Mafiosi as... Guardians?

После того как ребёнок был, так сказать, задобрен, и может ему и показалось, но немного расслаблен, Накахара собирался затронуть тему, волнующую его с того момента, как они покинули квартиру. – Кюсаку, – Чуя всё же решил разобраться в недавней ситуации. – Что случилось в ванной? – он совсем не понял, чем могла быть вызвана подобная реакция. Накахара сконцентрировал всё своё внимание на ребёнке. Смутившись от такого интереса к себе, Кюсаку немного поёжился, снова начав избегать его взгляда. – Тебя что-то напугало? – видя, что мальчишка не спешит отвечать, парень решил начать выдвигать предположения. Кюсаку тяжело сглотнул, ощутив будто шею сдавливает. Он очень не хотел говорить на эту тему, но раз вопрос задан, он обязан ответить. – Почему ты носишь... ошейник, – Юмено заметил его ещё при их первой встречи, догадываясь, с какой целью шею опекуна окутывает эта жуткая вещь. Единственной загадкой для мальчика была чистая шея Накахары, без единого следа, в отличие от его. Но когда сегодня он увидел, как опекун собственноручно надевает это на себя, его словно парализовало. Какой безумец станет саморучно обрекать себя на такие мучения? – Ошейник? – Чуя удивлённо вскидывает брови, не совсем понимая, о чём говорит мальчик, но после, догадавшись, опускает ладонь на шею. – Это не ошейник, – парень качает головой. – Ну, точнее не совсем, – сколько бы он не пытался вдолбить это Дазаю, отрицать всякую схожесть чокера и ошейника не слишком убедительно. Кюсаку не шевелится пару секунд, а затем непонимающе поднимает на него глаза. – Это такое украшение, – пробует объяснить Накахара, убирая руку. – Зачем? – Кюсаку остаётся в неведении, но раз уж у него есть возможность задавать вопросы, он будет спрашивать. – Для меня это знак принадлежности к своей организации. Чокер, – Накахара указал пальцем на него, – мой знак связи с портом и нашим боссом. Все члены Портовой Мафии, включая глав исполнительного комитета, в каком-то роде являются её цепными псами. Для меня эта вещь своеобразное физическое воплощение этой связи, – возможно, для ребёнка это прозвучало слишком сложно, но Чуя постарался объяснить максимально доходчиво. Судя по выражению лица, Кюсаку старался обдумать услышанную информацию. Особо понятнее ему не стало, но Юмено осознал две вещи. Первая – это всё-таки не тот ошейник. Вторая – Чуя носит его по своей воли и снимает тогда, когда посчитает нужным. Странно. – Тебе не больно? – парой минут ранее он бы посчитал этот вопрос бессмысленным, но после услышанного так уже не кажется. Чуя пару раз моргнул перед тем, как дать ответ. – Нет, – хотя он иногда мог слишком сильно затянуть чокер, из-за чего тот неприятно давил, но эта проблема быстро решалась парой движений. – Ты носил что-то подобное? – в масштабном пазлике из головы мафиози всё ещё не хватало множества деталей, но картинка постепенно складывалась, даже с учётом пробелов. Странные следы на коже, его реакция на чокер, эти вопросы касательно боли и роли аксессуара. Накахара догадывается, почему шея ребёнка исполосована. Вот опять он прикасается к ней, по всей видимости, желая закрыть отметины, явственные на бледной коже. – Ты носил ошейник? – вопрос кажется несуразным, а учитывая, что адресован он ребёнку, возмутительным. – Кюсаку, – Чуя старается заглянуть ему в глаза, что не особо получается, ведь маленький эспер опустил голову, и чёлка упала ему на лицо. – Кюсаку, – малец не реагирует на его голос. Малыш сильно прикусывает внутреннюю сторону щеки, после чего кивает и начинает почёсывать шею. Немой ответ Юмено не укладывается в голове, хоть именно его Накахара и ожидал. Если какие-то нелюди заставили его носить ошейник, самое большее, что могло от него остаться – потёртости на коже, возможно, и вовсе местами стёртая от тугости до крови. Или при, на взгляд Чуи, наихудшем варианте – металлических кандалов – фиолетовые следы от них, но не шрамы же, в самом деле. Не забывая реакции ребёнка на свой чокер, Накахаре становится тошно представлять, что с ним делали. Чувство вечного несильного, но вполне ощутимого, удушья и ощущения при попытке прекратить эти мучения, саморучно сняв, кажутся ему смутно знакомыми. Накахара не помнит и не знает откуда они, но его тело, вероятно, тоже имеющее свою особую память, позволяет едва ли не ощутить этот дискомфорт физически. – Прекрати, – мягко просит Накахара, видя, как ребёнок почти царапает себе шею. Кюсаку остановился. А он и не заметил, как снова начал сдирать собственную кожу. У него есть довольно много следов на ней, являющиеся последствиями царапающего тика. Кюсаку не контролирует и не замечает, что вредит себе, машинально пытаясь отвлечься. Всё было бы не так плохо, ограничиваясь он неглубокими царапинами от ногтей, но... Видя, что ребёнок не прекращает и просто не слышит, старший берёт его за запястье, саморучно заставляя остановиться. Это работает, хоть и не без последствий, в виде ступора с хорошо ощутимой дрожью. На коже виднеются красноватые полоски, очень похожие на те, что он уже видел на детских руках. – Я-я... Н-не не надо, я... – дитя пытался промямлить хоть что-то, толком не понимая для чего. – Всё в порядке, – нет, не всё, но не скажет же он об этом Юмено в лицо. – Я не сержусь на тебя и делать ничего плохого не собираюсь, – он отпускает детскую, тут же упавшую на диванную поверхность ручку. Но Кюсаку лучше от этого, очевидно, не становится. Он слишком шумно и при том рвано дышит, что хорошо заметно по часто расширяющимся ноздрям. Большие глаза стекленеют буквально за пару секунд, губы натягиваются в тонкую, чуть подрагивающую полосочку, а пальцы на руке, до этого занятой куклой, начинают непроизвольно дёргаться. Он не привык к такому. Не привык к прикосновениям, являющимся обыденностью, которую никто не замечает. Не привык к подобным словам, прямо заявляющим, что всё хорошо. Что всё?.. Почему так сложно и неизведанно? Голова начинает гудеть, неприятно отдавая в виски. Лучше бы он ударил его или заставил собственноручно извлекать лезвия из ран, не желая мараться в такой мерзости, в добавок рискуя стать очередным проклятым трупом. Стоп что... Нет! Он не хочет этого! Не хочет больше никогда видеть эти железки с человеческими