Кёнсу просыпается как всегда ни свет ни заря; кажется, что раньше него в городе встаёт только его неуёмный сосед из квартиры справа. А, точно: тот просто не ложится ещё.
Он дотягивается до будильника и хлопает по нему ладонью. Утро добрым не бывает, если оно ещё не наступило, а уже пора вставать. За окном темно; только занимается рассвет, когда До плетётся в ванную, а когда возвращается, комната оказывается залита косыми солнечными лучами, искусно петляющими между сеульских высоток. Искусственные лампочки ничто по сравнению с естественным светилом, и Кёнсу щурится, трёт глаза, в который раз жалуясь, что купил квартиру с окнами на восток, и выходит на балкон. Его сосед справа как обычно на своём месте, любуется вращением их планеты вокруг собственной оси. Хотя на момент выбора апартаментов До и в голову не могло прийти, что он будет пересекаться с кем-то на общем балконе в без четверти четыре утра, это обстоятельство оказывается довольно удобным.
— Здорова, чепушила, — зевает он и протягивает по перилам бумажку в тысячу вон.
Чанёль суёт купюру в карман домашних шорт и отдаёт соседу только сваренный кофе. Кёнсу всегда было так лень покупать кофемашину, и так удачно оказалось, что у Пака она есть. Теперь он может каждое утро наслаждаться своим любимым напитком, даже не выходя из дома.
Свежевыкрашенные волосы Чанёля при хорошем освещении кажутся ещё ужаснее, чем вчера вечером. До этого момента Кёнсу и не догадывался, что существует ядовито-синий цвет, но вот, пожалуйста, — голова его соседа светится, будто радиоактивная. «Кошмар какой», — думает До, потягивая кофе и почти незаметно косясь на Чанёля, как он надеется, осуждающе.
Пак все свои выходки оправдывает тем, что он творческая натура, а Кёнсу на это отвечает, что в его случае «творческий» этимологически тянется к выражению «натворить херни». Чанёль очень обижается, при худшем варианте развития событий — на целых две минуты, а потом снова как ни в чём не бывало начинает трещать обо всём, что произошло в их студии, которую До называет «вписка мамкиных рэперов». Пак считает, что это слишком несерьёзное название для их нереально крутой компании, Кёнсу считает, что у его соседа вся жизнь слишком несерьёзная.
Чанёлю не идёт быть серьёзным. Вспыльчивый и отходчивый, талантливый и прожигающий свой талант, он думает только о вчера, сегодня и завтра, быстро забывает прошлое, не пытается заглянуть в далёкое будущее и уж точно не может представить, кем он будет, когда стукнет пятьдесят. Кёнсу ведёт учёт своему бюджету, смотрит новости, откладывает деньги на старость, планирует свои выходные, ходит на регулярные медицинские осмотры, и, возможно, думает обо всём слишком много. Но лучше так, чем оглянуться в какой-то момент назад и понять, что ничего за душой нет, и в будущее идти не с чем.
Пак допивает свой кофе с десятью ложками сахара и уходит в свою квартиру, пожелав напоследок удачного дня на работе. Кёнсу провожает его взглядом и нет, ему совсем не хочется пойти за ним, усесться на полу и слушать, как он путает аккорды, наигрывая Red Hot Chili Peppers. Вот совсем не хочется. Ему надо на любимую работу, единственный недостаток которой в раннем подъёме, — напечь хлеба и булочек и припрятать самую мягкую и ароматную плюшку для соседа. Чанёль уплетает их каждый вечер и всё порывается отдавать ему утренний кофе бесплатно — что-то вроде бартерного обмена. Кёнсу каждый раз отказывается, мотивируя своё упрямство тем, что он фактически ворует с работы. На самом деле ему упорно кажется, что ежедневная тысяча вон — единственный доход соседа, хотя в действительности это, конечно же, не так, и До прекрасно это понимает, но навязчивое ощущение никуда деваться не спешит.
Едва Кёнсу выходит из пекарни, — время около полудня — ему звонит Чанёль и предлагает зайти к ним в студию. Что ж, похоже, «вписка мамкиных рэперов» сочинила очередной сомнительный шедевр, и теперь они предлагают До оценить их старания. Он не ждёт ничего особенного, как и во все предыдущие разы, когда заходит в так называемую студию — квартиру Сехуна и Ёнхо, в которую натащили кучу оборудования — и отдаёт Паку свежую булку. Тот честно делит её между всеми присутствующими, включая отнекивающегося Кёнсу, и заверяет, что сегодня ему точно понравится.
До не слишком в это верит, но садится на диване рядом с Сехуном, жующим ментоловую жвачку и листающим какой-то журнал, наполовину занятый его собственными фотографиями, так что сразу понятно — новый рекламный контракт для нового бренда, и судя по акцентам на ярких глянцевых страницах — бренда обуви. Чанёль переключает внимание на себя, когда включает новую песню. Кёнсу почти с первых нот может сказать, откуда сосед понабрался вдохновения — гиперфиксация, она такая. Чем бы дитя ни маялось, а главное, чтобы не рэперами, думает До и от этих мыслей чувствует себя старым. Стиль басов до боли похож на знаменитое сумасшествие Фли, хотя текст на белопорошковую лирику легенд фанка не тянет ни строчкой, он скорее… романтичный?
