★
Вы когда-нибудь слышали о мистике? Нет, не о той, что может прийти при первой мысли. Это не, боже упаси, скелеты в шкафу и черепа в надголовниках, и даже не предметы, двигающиеся сами по себе. В нашем случае, это обычный университетский факультет. Ну, обычный — громко сказано. Учатся на нем, только, можно сказать, мертвецы. И да, я сейчас не шучу и не использую странные метафоры. Все по-самому-самому настоящему. Или, немного, нет. Кому как. Может быть, маленькая девчонка с горящими глазами и доброй улыбкой не поверит. Возможно, что зрелый, крепкий мужчина тоже воздержится. Все может быть. Не так уж и легко просто взять и принять то, что в наше время в галактике существует несколько миров, или даже, вернее, вселенных. Они имеют права на все: делиться на кусочки, склеиваться, исчезать, мерцая мелкой соринкой, и появляться вновь, расширяясь настолько, что простой человеческий глаз не будет способен запечатлеть и наименьшую деталь этого места. Они могут менять температуры, начиная от минус бесконечности, до плюс. Замораживать времена года и текучие часы, ускорять минуты, или убавлять количество секунд. Все зависит лишь от желаний создателя. Кто он, этот могущественный? А вдруг это «оно»? Или, может быть, «она»? А может, у этого существа нет пола? А вдруг, его вообще не существует? — Последнее, что необходимо знать. Никого особо не волнует, как тот или иной появился на свет. Он просто сделал это, потому что должен, чем-то обязан и все. Появился — и живи себе спокойно, в долгах и картонной коробке, либо в деньгах и дорогом пентхаусе. Ну, или же, в мире мертвых, где любой может иметь такое состояние, какое захочет. Правда, конечно, не совсем бесплатно. — Звоните по номеру бла-бла-бла, чтобы умелый и опытный экстрасенс гарантировал вам стопроцентное отправление в загробный мир после смерти, где вы будете ещё счастливее, чем сейчас, — Джисон вальяжно пожевывает дынную жвачку, пялясь на университетский стенд плакатов. Пары начнутся вот-вот, но ему особо плевать. Ноги болят жутко, хоть он и продолжает ими болтать, вчерашнее падение со скейта не могло не дать о себе знать. — О черт, дружище, кто сочинил это дерьмо? — Хенджин, однокурсник и просто мега крутой парень, по которому сохнет пол универа, перекидывает рюкзак через спинку лавочки и залазит следом. Джисон недовольно ворчит, отряхивая налетевшую пыль с бедра. — Если бы меня это ебало, Джинни, — Хан безучастно хмыкает и плюет жвачку куда-то в пределы урны, но явно специально промахивается. Хенджин недовольно морщит брови. — Даже до мусорки лень добраться, Хан-и. Да тебя, я смотрю, ничего в этой жизни не ебет. — И никто, к сожалению, — Джисон слабо ухмыляется, а Хенджин тихо хихикает в ответ. — Может, я могу помочь? — Игриво спрашивает Хван, шевеля бровями и легонько толкая Хана в бок, на что тот демонстративно морщится. — Не в этой жизни, Хенджин, не надейся, — и одаривает его такой же многозначительной улыбкой, тягуче продолжая, — но, кто знает, может, загробный мир действительно существует? — То есть, будь мы мертвы, ты бы трахнулся со мной? — Хенджин смеётся в голос, и Джисону становится смешно только от этого. Они просто сидят и хохочут, непонятно от чего, как двое отсталых. Чуть позже, стряхнув слезу, Хан опаляет: — Конечно, сладкий. — И мягко подмигивает. Хенджин лыбится, как дурак, затем бестактно лезет к Джисону в карман, вытягивая для себя жвачку, что так приятно пахла из Джисонова рта. Бессовестно берет целых три штуки и сбегает раньше, чем Хан успевает возразить. — Идиот, — зато какой. Самый любимый и единственный лучший друг Хана, что вместе с ним всего пару-тройку лет, а кажется, будто всю осознанную жизнь. Возможно, именно поэтому их взаимоотношения могут показаться кому-то слишком интимными. С виду — пара, минимум — недопарни-передрузья. Но нет. Никаких чувств. Только крепкая, братская любовь. Закончив втыкать в одну точку, протяжно вздохнув, Джисон направляется в место, которое одним упоминанием способно опустить отметку настроения до нуля. Черт возьми, как же он ненавидит университет. — Вот бы параллельные вселенные и правда существовали, — стонет Хан, устав считать бесчисленные ступеньки, путающиеся под ногами, — я бы выбрал ту, в которой не было бы лестниц, — последним произносит он, и оказывается перед белой дверью, с которой сыпется известь, а по ту сторону слышен нечленораздельный галдеж. «Должно быть, пары ещё не начались» — думает он, но все же решает постучать на всякий случай, из вежливости. Внутри действительно не оказывается преподавателя, поэтому Джисона встречают некультурными словечками. «Тебя тут не любят», — проносится в голове, но он тут же отпускает этот терзающий факт, проталкиваясь на свое место. Откуда-то сзади слышатся смешки. — Эй, Сони, ты забыл расчесаться, или просто не успел? — И так всегда. Когда Хенджина нет рядом (а такое случается часто, ведь прогул — то, что занимает щедрую половину его табеля), абсолютно каждый позволяет себе отыграться на Джисоне, который плохо может постоять за себя, а точнее может, но ему просто как-то.. Все равно? — Пустая трата времени, — бормочет он, отвечая своим мыслям, а другие находят это новым поводом для подкола. — О чем ты, Сони? Ты про твое пребывание здесь, что-ли? — Девушка-блондинка, что сидит через ряд от него, бескультурно шоркает массивной подошвой и кладет ногу на ногу, «ненароком» демонстрируя всем свой новенький клатч от Chanel. Те, кому дорога репутация, орут в голос. Сандра — та, с кем лучше не иметь дел. Говорят, в далёком восьмом классе, будучи ещё школьницей, Сандра сильно поругалась с соседкой по парте из-за симпатичного новенького, а позже зажала ее в темном переулке вместе со своей компашкой и облила зелёнкой с ног до головы, отобрала всю одежду и заставила надеть на себя мусорный мешок. Может, это и слухи, но тем не менее. Раздражает. С одной стороны, Джисон понимает однокурсников. Сейчас возраст такой, гормоны, возбуждение, желание чего-то нового, потребность в острых ощущениях и всем таком. Когда они вырастут, наверняка еще успеют десять раз пожалеть о том, сколько плохого они натворили в юности, но это все