руками! Голова гудит сильнее, а руки, вероятно, уже трусятся во всю. Слишком, это слишком... Один миг и вот он, интерьер кафе снова перед глазами, хотя дрожь никуда не пропала, теперь она не только в руках, но... Где кукла? И разве столик перед ними не был занят минуту назад? Что... – Успокойся, – умиротворëнный, но с долей волнения и невиданной ему ранее ласки, голос разносится слишком близко. – Всё хорошо, слышишь меня? – Чуя готов благодарить каждое существующее божество, что так удачно отводит от них все посторонние взгляды. – Ты слышишь меня? Кюсаку, – на последних словах прослеживается едва заметная для слуха дрожь в голосе. И тут до ребёнка доходит. Он больше не сидит на диване и смотрит совсем в другую сторону, куда-то за спину опекуна. Чуя держит его на своих коленях, трепетно прижимая к себе в какой-то полунервной попытке предотвратить более чем возможный приступ паники. Старший говорит что-то, но Кюсаку почти не слушает его, пытаясь осмыслить происходящее. Готовый спросить ещё что-нибудь Накахара смыкает губы обратно, стоит заметить, как крохотные пальчики вцепляются в ткань на его плечах. Его не трусит так сильно, всхлипов тоже не слышно, но это отнюдь не повод расслабляться. – Да, – голос такой тихий и хриплый, что Кюсаку сам едва слышит его. Накахара решил не мучить его лишней речью и применить уже ставший привычным способ успокоения. Чуя, как и вчера в гостиной, и сегодня в ванной, начал медленно поглаживать его вдоль спины плавными и лёгкими движениями ладони, иногда переходя пальцами другой руки на двухцветные пряди. Этот простой способ работал раньше, он же сработал и сейчас. Юноша ощутил, как ребёнок в его объятиях постепенно расслабился, дав повод подумать, что им удалось миновать очередной приступ паники. Хорошо. Чуя не считал нужным говорить что-то, просто продолжая водить одной рукой вдоль тощей спинки, а пальцами второй зарываться в двухцветные прядки, легонько массируя кожу головы. В перчатках заниматься подобным не сказать, что удобно, но пока они здесь, Чуя не решится снять их. Слышать чужое дыхание, ощущая его же на своей шее, было малость непривычно, но прерывать момент никому не хотелось. Кюсаку чувствовал себя спокойно и защищённо, будто отгородившись от остального мира и людей в нём благодаря этому человеку. Кажется, он первый, кто мало того, что не брезгует им, в каком-то смысле принимая за существо, что тоже может чувствовать, так ещё и не боится трогать, вот так просто беря на руки. Так странно. Юмено медленно, всё ещё побаиваясь, опустил голову на плечо парня, расслабляя пальцы, что побелели от такой хватки. Риск получить, не такой большой, но уж точно не слабой ладонью по лицу, так что кожа покраснеет или тонкий эпителий вовсе порвётся, не снизился ни на один шанс, но ему хотелось верить, что Чуя не станет поступать, как все остальные. По лицу или рукам он так и не получил, позволив себе пойти на ещё больший риск, потянувшись пальцами к рыжим прядям, собранным в небольшой хвост при помощи тонкой чёрной резинки. Накахара, заметив это действие, озадачился, не совсем понимая мотив, но не ощутив какого-то дискомфорта, возражать не стал. В самом деле, что в этом такого? – Мягкие, – прямо над ухом обладателя голубых, словно морская гладь, глаз раздался очень тихий детский голосок. Накахара на этот раз целенаправленно повернул голову в его сторону, придав лицу вопросительное выражение. – У тебя волосы такие мягкие, – дополнил Кюсаку, продолжая ощупывать в своей ладони рыжие локоны опекуна. – И красивые, – в этом он не сомневался ни на йоту, хотя и видел в своей жизни мало чего, что можно было бы назвать красивым. Губы сами растянулись в улыбку, пока парень обдумывал только что полученный комплимент. – Твои не хуже, – Чуя потрепал его по голове, чуть нарушая порядок так называемой причёски, но не критично. Всё равно вечером ему ещё предстоит разобраться с этим двухцветным бедламом, так зачем концентрировать так много внимания на том, как они лежат? На эти слова Кюсаку промолчал, не желая провоцировать лишнюю негативную реакцию своим ответом. Он ведь врёт ему. Если бы его волосы имели хоть самую ничтожную эстетическую ценность, радуя чьи-нибудь глаза, их бы не пускали под машинку и после не сметали, отправляя к прочему мусору. Даже сам Чуя посчитал правильным скрыть их капюшоном. Зачем так делать, если они красивые? Зачем?.. А вот и официантка к ним пожаловала. Та же девушка, что подходила к ним в первый раз, подкралась вновь, опустив на стол поднос с ранее записанными в блокнот пунктами меню, но уже в более приятном для них виде, Накахара тут же ощутил, как тонкие ручки оставляют волосы без внимания, заключая его шею в кольцо. Всё ещё боится. – Приятного аппетита, – с добродушной улыбкой пожелала девушка и, поклонившись, оставила посетителей наедине с их заказом. Стоило официантке скрыться из вида, Кюсаку чуть отстранился от Накахары и взглянул через своё плечо на очередное непонятное блюдо и два уже знакомых ему напитка. Так много разнообразия за каких-то два дня. – Что это? – бровь мальчика поднялась в вопросительной манере. – Тебе понравится, – уверил Чуя, сажая его лицом к столу и подвигая тарелку чуть ближе. Поначалу он хотел усадить его обратно на диван, но быстро отмёл эту затею в сторону. Кюсаку настолько крошечный, что столешница была где-то на уровне его подбородка, поэтому старший решил, что сидеть на его коленях будет самым оптимальным вариантом. Так у него будет меньше шансов уронить или пролить что-нибудь. Самому Накахаре нисколько не в тягость посидеть с мальчиком на коленях и наконец-то приступить к своему первому приёму пищи. По сути своей дораяки это два пышных оладушка, скреплённых между собой сладкой начинкой. Традиционно – сладкой бобовой пастой анко, но лично Чуя больше предпочитает шоколад, который и выбрал для Кюсаку. Вкусно, сытно и сладко, а чего ещё может желать ребёнок и его желудок? Детская рука потянулась в сторону, по всей видимости, желая взять Кью, но старший опередил его, подав игрушку, которую мальчишка тут же прижал к себе. – Можешь приступать, – проговорил парень и сам принялся за так называемый завтрак. Есть такие аскеты, что предпочитают есть их приборами, но Чуя не