сжигая дотла

      Спина Чонгука падает на скрипучий матрас, и он едва успевает вдохнуть, как чужие алые губы впиваются в его, распахнутые навстречу.       Они почти не говорят. Встречаются взглядами на пороге маленькой, скромной квартирки Чонгука, измученными, замыленными и такими уставшими, и эта мгновенная искренность — всё, чем они позволяют себе обменяться, что выпускают наружу, прежде чем столкнуться изголодавшимися друг по другу телами и забыть о том, что это всего лишь на ночь.       Чонгук не знает, сколько ещё сможет соскребать себя с пропитанных их запахами простыней и продолжать существовать, продолжать открывать скребущемуся в его дверь Тэхёну, словно один взгляд на него колючими иглами не прошивает грудную клетку. Не знает, кого винит во всём этом сильней: себя, Тэхёна, женившегося на другой, или даже его жену. Не знающую ничего о том, куда уходит её муж каждую чёртову неделю, топчась на его, Чонгука, пороге, словно этот выбор сделал не он.       Он так устал искать виноватых, захлёбываться слезами каждый раз, когда за Тэхёном с гулким хлопком закрывается дверь, что позволяет терзать свои губы, что прежде не знали ничего, кроме улыбки и нежных ласк. Позволяет терзать своё тело, потому что не может по-другому. Они не могут. Пробовали, оба. И вот к чему это привело — встречам в ночи, беспомощным взглядам в пол и вспышкам притупленной страсти к некогда самому близкому человеку, которую не смогли загубить даже годы разлуки.       Чонгук никогда не забудет, как узнал о свадьбе Тэхёна. Они тогда встречались уже третий год, обсуждали их будущее, в одной квартире, снятой на общие деньги где-то на окраине, потому что родители Тэхёна бы выставили его за дверь подаренного единственному, горячо любимому сыну пентхауза, если бы узнали его секрет. Кем на самом деле приходится ему тот мальчишка, которого они случайно застали у них дома и с кем вынудили прекратить общение, потому что нечего ему мешаться с безымянным сбродом.       Тэхён не послушал их, не слушал никогда, вплоть до тех пор, пока заголовки всех изданий страны не взорвались новостями о том, что преемник владельца самой успешной сети банков Кореи скоро женится.       В тот день Чонгуку казалось, что он никогда не испытает такой боли, как когда его телефон разрывался от звонков, а он молча собрал вещи, пока Тэхёна не было дома, и ушёл. Но та боль была пустым звуком по сравнению с чувством, которое сводит кончики пальцев каждый раз, когда он смотрит на золотой ободок на безымянном пальце цепляющейся за его бёдра руки и подавляет слёзы, потому что Тэхён приходит сюда не за этим. Слёзы не сделают ничего, кроме как окончательно оттолкнут их друг от друга.       Молчание проще. Хранение секретов проще. Измены проще, чем взглянуть друг другу в глаза и признаться, что не так должна была сложиться их жизнь.       Приподнимая бёдра, Чонгук позволяет стянуть с себя джинсы вместе с нижним бельём, пока горячие губы оставляют следы мокрых поцелуев вдоль его натянутого горла. Тэхён знает его тело лучше него самого, был первым, кто коснулся его там, где прежде не касался никто. С искусанных, обветренных губ срываются тихие стоны, пока жадные до его тела руки оголяют Чонгука, срывая с его кожи всё, кроме приросшей к лицу маски смирения.       Когда-то они могли читать друг друга как открытую книгу. С ней можно было свернуться под пледом с кружкой чая и не думать ни о чём, кроме прекрасного чувства спокойствия и любви, мерцающего под рёбрами. Теперь же каждая встреча захлопывает один замок за другим, обвивая цепями, ключи от которых Чонгук глотает вперемешку со слезами.       Его член уже стоит, потому что по-другому с Тэхёном быть не может. С розовой головки сочится мутный предэякулят, когда она шлёпается о живот из-за резкого рывка подцепивших резинку белья пальцев. Тэхён сегодня особенно взвинченный, и Чонгук не спрашивает причину. Просто подставляет своё тело, потому что знает, что им обоим это нужно.       