будет потом. Да и ладно, черт с ними. Противный гул наконец затихает на пару десятков децибелов, когда в кабинет входит преподаватель. Пожилой мужчина в прямоугольных очках, лет шестидесяти. Зовут его дядюшка Минхун, и он очень забавный. — Добрый день, коллеги, — он одаривает всех улыбкой, визуально пересчитывая присутствующих, а затем будто бы выискивает что-то между рядов, и у Джисона по спине бегут мурашки, когда его взгляд останавливается около, — сегодня присутствуют все? — Да, дядюшка, — Староста класса Ниян, темноволосая девчонка, что до милой нелепости низкорослая, хмыкает и направляется к учительскому столу, держа список прогулов под мышкой, — за исключением Хвана. — Ничего нового, — слабо улыбается учитель Минхун, благодарит ее, принимает журнал, и дописывает в самом конце ещё одну фамилию. — У нас новенький? — Кричит кто-то с передних рядов, и аудитория заполняется предвкушительными возгласами. Дядюшка Минхун улыбается и стучит указкой по столу, ловя тишину. — Верно, — по-доброму ухмыляется он, а затем нарочно снижает голос на пару тонов и добавляет, — он тот ещё красавчик, девочки. Женская половина радостно визжит, в то время как парни обречённо вздыхают. Несмотря на некоторых изгоев и особо самоуверенных, однокурсники довольно близки и любят новеньких. Но перед тем, как их «признать и полюбить», каждый должен пройти своего рода испытание, под названием «школьная вступительная вечеринка». К счастью, живыми оттуда выходят все, но вот прежними немногие: статус студента кардинально меняется, когда его узнают получше и напаивают до посинения пульса. Подобную проверку, Джисон, к сожалению, с треском провалил. Он совершенно не умеет пить, и уже после третьей рюмки соджу был в стельку пьяным. Так они, кстати, с Хенджином и познакомились. Он уже тогда был довольно популярен, ведь многие знали его со старшей школы как примерного и безумно сексуального ученика. Поэтому когда Хан, готовый завалиться прямо на холодном кафеле, недовольно стонал и чуть ли не плакал, рассказывая какую-то грустную историю из жизни, Хван, желая набить репутацию, вызвался довезти его до дома. Довез, и не только. Ещё заварил рамен, добавив туда всевозможные специи, так много, что Джисон потом всю ночь блевал, зато на утро был как огурчик. Испугался, правда, когда проснувшись, увидел Хенджина, лежащего рядом, принял за насильника и прогнал, а чуть позже память о вчерашнем нехотя воротилась, и он звонил тому с извинениями, слава богу, что у него был его контакт. — Боже, Хенджин, спасибо большое, пожалуйста, извини меня, прости-прости-прости, я не знаю, чем думал, такого больше не повторится! Как мне можно загладить свою вину? Я все сделаю! — Блять, Джисон, просто купи мне жареной курочки и дай поспать, иначе я сейчас помру. За бурными обсуждениями никто и не замечает, как дверь отдает вежливым стуком, а через секунду в проёме появляется молодой парень, и сердечко Хана как-то странно ёкает, то ли от страха, то ли от восхищения. Седоватые локоны, большие, лисьи глаза, пухлые, аловато-розовые губы, прямой нос, фарфоровая кожа и теплая улыбка, пронзающая душу. Это, наверное, самый идеальный парень, которого когда-либо видел Джисон. Ну, по крайней мере, на вид. «Он ещё и одет красиво..» Пунцовая шелковая рубашка, с расстегнутыми верхними пуговицами, черные брюки со стрелками и слегка завышенной талией, куча бижутерии и лёгкий, нюдовый мейк, подчёркивающий необычный разрез глаз. Все сидят молча, не в силах оторвать от него взгляда, и наконец, когда он легонько кланяется, своим бархатным голосом произносит: — Добрый день, учитель, прошу прощения за опоздание, — все девушки умирают, и, возможно, не только представительницы этого пола, ну, кто знает, у каждого свои скелеты в шкафу. Дядюшка Минхун удовлетворённо кряхтит, окидывает аудиторию коротким взглядом и ласково произносит: — Ничего, Чонин, садись за свободное место поскорее. — Конечно. — Он улыбается и направляется вглубь кабинета, и только тогда Хан замечает на его жилистом плече небольшой черный рюкзак, что совершенно не подходит к его классическому образу. Некоторые студенты шепчутся, в спешке двигаются, чтобы освободить место поближе к себе (лавочки были цельными), но проходя мимо тягучих рядов и парт, Чонин останавливается около Джисона, кладет сумку на стол и обращается: — Не против? — улыбается он. Хан безмолвно кивает в ответ, не удосужившись даже убрать щеку с кулака. Чонин усаживается рядом. — Как тебя зовут? — Он явно душа компании, думает Хан, ненавидя таких людей (Хенджин — исключение). — Джисон, — вздыхает он, — или Хан. — У тебя два имени? — Удивляется Чонин, вешая рюкзак на крючок с внутренней стороны парты. Джисон ухмыляется, переводя взгляд на собеседника. — Ты не отличаешь корейских имён и фамилий? — О, — он опускает глаза с притворной виновностью, извлекая пенал и тетрадь из сумки. — просто я не местный. — Ясно. — Не желая больше говорить, бросает Джисон и переводит свой взгляд на дядюшку Минхуна, делая вид, что ему интересно то, как он копошится среди школьных бумаг. Вскоре преподаватель объявляет о начале пары, и все втыкают с головой в свои тетради. Только парочка оболтусов на последних партах продолжают точить лясы и с чего-то неприлично громко угарать. Бесит-бесит-бесит. Как же бесит. Лика, девушка, что умеет угрожать побаще мафиози, бросает пару недовольных взглядов на источающих шум, и они, заметив это, виновато склоняют головы. Чонин с интересом наблюдает за происходящим, очевидно, делая для себя кое-какие выводы. А Хану просто все равно. Он ненавидит универ, ненавидит профессию, на которую учится, ненавидит монотонный голос преподавателя, когда тот раз за разом мусолит одну и ту же тему, циклично крутя карандашом в руке. Поэтому он спит. Свернув пошарпанную ветровку под голову, он спокойно дремлет на парте, пока его новый сосед, Ян Чонин, делает вид, что что-то записывает, а на самом деле разглядывает Джисона. Ему надоедает. — Эй, ты что, соглядатай? — Поднимаясь, Хан недовольно ворчит, привыкая к дневному свету. — Как ты узнал? — лыбиться Чонин и тихо смеётся. «Прямолинейный», — думает Джисон, а