сжигая дотла

      Тэхён стоит на пороге одной из сотен блоковых квартир в этом Богом забытом комплексе и не знает, как тут оказался.       Вернее, не так. Его ноги уже который месяц сами несут его к этой двери, бывало даже вне чёртовых пятниц, которые он им обоим обещал. Тэхён просто приходил и смотрел через не до конца зашторенное окно, которого там вообще не должно быть по любым мерам безопасности, как самый дорогой ему мальчик копошится на кухне, не с первого раза зажигая газовую плиту и засыпая пакетик специй в кастрюлю, такой обыденный и невероятный одновременно, что Тэхён не мог пересилить себя и позвонить в дверь. Находил силы лишь в единственный день, когда Чонгук ждал его, выстроив стены высотой с воздушные замки, которые они раньше строили вместе, мечтая об общем будущем.       Сейчас ему смелости придаёт алкоголь.       Это так гадко, и Тэхён никогда не позволял себе больше бокала. Но сегодня стало исключением, после которого сдержаться оказалось невозможно. Лишь прийти сюда после добрых трёх стаканов виски в среду, потому что ему нужно увидеть Чонгука. Его ломит от одного взгляда на тонкую полоску света, проникающую из-за штор, говорящую, что Чонгук дома. Не ждёт его совсем.       Тэхён не злится. У него нет права. Он может лишь стучать в дверь, потому что звонок давно сломан, а Чонгук, кажется, не собирается его менять. Возможно, к нему никто кроме Тэхёна и не приходит, а того он узнает по стуку.       За дверью слышатся шаркающие шаги, и сознание перебирает тысячи слов, которые Тэхён мог бы сказать, стоит ему взглянуть в эти поражённые, уже давно не горящие глаза. Чонгук наверняка спросит, что он здесь забыл, какого чёрта не пришёл в прошлую пятницу, и когда в замке щёлкает ключ, все эти мысли улетучиваются в открытую перед носом дверь, проникая в квартиру и оседая на тусклых стенах.       Чонгук замер на пороге. Смотрит на него так, словно видит впервые, в домашних штанах и свисающей с плеча футболке. На его ногах тапочки, потому что несмотря на октябрь квартира едва отапливается, а болеть у Чонгука нет времени. На работе не простят и выгонят как будто его там и не было вовсе. Словно он и не возвращался в Сеул, пропитанный воспоминаниями о Тэхёне, надеясь, что встретит и избежит его одновременно.       Только избежать у него не вышло. Они пересеклись совершенно случайно: Тэхён заехал в офис партнёров для подписания очередного договора и наткнулся на Чонгука по дороге из кабинета директора компании. Оказалось, тот работал там уже второй месяц на одной из стартовых должностей, и Тэхёну потребовалось всё его самообладание, чтобы не упасть перед ним на колени, цепляясь за края офисных брюк, и умолять. Он даже не знал, о чём, но попросил бы о чём угодно, лишь бы увидеть Чонгука вновь.       И Чонгук согласился. Кажется, не смог остаться в стороне, продолжать бежать, как сбежал три года назад, бесследно исчезнув и не оставив даже записки со словом прощай.       Чонгук смотрит на него сейчас, кусая губы, пока Тэхён не может оторвать от него взгляда, пытаясь и проваливаясь с каждой попыткой выдавить из себя простое привет. Надеется, что парень первый завалит его вопросами, может, закатит скандал или захлопнет дверь перед его носом, как Тэхён этого заслуживает.       Только Чонгук не делает этого. Выглядывая из квартиры, он осматривает проход и когда не замечает никого, — на часах уже за полночь, — то отступает в сторону, безмолвно предлагая Тэхёну войти.       Тот мнётся на пороге лишь секунду, смотря на уставившегося в пол и поджавшего губы Чонгука, не зная, есть ли во всём этом смысл — зачем он вообще пришёл сюда? Зачем постучал в дверь? Зачем Чонгук ему открыл?       Смысл есть в том, как Чонгук спустя долгие секунды молчания бегло поднимает на него взгляд, словно спрашивая, почему он не заходит, и Тэхёну срывает тормоза. Он бросается вперёд, замечая лишь едва округлившиеся оленьи глаза, прежде чем впивается в распахнувшиеся было поражённо губы так, словно свалится намертво, если сейчас же не почувствует их на своих.       