и бывает. Он некрупными шагами передвигается по палатке, затем, видимо, найдя что искал, достаёт два серебряных бокала из личных принадлежностей Его Высочества и наливает вина из небольшой бочки, стоящей рядом с сундуком с оружием. Христианин недолго наблюдает за ним, пока расставляет фигуры обратно на доску. — Хочешь ещё сыграть? — язычник замечает, как его рука слабо вздрагивает при следующем движении, словно до вопроса тот и не осознавал что делает. — Даже если победа не принесёт тебе ничего? — Нет, — слишком резко отзывается Шото. — Я просто… — Есть много чего, — ярл подходит к нему и ставит перед ним один из бокалов, — что может объединить нас за одним столом. Кроме шахмат. — Тебе нравится вино? — Мерфи́ избегает темы, Кацуки на это снисходительно улыбается. — Разве оно кому-то не нравится? У нас не растёт виноград, так что при набегах мы всегда старались брать как можно больше бочек с собой на драккар. Когда война закончится, то я не против заключить торговый договор, чтобы купить у Уэссекса вино, — Кацуки касается ободка чужого бокала своим и, прежде чем выпить, проговаривает чуть бодрее: — Скол! — Скол, — с лёгкостью парирует наследник слово — такое чужое для его культуры, вызывая ухмылку у ярла, который с особой внимательностью следит за тем, как сакс допивает до последней капли, словно пытаясь проглотить что-то помимо напитка. — Когда война закончится… — негромко тянет норманн и берёт из рук наследника бокал, чтобы вновь наполнить его и вернуться обратно, — мы устроим пир. Будем пить до рассвета, возможно, даже проведём обряд и выпустим всё скопившееся напряжение, — Кацуки возвращает ему сосуд, встав к наследнику лицом, и поясницей опирается о стол, предварительно отодвинув его чуть назад, дабы оставить между собой и саксом небольшое расстояние. — Вы сражаетесь? После войны? — Шото делает очередной глоток вина, вопрос звучит сконфуженно, из-за непонимания странностей чужих обычаев. — Это вино на тебя так действует? Или ты действительно… — воин наклоняется вперёд, чтобы глазами оказаться на уровне его лица, — … настолько наивен, Мерфи́? Есть способы получше, чтобы избавиться от напряжения, — ярл наслаждается видом запоздалого понимания, что скользит во взгляде христианина. — Можно вдвоём, втроём, в группах. — Это… Безобразно, — заторможено отвечает сакс, чуть нахмурившись. — Боги одобряют любое проявление любви, — безо всякого смущения отзывается северянин, склоняя голову к плечу. — Как тогда вы проводите празднования, христианин? — Мы пьём и ужинаем… — словно пытаясь вспомнить, начинает наследник. — Жутко весело, — усмешка викинга теряется где-то в бокале, когда он подносит его к лицу, чтобы опустошить: третья порция оказывается перед саксом за ту минуту, что он тратит на раздумья. — И мы танцуем, — с лёгкой улыбкой добавляет Шото, прежде чем выпить ещё немного тёмной жидкости. — Танцуете, — полувопросом уточняет ярл, чуть выгибая бровь. — Да. Обычно в группах, люди берутся за руки, делают шаги в одну сторону, затем в другую, ещё вперёд и хлопают несколько раз, а танец называется… — Мерфи́ застывает в нерешительности, когда видит перед собой чужую раскрытую ладонь: тише завершает мысль, — …кароль. — Не легче ли будет показать? — свободной рукой ярл отнимает у него пустой сосуд и ставит на стол. — Нас только двое, — неубедительно протестует христианин и, выдохнув, всё же берётся за руку норманна, затем проводит того в центр палатки. — Так… — Шото неловко тянется и к второй руке язычника, обхватывает их в изгибах локтей, коротким движением меняет его позицию, сам же — встаёт напротив. Первые шаги наследника выходят неуверенными, но ярл с готовностью следует им: подходит ближе, когда сакс двигается вперёд, хлопает трижды — с опозданием в первые пару раз, и вовремя в третий, когда Мерфи́ вливается в настроение и тихо подпевает мотив музыки. Они вновь шагают навстречу друг другу, христианин поднимает взгляд, глаза сталкиваются с алыми, что затягивают за собой на самое дно своего винного озера. Оба находят в моменте странный комфорт, о чём предпочитают молчать — некоторые вещи должны остаться неозвученными. Мир сужается до палатки, где витает запах вина и горящего масла свеч, что стоят на столе, освещая место тёплым светом. Тихий, мягкий голос окутывает собой всё пространство, и необъяснимое умиротворение застилает сознание, словно не существует завтра и не было вчера. Словно никогда не было скорби, утрат и поражений. Словно вся война осталась снаружи. «Глупый танец» думается норманну: холодные пальцы дотрагиваются до его, тянут в круг