***
Надолго не откладывая, собирался купец честной Драгомир Гордеевич с дочерью своей меньшой Аленой Драгомировной в путь, в дороженьку, в края заморские, в страну чужедальнюю. Отправлялись с ними и друг Драгомира Гордеевича верный, наиприсный, брат названый, Деян Далматович, с ним жених того суженый, султан страны чужедальней, басурманской. А с ними и челядь султанова, слуги верные, стражники грозные, да прочие сродники, угодники и прихлебатели. Долог же путь их через моря-океаны выходил и не было им ветра попутного. В безветрии полном дочь купцова, красавица писаная Алена Драгомировна на самом носу корабля сидела и рубашку шелками да золотом вышивала, в подарок зверю лесному, чуду морскому. На нее глядючи, купец такову думу думал: «Ежели приглянется дочери моей меньшой, красавице писаной молодец пригожий да ладный, коего в зверя лесного, чудо морское оборотили, то и ладно будет. А как чадушки у них пойдут, может, и меня словом добрым вспомянут!» Тягостно откликалась душа купца на мысли те безрадостные. Хоть и любил Драгомир безмерно дочь свою меньшую, а как самому счастье свое отдавать, чудо лесное, диво ненаглядное — сердце кровью обливалось. За розмыслами таковыми заставал его товарищ его верный, брат названый, Деян Далматович. — Повиниться перед тобою хочу, друже Драгомир Гордеевич, — возговорил Деян, — Я молю тебя — не серчай на меня больно крепко да и обиды не держи, только надобно мне вину мою тебе без утайки поведать. Неспроста я тебя в ту пору из дворца отослал. Глянулся мне султан черноокий, да так, что аж сердце закололо. А уж как заприметил, что ненаглядный мой на друга наиприсного, брата названого глаз положил, так и решил я потихоньку тебя домой отослать. А оно вон как вышло! Не хотел я тебя на смерть, на погибель посылать, лишь от Ясмина¹ своего отвадить. Подошел Драгомир Гордеевич к другу своему наиприсному и, руку тому на плечо положив, возговорил: — Не сержусь я на тебя, Деян. Не было бы счастья, да несчастье помогло. И не повстречал бы я друга своего милого, диво ненаглядное, коли не пришлось бы мне от жениха твоего в лесах дремучих спасаться. Только вот, — вздохнул купец честной тяжко, — Не надобны ему оказались ни любовь моя, ни я сам. — Не печалься, Драгомир Гордеевич. Никто своей судьбы наперед не ведает. Может статься, что и переменится твой друг милый, как и Ясмин мой переменился. Меня ведь султан перво-наперво в темнице заточил, как я в царстве его объявился. К каждому разу, как ко мне приходил, только одно вызнать желал: где ты укрылся? А я заместо этого, знай, ему прибаутку рассказываю али сказку какую. Милый мой, что дитя малое — лишь бы забаву какую ему найти. Я и рад стараться: потеху какую новую выдумать для ненаглядного своего султана. А и то: один день в милости ко мне друг мой любезный, а на другой — сам за меч хватается да голову мне отрубить грозится. Да только не мог он долго гневаться. День ото дня веселее да ласковее со мною Ясмин становился. Сам не приметил, как полюбил меня. Из темницы в покои ближние поместил, стали мы жить в согласии полном. Стал домой собираться, вижу как печален и безрадостен красавец мой черноокий, так и я не таиться решил от него ни в чем более. А и оказалось, оба мы давно друг друга любим. Не тужи, друже мой. Как знать, может, переменится ветер, вновь попутным станет! Ушел Деян Далматович к любому своему, к султану Ясмину, а Драгомир Гордеевич один остался. «Стать бы мне ветерком легким, да и пройти, перелететь над морем-океаном до господина моего дролевого. Оказаться же мне птицей быстрокрылой да очутиться подле него. Зарею алою блеснуть, да и осветить, обогреть друга милого собою».***