настолько гордый, поэтому просто подхватывает со своей тарелки пальцами один и откусывает, принимаясь работать зубами. Первый приём пищи, когда желудок ещё пуст, а вкусовые рецепторы не успели прочувствовать ничего, помимо воды, всё же самый важный и вкусный. Кофе дома он специально не стал пить по причине того, что не так давно начал считать количество выпитых за день, а иногда и ночь, чашек. Перестал считать он так же быстро, но теперь искренне старается хоть как-то сократить количество поступаемого в него кофеина. Всем известны побочные эффекты, среди которых при злоупотреблении не только проблемы с сердцем и излишне повышенным артериальным давлением. Желанием превратиться в зомби, буквально живущим от чашки до чашки в течение дня, Чуя тоже не слишком блещет, и это подстёгивает. Но раз уж сегодня он кофе ещё не пил, то можно позволить себе чашку этого горячего напитка, что так приятно наполняет воздух своим ароматом. Всё же свежесваренный кофе и быстрорастворимый это небо и земля. Нещадно, но вполне культурно, несмотря на волчий голод поедая свой завтрак, исполнитель со спины наблюдал, как его маленький компаньон несмело берёт в руку один дораяки и медленно тянет его ко рту. Пахнет, по крайней мере, приятно и... сладко? Да, сладко. Юмено осторожно откусил небольшой кусочек у самого края, где ему посчастливилось зацепить начинку. Тёплое, мягкое, нежное, чуть сладенькое тесто и немного приторный, но от этого не менее вкусный, успевший подтаять шоколад внутри. Вкусно. И это чувство, когда шоколад тает во рту, или после проглатывания его вместе с частью пышного блинчика, остаётся такой желанный сладостный привкус. Приятно. Второй раз он кусает уже охотнее, почти растеряв свои опасения. – Нравится? – спрашивает эспер и, что ожидаемо, получает слабый кивок от повернувшегося к нему Кюсаку. Накахара не сумел сдержать смешок при виде этой мордашки с теперь припухлыми щеками и перепачканными растаявшим шоколадом тонкими губами. Но ест он всё же аккуратнее и значительно медленнее, чем ожидалось. Откусывает понемногу и долго жуёт, вместо того, чтобы просто запихнуть всё в рот и пару секунд пожевав, проглотить, потянувшись за новой порцией, едва не подавившись. – У тебя рот в шоколаде, – осведомив мальчика, парень потянулся за одной из салфеток, чтобы стереть следы сладости с уголков детских губ. В этот раз маленький эспер даже не вздрогнул, когда ощутил, как к нему прикасаются. Он просто наблюдал за движениями рук опекуна со всей возможной внимательностью. Только куклу в одной руке он прижал к себе чуть сильнее, впиваясь в так называемое тряпичное тело. – Можешь продолжать, – отложив использованную салфетку в сторону, Накахара взялся за чашку со своим напитком. – Не спеши, у нас ещё есть время, – секунда, и губы приникают к белой посуде, откуда до сих пор прямиком в воздух исходит пар. Вкус бодрости с горечью, прекрасно сочетающейся со сладкой и обязательно свежей выпечкой. Идеально. На сей раз, к удивлению старшего, Кюсаку почти смог осилить свою порцию, включающую в себя три дораяки среднего размера. Последний Кюсаку, подумав, решил оставить на тарелке, взяв в руки заранее протянутую Чуей стеклянную чашку с ароматным чаем. Со своей рыжеволосый уже успел покончить, как, собственно, и с главным блюдом. Он просто сидел, сомкнув руки вокруг талии ребёнка, что всё ещё был на его коленях. Может, им и стоит пойти дальше по своим делам, чтобы не попасть под дождь потом, но не хочется портить такой редкий момент спокойствия и некой расслабленности. В крайнем случае, если они не успеют разобраться со всеми делами до начала непогоды, он укроет себя с Кюсаку от воды способностью, как иногда уже проделывал, очень не вовремя оказываясь под открытым небом. Характерный звук, с которым почти пустая чашка опускается обратно на стол у самого края, откуда старший отодвигает её дальше, чтобы случайно не разбить, прерывает эти мысли. Юмено тем временем, как ощутил Накахара, окончательно разнежился и прильнул спиной к его грудной клетке. После сытного и непривычно приятного завтрака на него вновь напала сонливость. Ночью он, конечно, не спал и с превеликим удовольствием отправился бы в ту удобную, мягкую и просторную кровать, под одеяло, где ему не светит согреться. При одной мысли о том, что он увидит, стоит прикрыть веки, поддавшись потребности своего организма, по плечам начинают бежать мурашки, а глаза распахиваются, дабы ни в коем случае больше не закрыться. Боится ли он засыпать? Безусловно, но ведь совсем не спать тоже нельзя. Кюсаку понимает, что физически не сможет долго бороться с сонливостью, но другие способы, сбежать от своих кошмаров, ему, увы, не известны. Он хочет, если не мечтает, найти возможность навсегда распрощаться с этим ужасом, что преследует его от одного сна к другому, хотя и понимает, что так не будет. Это невозможно. Он обречён видеть их до конца жизни, молча задыхаясь в истерике под тяжёлым одеялом. Снова это ощущение, как чужая рука проводит по его макушке, и Кюсаку вспоминает, где и с кем находится. Чуя. Почему его прикосновения приятные, а тело источает такое манящее тепло, от чего появляется желание прижаться к нему и никогда не отпускать? Сильные и такие приятные руки, к которым ему хочется ластиться, как маленькому продрогшему котёнку, прося немного, пускай временной и быстро исчезающей милости. Красивое лицо с тонкими чертами и этими светлыми глазами, прекрасно сочетающимися с вьющимися рыжими прядями. Юмено сразу отметил, что Накахара довольно сильно отличается от большинства людей, что он успел лицезреть. Выделяется, и это нисколько не портит Чую, в отличие от него. На себе Кюсаку всю жизнь ловил лишь изучающие, брезгливые, иногда боязливые и до неприличия внимательные взгляды, следящие буквально за каждым его движением, как за каким-то дивным представлением. Это жутко давило и давит до сих пор, когда он случайно замечает, как на него пялятся все кому не лень, и не думая отворачиваться. Тогда почему ни Накахара, ни Дазай не следуют их примеру? Возможно... потому что и сами отличаются от остальных, вот и не видят смысла заострять внимание на нём? Может и так, но он всё не спросит. Думать на эту тему, наверное, не стоит, ведь какая