затем резко мрачнеет, собирает всю свою серьезность и произносит: — Я знаю о тебе больше, чем ты думаешь. Когда Чонин не на шутку опешил, Хан уже было признал свою миссию по отталкиванию людей успешной, но вдруг тот выпучивает глаза и чересчур громко усмехается. — Ты уверен, что не наоборот, Сони? — хитро щурится Ян, и по спине Джисона пробегает холодок. Что-то в этой, казалось бы, безобидной шутке было до жути пугающим. Хан старается не подавать виду, демонстративно закатывает глаза и устраивается обратно. Напоследок бурчит: — Я, если честно, ни в чем не уверен. Так и проходит первая, и к счастью, единственная пара на сегодня. Не часто Хану так фортит. Джисон шмыгает носом и закидывает рюкзак на правое плечо, покидая аудиторию, оставляя Чонина и остальных где-то далеко позади, хотя, первый, кажется, намеревался ему что-то сказать. «Конец пар полагает начало жизни». По пути домой (съёмная комната с белым матрасом на полу и мини-холодильником), Хан решает заскочить в ближайшую забегаловку и поесть, ведь у него осталось достаточно денег с прошлой стипендии, а на следующей неделе уже придет новая. Кстати, немного о его арендодателе и, по-совместительству, лучшей женщине, что знакома Джисону — тетушке Мин Джон. Ещё давным-давно, далёких десять с лишним лет назад, когда Хан остался совсем один вследствие сокрушительного ДТП, в котором погибли его родители — Госпожа Гюри и Господин Хюн Ки, младшая сестрёнка Наён и все счастливые воспоминания, что он когда либо имел, тетушка Мин Джон обнаружила его на улице, одного, плачущего и замёрзшего. — Малыш, что с тобой? Где твои родители? — Их... Их нет... Их больше нет... И.. и сестры тоже... Тоже нет... — О боже, как тебя зовут, дорогой? — Джисон... Хан Джисон... — Пойдем со мной, Сони, я отведу тебя домой. Она не соврала. В тот день Хан переночевал у нее, накормленный, одетый и согретый. С того вечера начался судебный процесс: тетушка Мин Джон, спустя пару мучительных месяцев, наконец добилась полного опекунства. Затем, из детдома, куда его временно поселили, она забрала ребенка к себе, где выращивала с любовью и заботой. Из Хана получился очень умный и смышленный юноша, поэтому он с лёгкостью смог поступить на бюджет в Сеульскую Академию Искусств, чему был очень-очень рад, пока в один прекрасный вечер ему не позвонили с неизвестного номера: — Да? — Добрый вечер! Это Хан Джисон, верно? — Да, это я. Что-то случилось? — Я звоню вам от лица Сеульской Академии Искусств, чтобы сообщить вам о вашем исключении. Джисон умер. Морально умер. Все его мечты, надежды, цели, стремления — в мусорку. — Но... Могу я узнать, почему? — Он не верит. Это не с ним. Не у него. Нет, нет, нет. — В ввиду пересмотра записей с камер наблюдения на вступительном экзамене, вы были зафиксированы за списыванием. — Что за бред? — Хан нервно улыбается, отрицая происходящее. Не было такого. Н-е б-ы-л-о. Он бы точно запомнил. — Извините, моим делом было сообщить об этом. До свидания. — Стойте, подождите, это какая-то ошибка, не отключайтесь! Мне нужны доказательства! — Все, что он получил в ответ — короткие гудки. Как оказалось позже, кто-то из богатеньких не осилил тестовые вопросы, поэтому решил смухлевать. Смухлевать, сломав кому-то жизнь. Джисон плакал. Около недели он лежал в своей комнате, отказываясь есть и пить. Было паршиво. Хотелось умереть. Учебный год начался вовсю, когда он, наконец, собрался с силами и с запозданием сдал экзамены в обычный государственный Сеульский университет, выбрав первую попавшуюся профессию — лингвист, куда с лёгкостью поступил, ведь с детства много времени уделял изучению языков, желая стать рэпером мирового масштаба. Так и начался переломный момент в его жизни. Но прошло довольно много времени, и он в какой-то степени смирился. Поэтому Джисон, довольный, как кот, набирает номер Хенджина, и тот поднимает трубку спустя три долгих гудка: — Да, дорогой? — Хэй, Джинни, хочешь чего-нибудь сладкого? — Только если тебя, детка. — Джисон не видит, но чувствует, как тот самодовольно ухмыляется. — Устроим. — Хан тихо хихикает, когда на него оглядываются прохожие. — Встретимся в Макдональдсе на углу универа, как можно скорее. — Уже лечу, сладкий. — На том конце слышится звук воздушного поцелуя, и звонок обрывается. Джисон прячет руки по карманам и с лёгкой улыбкой продолжает брести до пункта назначения. Хенджин приходит спустя двадцать минут, когда Хан уже успевает заскучать. Безумно милый, растрепанный, в нежно-розовой флисовой толстовке и светло голубых джинсах, но без макияжа. По этой мелкой детали всегда можно было понять, торопился он, или нет. — Привет, Хан-а, — протягивает он, восстанавливая дыхание. — Привет. Так спешил ко мне, Джинни? — Не совсем. За сегодня я съел только яблоко, и то часов так пять назад, так что я чертовски голоден, Джисони. — Ох, — драматизирует Джисон, — ты действительно задел мою гордость, сердцеед. Хенджин слабо улыбается. — Давай сделаем заказ, Хан-а. Пока парни ждут свою еду, Джисон решает оглянутся по сторонам. Привычные белые стены, панорамные окна с рамами из темного, крашенного дерева, такие же столики и бежевые стулья. На входной прозрачной двери наклеен большой логотип Макдональдса, что красуется и на всех меню и плакатах. Все такое родное, до жути. Жутко от того, что до гастрита Хану осталось меньше, чем до Эвереста. — Слышал, у нас новенький? — Довольный Хенджин, желая развязать тему, интересуется. — Мгм, — мычит Хан с полным ртом, потягивая пепси, — Чонин зовут. — Ох, парень, значит? — Хван хитреет, — и как он тебе? Опять Хенджин лезет туда, куда не надо. Он прекрасно знает об ориентации Джисона, и при любом удобном случае пользуется тем, чтобы подколоть друга. Хан закатывает глаза. — Красивый, до невозможного, — неожиданно выдает он, — но я люблю возможных. — Кого это, например? — Тебя. — Джисон несдерживаемо лыбится, непринужденно втыкая в потолок. — Хм, — до Хвана не сразу доходит смысл сказанного, — это ты меня сейчас оскорбил, или наоборот? — Думай, что хочешь, — Хан вытирает рот салфеткой, сворачивает обёртку от бургера и смотрит на настенные часы напротив, — мне пора домой, Джинни, тетушка ещё просила брокколи купить. — Брокколи? Что будете готовить? — Сам не знаю, Хенджин. Заскакивай вечерком, там и посмотришь. — Обязательно! — тянет Хенджин, трепая Джисона по макушке, а позже встаёт из-за стола, притягивает Хана и заключает в свои объятия. Недовольный Джисон неконтролируемо лыбится. — Пока-пока, Сони! — после долгих обнимашек бросает Хенджин, натягивая толстовку. — Пока, дорогой. Парни покидают заведение, убрав за собой. — Приходи часикам к восьми! — Сложив руки у рта, напоследок кричит Джисон, на что Хенджин, в силу расстояния, показывает ему знак «окей» и скрывается в толпе. Хану не остаётся ничего, кроме как одиноко плестись в магазин, даже не подозревая о том, что до дома он уже не дойдет.★