Как сошли с корабля, так и напрямик отправились к лесу темному, к чаще дремучему. Да вот только не было ходу в чащи дремучие, дремучие да непролазные. Стали стражники и слуги султановы прорубать топориками да ножами вострыми ветви, меж собою переплетенные. А и диво, что в одном месте прорублено, на другом пуще прежнего прорастало. Вдруг, откуда ни возьмись, утка серая вылетела, села на дерево и голосом человечьим молвила: — Не стал ты, Драгомир, меня убивать, птенцов моих сиротинушками оставлять. За то и сослужу тебе службу я — путь-дорожку в чащобе непролазной покажу. И пошли все за уткой серой, да там, где она пролетела, стали ветви прорубать и открылась им тропинка прямая. Долго ли, коротко ли, а вот закончилась дорога торная и не опять могли сквозь чащобы непроходимые пробраться. Вдруг, откуда ни возьмись, выскочила зайчиха косая, села на пенёк, да и голосом человечьим молвила: — Не стал, Драгомир, ты меня убивать, зайчатушек моих сиротинушками оставлять. За то и сослужу я тебе службу верную, путь-дорожку чащобе непроходимой покажу. Да только по тропке той лишь трое пройдут. Подошел тогда Драгомир Гордеевич к дочери своей меньшой, любимой, красавице писаной, да и с руки своей правой снял золот-перстень — перстень тот зверь лесной, чудо морское ему когда-то дал. Отдавал же теперь кольцо заветное купец дочери меньшой с таковыми словами: — Возьми, дочь меньшая любимая, золот-перстень, сохрани его. Ежели не вернусь я, так возврати его господину моему любезному. Пригорюнилась красавица писаная, дочь купцова меньшая Алена Драгомировна да и вопрошала: — А что же я ему скажу, батюшка? — Да и не надобны никакие словеса будут. Просто отдай ему кольцо им подаренное. И не горюйте, не печальтесь обо мне. Обнял купец честной дочь меньшую, любимую и пошел следом за зайчихой косой, а с ним друг его наиприсный Деян Далматович с султаном Ясмином. Взял с собою Драгомир колчан со стрелами серебряными о золотых концах, лук легкий с тугою тетивою да меч булатный. Долго ли, коротко ли они шли, да закончилась тропка и снова не могли они сквозь чащобы непроходимые пробраться. Вдруг, откуда ни возьмись, вышла медведица косолапая, голосом человечьим молвила: — Не стал, Драгомир, ты меня убивать, детинушек моих сиротинушками оставлять. За то и сослужу я тебе службу верную, путь-дорожку проложу сквозь чащобу непроходимую. Да вот только по тропке той один лишь сможет пройти. Поклонился купец честной своим товарищам и пошел один за медведицей, что проламывала ему путь-дороженьку сквозь леса дремучие, чащобы непроходимые. — Чем могла помогла я тебе, Драгомир. Дальше тебе одному идти придется. — Благодарствуй, сестра-медведица, — поклонился ей Драгомир Гордеевич земным поклоном, — За то, что вывела меня. — Не в службу, а по дружбе я тебе скажу, Драгомир Гордеевич: на места эти заклятие положено нечистое да темное чародеем злым, колдуном проклятым. Берегись его!***
Вышел купец на поляну, где дворец царский-королевский слепил, сверкал, сребром-златом да каменьями самоцветными переливался, в пруду с водою прозрачною отражался. «Ровно по кругу судьба меня водит и вновь сюда я воротился». Отправился в начале Драгомир Гордеевич в сад предивный, стал там друга своего любезного искать, звать — а никто ему не откликался. Кругом тишина стояла мёртвая; не пели в садах зеленых птицы песни райские и не шумели ключи родниковые, не играла музыка во палатах высоких. Обошел купец палаты высокие и сады зелёные, кликал господина своего дролевого — лишь эхо одно ответом ему было. «Неспроста это, — подумалось купцу, — Да и не к добру. А и впрямь колдовство здесь нечистое». Решил купец честной ночи дожидаться. Вышел Драгомир в сад. Темень кругом непроглядная, да туман густой, белый. Думал-подумал Драгомир Гордеевич — обратно хотел повернуть. А не тут-то было, не зги не видно во тьме да в тумане. Карканье воронье вдалече послышалось, затем ветки затрещали, а потом все затихло. И вдруг, откуда ни возьмись, рев услыхал звериный и увидел купец тень господина своего разлюбезного, а и того зверя лесного, чудо морское. Да только не разбирал впотьмах Драгомир Гордеевич