танца, состоящий только из них двоих. «Глупая зима»: Кацуки видит эту туманность в разномастных глазах и вовремя обвивает руку вокруг чужой талии, когда при очередном движении ногой, наследник чуть теряет равновесие. Тот хватается за сильные плечи, смеётся в шею норманна: искренне. Так легко опьянел. Ярл замирает, прижимая к себе сакса, и вслушивается в смех, какой раньше не слышал: все те смешки наследника не сравнятся с тем, что сейчас ласкает слух. — Неплохо… — почти шёпотом заключает для них обоих Шото, продолжая оставаться в тёплых полуобъятиях, — для двоих… — Нас достаточно, — так же тихо отвечает норманн, слегка склонив голову к лицу наследника. — До тех, пока нас двое… Нас достаточно. Христианин молчит минуту. Ярл не спешит отпускать его, но в конце концов расслабляет руки, когда наследник намеревается отстраниться. Будущий монарх подходит обратно к столу и берёт наполовину полный бокал норманна, дабы одним глотком осушить его. Он возвращает язычнику внимание своих проницательных глаз и с нечитаемым взглядом засматривается на него. «Глупая судьба».***
Последующий восход граница встречает в тишине и спокойствии, вплоть до полудня, когда в лагерь приезжает воин конунга, с вестью для наследника. Мерфи́ ещё некоторое время стоит у входа в свою палатку, молчит, смотря на горизонт пустым взглядом, кажется, даже не моргает: недалеко стоящие командиры ожидают распоряжений. Эванс шагает вперёд, готовый первым нарушить немые думы принца, но его останавливают: стражник, поняв намерения военного, идёт ему навстречу и кладёт руку на плечо, не давая пройти дальше, параллельно что-то говоря на ухо командиру. Со стороны леса летит Ворон, с шумным взмахом крыльев опускается на плечо принца, и водит клювом по виску. Шото только на секунду поворачивает к нему голову: ярл наблюдает за происходящим безучастно, стоя у своей палатки. Спустя время, он цокает тихо, раздражённый тем, что сакс всё ещё ничего не делает. Тот не идёт на диалог со своими командирами, не предпринимает попытки рассказать о новости даже ярлу, словно всё происходящее — его личная борьба. Он идёт к наследнику нерасторопно, давая тому времени выйти из состояния, что вызывает у всех смешанные ожидания. Кацуки касается его плеча, Вернер отлетает и делает круг над лагерем, затем возвращается обратно. Наследник поднимает к норманну взгляд: красивый, холодный и немой — словно статуя. Ярл не задаёт вопросов, стараясь не привлечь внимания, приобнимает сакса за плечо и провожает обратно в палатку. Находясь уже внутри, он встаёт напротив Шото, одним этим показывая, что тому придётся поговорить с ним, даже если против собственной воли. — Ты скажешь что-нибудь наконец? — христианин не отвечает, а обходит его, чтобы подойти к столу. — Я ещё не решил, — неоднозначный ответ вызывает у Кацуки гнев, но он обещал себе не дать ему вырваться наружу: не в присутствии Мерфи́. Наследник садится за стол, по привычке тянется к фигурам, чтобы расставить их на доске, роняет одну — не замечает. Норманн с подозрением следит за чужой растерянностью и подходит ближе бесшумными шагами: к тому моменту христианин уже ищет недостающую фигуру короля. Кацуки кладёт руку на дерево за спиной сакса, резким движением поворачивает к себе его стул, словно тот — даже вместе с наследником — весил совсем ничего. Он садится на корточки перед Мерфи́ и подбирает упавшую фигурку. Сложив пальцы в замок, как обычно делает сам христианин, язычник опускает их на чужие колени и смотрит прямо, не позволяя отвести взгляд. — Это не только твоя война. Шото пропускает внутрь вдох — не вино, выдыхает тяжело — не облегчение, сглатывает шумно — проглотил. Что бы то ни было, что скапливалось и застревало в его горле за эти дни. Он проговаривает едва слышно, опустив руку со стола, та безвольно падает рядом с чужими: — Конунг сообщила, что наследник Чисаки прибудет к границе не позднее, чем через два дня, на рассвете. В день нашей первой встречи… Она сказала, что запросила дополнительное подкрепление у наследника. Сказала, что так нужно. Осознание длится долгую минуту, пока ярл пытается до конца сопоставить всё в голове: после того, как Уайткроу вернула Арена в лагерь саксов, тот рассказал, что один из викингов конунга промолвил что-то про то, что наследник Мерсии уже знает о положении дела, после битвы у леса. На момент тех событий, тот уже готовил новые войска для подкрепления у границы. Конунг не подтвердила ту информацию, как не рассказала ярлу и то, что она запросила ещё помощи. Как не говорил об этом и Эндевар, утверждающий, что всё под его абсолютным