Он не хочет думать о том, удовлетворяет ли Тэхёна его жена, не поэтому ли тот приползает сюда каждый чёртов раз. Не хочет вспоминать о ней ни на мгновение, но холод кольца обжигает покрытую мурашками кожу, и Чонгук припадает к чужим горячим губам, лишь бы отвлечься. — Сними, — отчаянным шёпотом в вырывающий из горла всхлипы рот, пока дрожащие пальцы пытаются развязать галстук. Тэхён до сих пор одет в чёрный костюм, как подобает наследнику крупной корпорации, как принято в его кругах, пока застиранная футболка и рваные джинсы Чонгука валяются где-то на обшарпанном полу спальни.       Он не может отвести взгляда, когда Тэхён отрывается от его губ и встаёт на колени меж его бёдер, стягивая галстук и пиджак. Чонгук не может смотреть ему в глаза, поэтому прослеживает принявшиеся за пуговицы рубашки пальцы и с колотящимся сердцем замечает, что они дрожат.       Словно Тэхён волнуется. Нет. Словно у него ломка, подстать Чонгуку, задыхающемуся сейчас на помятой простыни от нависающего над ним тела, заключившего в капкан крепких, сильных рук. Чонгук бы не смог сбежать, даже если бы захотел.       Он больше не может бежать. Не от Тэхёна. Не так, как тот сбегает от него в свою прекрасную, счастливую, успешную жизнь.       Но в эти украденные мгновения, сейчас, Тэхён не сможет уйти, не покинет эту комнату, пока не получит дозу ускользнувшего от него наркотика, который преследует его по пятам, куда бы он ни шёл. Чонгука не вытянуть из его крови, из засевшей под сердцем клетки, в которую Тэхён их и запер, дав клятву другой.       Каждый мазок губ по раскалённой коже так и шепчет скучал, но они не говорят этого вслух. Слишком интимно, слишком лично, возможность разрушить их карточный домик одним словом слишком велика, чтобы рисковать. Чонгук заменяет их стонами, когда два смазанных пальца проникают в его тело, прогибаясь в пояснице, лишь бы облегчить сводящее пах возбуждение.       Тэхён прижимает его к кровати, наваливается всем телом, не сводя взгляда почерневших от желания глаз с места, где тугие стенки растягивают его блестящие от смазки пальцы. Кусает свои невозможные губы и стонет низко, когда Чонгук шире раскрывает бёдра и подаётся навстречу, насаживается на фаланги и всхлипывает, умоляя о большем.       Тэхён даёт. Добавляет третий палец, зарываясь лицом в чонгукову потную шею, делая глубокий, дрожащий вдох так, словно хочет отпечатать его запах на подкорке лёгких. Извиняется оставленным на выступающих ключицах поцелуем, когда Чонгук шипит от неприятного чувства растяжки, прежде чем пальцы пробегаются по стенкам и надавливают на простату. — Пожалуйста, пожалуйста, — стонет Чонгук как в бреду, когда Тэхён отстраняется, тянется за презервативом. Ему остаётся лишь смотреть затуманенным взглядом на то, как тот раскатывает латекс по плоти, проводя испачканной в смазке ладонью по члену, прежде чем обхватить напряжённое, подрагивающее бедро Чонгука и завести его выше, открывая себе доступ.       Тэхён не сводит с раскрасневшегося лица глаз, когда приставляет головку к сокращающемуся кольцу мышц, обводит по краям под недовольный стон и наконец толкается внутрь.       Неважно, как давно они занимаются этим. Тэхён у Чонгука первый и последний, но каждый раз первый толчок забирает его дыхание, вырывая из лёгких остатки кислорода. Тэхён нависает над ним, прижимаясь грудью к вздымающейся его, и толкается внутрь в одно плавное движение, и Чонгук едва успевает остановить себя от того, чтобы до алых борозд вцепиться в широкие плечи, потому что нельзя. Никаких меток, ни единого следа не может остаться на их телах.       Вжимаясь затылком в подушку, Чонгук обнимает шею мужчины и ловит ртом спёртый воздух, привыкая к растягивающему стенки члену. Непослушные бёдра крепко сжимают талию Тэхёна, когда тот опускается на локти по обе стороны от его головы и упирается лбом в его, позволяя им обоим привыкнуть к проникновению.       