Джисон проходит мимо тягучих рядов с мыломойкой, бытовыми товарами и сладостями, наконец находя отдел с замороженными овощами. Он берет первую попавшуюся пачку брокколи, которую, вроде как, давным давно ему советовала тетушка Мин Джон, когда он жил ещё не в съемной комнате, а у нее дома, и направляется на кассу. Молоденькая девушка в красной форме в темпе обслуживает его, с улыбкой предлагая пакет. Хан вежливо отказывается, и наконец, покидает супермаркет, зажевывая остатки дынной жвачки. Погода бомбезная. Натягивай ветровку, кепку и наушники — так и до другого города можно дойти, не заметив. Не жарко, но и не холодно, градусы колеблются в районе двадцати. Солнцепёк — отсутствует, спасибо слабой облачности. А климату в целом благодарность за хорошее Джисоново настроение. Он выходит на главную дорогу, преодолевает пешеходный переход и сворачивает в сторону своего дома, напевая приевшиеся строчки из вирусного трека известной к-поп группы — „Silent Cry“. Минуя тропинки и переулки, когда примерно в ста метрах от него виднеется макушка родного дома, у Джисона резко темнеет в глазах. Он падает от удара тяжёлым предметом по затылку, не в силах держать равновесие, роняя недешевые овощи и бордовые капли крови. Чёрт, Хенджин ведь так любит брокколи. ★ Сидящий за учительским столом пару-тройку секунд недоумевает, а затем взрывается от смеха, словно лопнувшая резиновая нить. Джисон уже мысленно выругивается всеми знакомыми матами, как вдруг тот спокойно выдает: — Я ничего не делал, Сон-а. — Да? — Хан нервно вскакивает, неуверенно, но гордо приближаясь, — тогда, будь добр, объясни мне на милость, что значит «умер»? — То и значит, Хан, — он слабо ухмыляется, качает головой, стараясь быть терпеливым, но нервно стучащие пальцы его сильно выдают. — Причем я этому никак не способствовал, все вышло даже проще, чем должно было. Джисон уже совсем отчаивается, от слова вообще ничего не понимая. Его нервозность плавно переходит в истерический смех. — Чем должно было? — Он ставит руки в боки, отражая сказанное, и грозно наблюдает за сидящим в двух шагах, — я должен поверить в твой бред сумасшедшего, Чонин? Ян шумно вздыхает, прикладывая руку ко лбу. Джисон недоумевает такой реакции, ведь это он должен быть в бешенстве, когда очнулся непонятно где и как, и это раззадоривает его ещё больше. Вопреки нервному Хану, готовому в любой момент испепелить все вокруг, Чонин неторопливо скользит худощавыми запястьями по столу, в поисках нужных бумаг. Отрыв необходимое, он протягивает документы Джисону, из-за чего тому приходится сократить дистанцию между. Пока Хан впитывает письменную информацию, Чонин доносит: — Эм, как ты мог понять, я не совсем обычный человек. Точнее, обычный, но не для твоей вселенной. В нашем мире, который столь безграничен и безмерен, есть много непредсказуемых вещей, который кажутся обыденными одним, и совершенно нереальными другим. Возьмём в пример... Э-э, паранормальные явления. Да, думаю, это одни из самых простых вещей. — Чонин хрустит пальцами и кутает ладони в рукавах, в то время как Хан, кажется, совершенно ошеломлённый, прожигает дыру в своей собственной фотографии на странном документе и внимательно слушает, понимая смысл максимум половины услышанного. — Так вот, — продолжает он, — если, например, молодой парень заметит, как предметы в его квартире начинают двигаться сами по себе, еда пропадает, а повсюду слышны неизведанные звуки, это не значит, что он сошел с ума. Он действительно сумасшедший только в том случае, если внушает себе свою выдуманную психическую неуравновешенность. С одной стороны его можно понять, ведь это, действительно, кажется далеко не в порядке нормальных вещей, но для нас, жителей вселенной девятнадцать, это совершенно неудивительно и даже обыденно. Учитывая то, что в мире по соседству, примерно за два номера назад, проживают даже не люди, а ангелы и демоны, или что-то подобное, то и нас самих сложно назвать чем-то волшебным. — Чонин сглатывает, восстанавливая дыхание, и Хан, отходя от минутного ступора, осмеливается спросить: — Если то, что ты мне сейчас сказал — правда, хотя мне очень трудно в это верится, — он нервно усмехается, — то каким я, блять, боком, здесь замешан? — Ох, кстати, об этом. Как ты уже мог догадаться, наша вселенная напрямую связана со смертью и перерождением, так что попадают сюда только те, кто уже мертв, и то не все. Отбирают особо глупых — тех, кто не горит желанием жить, и- — Ну спасибо, — прерывает Хан, — теперь я ещё и глупый. — Да дослушай же ты! Помимо этого, суицидники в приоритете вообще не рассматриваются. Они у нас считаются, как бы сказать, совсем отсталыми. Здесь, среди людей, лишенных жизни, ее начинают очень уважать и почитать, так что и ты обязательно пройдешь через это, вот увидишь, — Чонин ободрительно лыбится. — А тебя мы поставили в очередь потому, что ты — мега талантливый и способный, просто потерявший надежду и желание к чему-либо стремиться. Нашей задачей является обеспечение твоего стопроцентного перерождения, будь ты мертвым от болезни, убитым и все все прочие методы, за исключением суицида. Но было бы неправильно выделять тебе место только по твоему личному делу, которое показалось мне неплохим, поэтому я, как примерный работник и одно из важных лиц вселенной девятнадцать, — он гордо улыбается, прикладывая руку к груди, пока Хан уже не стоит, готовый убивать, а