От Чонгука пахнет кондиционером для стирки и домом. От Тэхёна же разит одеколоном и виски. Целует он глубоко, жадно, словно той минуты колебаний на пороге хватило, чтобы разжечь нетерпение, с которым мужчина тщетно боролся весь вечер, подрываясь в эту самую квартиру, на этот порог, к этим губам. Оглушительно проиграл очередную битву, не утихающую под самым сердцем, в которой каждая частичка его тела рвётся туда, где её ждут, сквозь боль и слёзы отзываясь на стук в дверь.       Чонгук отвечает на поцелуй инстинктивно, едва не обмякая под напором знакомых рук, цепляющихся за его талию и вплетающихся в волосы, но приходит в себя, стоит Тэхёну ногой захлопнуть за собой дверь.       Коридор погружается в сумерки, нарушаемые лишь приглушённой полоской света из кухни, и Чонгук упирается ладонями в его грудь и пытается отстраниться. Не может сделать и вдоха, как Тэхён припечатывает его к стене и вылизывает нёбо, кусая стремительно опухающие губы. — Тэ... Тэхён! — Чонгук отворачивается, избегая этих пропитанных алкоголем касаний, потому что это, блять, несправедливо. Тэхён не пришёл в прошлую пятницу, оставив судорожно оглядываться на часы в томном ожидании и всё-таки уснуть под четыре утра с поджатыми, дрожащими губами и вцепившимися в мясо ладоней ногтями.       Так какого чёрта он объявился сейчас?       Теряя чонгуковы губы, Тэхён принимается за подставленную шею, вылизывая загнанный, колотящийся пульс и не реагируя на попытки Чонгука оттолкнуть его. У того подкашиваются колени, но Тэхён держит его, прижимает ближе, чтобы тело к телу, кожа к коже. Забивает на слова, зная, что это неправильно, и выбирает истязать физически, потому что умеет. Говорить они не пытались уже сколько лет.       Чонгуку приходится обхватить тёплые щёки ладонями, едва не впуская в точёные скулы полумесяцы ногтей, чтобы заставить взглянуть в глаза, не позволяя сократить расстояние между их лицами. Лишь бы не отпускать.       Его зрачки почти поглотили радужку, и от одного взгляда тело пробирает дрожь. В глазах бегущей строкой скользит опаска, ненависть, но не к Тэхёну, а к себе. Чонгук ненавидит своё тело за то, как легко то поддаётся мужчине. Что достаточно одного мазка губ и родного запаха, силы крепко держащих его рук, чтобы здравый смысл сорвало окончательно. — Почему ты пил? — тихо спрашивает Чонгук вместо сотен вопросов, обжигающих сейчас нёбо.       Тэхён дышит глубоко, надрывно, взглядом мечась между его глазами, поблёскивающими в полумраке коридора. Цепляясь за алые губы, в которых так хочется сейчас утонуть, без шанса на спасение. Чтобы навсегда запереть себя подальше от мира, купаясь в теплоте этих невыносимых глаз. — Родители устроили званый ужин.       Чонгук с ними едва ли знаком. Им хватило одного взгляда на него и его родословную, не блещущую золотом и бриллиантами, как у всего чёртового окружения их семьи, чтобы решить, что он не стоит и мгновения их времени. — А в прошлую пятницу чем был занят?       Мутная пелена в сознании рассеивается с каждым мгновением тишины, звенящей после оборвавшегося вопроса. Тэхён не сводит с него взгляда, наблюдает за эмоциями, мелькающими в направленных на него глазах, и не может определить ни одну. Ему кажется, что это обида, вперемешку с отчаянием.       Раньше каждый жест, каждый взгляд Чонгука он мог различить за мгновение. Юноша был прекрасно знакомым ему языком, самым родным и любимым, и Тэхён говорил на нём так счастливо, что порой не нужны были слова. Это его плечи обременял катафалк секретов и масок, которые он, кажется, таскал за собой всю свою жизнь, но не Чонгука, нет.       Одна лишь мысль о том, что это он сделал Чонгука таким, — закрытым, уклончивым, не собой, — раздирает в клочья. — У Суджин был день рождения.       