контролем. У Кацуки много вопросов как к Эндевару, так и к своей матери, но конунг не вернулась к ним в лагерь, отправила посланника, как если бы хотела этим показать, что никаких ответов не стоит ожидать от неё. Теперь, когда и Шото осведомлён о плане брата ровно столько, сколько известно ярлу, они оба понимают: — Тойя не успеет, — хрипло выговоривает Мерфи́, прикрыв глаза. — Он не единственный, кто решает исход этого сражения, — воин отвечает твёрдо, дотрагивается до лица сакса, чтобы вернуть к себе его внимание, и когда удаётся вновь поймать его взгляд, ярл спокойнее добавляет: — Не смей выходить к ним с таким лицом. Не можешь — не выходи вовсе. Это твоё убогое настроение влияет на твоих солдат. Я сообщу Эвансу о новостях, он передаст остальным, — Кацуки поднимается на ноги и слабо сжимает его руку, оставляя в ней фигурку. Шото не говорит ему о том, что волнуется не из-за исхода сражения — всё уже решено. Как не говорит о том, что проглотил выбор, который пришлось принять. Что пили они не вино совсем, а прозрачную кровь. Что ярл с таким убеждением надеялся, будто Шото мог совершенно отличаться от своего брата. Что пошёл викинг с такой готовностью сообщить не вести — собственный приговор. Что яда им нужно было искать не в бокалах вовсе, а в доверии друг к другу. Шото молчит — как умеет лучше всего.***
Столица нежится в предзакатной неге, лучи зимнего солнца бережно касаются стен домов и крепостей, словно пытаясь утешить город от кошмара, что ещё даже не наступил. Где-то на подножье горы, скрытые от нежелательных взглядов, воины возвели огонь. Позднее, когда наследник так и не возвращается в палатку, Арен покидает её и следует по дороге, что Эндевар проложил часом ранее. Воин обнаруживает его, сидящего на камне — слишком рельефного, чтобы снег мог покрыть его толстым слоем. Англичанин немигающе смотрит вдаль, на освещённые огнями крепости города. Торград подходит беззвучно, встаёт рядом и направляет взгляд в ту же сторону. — Ты уверен, что они прибудут вовремя? — Мы ожидаем, — сухо отзывается Тойя, прикрыв уставшие глаза. — Наше ожидание может стоить жизней. Англичанин наконец переводит на него взгляд, на лице выражение, словно ожидает извинений за то, что ему пришлось это выслушать. Он усмехается слабо, кивком подзывает норманна и как только тот подходит, хватает за тунику на груди, резким движением приближая его лицо к своему. — Своё могу уничтожить только я. — Кацуки — не твоё, — викинг руками опирается о камень по обе стороны от Эндевара, смотрит прямо, глаза лишены покорности. — Его жизнь меня и не волнует. — Как ты можешь говорить это мне в лицо, зная, как много он значит для… — Тебя? Очевидно больше, чем ты для него, — с презрением выдаёт англичанин, расслабляя пальцы на чужой одежде. — Он потащил тебя в самую гущу битвы, для своих эгоистичных желаний. — Можно подумать, ты сделал не то же самое, — Торград осматривается. — Посмотри, где мы сейчас, Эндевар? — Действительно считаешь, что я хотел, чтобы ты пошёл со мной, потому что не справился бы без тебя? За всё это время, что такого ты сделал, кроме того, чтобы просто быть рядом? — потерянность во взгляде язычника даёт англичанину понять, что слова дошли до своей цели. Наследник тише добавляет: — Я взял тебя с собой, потому что только так могу убедиться, что ты в порядке. Потому что не могу доверить тебя ему. Тойя видит, как норманн избегает его взгляда: он обхватывает руку викинга за предплечье и тянет ближе, вынуждая сесть рядом. Тишина длится несколько минут, прежде чем наследник садится ближе и без стеснения тянется к чужой широкой меховой накидке, устраивает один её конец поверх собственной, накрывая им свои плечи и вызывая смешок со стороны норманна. — Его Высочеству холодно? — Закрой рот, — мягко требует Эндевар, кутаясь в накидку, пропитанную чужим теплом. — Южанин, — дразняще цедит воин. — Северянин, — усмехается наследник.***