сидит смирно около, на деревянном стульчике, — Просто был обязан притвориться новеньким студентом и разузнать о тебе большего, но, как видишь, в тот же день тебя убили, и мне не осталось ничего, кроме как все равно принять тебя. Уж лучше так, чем потерять способного ученика, Джисони. — О боже, — Джисон обречённо вздыхает, но уже не столь разочарованно, как раньше. — Но какую я получаю выгоду, находясь здесь? И, скажем, если бы я умер от старости, то тоже бы попал сюда? — Нет, не попал бы. Взрослые и зрелые люди уже исчерпали свои возможности на перерождение, к нам попадают только дети, и их время на перерождение — неограничено до двадцати пяти лет. После — ты просто умираешь по настоящему, и на этом все. — Чонин по-доброму улыбается, ожидая восхищений поникшего Хана. Когда тот продолжает молчать, до Яна доходит: — А, на счёт выгоды.. Огромную. Ты получаешь второй шанс на жизнь после внезапной смерти, если ты его, конечно, захочешь. Но для того, чтобы вернуться, студентам твоего возраста необходимо проучиться столько семестров, пока они не сдадут итоговые экзамены, на которых специалистами с верхушки будет решаться — имеют они право на жизнь, или нет. Ох, чтобы было меньше вопросов, уточню — в реальном мире ты пока что официально не умер, хотя по сути являешься мертвым, но сейчас ты скорее числишься как «без вести пропавший». Оу, и ещё. Ты можешь сам выбрать — начать тебе новую жизнь по возвращению, или «ожить» в старой. Для того, чтобы нашим блестящим ученикам было проще объяснится в своей родной вселенной по возвращению, часовой пояс здесь устроен так: год здесь = день там, откуда ты родом. То есть, можно будет просто спихнуть все на потребность в новых ощущениях и глупый побег, как тебе такое, Джисон-и? — Звучит паршиво, — стонет он. — Мне кажется, я вообще ничего не понял, и до сих пор не осознаю, что умер. Но ещё больше не понимаю, каким хреном я заслужил шанс на вторую жизнь. — Думаю, это не вещь первой необходимости, Сони, — выражение лица Чонина наконец смягчается, когда он видит, что Джисон перестает негодовать и злиться. Он пару раз медленно моргает, выжидая, когда Хан расставит собственные мысли по полочкам, и наконец произносит: — Ах, ещё, здесь нет ни одной ступеньки, Хан-и. И это становится последней каплей. — Где я могу остановиться?★
Джисон не помнит, каким образом он оказался перед входом в непривычный университет. Его будто бы в спешке вырубило, а затем он, растерянный и сонный, оказывается тут. Под боком, конечно же, томит нетерпеливый Чонин, по которому не скажешь, что он — работник со стажем. Уж слишком бурно реагирует. — Это у вас фишка такая, перемещаться в отключке? — Хан решает подпортить Яну настроение, вернув в реальность, а позже вспоминает, что находится хуй пойми где и вообще не уверен, не глючит ли его после удара по затылку. Чонин, уже слишком привыкший к такому, безразлично выпаляет: — Для новичков все конфиденциально, Сони. Мы беспокоимся о вашей психике. — Мы? — Очевидно, за этим стоит не один человек, да и Чонин не раз упоминал о какой-то там верхушке, но Джисон, почему-то, не придавал этому значения. — Основатель вселенной девятнадцать, и его так называемые «потомки». Говорят, когда-то давно, примерно десять столетий назад, один из жителей вселенной восемнадцать, что был изгнан за нарушение закона, получил запрет на въезд во все вселенные, за исключением соседней, человеческой. Он был привередлив, и ему не хотелось жить среди низшего людского общества, поэтому скиталец решил собрать все силы и создать собственную вселенную, чтобы давать людям второй шанс, который ему, как видишь, не предоставили. Вот такая вот легенда, — Чонин внимательно наблюдает за выражением лица Джисона, пока тот не сразу осознает окончание рассказа. — Интересно, — все, что может произнести Хан, удивляясь тому, насколько простые смертные жалкие и глупые. «Осознавать такое даже хуже, чем то, что мы во вселенной — меньше пылинки» — думает он, и решает получше рассмотреть архитектурное здание, пока Чонин терпеливо ждёт в стороне, напевая. Двор университета заметно радует: высокие, величественные деревья и кустарники по обе стороны прохода, что уложен светло-серой плиткой крупного размера. В ширину этот путь примерно десять метров, а в длину — раз в десять больше. Примерно на середине, где тропа расширяется вдвое, расположен громадный фонтан, вода в котором будто бы с блёстками: сияющая, переливающаяся и бирюзовая, как лазурная небесная гладь, что здесь также присутствует. На верхушке фонтана расположено подобие ангела, что лучезарно улыбается и тянет свои маленькие ладошки к солнцу. Джисон не может сдержать улыбки от того, что это, действительно, похоже на рай. Через пару минут пешей прогулки оттуда расположено само учебное заведение: темно-серое, массивное, словно президентская резиденция. Передняя часть, встречающая, приличных размеров, полностью из тонированного стекла, держится на черных гладких столбах из черного мрамора. Четко посередине расположены входные двери, стеклянные, идеально чистые. Над ними виднеется серая надпись «Welcome!» из бумаги-самоклейки. Чуть поодаль, по обе стороны, виднеются блоки немного поменьше, по-всей видимости жилые. Они прикреплены к основному учебному зданию стеклянными коридорами с каждого этажа, которых, как Хан успел начитать, восемь. Каждый из блоков также выкрашен в темные тона, а все имеющиеся в нем стекла — сильно затонированы, из-за чего создаётся впечатление, что всё это — просто красивая картинка. Помимо зданий и растений, здесь есть и люди. Большое количество молодежи: красивые девушки в юбках и платьях, что, скорее всего, являются частью университетской формы (?), юноши в удлиненных шортах и брюках подобного фасона, взрослые женщины и мужчины, что одеты вразнобой, должно быть, профессора. Все выглядит так, будто Хан попал в сказку. Слишком идеально для его жизни. Ах, точно, он же мертв. — Пройдем внутрь? — Отрывает Чонин, по прежнему улыбаясь, и Джисон впервые за день улыбается ему в ответ, наконец понимая, что он здесь, по сути, ничего не решает. — Пошли, — бросает он, и Ян подхватывает его под