разница? Это всё равно не надолго, но... почему бы хотя бы раз в жизни не попытаться слепо довериться и хоть немного насладиться человеком, пока не сделавшим ему чего-то плохого? Глупо, наивно и ущербно для себя самого, ведь потом ему же будет плохо, когда всё закончится, и его жизнь вернётся в прежнее русло, где каждый день похож на предыдущий своим угнетающим разнообразием. Там нет чувства времени, без которого на самом деле сходишь с ума. Нет по-настоящему вкусной еды, которую хочется есть, а не приходится, чтобы элементарно выжить, избежав ещё большего истощения, чем у него есть. Холод, бесконечный ужас с нервной тряской от звука приближающихся шагов, припадки и приступы, при виде которых в крайнем случае введут очередную дозу успокоительного, или, что чаще, проигнорируют, дождавшись, пока его отпустит, и измотанное тело попросту не упадёт на ледяную, совсем недавно вымытую водой с огромным количеством химии плитку. Сколько раз после такого на его теле оставались синяки, а в этот же день добавлялись новые, с чьей-то подачи? Много. Так много, что сосчитать не выйдет, сколько не старайся. Глаза подозрительно и совсем не приятно режет от подступившей влаги, хотя причин для такого нет. Накахара так и гладит его, едва касаясь пальцами, запрокинув собственную голову к потолку и активно обдумывая их следующие действия с пунктом назначения. Рука делает всё машинально, практически не удостаиваясь вниманием владельца, со стороны создающего впечатление, что разглядывает одну из люстр. – А? – ощущение прикосновения холодной ладони к своему открытому запястью возвращает мысли на место. Кюсаку зачем-то, в силу своей небольшой руки, окутал его запястье и по ощущениям снова напрягся. – Что-то не так? – видимых причин для этого нет, но спросить стоит. Ожидаемо, ответа он не слышит, получая вместо него слабую попытку отодвинуть его руку, так и окутывающую детскую талию. Накахара повинуется, заодно опуская вторую конечность, предполагая, что мальчик хочет встать. Однако вместо этого Кюсаку сам отставляет куклу в сторону и разворачивается к Накахаре лицом, поджимая под себя ноги. Глаза он поднимает на Чую такие, что старший перестаёт понимать, что происходит. Совсем недавно он был рад и даже позволил себе расслабиться, избежав лишней паники от чужих прикосновений, а теперь смотрит на него так отчаянно, будто Накахара собирается его здесь оставить. Губы опять стянулись в тонкую полоску, глаза с необычными зрачками совсем не моргают. Мафиози бы повторил свой вопрос, но неожиданно для Накахары, Кюсаку быстро приподнялся на коленях, почти вцепившись в его шею. – Что с тобой? – тревожных мыслей от непонимания происходящего становится слишком много. Он трётся о его шею и снова прикасается к волосам, переходя по хвосту к голове, окончательно сбивая старшего с толку. – Пожалуйста, – это звучит так тихо и умоляюще, что на руках ощущаются мурашки, – пожалуйста, пожалуйста, – он продолжает шептать одно и то же слово, начиная гладить Чую по голове там, где она не прикрыта излюбленной шляпой. У Чуи проскальзывает мысль, что он говорит это куда-то в пустоту, очевидно, не думая слушать его. К чему мальчик начал повторять «пожалуйста», так резко переменившись в настроении? Что он успел упустить из виду, пока оставил ребёнка без внимания? Кюсаку затих так же резко, как и начал, просто молча повиснув на нём. Только благодаря такой близости Накахаре удавалось слышать, как тяжело он сглатывает, пытаясь держать собственное дыхание ровным. Проходящая мимо официантка обратила на них своё внимание, но довольно быстро скрылась за дверью служебного помещения с пустым подносом. Лишние зрители здесь ни к чему. – Кюсаку, – ладонь в перчатке опустилась на голову мальчика, заправляя большим пальцем прядь за маленькое ушко. Очередная попытка со стороны Накахары начать разговор терпит крах, стоит ребёнку перенять инициативу на себя. Тонкие дрожащие пальцы прикасаются к кожаному украшению на шее подростка. – Я... не хочу, – он прижимается сильнее. – Не хочу больше носить его, – слова даются с трудом, но отступать уже поздно. – Пожалуйста, не надо, – шёпот всё тише и тише, а пальцы задерживаются на чокере. Считающий, что не знает, что делать в подобного рода ситуации, сложившейся ещё пару минут назад, Накахара готов отказаться от своих слов, приставив их сюда. Факт ношения ошейника подтвердился во второй раз, и теперь этот знатно настрадавшийся ребёнок просит его не делать того же? И что он должен ответить? – Никто не будет надевать на тебя ничего подобного, – на этот раз он тоже шепчет, будучи не до конца уверенным в правдивости своих слов. Лично Чуя делать этого не станет ни при каких обстоятельствах, но мальчик, фактически умоляющий больше не повторять этой пытки, определённо говорит не о нём. – Обещаешь? – малыш наконец показал лицо, так и оставив одну руку на чужой шее. Врать нехорошо. Врать, не зная, врёшь ты на самом деле или нет – ещё хуже, но разве у него есть выбор? Отчаянный взгляд, просящий, если задуматься, не повторять чудовищный поступок, давит, заставляя сдаться куда быстрее, чем живущий с ним же мастер пыток, способный расколоть любого, чего бы оно ему не стоило. – Обещаю, – в знак подтверждения собственных слов юноша кивает, дотягиваясь рукой до маленьких пальчиков, задержавшихся на его шее. – Никто не будет заставлять тебя страдать, – Накахара ощутил, как Кюсаку обхватил его большой палец, задержав вторую ладонь в волосах. – Веришь мне? – Чуя, если говорить честно, сам сомневается стоит ли ему доверять, но в независимости от ответа мальчика, он постарается сделать всё, чтобы подобные деяния остались далеко в прошлом, минимально повлияв на его будущее. Хотя бы то, что он проведёт с ними, а дальше... Как распорядится босс. Кюсаку не ждал подобного, обратившись к Накахаре с априори невозможной просьбой. Раньше такого не было. Ни одно из его желаний не имело и самого ничтожного шанса быть услышанным, а сегодня ему впервые дали крохотную надежду. Звучит слишком хорошо, чтобы слепо поверить, но даже если слова очередного взрослого, как и прежде, окажутся ложью, хуже ему не станет. Раз уж шанс выпал, им нужно пользоваться, ему всё равно уже нечего терять. Однако где-то глубоко дитя