Норманн возвращается ближе к вечеру, шаги его беззвучные, а взгляд расслабленный, когда он скользит им по лицу сакса: в углу стола всё ещё стоит шахматная фигура. Кацуки проходит внутрь, встав в центре палатки, и складывает руки на груди, пальцами одной обхватывая локоть другой. Христианин возвращает стрелы обратно в колчан и оставляет у сундука, всё ещё не отзываясь на чужое присутствие. Ярл подходит к столу, ставит короля на его законное место, чтобы тот перестал нагнетать настолько беспричинно-тревожное чувство. Мерфи́ незаметно проталкивает кинжал под пояс, когда поднимается, чтобы подойти к викингу, который, услышав его тихие шаги, оповещает: — Я сообщил им. Мы будем ожидать их послезавтра. — На втором рассвете, — добавляет Шото, встав рядом с норманном и тоже направив взгляд на доску: отчего-то никто из них не смотрит на другого. — Отдохни, — коротко говорит викинг, когда молчание длится дольше ожидаемого, и двигается к выходу: мягкий голос тянет его обратно, он останавливается на первом шаге, с ухмылкой упрекает себя, что не смог продержаться даже два. — Ты никогда не хотел ничего спросить у меня? — Зачем ты решил заговорить об этом сейчас? — язычник оборачивается к нему в пол-оборота. — Сыграем? — не ответив на вопрос, предлагает христианин, и идёт ему навстречу. — Мне нечего предложить тебе взамен. Норманн устало выдыхает при этих словах, понимая, что наследник наверняка пытается добиться ещё информации, которой у ярла нет для него: он рассказал всё и даже больше. Не дожидаясь ответа, Кацуки вновь поворачивается к выходу, но ощущение холодных пальцев, что смыкаются на затылке, приводят его в лёгкое смятение. Наследник грубо возвращает к себе его взгляд, встаёт почти вплотную и шепчет гневно: — Просто сыграй со мной в эту чёртову партию. Воин накрывает его руку своей, расслабляет хватку и смотрит в глаза так пристально, словно те могут дать ему ответы на вопросы, которые он никогда не задаёт наследнику: он много чего хочет спросить. — Сыграем. Недолгим спустя, уже сидя с Мерфи́ за столом, норманн с недовольством замечает, что что-то отличается от всех предыдущих дней и партий: наследник слишком растерян, слишком напряжён, отвечает слишком быстро и играет обрывисто, как если бы боялся не успеть. Словно время было ограничено для них. Когда Кацуки ставит свой первый на памяти шах против сакса, тот не удивляется и отвечает до ужасного глупым ходом, будто сам наталкивает ярла к победе. Когда язычник всё же доходит до победного хода, он останавливается, вздыхает разочарованно и, протерев пальцами глаза, задаёт бесцветный вопрос: — Видимо, моя очередь спрашивать: чего ты добиваешься? — Делай свой ход, — с непривычным ему раздражением бросает будущий монарх. — Я не буду. Мне не сдалась такая ущербная победа. Шото опускает взгляд и сосредотачивается на одной точке, как обычно делает, чтобы собрать мысли, но в этот раз они разбегаются с ещё большим хаосом, чем прежде: Кацуки видит это по глазам. Он кладёт руки на стол и встаёт медленно, ещё пару секунд смотрит на незавершённую игру, затем одним резким движением смахивает со стола шахматы, фигурки летят в разные стороны. Он отбрасывает и стол, не особо волнуясь о его целостности, сбивает с равновесия и собственный стул, дышит загнанно, запустив пальцы в волосы, пытаясь сдержать что-то внутри черепной коробки, что вырывается наружу. Кацуки в немом оцепенении следит за ним первые несколько секунд, после встаёт на ноги, чтобы поймать за руку, что тянется к очередной вещи, и притянуть к себе: он хватает сакса за плечи и слабо встряхивает, будто это сможет вернуть тому здравый рассудок. Сквозь туман мыслей, до Шото доходит твёрдое, взволнованное «Мерфи́!». Он поднимает взгляд к лицу Кацуки: безграничное доверие алым раскачивается в его глазах. Как можно предать кого-то, кто смотрит на тебя так. — Давай остановимся, ярл… Наследник жаждет предотвратить то, что уже начинает образоваться в голове, непрямым текстом просит помощи, но норманн не до конца понимает суть сказанного саксом, как не пытается найти в его словах чего-то разумного, но Шото продолжает пронзительно смотреть в ответ, ибо «монарх не отводит взгляда». — Почему ты хочешь справиться со всем сам? Нет, даже не так, — норманн смеётся коротко, нервно, давит этим гнев — в который раз. — Почему тебе кажется, что ты справишься в одиночку? — Я… — сакс выдыхает рвано, не договаривает, останавливая себя от какой-то мысли, что почти вырвалась из-под контроля. — Я не имею достаточно причин так думать. — Именно, — с холодом подтверждает ярл, понимает, что крупицы всего, что им удалось создать за эти дни, вновь покрываются инеем: он расслабляет пальцы на его плечах, невесомо гладит помявшуюся ткань чёрного кафтана и уже мягче добавляет: — Не думал, что придётся говорить тебе это, но успокойся. Слишком поздно менять сложившийся порядок вещей или передумывать насчёт решений. Нам придётся справиться с тем, что уже умеем. Я доходчиво выражаюсь? Христианин поджимает губы, не реагирует ни положительно, ни отрицательно, и внутренне радуется шуму снаружи, что вовремя отвлекает внимание обоих: ему не приходится дать ярлу ответа. Шото удаётся даже вернуть привычный тон голоса, когда он слышит звон оружия и поворачивает