руку, ведя вперёд по брусчатке. Внутри оказывается ещё лучше, чем Хан мог себе представить: университет встречает их просторным холлом, напоминающим мечеть или церковь изнутри. На серых мраморных стенах красуются неизвестные людям узоры, фрески, изображения инородных предметов и слова, написанные на непонятном языке. Посередине зала свисает люстра, что тянется сверху — с самого восьмого этажа, а, возможно, откуда-то и выше, может, она вообще без начала? Зато с концом, словно громадный луч. Вся усеяна драгоценными камнями, рубиновыми, зелеными, бесцветными, янтарными, лазурными — Хан бы попытался перечислить их названия, но в этом не будет смысла — может драгоценности здесь ни как на земле и вовсе? По всей окружности зала к стенам прижаты рыжеватые лавочки, что по цвету напоминают медь. Некоторые из них заняты молодыми студентами, что увлечены чтением книг или повторением материала. Хан продолжает разглядывать все вокруг, смутно осознавая, что скоро и он станет частью этой рабочей, привычной суматохи. И тут вдруг встал вопрос: а сможет ли он? Действительно ли он достоин всего, что пред ним расстилается? Может, это ошибка? Черт, он даже друзей нормально найти не может. Хенджин — это вообще редкость из редких, фортуна и счастливая ставка. Ох, Хенджин.. На секунду Джисону становится грустно. Может, тот мир, из которого он ушел, и полон грубости и жестокости, но он был так прекрасен теми единицами, которых Хан любил. Тетушка Мин Джон, Хенджин, продавец жареной курочки на углу, благодаря которой они с Хваном и подружились... Жалеть бессмысленно, он уже мертв. Но все же... — Пойдем со мной, Сони, я проведу для тебя экскурсию. За довольно короткое время (Хан не мог сказать, сколько уже прошло, минуты попросту не ощущались, а как такового часового пояса здесь не было), Джисон узнал об этом месте много чего, хотя бы, визуального. Теперь он знает где находится столовая, уборные, некоторые кабинеты, библиотека, комната отдыха, спортзал, бассейны (Хан не понимал, для чего они, но Чонин объяснился тем, что при возвращении в свою вселенную нынешнее здоровье останется, а плаванье — чуть ли не первая необходимость здешних ЗОЖ-ников), музыкальный класс (чтобы музыканты могли тренироваться), танцевальная студия с тех же соображений, художественная галерея и множество других секций в свободном посещении. Для завершенной полной базы ему оставалось ознакомиться только с системой проживания, куда он сейчас и направляется, плетется за Яном. Минуя стеклянный коридор, Чонин останавливается, достает из кармана черную пластиковую карточку с номером «102.348» и протягивает ее Хану, со словами: — Это твоя ключ-карта. Живут тут по двое, поэтому не удивляйся, если выйдешь после душа полуголый, а на диване будет сидеть какой-то левый парень. Юноши и девушки живут в разных корпусах. Твоя комната на третьем этаже, на котором мы, собственно, и находимся. По обе стороны корпуса есть лифты, также аварийная лестница в правой части, чуть позже я дам тебе электронный планшет, на котором будет навигационная карта, и не только. — Хан молча кивает, кладя полученное в карман джинс. Чонин поджимает губы и неодобрительно кивает. — Опасно, я бы сказал, — цитирует он, и Джисон решает хранить ее в портмоне. Спустя пару коридоров и поворотов, Джисон, уже в одиночестве (Чонин отлучился по важным делам) ступорит около двери с таким же номером, что и на ключе. Ему немного страшно, немного волнительно, и сильно хочется в туалет. Хан прикладывает карточку к тому месту, где мы привыкли видеть ручку, и она сама открывается во внутреннюю сторону, приветствуя гостя на родном языке. Тут Джисону резко становится интересно, каким образом она распознала его национальность, но, думаю, об этом он посмыслит позже, например, ночью, за бутылочкой холодного пива, наедине с тишиной и пьянением. Внутри оказывается пусто; должно быть, сосед на парах, или ушел по делам. Вариант с тем, что сюда ещё никто не заселился отпадает, ведь на белом диване в гостиной лежит аккуратно сложенная одежда, и только тогда Джисон прислушивается к звукам, характерным льющийся воде. Он решает не стоять, как истукан, а пройти внутрь, ведь, всё-таки, теперь это его дом, неизвестно на какой срок. Выглядит все довольно неплохо: панорамные окна, которые изнутри совсем не кажутся затемненными, слева от входа — кухня, со светлыми гарнитуром и черной раковиной, серебристый холодильник, пушистый белый коврик на светлом паркете, такой же чуть правее — в зале, что не отделен никаким проходом. Хан ловит себя на мысли, что всегда хотел пожить в американке, тем более в такой, что соединена с большим светлым залом, где красуется плазменный телевизор и просторный диван, окружающий стеклянный журнальный столик; тумбочка под телевизор, полки которой заполнены различными книгами и комиксами, о боже, Хан даже разглядел там свою любимую манхву (!); цветастая переноска, по-всей видимости для собаки, что заметно подпортила настроение: у Хенджина была такая же. Хотя, почему «была»? Была, но только для Джисона, а Хенджин все ещё есть, живой и здоровый, и слава богу. Сейчас бы ещё желать, чтобы твой лучший друг умер, и надеятся, что он такой же особенный. Бред. Звук воды из соседней комнаты стихает, и его заменяет копошение. Человек, что принимал душ, огорченно вздыхает, видимо осознав, что он оставил вещи снаружи. Хан в это время уже сидит на диване, бросая взгляды на стопку и мысленно готовясь к тому, что сейчас может выйти полуголый, или, не дай бог, голый молодой парень. А Джисон гей. Не то чтобы он возбуждается от любого обнаженного юноши, нет, он не насильник какой-то. Просто.. будет неловко, если так. Защёлка двери кряхтит, и из ванной комнаты выходит длинноволосый брюнет с одним полотенцем на бедрах. Он, должно быть, тоже азиат, ведь соответствует всем корейским стандартам — прямой нос, с лёгкой горбинкой, очень (!) пухлые, покрасневшие губы, подбородок V-образной формы и идеально чистая кожа. И Джисон бы уже сто раз влюбился, смутился, как тихоня-старшеклассник с аниме и все такое, только есть одно «но»: Из под его ног выбегает тявкающая чихуахуа, до жути сильно похожая на излюбленную собаку Хвана, Кками. Парень улыбается, а Джисон вот-вот откинется во второй раз. — А ты, матерь божья, здесь каким боком? — Хан сидит и пялится на Хенджина с открытым ртом, но не от того, что тот выглядит очень горячо, а от того, что он пипец как сильно прихуел. Хван самодовольно смеется. — Разве я мог оставить тебя одного, сладкий?★