ни лика его, ни глаз друга своего милого. Дал кудесник Велесов купцу честному в дорогу оберег особый, да и наказал при себе его держать: «Как придет час урочный, так и пригодиться тебе оберег сей, поможет тебе правду узреть и колдовству злому глаза тебе отвести не позволит». Доставал Драгомир сокол ясный оберег тот — зерцало махонькое, хрусталя воды чистой, да и наводил в туман, где тень зверя лесного, чуда морского показалась. Навел — так пропала тень! И тут со всех сторон хохот да вой, да плач, да скрежет послышался жуткий. Пробрала Драгомира дрожь, но твердо решил он не робеть не пред каким колдовством нечистым: — Покажись, покажись, колдун проклятый! Ишь ты! Туманом завесился! Услыхал тогда позади себя купец честной шорох. Оборотился — нет никого. Снова шорох и опять никого не увидал! Ступил Драгомир шаг, другой — затряслась, зашаталась под ним земля и провалился он в яму! Как пришел в себя Драгомир Гордеевич, видит: темень кругом непроглядная. Решил тогда купец постоять да опомнится. А слышит тут голос хриплый, знакомый, родной: — Кто тут? — Купец я, Драгомир Гордеевич, — ничему муж честной не верил уж из того, что увидал да услыхал, — А ты кто? — А и я это, Драгомир, зверь лесной, чудо морское. Неужто не признал? У стены светильник стоит с лучиною. Зажги, здесь темень кромешная, ни зги не видно. Зажег купец честной светильник и увидал господина своего любезного, зверя лесного, чудо морское, цепями пудовыми окованного, в клетке железной заточенного. — Ты бы мне цепи, Драгомир, снять помог, а клетку я и сам разломаю. Уж силушки моей звериной на то хватит! А затем уходи, покуда колдун не воротился! Отмахнулся от него токмо купец: — Не бывать тому! Так и знай, господин мой любезный, не за тем я через моря-океаны правил, чтоб глядеть на то, как ты в плену колдовском томишься и в подземелье сыром чахнешь! И тут раздался свист, грохот и вихорь залетал в подземелье. Только выдохнуть успел зверь лесной, чудо морское: — Поздно! Вернулся проклятый! Тут не зверь и не человек показался — ворон черный в подземелье сырое залетел. То чародей злой был, колдун проклятый. Вынимал из-за спины Драгомир Гордеевич подарок господина своего разлюбезного: лук с тетивою тугою да колчан со стрелами серебряными о концах золотых. Натягивал Драгомир тетиву шелкову, да и закладывал стрелу звонкую. Выстрелил муж честной в черна ворона, выстрелил-то — не попал! И колдун сам как есть показался: худой, бледный, глаза совиные да нос крючком. Взял тогда Драгомир Гордеевич меч булатный и с ним на колдуна пошел. Тот снова туманом завесился да зашипел: — Рано ты, купец, обрадовался! Не одолеть тебе меня! Волчком чародей завертелся, закружился, вмиг оборотился чудищем семиглавым! Из ноздрей у него пламя пышет, из ушей дым валит, когти вострые на лапах блестят. Выбило чудище из рук Драгомира меч булатный. А и то: не был купец ни богатырем, ни ратником, в воинском деле не оказывался искусен. «Вот и смерть моя пришла», — подумалось Драгомиру Гордеевичу. Тут зверь лесной, чудо морское ухватился за цепи свои пудовые, да и разорвал их, взялся за прутья клетки железной — вмиг её разломал. Кидался зверь на чудище семиглавое, да и ему не под силу было одолеть мощь колдовскую. Вот-вот одолеет колдун зверя лесного, чудо морское! Подхватил тогда Драгомир меч булатный и по рукоять чудищу-колдуну в грудь всадил! Рухнул колдун оземь, косточками рассыпался, прахом сыпучим развеялся! И засверкала молния, гром загрохотал, земля затряслась, да и вспыхнул круг огненный возле зверя лесного, чуда морского. А Драгомир, сокол ясный упал без памяти.***