голову к выходу, спрашивая: — Что там происходит? — Я сказал им, что могут достать выпивку и отдохнуть немного. Все и так на взводе, недавние вести, должно быть, напрягли их ещё больше. Им это необходимо сейчас. Мы не знаем наверняка, что нас ждёт послезавтра. Будет лучше, если они хоть как-то избавятся от тревоги, — чужие плечи расслабляются под его руками. — Я хочу выйти к ним. — Уверен, что не натворишь ничего дурного, как только что? — Я вышел из себя. Всё это иногда просто… — Мерфи́ молчит секунду, после добавляет: — Слишком. — Иди. Наследник ощущает странное утешение, когда ярл опускает руки, пальцы его задевают крест на запястье. Он кивает, но сдерживается от вопроса: «Что насчёт тебя?»․ Перед тем, как оставить его, Шото оглядывается назад: язычник неспеша поднимает сначала стол, затем ставит на него доску и возвращает на неё фигуры. На момент, когда Кацуки выходит из палатки, в лагере вовсю горят огни, саксы уже присоединились к норманнам: тут и там, собравшиеся вокруг костров устраивают поединки, ярлу даже удаётся увидеть то, как один из проигравших юных викингов лежит на снегу, толпа вокруг них смеётся и возмущается, пока соперник — солдат, поднимает меч над головой, показывая этим свою победу, свободную же руку протягивает язычнику, чтобы помочь тому встать на ноги. Совсем недалеко, у другого костра, северяне учат саксов произносить тост, солдаты с готовностью поднимают свои кружки, произносят громкое «Скол!», прежде чем приступить к выпивке: не пьют только дозорные. Кацуки не знает точно, как бы вели себя эти же самые саксы и норманны, если бы одним днём им просто сообщили о том, что теперь они союзники. Вероятно, всё выглядело бы иначе, они продолжали бы питать одни к другим чувство вражды, но эта война многое изменила. Оказавшись под одной тяжестью реальности, с одной ношей и в одном месте — застрявшие с одной судьбой, они сблизились, несмотря на недоверие, на страх и непонимание чужого языка. Ярл усмехается зрелищу, предстоящему перед глазами. Ему отчего-то вспоминаются все те разы, когда наследник показывал и высказывал своё отношение к вражде: «Не на моей территории, не в моём дворце». Норманн чувствует чужое внимание, обращённое к нему, и переводит взгляд, встречаясь глазами с наследником. Тот не теряется, когда ярл смотрит в ответ, а поддерживает зрительный контакт ещё несколько секунд, после вновь концентрируется на очередном бое. Кацуки подходит незаметно, не прерывает веселье товарищей и солдат. Он хлопает по плечу сакса, сидящего рядом с Мерфи́: тот понимает требование и сразу же встаёт, освобождая место, которое минуту спустя занимает ярл, тоже наблюдает за ходом поединка. — Лучше? — коротко интересуется воин. — Намного, — Шото кивает, не повернувшись к нему. Привычное молчание вновь окутывает обоих словно под куполом, где весь шум остаётся снаружи. Они принимают предложенные сосуды с напитком. Ярл подставляет свой, а сакс решается недолго с тем, чтобы тронуться его своим. Чистое звёздное небо над головой, свет, исходящий от огня, мысль, что наследник сейчас настолько близко, что не нужно беспокоиться о его жизни, наводят на викинга небывалое спокойствие. Рука Мерфи́, поднесённая к лицу для нового глотка, замирает, стоит почувствовать тепло чужого тела: ярл меняет своё положение, чуть вытянув ноги, спиной приваливается к боку сакса, затылком прижавшись к его плечу, и поворачивает голову в сторону, чтобы следить за боем. — Ярл… — Спорим, мой воин выиграет, — Кацуки ставит кружку на землю и складывает руки на груди: все слишком заняты поединком, чтобы обратить на них внимания. — Спорим, — волосы норманна щекочут шею, но христианин не отстраняется. — На что же? — интересуется воин. — На полцарства. Северянин заливается тихим смехом, Шото склоняет голову к груди и мастерски прячет улыбку, вызванную чужим весельем на шутку, которая так иронично близка к реальности. Немногим спустя, когда викинг всё же побеждает, норманн выпрямляется, только чтобы наклониться к уху наследника и дразняще сказать: «Что я говорил?». Сакс толкает того в грудь, без особого упорства, скорее показывая протест сказанному ярлом, чем нежелание близости. — Кацуки, что насчёт тебя? — победивший воин поворачивается к светловолосому викингу и улыбается, слишком возбуждённый битвой. — Ты не покажешь саксам — каков наш ярл? В толпе раздаётся гул, норманны, без особой синхронности, одни за другими проговаривают громкие: «Да! Давай ярл!». Воин подходит к Кацуки, взявшись за свой меч обеими руками, предлагает его ярлу. Тот берёт у него оружие, встаёт и проходит в