Джисон потягивает сладкий чай, который поглотил в себе аж три чайные ложки сахара, а Хенджин сидит напротив, лакомится эспрессо с кокосовым круассаном и морщится от предпочтений своего друга. Ещё тогда, выйдя из душа, Хван сказал, что объяснит все Хану за перекусом, чем они сейчас, собственно, и занимаются. Джисон бросает на Хенджина нетерпеливые взгляды, который тот успешно игнорирует, и его терпению приходит конец. — М-м, может ты начнёшь? — Начну? Ах, да, — Хенджин отряхивает руки от крошек, вытирает рот кухонным полотенцем и заводит: — В общем, как ты уже понял, я умер немного раньше тебя, — тарахтит он, а потом округляет глаза, будто бы что-то осознавая, и в зрачках его читается какой-то странный, еле уловимый страх, — подожди, Сони, Чонин же сказал тебе, что ты мертв? — Да, не переживай, не впервой слышать, — Хан ежится при упоминании, но держится стойко. Настроение заметно поднялось, когда он встретил своего друга, поэтому он даже позабыл о том, почему именно здесь находится. — О, — Хенджин облегчённо вздыхает, — я уж думал, что ты можешь неправильно понять. Ну так вот, когда после посиделки в Маке мы с тобой распрощались, я сразу же свернул на свою дорогу. Я подходил к перекрёстку, где мне нужно было перейти дорогу, ну ты понимаешь, о каком я месте говорю, — Хван морщится, явно испытывая отвращение, — там ни светофоры не работают, ни фига, и внезапно мне позвонили, ну знаешь, я даже сообразить не успел, достал телефон, продолжая идти, и — бац! — Хенджин изображает столкновение руками, активно жестикулируя, — меня сбивает машина. Ну, а дальше.. а дальше я не помню, — он растерянно чешет затылок, неловко отводя взгляд, будто в чем-то провинился. А Хан тем временем осознает, что будь он живым, то потерял бы лучшего друга. Оказывается, принять смерть близкого сложнее, чем свою собственную. — Хани? Ты чего молчишь? — Хенджин с опаской разглядывает Джисона, что в подобных ситуациях бывает чересчур эмоциональным, как вдруг тот пророняет короткое «все нормально», и Хван облегчённо вздыхает уже от того, что Хан может говорить. Пробыв в своих мыслях ещё пару секунд, Джисон делает глоток остывшего чая и открывает рот, слова из которого вылетают будто бы с опозданием: — Э-э... Я... Ну, рад, что мы оба мертвы, так скажем. — Звучит странно, Сон-а, — пялится Хенджин, допивая эспрессо, — но правдиво. Я тоже рад. Не представляю, что бы делал, будь ты не со мной, — и эта фраза пронзает Ханово сердце. Слезы скапливаются в уголках глаз, а сам он часто-часто моргает, отгоняя их. Хенджин все видит, но делает вид, что не замечает, и лишь несильно улыбается, умиляясь. Попробуй не расплачься с таким другом.. Чтобы совсем уж не поникнуть, Джисон решает навалиться с расспросами. — А скажи мне, Джинни, почему ты так спокоен? — Скорость читки слов точно не хуже, чем у рэпера Чанбина из его любимой группы, — и почему я слышу всю эту историю от тебя, а не от третьего лица, скажем, Чонина? Слушая тебя, у меня складывается впечатление, что я здесь самый тупой. — Хан обиженно бурчит, скрещивая руки на груди. Рядом ступорит пустая стеклянная кружка со сладкой кашицей на донышке. Хван улыбается, ставя кофейную чашку рядом. Складывает руки в домик и вздыхает, стараясь в мыслях максимально сократить то, что он собирается сказать. Без часов до жути неудобно, а по-человечески кажется, что они сидят так уже около двух-трёх часов. — Я был так же удивлен и испуган как ты, милый, просто у меня уже было время освоиться. Я нахожусь здесь второй день, который успешно просираю в пустую. ...Чонин упрекал меня все утро за то, что я не пошел на пары, но в новой компании и обстановке я бываю либо слишком общительным и раскрепощенным, либо ебанным социофобом, — Хенджин вздыхает, поправляя высокий хвостик, — и тут переосилило второе. ...Видимо поняв, что я так просто не сдамся, Чонин решился рассказать мне о том, что скоро я встречусь со своим лучшим другом, и бог знает откуда он знал про нашу дружбу, я уже не был этому удивлен. ...Я сначала не поверил, но он рассказал мне о тебе больше, чем я сам знаю, и я просто не мог пререкаться дальше. Ян также сказал мне о том, когда ты умер, почему, и как скоро ты здесь появишься. — И как же это повлияло на твою раскрепощенность, Хенджин? — А вот так, — Хван лыбится, а Джисона задевает приятное чувство важности, — как только узнал о том, что получил шанс на перерождение вместе с моим сладким, сразу аж жить захотелось.Чонин не врал, говоря о том, что каждого ждёт просвещение, — Хенджин протягивается через стол и теребит макушку Джисона, тот морщится, но по привычке не может сдержать улыбки. — Вот значит как, — Хан резко меняется в лице, делаясь оскорбленным, — а почему это он меня не предупредил?! Вот ведь, чувствовал я, что что-то с ним не так.. — Не дуйся, Сон-а, он, наверное, хотел сделать тебе сюрприз. Либо ты смирился слишком быстро, вот и надобности не было. — И то верно.. — Джисон медлит, а позже делает вид, что мысль только пришла ему в голову, — а, кстати, я могу задать один немного личный вопрос? — Конечно, — Хенджин немного настораживается, но уверенно продолжает, — мы же друзья, Сони. И он спрашивает. — Почему ты попал сюда? Чонин сказал мне, что отбирают тех, у кого пропала мотивация к жизни. Ладно я, — Хан тыкает пальцем себе в грудь, — меня и в универе буллят, и профессию я свою, будущую, ненавижу, и жизнь у меня далеко не сахар, как бы слезливо это не звучало, но.. Ты? Это было, скажем, неожиданно. — Я ждал этого вопроса, Хани. На самом деле... — Хван наклоняется ближе, останавливая пухлые губы у мочки Хана, снабжая его ухо и шею горячим дыханием, — ты обещал мне перепихон, если мы умрем, помнишь? — Фу, извращенец! — Джисон взвизгивает, как собачонка, от чего лежащая неподалеку Кками