И, кажется, стоило бы сдаться. Решить, что игра не стоит свеч, и оборвать не успевший было начаться допрос, потому что если не остановится сейчас, Чонгук непременно наговорит вещи, о которых пожалеет, стоит за Тэхёном захлопнуться двери. Вытолкнет всё, что копилось в груди последние два месяца, а может и все те годы, что они могли бы провести рядом, если бы не.       Хмыкая отрешённо в ответ, Чонгук натягивает на уголки губ улыбку и отстраняется от уже переставших цепляться за него рук, по стенке отходя вбок и направляясь обратно на кухню, откуда его вырвал резкий стук в дверь. Он даже не успел разложить продукты, вернувшись с работы выжатым до капли, и вздрогнул, стоило кому-то объявиться на пороге. Никто не знает его адрес, потому что Чонгук даже не сказал родителям, что вернулся в Сеул пару месяцев назад. С коллегами он не общается совсем.       Кухню освещает горящая над плитой подсветка, в тусклом свете которой Чонгук комкает пакет из-под продуктов и убирает под раковину. Не хочет ничего сильнее, чем завалиться в кровать после раскалённого душа и уснуть, желательно на неделю. Только заходящий вслед за ним и останавливающийся в дверях Тэхён посылает этот план далеко и надолго, кажущимся ещё темнее обычного взглядом наблюдая за огоньком зажигалки, в рыжие блики окрасившим на пару мгновений лицо Чонгука, зажавшего фильтр зубами. — Если ты пришёл потрахаться, то боюсь тебя разочаровать. Я не подготовился, — глубокий вдох, чтобы дым осел на сокращающихся стенках лёгких, прежде чем ядом выплюнуть столь долго давившие на грудь мысли. — Видишь ли, мой мир не крутится вокруг секса с бывшим, который назначает мне тайные встречи, а сам проводит их на дне рождения своей жены.       В грудь отдаёт толика самодовольства, когда Чонгук наблюдает за твердеющим выражением чужого лица. И, может, слова не жгли бы глотку, если бы не были наглой ложью, потому что крутится. Постыдно и жалко. Только Тэхёну об этом знать незачем. Он и без того раздавливает Чонгука в щепки. — А, то есть мы делаем это? — отталкиваясь от дверного косяка, Тэхён подходит ближе, до побеления пальцев цепляясь за край стола, к которому бедром прислонился Чонгук, и заглядывает в глаза, наплевав на клубами парящий меж их лиц сигаретный дым. — Созрел до взрослых разговоров?       Очевидной издевкой сквозит в натянуто ровном голосе, и Чонгук бы возмутился, но знает, что это будет бессмысленно. Тэхён прав. Они не умеют разговаривать — разучились. Могут лишь раздевать друг друга судорожно трясущимися руками и теряться в обоюдных стонах, словно это выход.       Чонгук гнал его каждый раз, когда мужчина одевался после очередной встречи, потому что боялся, что Тэхён уйдёт сам. Не давал сказать и слова, выдворяя в напускном контроле над ситуацией, будто всё идёт так, как он хочет. Прогонять и делать вид, что так надо, убивало не так мучительно, как позволять Тэхёну уйти самому.       Сейчас они не цепляются друг за друга губами и жадными руками, сгорая от не отпускавшего даже в разлуке желания, и потому Чонгук не может сделать то же и захлопнуть за спиной мужчины дверь. Что-то во взгляде карих глаз напротив подсказывает, что Тэхён не уйдёт так просто.       Щурясь, когда едкий дым попадает в глаза из-за чужого шёпота, Чонгук упрямо поджимает губы, всё ещё призрачно пульсирующие от поцелуя. Не знает, хочет ли вести этот разговор или всё-таки оборвать его, не успевший начаться, говоря Тэхёну уйти так, как делал это раньше. В конце концов, сегодня среда и он ничем не может ему помочь — это вне их негласной договорённости. Только Тэхён решает за него, потому что удочка Чонгуком уже заброшена, и на неё клюнули. — Почему я бывший, вспомнить не хочешь? — его голос кажется тихим, но каждым звуком до треска пробирает виски.       Стряхивая пепел в стоящую на кухонном столе коробку из-под сока, Чонгук опускает взгляд на руку мужчины и стучит по обрамляющему безымянный палец кольцу. — Я, конечно, по себе не знаю, но это вроде надевают при вступлении в брак, — он хмыкает, вновь встречаясь с ним взглядом и поднимая бровь. — Причинно-следственную связь ты, надеюсь, провести в состоянии.       