центр, улыбаясь слабо восторгу своих людей на его согласие участвовать в их времяпрепровождении. Наследник провожает его взглядом, затем возвращает внимание к викингу, который так и не сдвинулся с места. — Нужен меч, — сообщает воин, обращаясь к своим товарищам: кто-то из них тут же достаёт свой и протягивает ему, параллельно спрашивая: — Собираешься сразиться с ярлом? — Против лучшего воина среди нас? Что ты, — улыбка на губах мужчины показывает всё его предвкушение. — Тут есть только один человек… Победа над которым будет достойной ярла. Викинг перебрасывает в руке меч и, поймав за клинок, направляет эфес в сторону наследника. — Что скажете, Мерфи́? Будущий монарх ловит на себе ожидающие взгляды солдат, усмехается слабо и, оставив свой напиток рядом с кружкой ярла, берётся за оружие. Толпа вокруг них заражается ещё большим ликованием, когда они с ярлом оказываются друг напротив друга и некрупными шагами проделывают круговую дорожку, каждый дожидаясь атаки другого. Сакс знает, что Кацуки не хватит терпения и не удивляется, когда на него направляют первый удар. За это время христианин успел частично изучить стиль чужого боя, но этого всё равно недостаточно, чтобы проследить за движениями викинга. Мерфи́ всегда было легче орудовать луком и стрелой, когда у него есть расстояние, чёткая цель и пару секунд на концентрацию, в то время как ярл уклоняется и блокирует редкие атаки словно на инстинктах, даже не думая о следующем шаге. Воины и солдаты шумят всё громче, Шото ощущает, как дышать становится тяжелее. Огонь бросает на снег тени сражающихся, каждое движение — искусство. Наследник пропускает момент, когда к сражению мечей ярл подключает и свободную руку, невесомо задевая плечо, руку, бок при очередном ударе, когда каждый из них подходит близко, чтобы надавить на чужой клинок. Последний разворот, христианин вскидывает руку, которая оказывается пойманной цепкими пальцами: ярл усилием медленно опускает её вниз, вынуждая направить оружие к земле, и как только конец касается снега, поднимает ногу, чтобы одним сильным ударом сломать клинок. Рваный выдох покидает грудную клетку сакса, когда его — считающего, что то был конец боя, притягивают за руку. Чересчур воодушевлённый битвой, Кацуки не рассчитывает силы, с которой подставляет лезвие своего меча к шее наследника. Только завидев струйку алого, скатывающуюся по бледной коже, он осознаёт, что битва действительно окончена. Норманн мерно убирает клинок, с которого на снег падает капля крови: толпа викингов, на минуту затихшая, взрывается новой волной торжества, когда победа ярла становится очевидной. Саксы кричат что-то подбадривающее наследнику, — «Вы хорошо сражались, Ваше Высочество!» — но до Мерфи́ не доходят их слова. Рука, всё ещё крепко держащая его, глаза, что смотрят с сожалением, и хриплый голос, что с беспокойством спрашивает в порядке ли он. — Всё хорошо… — запоздало отвечает христианин, когда его руку отпускают: касается ей кожи, дабы почувствовать тёплую кровь. — Благодарю за поединок, ярл. — Сейчас не время для твоих формальностей, — Кацуки бросает свой меч к одному из викингов, не следит за тем поймал ли тот его: рука тянется к шее наследника, но Шото предотвращает её действие. — На нас смотрят. — Ты ранен. — Кацуки. Обращение отрезвляет, норманн действительно останавливается и смотрит задавленно несколько секунд, затем обращается к своим слегка пьяным воинам. Солдаты, видимо, тоже подвыпившие приличное количество, тоже прислушиваются к нему, так, словно поймут его речь. — Заканчиваем. Все в палатки. Дозорные! — недалеко стоящие викинги оборачиваются, выпрямляясь и ожидая распоряжений. — Занять свои места. Спустя некоторое время, на некогда шумный лагерь опускается тишина, дозорные воины седлают лошади и направляются к его концу. Мерфи́ обнаруживает, что они с ярлом остались одни: язычник за то время поднимает с земли оставленное оружие, складывает у огня, будто почувствовав необходимость занять себя чем-то, пока все покинут их. Стоит викингам и солдатам начать занимать свои палатки, как он выдыхает, готовый вернуть всё своё внимание к христианину. — Мерфи́… Ярл не успевает обернуться, а королевская фамилия застревает в горле, когда шею обвивает чужая рука, а кожи, — настолько уязвимой части тела, касается холод лезвия. В любом ином случае он бы никогда не растерялся, но рукав предплечья, что давит на шею, принадлежит до боли знакомому чёрному кафтану. Воин вдыхает судорожно, когда сакс спиной прижимает его к себе. Кацуки чувствует, как одним ловким движением чужие ноги обхватывают его