не перестаёт молить о продлении таких моментов. Он кивает, надеясь, что слова Чуи не окажутся пустышкой, а сам он однажды не решит сковать его, заставив обращать детей в проклятых одержимых кукол. – Я рад, что ты доверяешь мне, – Накахара не по наслышке знает, чего стоит заполучить чужое доверие и какова боль, когда оказывается, что преданным глупцом с открытой душой всё это время был ты и только ты один. Кюсаку поднял на него глаза и тут же перенял от старшего улыбку, именно сейчас кажущуюся ему самой светлой и доброй, что есть на свете. Он вновь прильнул к тёплой шее Накахары, чувствуя как указательный палец руки в перчатке неспешно поглаживает его пальцы, немного щекоча. Смириться с его уходом будет действительно больно. – Кажется, мы здесь засиделись, – сам себе напомнил мафиози, отдаляясь от мальчика и спуская того на диван. Выудив из кармана штанов отведённые на сегодняшний день средства, Чуя оставил на столике плату за дораяки с напитками, добавив немного чаевых. – Пойдём, – парень качнул головой в сторону, встал сам и дождавшись, пока Юмено подберёт Кью и тоже встанет, последовал к двери, через которую они недавно попали сюда. Звон колокольчика, и вот они снова на улице. Ещё раз запустив в карман кисть руки, на сей раз Накахара достал свой телефон и удостоверившись, что у них ещё есть время, перед тем как хлынет дождь, собрался на пару с подопечным пойти дальше. Озвучить мысль ему помешало что-то маленькое, тёплое и настойчиво требующее к себе внимания. Ожидаемо у своих ног парень застал ластящегося к себе кота, а вместо штанов сборище шерсти. – Собака? – спросил Юмено, озадаченно смотря на теперь кружащее вокруг него светлое создание. Этот зверёк выглядел куда симпатичнее и безобиднее того огромного пса. – Нет, – в голове мелькнула мысль, что к обучению его цветам не помешало бы добавить представителей фауны. – Это кот, – Чуя опустился на корточки, удостоив животное долгожданной лаской, нещадно оставляя на перчатках шерсть. – Если хочешь, можешь погладить, он не укусит, – по крайней мере, не должен, а вот поцарапать очень даже может, как не очень-то давно познал Дазай. У его напарника, очевидно, проблемы не только с собаками. Чуя, наверное, никогда не забудет, как Дазая внезапно посетила мысль, гласящая, что без кота, сидевшего рядом с тем местом, откуда они возвращались после работы, жить дальше не выйдет. И ладно бы он спокойно подошёл, издал фирменный, подрывающий представителей семейства кошачьих звук и, получив милость животного, спокойно погладил, да и пошёл бы себе дальше. Но речь же идёт о Дазае. Котик, безусловно, оказался с не самым дружелюбным характером и на тянущуюся в свою сторону человеческую конечность отреагировал тихим предупредительным шипением, после продолжив преспокойно вылизываться. Знал бы он, кого к нему принесло, умчался бы со скоростью света на ближайшее дерево или ещё где повыше. Осаму бесцеремонно схватил кота обеими руками и, подняв в воздухе, собирался было приблизить пушистое, так и замершее с высунутым языком создание к своему лицу, но вскоре очень сильно об этом пожалел. Зверь как начал шипеть и хохлиться, что шерсть от макушки до кончика хвоста дыбом встала. Естественно, он начал вырываться, яро демонстрируя своё желание оказаться на свободе, которое Дазай, конечно, проигнорировал. Но и котик оказался не из робкого десятка. И вот картина маслом: стоит Осаму с извивающимся и вопящим что-то явно не литературное на своём кошачьем животным, и не думая сдаваться. Он то хотел всего лишь погладить, а в результате получил когтистой лапой по щеке, из-за чего и выронил кота, что тут же побежал прочь, снеся на пути пустой мусорный бак и едва не врезавшись в Накахару, всё это время стоявшего буквально в пяти метрах от шатена. Обозвав заодно и всех котов мира неблагодарными тварями, Осаму отправился зализывать раны от когтей, с какого-то перепугу свято веря, что напарник если не станет жалеть, то хотя бы встанет на его сторону. Но Чуя лишь едва смог замаскировать смешок под раздраженный фырк и сказав, что Дазай сам виноват и вообще пускай больше ни лезет к котам и не клевещет подобное в их адрес, пошёл себе дальше, мысленно решив, что это к лучшему. У них и так уже есть в сожителях цветок с ребёнком, а прибавления в виде кота квартира попросту не выдержит. Но кто запрещал погладить бродячего? Хотя... нет. Не бродячего. У него на шее имеется тонкий ошейник, практически сливающийся со светлой шерстью. Видя, что Кюсаку медлит, вероятно, побаиваясь, вспоминая предыдущего зверя, Чуя берёт его за запястье, за место где нет повязки. Мальчик дёргается, но решает довериться, на что старший благодарно кивнул и медленно приблизил тощую ручку к коту. Он провёл рукой Юмено от головы до спины грациозного животного, а потом ещё несколько раз, показывая, как добиться расположения кота, заодно доставив удовольствие и себе, и ему. – Вот так можешь гладить его, пока позволит, – даже зная, какие они бывают переменчивые в настроении и как быстро разгоняются от состояния милой зверюшки до безразличного существа, с ледяной душой и совершенно отсутствующей совестью, угадать, сколько будет длиться этот момент, нельзя. Кюсаку теперь уже сам присел на корточки и принялся гладить кота, который, судя по довольному мурлыканью с прикрытыми глазами, был более чем доволен и даже не заметил смены человека. Стоило мальчику прекратить нежничать, и он тут же открыл глаза, демонстрируя жёлтую радужку с длинными узкими зрачками. Зверёк, желая продолжить свой массаж, потёрся о его руку и тихо мяукнул, требуя продолжения, и Кюсаку продолжил, позволив ему приблизиться к себе настолько близко, что при желании кот с лёгкостью сможет достать до его лица своей лапой. Он тоже тёплый и мягонький, а гладить его и вовсе сплошное удовольствие! – Хороший, – проговорил маленький эспер, наблюдая, как животное поднимает голову от удовольствия, довольно громко мурлыкая и открывая обзор на свою шею. И здесь ошейник. Немного другой, но всё же. «Наверное, их должны носить все животные», – такое предположение кажется логичным, но Юмено не зацикливается на нём, продолжая наслаждаться новой компанией. Чуя засмотрелся на ребёнка, которому, очевидно, очень понравился