Много ли, мало ли времени прошло, а пришел Драгомир Гордеевич в себя. В опочивальне своей прежней, в палатах дворцовых, на постели высокой. Но что же это? Видит перед собой купец честной не зверя страшного, чудище безобразное — красавца писаного, молодца прилепного. Высок да строен он был, станом тонок да в плечах широк. Кудри у него смоляные да глаза дивные, колдовские смарагдовые. По глазам-то тем и признал Драгомир господина своего, диво ненаглядное. Признать-то признал, а встать-подойти к нему не спешил. А господин его дролевый, друг сердешный, сам тогда к купцу подходил да за руки белые брал. — Не думал, не чаял я, что вновь тебя увижу любезный мой Драгомир Гордеевич! — И я всякую надежду потерял с тобою свидеться. А и сейчас думаю: не прогонишь ли меня, господин мой грозный? Потупил очи ясные, колдовские смарагдовые молодец и молвил чуть слышно: — Ты прости меня, Драгомир, не желал я тебя прочь прогонять и слов тех худых говорить не хотел. Не серчай на меня крепко. Да только так и мог я от себя отослать и беду от тебя отвести. Возговорил тогда купец ласково: — Не сержусь на тебя, господин мой любезный. Одно у меня желание заветное было — тебя повидать! — Лишь тем и жил в заточении у колдуна проклятого, что хоть и прогнал тебя, а не таишь на меня обиды. — Да хоть зовут-то тебя как, друг сердешный? — Мираном² меня зови. Поведал Миран о судьбе своей печальной: — Был я у родителей своих единственным сынком, души во мне мои родители не чаяли, а матушка любимая так и вовсе меня цветиком красным называла. Вот мне исполнилось шестнадцать годочков, и был во дворце пир званый. Со всех сторон, изо всех царств-королевств созвали гостей. Приехали гости со стороны дальней, чужеземной, из тридевятого царства, из тридесятого государства. С ними и чародей с той стороны заявился, колдун злой. Прознал про меня тот колдун, да и положил на меня глаз свой черный. Думал с собой увезти, да батюшка с матушкой не дали. Решили родители мои увезти, спрятать меня от глаза черного, от лиха колдовского. Поехали мы на дальнюю сторону, к сродственникам своим королевским. Но как-то раз уехали батюшка с матушкой в вотчину свою, в стольный град, я с дядькой оставался. Дядька-то мой в летах был, да и задремал в час полуденный, а колдун тот черный тут как тут. Пожелал силой меня за собой увесть, не дался ему я. Непременно колдуну-то надобно было, чтоб я сам, по воле своей с ним пошел. А вот воротилась домой матушка моя, и она ведь и кой-какой силою владела да сердце ей материно беду приключившуюся подсказало. Но только не смогла и матушка меня уберечь. За то, что я поперек воли колдовской встал оборотил меня чародей злой в чудище страшное да безобразное. Наложил на дворец и на слуг проклятие, вокруг дворца моего вырос лес колдовской, чащи дремучие, непролазные. Матушка моя от горя и тоски скоро преставилась, на могиле, где я её схоронил, вырос цветочек аленький. Жил страшилищем таким и пугалом ровно тридцать лет и три года. Не было колдуну тому ко мне ходу. Сохраняла меня любовь материнская силою неодолимою, обережною. Тот цветок, что на могиле матушкиной рос, оберегом и был. Да вот ты явился и сорвал цветок волшебный! Думал разорвать тебя на клочки, а потом, как ты мне о дочерях своих рассказал, то и решил: залучу одну из них, глядишь, и сумеет полюбить меня девица красная. Напоследок ведьмак проклятый мне такое прорёк: что коли объявиться девица, какого бы роду и званья ни была она, и полюбит меня в образе страшилища, и пожелает быть моей женой законною, тогда колдовство всё покончится, и стану я опять по-прежнему человеком молодым и пригожим. Отвел купец глаза и молвил: — С собой привез дочь свою меньшую, красавицу писаную. Думал, что коли не мил я тебе, так, может, хоть Аленушка моя по сердцу придется. Захочешь — будешь мне заместо сына, а не пожелаешь — неволить не стану! Завсегда тебе верным другом и братом буду. Возговорил к нему тогда Миран королевич: — Никто мне и не надобен, сокол мой синеглазый! Лишь тебя одного люблю! Не как брата, а как жениха желанного. Да и какой из меня тебе сын: поболе твоего весен я прожил! — Ах ты диво мое ненаглядное, цветик мой желанный! Потянул Драгомир Мирана