торс, руки резко тянут назад — секунда, оба падают на землю, бёдра сакса сжимают его бока, не давая подняться, пока голова язычника покоится на его груди: только рука с оружием остаётся на своём месте. Викинг не двигается, вслушивается в частое дыхание наследника, словно по его изменению сможет оценить происходящее. Бледные пальцы поднимаются по груди к шее и задевают кадык. Ладонь снизу хватает подбородок, вынуждая норманну откинуть голову назад. Белые пряди спадают на лицо христианина и слабо касаются лба язычника, когда он наклоняется к нему, заглядывая в глаза. — Испугался? Кацуки видит это веселье на дне его зрачков: напряжение отпускает тело, он позволяет себе прикрыть веки и уже сам наваливается на чужую грудь. — Слишком много о себе думаешь, — огрызается воин и сгибает руки в локтях, расслабленно опустив их на ноги сакса: Шото ухмыляется слабо, ставит руки позади себя и, опираясь ими о землю, устремляет взгляд к огню, не возражая тяжести чужого тела. Мерфи́, будучи не в состоянии объяснить причину, чувствует желание дотронуться до него: пальцы касаются волос — словно бесконечное множество золотых нитей, и зачёсывают назад непослушные пряди. Ярл поднимает веки, не отодвигается, боясь спугнуть, только внимательно всматривается в языки пламени. Будущий монарх совсем немного ненавидит то, как что-то необъяснимое в нём ощущает себя вполне комфортно со сложившимся положением ситуации. Он потратил всё утро на раздумья и на принятие того факта, что все эти дни — проведённые в обществе ярла, затронули что-то на такой глубине его сущности, что это даже пугает. Наследник говорил, что не станет как отец, грезил идеей справедливости и честности так долго, что не замечал, как внутри образуется нечто проклятое. Кацуки прав: он был врагом. И собственное признание тоже было правдивым: попади ему в плен сам норманн, Шото бы сделал намного более чудовищные вещи, а потом помолился бы, смывая с рук кровь и шепча такие всепрощающие слова — «И кровь сына его очищает нас от всякого греха». В нём что-то перевернулось, задолго до этого момента. Мерфи́ пытается вспомнить, когда всё началось: может, когда он — пятилетний ребёнок, днями смирял холодные, безжизненные коридоры дворца Восточной Англии. Или когда его лишили общества старшего брата, отняв лучшее у юного наследника. Либо же когда ему впервые рассказали о причине смерти матери. Возможно, это произошло не за день, а за все те годы, когда ему приходилось жить, нося чужую фамилию — Тодороки, и служить Короне, которая не позаботилась ни о нём, ни об его товарищах. Быть может, когда его предал друг, который должен был спасти. И когда спас тот, кто должен был убить. Наверняка и тогда, когда его — как принца, невидимыми кандалами приковали к трону, опустили на голову корону — она растеклась серебряной кровью на лице Шото. Серебряные были и бокалы, которыми они отравили короля Уэссекса. И клинок, которым он рассёк головы своих подданных, тоже был серебряным. Он пропускает светлые пряди сквозь пальцы, на ладони остаётся золото — какое облегчение. — Я много чего хочу спросить у тебя, — ярл только сейчас отвечает на вопрос, затерявшийся в одном из недавних разговоров. — Смелей, — наследник устраивает руку на его груди и слабо постукивает пальцами. — Тогда, в лесу. Ты сказал, что меня сложно ненавидеть. Это ведь совсем не так. Меня проклинали гневом богов и за более скромные заслуги, — норманн горько усмехается воспоминаниям. — Так почему же…? — Покой, — мягко перебивает его сакс. — Сколько себя помню, у меня было это отчаянное стремление к нему. Я считал, что в мире, где все гоняются за троном и золотом, это должно быть чем-то простым — что я смогу легко заполучить. Я не хотел думать о том, сколько хаоса нужно навести, чтобы добиться покоя. И бесконечные сражения… Война, набеги, снова война… Я вырос в военных лагерях. Ты смог бы меня понять, вот только… Я был лишён возможности решать — хочу ли сражаться. Что уж там, — он издаёт тихий, ломаный смешок, — я и сам был рождён, чтобы стать оружием в руках отца. С самого детства ненавидел битвы. Наверное, ты подумаешь, что из-за сентиментальности и нежелания убивать: вовсе нет, я привык к смертям. Я ненавижу их, потому что они отнимают мой покой. Одним утром, после очередного сражения, осознал, что остановить одну битву среди сотни наступающих — нет особой разницы. Необходимо что-то масштабнее… Я не настолько наивен, чтобы считать, что так будет всегда, либо же что мою политику будут вести и после меня, но пока это я — хочу покоя в этом королевстве. Но я никогда не встречал ни