кот, и животное, похоже, отвечает ему взаимностью. Но ничто не длится вечно, и в какой-то момент кот резко замирает, его уши встают торчком, глаза открываются, и буквально через две секунды он, в последний раз потеревшись головой о маленькую ладонь, срывается с места, забегая куда-то за соседнее здание. Может, его позвал хозяин, а может, просто что-то взбрело в голову. – Убежал, – с толикой грусти в голосе проговорил мальчик, провожая его взглядом. Накахара, смотрящий в ту же сторону, согнул руку в локте и принялся несильно махать ею в знак прощания, будучи уверенным, что Кюсаку увидит, что он делает. И чем он только занимается? – Пока-пока, – обычно так прощаются дети, но здесь как раз таки всё сходится. – Можешь попрощаться с ним, – Чуя увидел, как мальчик повторил его действия, продолжая смотреть туда, где недавно пробегал зверёк. – Пока-пока, – помахав рукой, он поднялся на ноги, ровно как и его опекун, за которым он и последовал. – Мы ещё увидим его? – тихо спросил Юмено, прижимая куклу к себе двумя руками. – Ну, – в другой ситуации и с другим собеседником он бы ответил быстро, но здесь мафиози задумался, не расстроит ли его ответ младшего, – конкретно этого кота уже вряд ли, но дру... – договорить не дал телефонный звонок, вероятнее всего, от босса. Похоже, Огая теперь можно воспринимать не только как начальника, а ещё и сотрудника органов опеки и попечительства, что будет звонить им каждый день, выведывая всё ли в порядке. Привыкнуть к этому вполне можно. Главное, чтобы у них в самом деле всё было в относительной гармонии, и так держащейся непонятно на чём. – Давай позже поговорим об этом, – быстро метнув взгляд с Кюсаку к мобильнику, что он успел вытащить, рыжеволосый принял вызов, приложив телефон в уху. – Не отходи от меня, хорошо? – попросил мафиози, тут же переключаясь. – Да, я слушаю, – с этого начался разговор, куда Накахара, можно сказать, ушёл, периодически поглядывая, идёт ли пацан рядом. Как это часто бывает, телефонный разговор затянулся из-за очередных наставлений, в которые приходилось вслушиваться, и мафиози, толком не осознав этого, ускорил шаг до своего обычного, быстро отдалившись от Юмено на пару метров, чего маленький эспер приметил не сразу. Он думал о чём-то своём, а когда решил взглянуть на парня, увидел, как тот отдалился от него, что-то бурно рассказывая своему собеседнику. Кюсаку было хотел нагнать старшего, успев немного испугаться, что окончательно потеряет его, и ускорил собственный шаг. Чуя шёл слишком быстро для него, плюс ребёнок ещё и сам отстал, поэтому Юмено физически не успевал за ним, имея из ориентиров не так много деталей. Ему пришлось немного пробежаться, видя, как парень свернул за угол, ведь если он сделает так ещё раз, то Кюсаку рискует окончательно потерять его, что и произошло. Идя за старшим, чьё имя он успел несколько раз произнести в надежде, что его услышат, хотя с такой громкостью и расстоянием это было почти невозможно. – Ч-чуя... – он остановился довольно скоро, сбив дыхание из-за своей, мягко говоря, отвратительной физической подготовки. Маленький эспер испуганно огляделся вокруг, понимая, что не видит ни одной живой души, не говоря уже о своём взрослом. Ему стало по-настоящему страшно от осознания, что он даже не сможет выйти отсюда, если Чуя сам не придёт. Судорожно думая, что делать, до него донеслись посторонние звуки прямиком из довольно длинного переулка. В голове мелькнула мысль, что пойти туда будет наиболее оптимальным решением, чем просто стоять на месте или заблудиться окончательно. Вжавшись в Кью, он очень нерешительно зашагал в это сомнительное место между двумя зданиями, толком не зная, на что может надеяться. А звуки, со временем перерастающие в подобия слов, по мере приближения только усиливались, как и его желание сбежать отсюда туда, где хотя бы не так темно и грязно. Почти дойдя до конца, детским глазам предстала совсем не подходящая для них картина. Какой-то высокий и при том нехилый мужчина прижимает к стене молодую девушку, одной рукой сжимая её, судя по спущенным штанам с нижним бельём, обнажённую ягодицу, а второй держит за волосы, не давая разорвать противный поцелуй, пока он не закончит. Будь Кюсаку чуть постарше, понял бы, что ему стоит уходить и лучше сделать это как можно быстрее, но он просто стоял в оцепенении, наблюдая за этой отвратительной сценой. Насильник, решив, что его жертва такими темпами и впрямь рискует задохнуться, всё-таки позволил ей отстраниться и принялся с неслабым темпом двигать бёдрами, не давая ей и шанса соскочить со своего возбуждённого члена. Кричать девушке, судя по разбитой губе и уже успевшей свернуться крови на левой брови, запретили. Приходилось ограничиваться лишь слезами и тихими болезненными стонами сквозь ладонь, до боли прижатую к её челюсти. – Пискнешь – прирежу, – он не шутит, ведь нож у него и впрямь есть, но с такой расстановкой сил, где у него есть явное преимущество, оружие ему не пригодится. Девушке остаётся лишь смириться со своей участью, мысленно молясь, чтобы через пару часов здесь не обнаружили её истерзанный труп, но стоит заметить буквально в нескольких метрах за спиной мерзавца ребёнка, который, несомненно, не понимает, что происходит, как слёзы начинают литься не только от боли и крови, стекающей по ногам на грязный асфальт. – Уходи отсюда! – непонятно откуда взяв силы, она кричит, несмотря на угрозу. – Пожалуйста, уходи отсюда! Уходи! – от одной мысли, что помимо неё может пострадать ребёнок, который даже не понимает весь ужас положения, становится страшно и тошно. – Ты что несёшь, паскуда? – мужчина сжимает массивные пальцы на её горле, свысока смотря, как слабые руки пытаются избавиться от перспективы удушья. Это настолько жалко, что смешно. – Совсем страх потеряла, я смотрю?! – давка становится сильнее, а девичьих слёз выступает всё больше. Мужчина оборачивается и тут же понимает, кому были адресованы слова той, что замерла и теперь тоже смотрит на мальчика, пытаясь прокряхтеть те же слова, понимая всю безысходность ситуации. Теперь этот малыш пострадает, и будет ли перерезанное горло самым ужасным, что с ним сделают, большой вопрос. – А ты откуда взялся? – похоже, его слова наконец включают детское