королевича в объятия свои, да и поцеловал в уста нежные. Обнял и Миран Драгомира, шею белую жарко лобызал и словеса ласковые на ухо зашептал: «Вовек не расстанусь с тобой, любый мой, душа моя!» Так и лежали они, перебирал купец кудри шелковы друга милого своего, ненаглядного, жениха суженого. И не вставали бы, а и не разлучалися друг с другом! Да вот только зашумели в передней горнице, заголосил люд честной. — Не удивляйся, Драгомир, — молвил Миран королевич, — То слуги мои верные ото сна колдовского пробудились. Знать, гости во дворце моем объявились! Взялись они за руки и пошли вместе гостей встречать. Как вышли мужи честные в палаты высокие, так и встретили их дочь Драгомира Гордеевича меньшая любимая, товарищ Деян с женихом своим Ясмином, с ними бояре великие, все в одеждах парчовых-золоченных, здесь же стража стояла дворцовая и султанова грозная. Возговорил же тогда Миран королевич: — Вот суженный, любый мой Драгомир Гордеевич, бояре великие, слуги мои верные! Спас он всех нас от лиха черного колдовского, от проклятия злого чародейского! И я его в мужья себе выбрал, ибо никого другого подле себя не мыслю. А и никто мне не люб, как он! С ним одним на венчание посягаю и жизнь свою до капли вверяю. Славили мужей честных, женихов суженых и слуги верные, и гости честные. Возвратила Драгомиру Гордеевичу меньшая дочь оба кольца: одно с яхонтом лазоревым, другое со смарагдом воды чистейшей — этими перстнями женихи и обручались. Нимало не медля, стали свадебку готовить по всему обряду и обычаю положенному. На Ярило-Солнце Драгомир с Мираном соединялись, Весною, Лелею и Ладою жаркая любовь их благословлялась. После свадьбы пиром веселым, хмельным, изобильным гости услаждались. Да не стали женихи окончания дожидаться, потихоньку в спаленку сбежали. А уж там любились и миловались мужи до той поры покуда их гости честные не спохватились: чрез три дня и три ноченьки. Долго же гости тешились, веселились да пировали. Следом за одной свадьбой другой черед подоспел: венчалися Деян Далматович с султаном Ясмином. Султан сродственником Мирану королевичу дальним приходился, а и теперича побратимами меж собою все почитались.***
Долго ли, коротко ли, а решил Миран повидать свои края родимые. С ним и муж его, Драгомир отправлялся, и дочь свою меньшую, Аленушку с собою взял. Давным-давно король-батюшка Мирана королевича умер, как только об том прознал, что жена и сын пропали, сгинули в чащах колдовских, дремучих да непроходимых. Заместо него правил королевством сродственник дальний материн. Был у того сродственника внук — молодец холостой да пригожий, веселый да справный. Как увидал тот королевич, короля внук Алену Драгомировну, красавицу писаную, так обомлел. Ни пить, ни есть не мог, покуда дед его гостей дорогих у себя принимал да потчевал. Алене Драгомировне тот молодец пригожий тоже по сердцу пришелся, да только виду она не подала. Признали Мирана его сродственники, да не стал муж честной на власть свою законную королевскую посягать. Решил Миран королевич во дворец свой с мужем любимым, Драгомиром Гордеевичем воротиться, ни к чему ему велилепие³ царское да престол королевский. Лишь бы милый его, ненаглядный суженый всегда подле него находился. Как полюбился Алёне Драгомировне королевич молодой да пригожий, как сговорена была дочь меньшая, любимая, так сердце отецкое и покойно было. Ничего Драгомиру более и не надобно было, отправлялся он с любым мужем своим, с Мираном королевичем в чертоги лесные, уединенные. И жили два сокола душа в душу до самой глубокой старости. Не чаяли мужи вновь весну в сердцах обрести, да судьбы своей никто наперед знать не может. С каждым годом лишь сильнее разгоралась их любовь, огнем алым зацветала. Во всем их сердца и розмыслы согласны были, всегда неразлучны они были, словно два древа тонких меж собою переплелися. Повенчало их Солнце Красное, Небо Ясное да Мать Сыра Земля.