одного норманна, кто бы поделил со мной эту идею. В день, когда ты нашёл меня… — голос наследника затихает, а язычник не тревожит его молчание, лишь тянется к руке на своей груди и пальцами проскальзывает сквозь чужие. — Не знаю почему я всегда представлял, что мне придётся усадить врага перед собой и беседовать с ним о мире и дружбе, чтобы прийти к пониманию — покой возможен. Как глупо было думать иначе… Покой выглядел не так, как я ожидал. Он был весь в крови и говорил на языке врага. Поступает как варвар, доставляет боль, потом пытается избавить от неё. Срывается и бывает нетерпелив, но умеет слушать, когда я рассказываю ему что-то, — Кацуки неосознанно сжимает его руку, когда понимает, что наследник говорит о нём. — Он отличается от всех, кого я когда-либо встречал. Первый враг, который не попытался убить меня. Первый — кто спас. Единственный, кто за всё это время… Не врал мне, — Шото чувствует, как ком застревает в горле. — Он — причина, почему я всё ещё готов сражаться за покой. Он — моё убеждение, что нам не обязательно быть врагами. Боюсь… — наследник двигает рукой и большим пальцем едва ощутимо проводит по тыльной стороне смуглой ладони. — …я никогда не встречу другого такого. Пока он на моей стороне — я верю в то, за что сражаюсь. Покой. — Мне стоит благодарить тебя за ответ, — криво улыбается норманн, ощущая, как по грудной клетке разливается тепло. — Стоит, — Шото наклоняется к нему и подбородком опирается о светлую макушку. Кацуки смеётся тихо, но не благодарит. Тишина длится недолго. Наследник, чувствуя облегчение от признания, вновь заговаривает: — Ты позволил им расслабить бдительность в такой момент. Что, если конунг соврала? Что, если они нападут этой же ночью? — Она бы не сделала этого. — Причина? — Здесь я. Шото молчит и чуть выпрямляется, снова смотрит только в одну точку, уходя глубоко в свои мысли, будто за поисками какой-то утраченной информации, что он никак не может поймать в просторах собственного сознания: задаёт вопрос тоном, едва ожидающим ответа: — Кто вы друг другу? — Конунг — моя мать, — прямо отвечает норманн и наклоняет голову, чтобы увидеть некое неверие, застывшее на дне чужих глаз. — Ты сражался против своей матери… — хрипло констатирует наследник. Кацуки руками отталкивается от земли и поворачивается к наследнику лицом: пальцы зарываются в отросшие волосы на затылке сакса, норманн наклоняется к его шее, с усмешкой проговаривает: — Я сражаюсь и против собственных богов, Шото. Мерфи́ слабо вздрагивает, когда горячий язык скользит по чувствительной коже и слизывает кровь, что ведёт к порезу. Губы ярла прижимаются к ране, дыхание обдаёт жаром. Язычник отодвигается плавно и заглядывает в светлые глаза наследника. Пламя отражается в них, глубоко на дне Кацуки находит что-то пугающе-божественное: возможно, так выглядит то, что христиане называют раем. И если рай выглядит так — горящий волнами пламенного океана, смотрящий с нежной жестокостью и диким желанием вершения справедливости — какой бы безобразной она ни была, то он не сильно разный от того, что те же христиане называют адом. — Как он выглядит? — вопрос викинга звучит вполголоса, словно тайна, чему нельзя было раскрыться. — Рай. — Каким ты хочешь, чтобы он выглядел, — так же тихо отвечает христианин, поднимая руку, чтобы стереть каплю алого с уголка чужих губ. Ярл вбирает воздуха в лёгкие, собирается что-то сказать, но слова грузом оседают на языке. Шёпот рассыпается с губ по мере того, как он приближается к лицу наследника: — Как глаза… Твои. Кацуки улыбается в поцелуй, когда ему отвечают, и прижимает сакса к себе, в этот раз меняя роли и давая тому спиной прислониться к рукам, надёжно держащим его. Мерфи́ слабо кусает его за нижнюю губу и усмехается на тихое шипение норманна. Он ловит его выдох, сливаясь с ним в новом поцелуе: менее напористом, менее голодном. Ярл отстраняется нехотя, только чтобы они оба смогли вдохнуть, и видит, как упрямо христианин пытается скрыть блеск в глазах, что, непонятно для Кацуки, выражают и радость и печаль одновременно. Голос Шото пропитан безысходностью, когда он проводит рукой по щеке язычника, затем раскрывает губы, чтобы произнести сдавленным голосом: — Что бы ни случилось, знай... Это не месть. Кацуки долго рассматривает его небесные глаза, кивает лишь, уверенный, что услышанное никогда не обернётся чем-то чреватым: он отдаёт последние крупицы своей верности и доверия в руки наследника. На лице душа Мерфи́, лишённая глаз, из пустых глазниц вытекают слёзы — жидкое серебро.Как можно предать кого-то, кто смотрит на тебя так.