сознание, и Кюсаку пятится назад, но спотыкается и падает, на что мужчину невольно пробивает на смешок. Он убрал руки от тонкой шеи, где теперь виднеются следы от его пальцев, и схватив за волосы у корней, со всей дури приложил её головой о стену. Девушка, конечно, мгновенно отключилась, упав на землю, а её насильник быстро застегнул штаны, спрятав своё достоинство, и переключил всё внимание на ребёнка. Юмено почувствовал, как его бросает в дрожь, а тело не слушается, заставляя беспомощно наблюдать за тем, как к нему подходит незнакомый и, очевидно, недружелюбный взрослый. Почему он сразу не пошёл за Чуей или не переборол себя, взяв его за руку? Тогда бы он не сидел здесь, с ужасом наблюдая, как перед ним неспешно опускается мужчина, рассматривая с небывалым любопытством и недобрым блеском тёмных глаз. От насильника разит тошнотворной, кружащей голову смесью пота, крепкого алкоголя и табака, что явно не добавляет ему очарования. Заметив, как в его сторону заносят руку, Кюсаку мгновенно реагирует, закрывая голову, от чего кукла падает на землю. Он не видит, что происходит, но чувствует, как его трогает рука каких-то немыслимых размеров. – Всё-таки пацан, – проведя рукой по детскому паху, тем самым заставив мальчишку проскулить, он тянется к его руке, собираясь убрать её и рассмотреть лицо. – Знаешь, что делают с детишками, которые ходят куда им... – договорить ему не дало странное, до жути болезненное ощущение на шее. Мужчина успел заметить, как ребёнок перед ним поднял взгляд и, кажется, посмотрел за его спину. Возможно, ему показалось, что в глазах мальчишки, буквально на мгновение, отобразилась радость, но он мог сказать наверняка, что она тут же сменилась страхом. Его вскоре пришлось ощутить и ему самому, стоило тонким пальцам сжать шею сильнее. – Руку убрал, – невысокий парень прямо-таки впивался в довольно широкую шею своими пальцами. – Иначе я раздавлю тебе череп, – он способен на это, но всё же навряд ли сделает, оставив угрозу лишь угрозой. Это было бы слишком грязно и быстро. Чуя не мог сравнить свой внутренний ужас ни с чем иным, когда обернулся и не застал Кюсаку рядом с собой. Страх, смешанный с паникой и волнением, слились воедино, заставив парня нервно озираться по сторонам в надежде увидеть его. Счастье Юмено, что Накахара ушёл не так далеко и буквально через пару секунд после того, как он закончил телефонный разговор, до ушей донёсся крик девушки, что сейчас лежит на холодном асфальте в не самом приглядном виде. Она так и не пришла в себя и, вероятнее всего, не придёт в ближайшее время. Этот мерзавец приложил её к стене достаточно сильно. Черепно-мозговой травмой девушку вряд ли наградили, но по приходе в себя она точно не сможет удержаться на ногах в силу ужасной головной боли. – Да кто ты такой?! – он предпринимает попытку развернуться и освободить себя из стальной хватки, однако оказывается лишь отброшенным к ближайшей стене, где с сегодняшнего дня будет на пару трещин больше. Насильник шипит от боли, но сил, чтобы открыть глаза, у него хватает. Сквозь небольшое облако пыли ему удаётся разглядеть низкорослого парня в шляпе, что делает шаги ему на встречу, на время оставив мальчишку без внимания. – Не подходи ближе, – он вмиг подскакивает на ноги, дрожащей рукой выставляя перед собой нож, не получая на это действие никакой реакции. Фыркнув, Накахара уверенно идёт дальше, сверля его стальным взглядом. Попытку нападения на себя он принимает спокойно, схватив мерзавца за запястье в паре сантиметров от своего лица. На грязном, местами проржавевшем лезвии есть немного крови, вероятно, принадлежащей пострадавшей. Как бы случайно не занести себе что-нибудь наподобие столбняка. Это конечно, не сепсис, смерть от которого, ввиду отсутствия своевременного лечения, долгая и мучительная, но приятного в этом мало. Конкретнее – ничего, но Накахара не планирует получить здесь и малейшей царапины. Чуя сжимает чужую руку до такой степени, что нож попросту выпадает из массивной ладони, отдаваясь глухим лязгом грязного металла о такой же асфальт. Собственный клинок он бы ни за что не довёл до подобного состояния, в связи с которым девушке можно только посочувствовать, представив, с какой болью ей наносили порезы таким, несомненно, тупым лезвием. В тёмных глазах отображается доля паники, почти в тот же миг сменяющаяся болью. Накахара без труда ломает ему руку, практически не вслушиваясь в крик существа, что уже не стоит на ногах, а сидит перед ним на коленях, с ужасом осматривая неестественно свисающую конечность. Чуя ненадолго оставляет его, оборачиваясь к Кюсаку, так и не сдвинувшемуся с места. Ему не стоит видеть то, что произойдёт с минуты на минуту. – Закрой глаза и зажми уши руками, – командует исполнитель, понимая, что уже не сможет просто так отпустить того, кто только что попытался подняться и унести ноги. Накахара реагирует быстро, ударяя прямиком в поясничный отдел. Хруст слышен на весь переулок, как и болезненный вскрик тут же упавшего мужчины. – Лежать, – холодно проговаривает Чуя, припечатывая его лицо своей ногой к земле. Он мог бы просто раздавить насильника о любую поверхность или переломать хребет с помощью способности, не морая руки о какую-то уличную грязь, но помучить его за содеянное – это лишь искреннее желание самого Накахары, ради которого он готов потратить своё личное время. Кюсаку быстро догадался, что сейчас произойдёт, поэтому тотчас выполняет приказ опекуна, сильно зажмурив веки и прижав вспотевшие ладошки к ушам сквозь волосы. Убедившись, что подопечный выполнил всё, о чём он его попросил, Накахара заглянул в лицо своей перепуганной жертве. Минуту назад так смело размахивал в воздухе ножичком, строя из себя опасного маргинала, а теперь трясётся, словно маленькая овечка? Так жалко и противно, что даже неинтересно. К ужасу и недоумению того, чья судьба предрешена, парень над ним расплывается в едва заметной улыбке, сверкая голубыми глазами, ныне не способными вызвать ничего, кроме стаи мурашек, где только можно. Его взгляд холодный и твёрдый, что совершенно не препятствует ослепительному блеску. Блеску жестокости и жажды убивать падаль, не заслуживающую и дня, чтобы лишь отравлять своим существованием жизнь