Saudade

      Небо медленно, совершенно неторопливо окрашивается в оттенки красного, рыжего и желтого — у самого края горизонта это алый и карминовый, плавно перетекающие в гранатовый и киноварь, а выше лимонный и канареечный разбавлены мягким, даже нежным шафрановым, создавая яркий, но все же приятный глазу переход. Будто бы кто-то бросил на холст горсти порошковых красок, и те смешались только из-за влаги, ведь неизвестному художнику не за чем стараться ради красоты, что выходит у него каждый вечер столь легко, столь естественно. Все же не зря Гейне когда-то называл природу великим художником, что с самым малым умеет достигать невероятного.       С легким порывом ветра, аккуратным, будто бы материнская рука, проникнувшим в открытое окно, листы тетради на столе, стоящем к нему вплотную, шелестят и переворачиваются, шепчут тихо о знаниях, что заключены или еще только будут заключены аккуратным почерком на белом фоне, навсегда впечатываясь в их чистоту. Почти что даже оскверняя и разрушая, как бы жестоко или нелепо это бы ни звучало. В этом весь смысл, разве нет? Люди жестоки, люди нелепы, люди глупы, но они так стремятся жить ярко, жить громко, жить и уйти, оставшись в памяти остальных как можно дольше, что сам мир находит в этом поразительное очарование, оберегая столь юное по его меркам человечество и его колыбель. Даже если люди могут причинять что самой колыбели, что миру ужасную боль.       Но ветер скользит по комнате дальше, он изучает и сует свой нос почти что везде, куда только может. Любопытный до невозможности, ему совершенно ничего не мешает этим заниматься, никто не дергается от возможной прохлады и не стремится закрыть окно, а потому и ветер пытается охватить все, пока есть такая возможность. Он скользит по светлым, бежевым стенам, по книжным полкам, где почти всего и поровну — книг на самые разные темы, школьных тетрадей за долгие годы или аккуратно расставленных томиков манги, только самой интересной или важной, зацепившей когда-то. Невесомо касается пробковой доски и шебуршит, задевая какие-то списки, схемы, несколько постеров и фотографий с семьей, с командой…       Ветру нравится здесь, нравится мягкая, но тягучая атмосфера, будто бы все то время, неостановимо бушующее за пределами этой комнаты, внезапно замирает, стоит хоть одной песчинке оказаться в пределах четырех стен, потолка и пола, двери, и лишь сквозь окно бурная река жизни приникает сюда, оседая, останавливаясь, как и все остальное. Только он, ласковый ветерок, движется, течет дальше по полу и потолку, по сумкам, по аккуратной кровати, пока не натыкается на складки теплого и мягкого пледа.       Аккуратно пробираясь выше, он наконец встречается с хозяйкой комнаты, еще совсем маленькой, юной, но встречающей его полными мудрой и старой глубины глазами, коих у столь молодых людей не бывает. Она встречает его другом и почти пробегается пальцами, будто бы по невидимой шерсти, будто бы гладит и приглашает остаться подольше. Ладони у нее теплые, но грубоватые, ветер сам облизывает мозоли, оставленные долгой работой, долгими тренировками, отработкой одних и тех же приемов раз за разом, а еще — тяжелыми матчами, где стоит на кону почти все, а по ощущениям — даже жизнь. Но они все равно теплые, из-за жара стенок кружки, чье содержимое паром исходит выше, сладким-сладким, приятным, и из-за какого-то внутреннего тепла, человеческого и не очень, но хорошего.       Это тепло пикантное, и будь у ветра настоящее тело, оно бы осело молочным шоколадом и пряностями в нем на языке — шафраном и кардамоном, корицей и гвоздикой, от которой самый кончик совсем немного отнимается, на короткое, веселое мгновение. Вкусное и доброе, такое мягкое-мягкое это тепло. Ветер смотрит на его хозяйку и уже готов влюбиться в нее, нежную, словно настоящая мать или истинное дитя их мира. Не то что тот грубый, потому что одинокий, и грустный мужчина.       А сама девушка вновь переводит взгляд на закат за окном, будто бы тоже чувствует пряность тепла на языке. Пока в воздухе не повисает слово, тоже ароматное, но терпкое-терпкое, далекое и одновременно родное. В этом слове мудрость времени раскрывается сильнее, охватывает не только глубину глаз, а всю свою хозяйку.       Это было так давно, когда слово впервые прокатилось по языку, по губам, осело во рту привкусом соли и горечи вместе с какой-то легкой сладостью, будто бы послевкусие от соуса, немного острого. Как жизнь.       Saudade.       «Ностальгия по будущему». Ностальгия по тому, чего нет здесь, но, возможно, пребывает где-то еще и однажды случится.       Она знает, что оно случится.       И времени до начала пусть немного, но достаточно, чтобы собраться с мыслями в этой комнате, где время остановилось, достаточно, чтобы разобраться во всем, что произошло или еще только успеет произойти.