Это ошеломляет, каждый грёбаный раз, когда Чонгук чувствует его так глубоко внутри, повсюду, что каждый вдох переполнен запахом Тэхёна, его бронзовой, плавящей кожей, его хрипом и стонами, когда Чонгук неосознанно сжимается на его члене, разрешая двигаться.       Он не чувствует своего тела, словно они с Тэхёном слились воедино, и Чонгук так хочет удержать его внутри и никогда не выпускать из хлипкого капкана своих рук. Но Тэхён выскальзывает из него раз за разом, вбиваясь грубее, рыча в его губы, когда Чонгук цепляется за уложенные чёрные локоны и одним движением дрожащих пальцев портит причёску, оставляя свой след. Направляет жаркий рот Тэхёна к своей шее, откидывая голову и позволяя терзать свою кожу, лишь бы не смотреть в эти глаза, видящие насквозь.       Губы пробирает улыбка мгновенной эйфории, когда толчки становятся почти болезненными, возвращая на землю. Чонгук задыхается от пересчитывающего позвонки жара, утыкаясь носом в потные волосы Тэхёна и скуля, когда головка длинного члена проходится прямо по простате.       Кровать скрипит и ударяется о стену, и Чонгуку наверняка завтра влетит от живущей по соседству аджуммы, но ему так плевать сейчас. Не когда Тэхён вжимает его своим телом в простыни, забирая последний кислород из лёгких, накрывая с головой так, что Чонгук хочет просто забыться в пропитывающем его удовольствии и никогда не покидать пределы этой кровати.       Узловатые пальцы сильнее впиваются в его бёдра, надавливая и раскрывая под натиском грубых, глубоких толчков, и Чонгука выгибает, когда член вновь попадает по чувствительной точке и судорогой сводит всё тело, а его собственный трётся об их покрытые испариной, прижатые друг к другу животы. Тэхён стонет в его плечо задушено, когда он сжимается вокруг пульсирующей плоти и кончает, изливаясь между их тел со сладким вскриком, сдавливая талию Тэхёна от прошивающей бёдра дрожи, не в силах контролировать свой оргазм.       Чонгук обмякает в крепко держащих его руках, растекаясь по матрасу и позволяя Тэхёну воспользоваться своим телом, чтобы довести себя до пика. Обожает хриплый стон, с которым тот изливается в него, и глаза сами закатываются от того, как Тэхён насаживает его на свой член в последний раз, прежде чем кончить.       Горячая плоть пульсирует внутри, и Чонгук со сбившимся дыханием думает о том, как хотел бы почувствовать разливающуюся внутри него сперму. Но Тэхён каждый раз берёт из тумбочки презерватив, поэтому он не спрашивает. Не хочет спугнуть.       Долгое мгновение они лежат так, пытаясь отдышаться. Кровать под ними вполне реальна, но Чонгуку кажется, что он где-то не здесь, парит в опустошающей тишине, нарушаемой лишь жарким дыханием в его шею. Тэхён наконец выскальзывает из его тела, стягивая презерватив и завязывая, прежде чем откинуть в сторону.       Потянувшись за салфетками, он вытирает их обоих, пока Чонгук окончательно приходит в себя и заново возводит разбитые близостью кирпичные стены, готовясь к тому, чтобы увидеть, как за Тэхёном захлопнется дверь. Тот уже подцепляет с пола боксеры и штаны, застёгивая ширинку едва трясущимися руками. Чонгук подавляет улыбку, не в силах оторвать от него взгляда. Такого раскрасневшегося, с исцелованными губами и заторможенной после оргазма реакцией, такого родного и в то же время чужого.       Эта мысль ледяной водой возвращает в реальность, и Чонгук перекатывается на другой край кровати и укутывается в одеяло, закрывая своё тело так, как закрывает израненную душу.       Тэхён за его спиной застёгивает пуговицы рубашки и тянется к пиджаку, готовясь уйти. Оставляет его как чёртов грязный секрет, постыдную слабость, которую может себе позволить, потому что Чонгук не в силах отказаться. Даст ему всё, лишь бы почувствовать эти губы на своём теле.       