Стискивая зубы, Тэхён закрывает глаза и цепляется за стол, скребя тем самым чёртовым кольцом по исцарапанному дереву и оставляя очередной рубец. Алкоголь уже давно не затуманивает сознание, и ему хочется выпить ещё. Лишь бы из-под век исчезло это спокойное, непринуждённое выражение, словно Чонгуку наплевать. Словно внутри него не бушует ураган, мыльной пеной слёз подбираясь к горлу. — Я надел его после того, как ты ушёл.       Чонгук давится следующей затяжкой, заходясь хриплым кашлем и бросая на мужчину взгляд слезящихся не только из-за сигаретного дыма глаз. — Я ушёл? — всё ещё откашливаясь, повышает он голос, не отводя возмущённых глаз от лица, искажённого холодом сродни тому, что пробирает сейчас цепляющиеся за сигарету чонгуковы пальцы. — Да, ты. Ты расстался со мной, ты молча собрал вещи, ты ушёл в закат.       Тэхён дышит тяжело, смотря на него лихорадочно блестящими глазами, прожигающими гулко стучащее в груди сердце, в котором давно поселился. — А что мне было делать? Ждать приглашения на твою ёбаную свадьбу? — фыркает Чонгук, бессильно взмахивая руками, из-за чего пепел сыпется прямо на пол. — Может, мне удостоилась бы честь стать шафером? Что мне было делать, Тэхён? — Остаться со мной! — сорвавшийся в ответ голос пропитан не злостью, а отчаянием и разраставшейся в груди долгие годы обидой, но сердце сдавливает всё равно. — Ты даже не дал мне объясниться, просто взял и ушёл.       Чонгук отворачивается, пряча блестящие глаза, и делает глубокий дрожащий вдох. Горло спирает от досады и солёной влаги, застилающей взгляд, и ему не хочется ничего, кроме как спрятаться. Бежать, как он сбежал три года назад, и не возвращаться, потому что Чонгук больше не может это терпеть.       Он не хочет выяснять отношения, не хочет искать виноватых и проклинать и себя, и Тэхёна, и чёртову судьбу, что подвела две родных души, встав поперёк всего, о чём они когда-либо мечтали.       Он хочет убежать. — Я… Я не мог. У меня никогда не было шансов, и глупо было надеяться на обратное. Твоя семья презирала меня и делала всё, чтобы мы не были вместе. Все твои друзья косо на меня смотрели, — и без того тихий голос спирает горький смешок, когда он поднимает взгляд в потолок и улыбается непонятно чему. — Чёрт, их даже можно было понять. Я никогда не был тебе ровней. Я правда не знаю, что ты во мне нашёл тогда. Вокруг было столько девушек и даже парней твоего класса, которые могли дать тебе намного больше, чем какой-то первокурсник-бюджетник, недавно приехавший в столицу с окраины без гроша. — Я любил того первокурсника.       Тишина звоном отдаётся в гудящей голове, и Чонгук зажмуривается, до тупой боли стискивая челюсти. Любил пересчитывает дрожащие пальцы, пеплом оседая на конце сигареты и падая вместе с разорванным уже давно сердцем.       Любил, то есть больше не любит? — Тогда почему ты с ней? — обсыхает где-то на дрожащих, поджатых до белых пятен губах, потому что каждое слово даётся с трудом. Чонгук никогда не умел говорить о своих чувствах, не мог озвучить то, что копилось внутри, и молчание всегда казалось выходом, спасением от проблем и конфликтов. Пока в голове не проскользнул ещё более действенный вариант: избегать всего, что доставляет хоть толику боли. Как жаль, что сейчас ему не сбежать — Тэхён стоит на пути.       Тэхён, чей взгляд становится мягче и вены на чьих руках проступают так, словно он хочет коснуться, но не знает, может ли.       Чонгуку от этой мысли хочется выть. — Я не хотел этого. Никогда не собирался соглашаться. Даже когда узнал о свадьбе, собирался сказать нет. Но ты бросил меня, просто взял и ушёл, — он запинается, закрывая глаза и делая глубокий вдох, словно это поможет сдержать сквозящее во всём его существе безысходное отчаяние. — Я даже не смог остановить тебя. Ты испарился. Я так долго тебя искал, чёрт, я ночами не спал, мучаясь оттого, что ты разлюбил меня. Мне было так страшно остаться одному.       