Я мог бы показать тебе новые звёзды, если ты не против
Я мог бы увезти тебя отсюда, если ты скажешь «да»
Я мог бы любить тебя, если ты согласишься
Я мог бы свести тебя с ума, если ты будешь счастлив
Кёнсу хочется сказать, что это ужасно, и петь что-то подобное в вокальной манере Энтони Кидиса должно быть запрещено законом, но вместо этого говорит, что ему нравится текст, тактично умалчивая, что Чанёль пытается слепить Франкенштейна. Ёнхо прозрачно намекает Паку, что лирика звучит как признание, и он даже догадывается, кому это предназначено. Сехун смеётся и перекидывает соседу журнал, чтобы тот как хороший друг расхвалил длинные ноги Сэ в рекламе обуви. Кёнсу не вникает в местные шутки и встаёт, собираясь уходить, как его окликает Чанёль, объявляя, что уходит вместе с ним.
— Удачи, Ромео, — дразнит его на прощание Ёнхо.
Пак догоняет его у двери и спешно натягивает свои кеды, путаясь в шнурках. Кёнсу терпеливо ждёт, пока неуклюжий сосед воюет с собственной обувью, и мечтает скорее оказаться дома и завалиться на кровать.
Горячий асфальт пружинит под ногами, и До перекатывается с пяток на носки, пока Чанёль, успевший обныться, что ему жарко, покупает мороженое. Все попытки отказаться от угощения приводят только к тому, что Пак впихивает рожок ему в руки и быстро шагает прочь, отрезая пути к возврату. Кёнсу качает головой и кричит длинноногому соседу, чтобы подождал, в конце концов, не у всех тут двухметровые шаги.
К вечеру становится прохладнее; к восьми До как обычно собирается ложиться — подъём в половину четвёртого никто не отменял — как слышит стук со стороны балконной двери. Чанёль заваливается к нему в квартиру и сбивчиво объясняет, что Кёнсу ведь никогда не видел летних звёзд. Он ложится раньше, чем они появляются, и встаёт, когда они уже тают под лучами Солнца. Кёнсу смотрит на него как на идиота: какие звёзды, мы в мегаполисе, отсюда не видно ничего. Пак мотает головой и просит его пожертвовать сегодня своим сном.
— Но если я не увижу звёзды, пеняй на себя, чепушила, — предупреждает он.
Чанёль соглашается и зачем-то тащит его на крышу; До только усмехается: что такое несколько метров, от этого мерцающий космос не станет ближе. Наверху дует лёгкий ветер, и Пак раскладывает пикник.
— Когда они появляются? — спрашивает Кёнсу, садясь рядом.
— Ещё пару часов, хён, скоро всё увидишь.
Он смотрит на небо и ждёт; время идёт медленно, кажется, что даже внутренний метроном Чанёля перенастраивается, отчего и так небыстрая мелодия Radiohead меняет свой ритм, становясь почти неузнаваемой и теряясь в порывах ветра. Западный бриз с Жёлтого моря несёт в себе крошечные крупицы соли и мандаринский шёпот провинции Шаньдун, накладывается поверх гитарных струн, вдыхает в туманный британский напев бледно-зелёный аромат гибкого бамбука и остаётся грязным чёрным золотом на пальцах.
— Хён, ты высоковато смотришь.
Кёнсу оборачивается на Чанёля, прекратившего перебирать металлические нити, и не понимает, о чём он.
— Здесь тысячи звёзд, хён, — шёпотом говорит Пак, — но ты не заметишь их, если будешь пытаться предугадать неизвестность.
Кёнсу постепенно опускает взгляд, пока не наталкивается на горящие в домах окна.
Когда цвет осени окрасится в янтарный,
Жизнь пойдёт медленнее падающего листа клёна.
Ты в памяти оставь момента миг хрустальный,
Что было до и после навечно раздели со мною.
Чанёль играет свою старую песню, и почему-то она кажется Кёнсу идеальной; он не понимает, почему раньше не разглядел этого. Он не помнит, в какое время Пак написал её, но ему кажется, что в мелодии тысячи влияний со всего света, а каждая отдельная нота — своя Вселенная, посвящённая каждой звезде, что он видит.
Под тёмным и пустым небом — империя света. Пока Кёнсу смотрит вверх в безграничную темноту, клубящуюся над миром с самого его рождения, Чанёль не блуждает в лабиринтах из чёрного песка — у него слишком много путеводных звёзд, чтобы он мог заблудиться.
Кто-то выключает свет, кто-то включает, но горящие окна никогда не пропадают насовсем. Кёнсу не отрывает глаз, даже когда занимается рассвет; у Пака заканчивается собственный репертуар, и он переходит на Depeche Mode.
Пульс Солнца отдаётся в ритме песни; лучи играют в волосах Чанёля, разливая преломление по прядкам, и ядовито-синий переливается, словно осколки стекла на берегу моря.
Я был не в том месте не в то время
Это был неправильный план не в тех руках
Неправильные вопросы с неверными ответами
Я был на неправильной странице неправильной книги*
Ну, по крайней мере, теперь Кёнсу знает, что было неправильно. Чанёль стискивает гриф гитары, заканчивая свой импровизированный концерт, и неуверенно смотрит на До. Он кладёт голову Паку на плечо, обнимая его руку, и любуется пресловутым вращением их планеты вокруг собственной оси. Ещё пять минуточек, и потом он побежит собираться на работу.