Каждый раз он спрашивает себя, стоит ли это того. Стоят ли ошеломляющие оргазмы и краткая близость боли, душащей, стоит ему остаться одному. Но Чонгук так долго учился жить с этой болью, что понял, что нет способа эффективней подавить свои чувства, чем злость. Лучшая защита — нападение. — Выход там, — хрипло говорит он, прокашливаясь и кивая в сторону двери, и тянется к прикроватной тумбочке за пачкой сигарет, лишь бы унять бешено колотящееся сердце и лихорадочную судорогу в пальцах.       Краем лица Чонгук чувствует чужой взгляд, слышит, как Тэхён набирает ртом воздух так, словно собирается что-то сказать. Может, даже оправдаться.       Ему нечем прикрываться, и они оба это знают. — Чонгук, я...       Раньше это никогда не было по имени. Тэхён выдумывал для него ласковые обращения едва ли не по дням, но любимым чонгуковым всегда было Гук-а. Сказанное так мягко, губы в губы, пока они нежились в объятиях друг друга, даже не думая о том, что с ними станет считанные месяцы спустя.       Тэхён ни разу не назвал его так с тех пор, как они вновь встретились после трёх лет разлуки каких-то два месяца назад. Восемь встреч в ночи, тайных, позорных, и ни разу Чонгук не услышал слово, сводившее влюблённой дрожью грудную клетку, стоило нежному голосу Тэхёна прошептать его на ушко. Он не знает, что с ним бы стало, назови его Тэхён так сейчас.       Чонгук не хочет слышать ни слова, потому что ни одно из них не имеет такого значения, как те, что были произнесены Тэхёном у алтаря. — Уходи, — тихо говорит он, не смотря на замершего по ту сторону кровати мужчину. Не потому что не хочет, а попросту не может смотреть, как тот слушается и разворачивается так, словно ему не стоит ничего покинуть эту спальню.       К ней, молчаливым осадком пачкает пропитанные обоюдной страстью и болью стены.       У Тэхёна нет иного выбора, говорит себе Чонгук. Так проще. Если бы он был, они сейчас не были бы здесь. Тэхён бы снял чёртово кольцо со своего пальца, потому что любовь всей его жизни не ждёт его дома, а смотрит полными боли и бессилия глазами на то, как он одевается и уходит, раз за разом, гулко хлопая дверью.       Их любовь не должно было переплюнуть ничто. Ни навязанный родителями и окружением брак, ни потерянные в разлуке годы, лишь бы встретиться вновь и понять, что друг без друга они не могут. Но даже она блекнет рядом со штампом в паспорте, так яро кричащим, что Тэхён — не его.       Тэхён уходит. Проводит рукой по волосам, расправляя растрёпанные Чонгуком локоны, стирая единственный его след со своего тела, и покидает комнату, его квартиру, оставляя за собой шлейф почти выветрившегося за день одеколона и скомканные на кровати простыни.       Кутаясь в одеяло, Чонгук зажимает губами фильтр и крутит колёсико зажигалки в то же мгновение, когда в коридоре закрывается дверь, лишь бы вытолкнуть из головы этот звук. Ему стоит сменить постельное бельё, принять душ и стереть остатки Тэхёна из его комнаты, но Чонгук смотрит на свои бледные руки и откидывается на кровать, делая затяжку.       Нет смысла избавляться от напоминаний о Тэхёне, потому что тот вернётся вновь. Не сможет сдержаться, приползая с такими пустыми и говорящими глазами одновременно, что закрывает их, стоит их губам столкнуться. Приятная боль отдаётся в бёдра, когда Чонгук падает спиной на кровать и улыбается в потолок уголками губ.       Тэхёна не выскрести из него, не выжечь даже керосином, и он не думает, что когда-то сможет его отпустить.       Тот вернётся, через каких-то семь дней, и Чонгук готов подождать. Прождёт остаток жизни, лишь бы вновь коснуться зарубцевавшимися ладонями своей почти осуществившейся мечты.       Его боль продолжает возвращаться, стуча в дверь аккуратными пальцами, и Чонгуку некуда от неё бежать.       Он уже давно не пытается. Лишь с замиранием сердца ждёт неизбежного стука в дверь.