Чонгуковы глаза устремлены в пол, когда Тэхён вновь осмеливается взглянуть на него в надежде увидеть хоть что-то. Может, объяснение, даже не оправдание, нет. Но Чонгук не находит в себе сил найти взгляд карих глаз, продолжая прятаться, пусть даже никогда прежде не был так оголён перед Тэхёном, хоть и впустил его в свою душу ещё в первую их встречу, день которой так долго проклинал.       Тот обнажает ему своё сердце, а Чонгук лишь продолжает отступать, пятясь, словно ему есть, куда бежать. Словно он не хочет просто броситься в эти руки, уткнуться носом в тёплую шею, считая губами пульс, пока душа перестанет так страдать. — Я согласился, потому что даже брак с чужим человеком казался лучше, чем тонуть в одиночку. — Ты больше не тонешь, — шепчет он в разделяющие их стены, ударяясь о плотно наложенные друг на друга кирпичи тянувшейся годы злости, обиды и неуверенности, отравлявшей каждую клеточку его тела. Взгляд Чонгука наконец отрывается от половиц и встречается с тэхёновым. — Почему ты не уйдёшь от неё? — Потому что она была рядом, когда не было тебя.       Бьёт прямо под сжавшиеся в судороге лёгкие, сбивая и без того загнанное дыхание. Тэхён не сводит с него взгляда, смотря на то, как распахиваются едва обветренные губы, тенью пряча родинку, которую он так любил целовать, и не знает, смеяться ему или плакать.       Чонгук сдался, столь легко оставив их позади. Он не имеет права винить Тэхёна в том, что тот не боролся за них, безропотно найдя утешение в другой.       Тэхён устал бороться, ломясь в закрытую дверь. Чонгук не может требовать от него чего-то, дав лишь своё тело взамен.       Этого недостаточно, никогда не было. Но его сердце всё ещё под семью замками, и Тэхён не чувствует биения в своих тянущихся к нему избитых в кровь ладонях. — Если ты... Если ты опять решишь, что не готов мириться с моей жизнью, моей семьёй, работой, окружением, которое мне нахер не сдалось, то с таким же успехом сможешь молча собрать вещи и оставить меня. Как я могу знать, что этого не произойдёт вновь?       Он просто хочет услышать хоть что-то помимо стонов и обвинений из едва дрожащих сейчас чонгуковых губ. Что-то, что имеет значение. Наконец сподвигнет стянуть сдавившее безымянный палец и сердце кольцо, потому что они оба знают, что это фарс. Последний оплот уюта, который Чонгук так безжалостно вырвал прямо из его груди, оставляя собирать себя по кусочкам в пустой тишине их квартиры, из которой Тэхён съехал на следующий же день.       Но Чонгук лишь поджимает губы, и, кажется, в его глазах сквозь злость и обиду просачивается вина.       Тэхён смотрит на него почти умоляюще, протягивает своё сердце, подставляясь под пули, в надежде услышать то самое, из-за чего останется. Оставит всё, не задумываясь дважды, и останется здесь, с Чонгуком, возвращая их бесконечно, потому что ничего никогда так сильно не хотел, как этого мальчика в своих руках. — Я не знаю, чего ты от меня хочешь. Если это секс, то приходи через два дня, — он снова смотрит на кольцо, фантомно сдавливающее горло, и закрывает глаза, закусывая губу, чтобы сдержаться, удержать себя, рассыпающегося на части посреди маленькой кухни, чьи стены так давят сейчас. — А если нет…       Чонгук прерывисто выдыхает, туша давно тлеющую сигарету в самодельной пепельнице, и отводит взгляд, смотря в то самое окно, у которого Тэхён так долго колебался.       Если нет, то не возвращайся.       У тебя есть, кому о тебе позаботиться.       Закусывая щёку, мужчина долгое мгновение смотрит на подобравшегося юношу, словно ожидая чего-то. Но тот уже закончил разговор, дав понять, что дверь остаётся закрытой и можно либо продолжить сбивать об неё в мясо костяшки, либо опустить руку и уйти.       Тэхён выбирает второе, понимая, что его не остановят, и не оборачивается, когда за ним щёлкает замок двери.