нормальных людей. Если бы только можно было собрать всю ту кровь, что он когда-либо пролил, то Накахара бы захлебнулся в ней. В его мире смерть не представляет собой ничего особенного. Умение и возможность убивать никогда не доставляли ему особого удовольствия. Однако при представлении, что можно сотворить с этим подобием человеческого создания, видно, давно наплевавшим на моральные принципы, раз позволило себе запятнать своей грязью девушку и неизвестно что собирающееся сделать с ребёнком оскал сам натягивается, вгоняя жертву в ничто иное, как самый настоящий ужас. Он хотел пискнуть что-то, наверняка собираясь молить, чтобы его отпустили, но не успел, получив по лицу ногой. Из носа рекой хлынула кровь, пачкая лицо и смешиваясь с грязью. Ударов было много, и с каждым из них всё отчётливее виднелось, что опознать его можно будет исключительно по анализу ДНК. Накахара не останавливался, кажется ни на секунду, старательно следя за тем, чтобы не испачкаться самому. Не хотелось бы привлекать к себе внимание прохожих окровавленной одеждой. Зол ли Чуя? О нет. Он в ярости и желает выплеснуть её на этого мерзавца. Адреналин в его крови никуда не делся, позволив, что называется, оторваться и даже ненадолго потерять связь с реальностью. Он бы с лёгкостью мог прикончить его парой умелых пинков, но это было бы слишком быстро и мягко. Периодически до ушей доносились какие-то обрывки просьб, вскоре переросшие в едва различимые хрипы только заставляющие кровь закипать. Как ни крути, и такие мрази как он идущие на преступления, чаще всего сопровождаемые нападением на куда более слабую жертву, не хотят и больше всего на свете боятся встретиться с худощавой высокой старухой, именуемой смертью. Впрочем, те, кто по собственной глупости нарвались на Накахару, как правило, сами же молят его о смерти, искренне завидуя мёртвым, чьи души давно покинули изувеченные тела, оставив свои страдания где-то далеко. Чуя куда менее жесток, чем его напарник, но и он отнюдь не промах. Человек под ним решил прикрыть голову руками? Чудно! В таком случае можно переломать ему рёбра, заодно задев парочку внутренних органов, хотя тот уже может с лёгкостью умыться собственной кровью, продолжающей активно хлестать теперь не только из носа. Сломанная рука почти не чувствуется, или, что вероятнее, боль в ней блокируется другой, куда более сильной. Когда сопротивление почти сходит на нет, Накахара опускает ногу и сам присаживается на корточки, предварительно заглянув через плечо. Кюсаку сидит, как ему сказали. Пора заканчивать с этим. Человеческое подобие лежит перед ним, хватая воздух ртом, ведь его нос, как собственно и лицо, давно превращены в кровавое месиво. Живым он отсюда не уйдёт. Накахара хватается пальцами за волосы где-то на затылке, где они более-менее чистые, и приближает голову ближе к своему лицу. На него смотрит единственный, по каким-то причинам всё ещё не залитый кровью глаз. Губы бормочут что-то неразборчивое. В воздухе витает тошнотворная смесь крови, пота и мочи. Этим же и пропитан тот, кто при всём желании не поднимется самостоятельно, если ему вдруг дадут шанс сбежать. Чуя переломал ему обе руки и большую часть рёбер, задев, судя по кровавому кашлю с некими сгустками, лёгкое. Он не жилец, а если и выживет, то, скорее всего, останется инвалидом. К его счастью, страдания не могут длиться вечно. Рыжеволосый мафиози чуть кривит губы, выпуская волосы из рук, и выравнивается, применяя способность. Изувеченное им же тело, окутанное алым контуром, поднимается над землёй в вертикальное положение. Стоять он бы так точно не смог и больше не сможет. Эспер ухмыляется, продолжая смотреть за тем, как голова насильника проворачивается на сто восемьдесят градусов, ломая шею. Хруст шейных позвонков звучит знакомо и почти обыденно, после чего голова падает на грудную клетку. Уже бездыханный труп впечатался в стену, съехав с неё в лужу собственной крови с противным хлюпающим звуком. Проверять пульс нет совершенно никакого резона. С ним покончено. Накахара бросает долгий тяжёлый взгляд на изувеченное тело, по стене за которым медленно стекают несколько кровавых капель. Казалось, он так и будет стоять, почти не шевелясь и не говоря ни слова. Однако он всё же начинает медленно поворачивать голову в сторону, и ему едва удаётся сдержать порыв совершенно иных эмоций. Он всё-таки ослушался его. Кюсаку так и сидел, не решаясь лишний раз шевелиться без разрешения. Только вот его глаза, что и так были словно слишком большими для худого личика, широко распахнуты и смотрят чётко на Накахару и то, что находится рядом с ним. Да, он не видел и не слышал всего, но Кюсаку хватило и того, как Чуя свернул шею мужчине намного крупнее его самого. До сегодняшнего дня Юмено не был осведомлён, какими способностями обладают его опекуны. Всё, что он знал – они оба эсперы, обладающие силой, заставляющую кровь врагов стыть в венах, ощущая, как конечности разом одолевает паралич, не позволяющий здраво мыслить. Теперь же он увидел всё своими глазами. Осознание, что за человек стоит в паре метров от него, приходит раньше, чем способность элементарно вздохнуть, сквозь нарастающее давление в груди. Небольшая кровавая речка приблизилась к ногам, чей владелец не пожелал её встречи со своей обувью и направился в сторону ребёнка. Его взгляд холодный и твёрдый. Таким же парой минут ранее он одарил человека, перешедшего границы дозволенного. Кюсаку видит, что и так небольшая дистанция между ним и взрослым сокращается с каждым шагом Накахары. Его кулаки сжимаются до тихого треска перчаток. На лице невозможно прочесть ни единой эмоции, а глаза опасно сверкают, пронзая своим холодом на порядок сильнее лезвия. Они словно осколки льда, способные пронзить насквозь, а растаяв, даже не оставят орудия убийства. Он убьёт его. Убьёт прямо здесь самой мучительной и долгой смертью, на которую способен. Мало того, что Кюсаку ушёл от него без разрешения, хотя, по сути, в этом не так много его вины, он ослушался и открыл глаза. Одно успокаивает. Он слабый ребёнок с отвратительной физической подготовкой, напрочь истерзанным организмом и изуродованным телом. Долго издеваться над ним будет попросту скучно и физически невозможно. Умрёт он быстро.