навостряет уши и бежит к входной двери, агрессивно тявкая. — Дурачок, — ласково бросает Хенджин, смотря животному в след, и с хмурым видом поворачивается на Хана, что недовольно щурится и пристально пялится, — и ты дурачок, тоже! Будто бы впервые такое слышишь, — он цокает и вдобавок закатывает глаза. — О боже, Хенджин, далеко не впервые! Но я ведь серьезно, а ты в шутку, как всегда, — Хенджин молчит, немного смущается, отводя взгляд, и совести Хана кажется, что он лезет не в свое дело, поэтому он решает перевести болезненную тему на более будничную, — ладно, скажи мне лучше, чем займёмся? Думаю, Чонин подгонит нас на пары только к завтрашнему утру, если оно тут вообще есть. — Хм-м... — Хенджин задумчиво склоняет голову, что-то вспоминая, — как на счёт того, чтобы почитать манхву? — По ролям? — Хан хитро щурится, улыбаясь. — Конечно, — Хван светится в ответ, вставая с пола и направляясь к нужным полкам.★
Кажется, утро. Солнце уже взошло, оно, на удивление, такое же, как в человеческой вселенной, Джисон только обратил на это внимание. Всё-таки, все мы живём на одной планете. Кровать оказалась довольно большой и удобной, что сильно порадовало, но не спасло. Хан вошкается в своей кровати, злой, недовольный, хмурый и сонный. Всю ночь у него не получалось нормально заснуть, ведь мысли путались и мешали спокойно расслабиться. Рядом ютится сопящий Хенджин, что забавно закинул одну ногу на пояс Джисона. Хан не может сдержать себя, чтобы не позавидовать. — И как он может быть так размерен.. — бурчит Джисон. — М-м? Я, что-ли? — Сонный Хван, что обычно спит мертвым сном, просыпается от тихой фразы. Ничего себе. — Ты, ты, кто же ещё, — Хан перенимает привычку Хенджина и теребит его копну длинных волос, черных, как смоль, на что тот мило морщится. «Чудесное создание», — думает Джисон. — Я тебе член ногой не придавил? — вдруг интересуется он. «Или не совсем». Осуществив все водные процедуры, Хан с Хенджином проходят в гостиную для того, чтобы приодеться. Естественно, новой одежды у них нет, поэтому они напяливают то, в чем сюда попали, и обещают себе, что поинтересуются у Чонина на этот счёт. Спустя минут двадцать, слышится стук в дверь. — Должно быть, это Ян, — Джисон встаёт с дивана, направляясь ко входу. Действительно. Улыбающийся Чонин стоит на пороге, держа небольшой целлофановый пакет под локтем. — Доброе утро, Сона! — Он заглядывает внутрь, ища Хвана, — Доброе утро, Хенджин! Как спалось? — Ужасно, если честно, — стонет Хан. — А мне отлично, — злорадствует Хенджин, и Джисон на секунду мечтает, чтобы он сейчас же возродился. Чонин тихонько хихикает, а затем толкает Джисона в бок, чтобы тот обратил на него внимание. — Я принес вам одежду, парни, — Ян протягивает пакет, и Хан с безмолвной радостью принимает его, — в дальнейшем, как будут нужны вещи, ходите к портнихе, ее швейная мастерская расположена около бассейна, Хенджин знает, а Джисону я показать не успел. Хорошо? — Окей, спасибо, Чонин, — улыбается Хан. — Ты лучший! — Кричит Хван, и Джисон притворно морщится. Хан уже было хотел закрыть дверь, как вдруг Чонин вынимает что-то из кармана и протягивает ему, сопровождая словами: — Это ваши пропуска. Хенджин наверняка слышал вчера, как в динамиках по всему корпусу играла мелодия, она объявляет о начале пар. — Ну ничего себе здесь звонки, это же 3RACHA были! — Восторженно тянет Хван, являясь коренным фанатом. Джисону тоже нравится их музыка, так что он приятно удивляется. — Они самые, — улыбается Ян, тряся пропусками: небольшие черные карточки, почти такие же, как и от комнаты, запрятанные в картхолдеры с цветными ленточками: синей и красной. На одной, что с синей, данные Джисона, на второй — Хенджина. И ещё какие-то непонятные цифровые коды чуть ниже, состоящие из трёх цифр. — Что значат эти числа? — Интересуется Хан, разглядывая свой пропуск. — Ох, это — номер вашей смены. Учеников довольно много, так что все чисто физически не могут заниматься в одно время. Мне пришлось попотеть, чтобы достать вам один и тот же код, — Чонин самодовольно светится, слыша многочисленные слова благодарности. Наконец, дверь захлопывается, вновь оставляя друзей наедине. Джисон кидает Хвану его пропуск, который тот, конечно же, ловит (нет), а спустя время он внезапно интересуется: — Но как мы узнаем, когда прозвенит звонок именно на нашу смену? — Думаю, наш код означает порядок. Если здесь написано «003», то, естественно, что он прозвучит третьим. — Жесть какая-то, — Хенджин недовольно стонет, накрывая лицо руками, — а если мы, например, не услышим один звонок, и из-за этого пропустим наши пары? Да бред какой-то! — Восклицает он, как вдруг их комната заливается приятной мелодией знакомой душераздирающей песни, что исходит из их пропусков. За дверью слышится эта же песня. — О боже, вот, как это работает, — практически смеётся Хан, не до конца понимая, сходит он с ума, или пластиковая карточка действительно с динамиками, — ещё и Silent Cry, под которую меня ебнули, ну спасибо. — Серьезно, под неё? — Удивляется Хенджин, — а меня вот сбили, когда у меня Sorry, I love you с рингтона орала. Ее, кстати, вчера и включали. — Воу, как мило, — с сарказмом произносит Джисон, замечая мелкую деталь: последняя услышанная перед смертью песня будет играть на следующий день. Чуть не забыв о причине звучания столь грустной песни, парни вылетают из своей комнаты, не зная, нужно ли как-то закрывать дверь, ведь она, к сожалению, только открывается, как по волшебству. Ах, кстати, они даже не успели посмотреть то, что принес Чонин. Минуя стеклянный коридор третьего этажа, они любуются видами и теплым солнцем: это, пожалуй, единственное, что было таким же, как на земле. Джисон ностальгирует по позавчерашнему дню, когда он шел домой, держа в руке пачку брокколи, а Хван недовольно щурится, поправляя волосы. Наконец, спустившись на лифте, они оказываются в центральном холле: Хана пробирают мурашки от того, насколько он величественный и громадный. Хенджин завороженно разглядывает настенные фрески, будто видит их впервые. — И куда нам теперь? — нервничает Джисон, ведь в главном зале уже почти пусто, а значит, пары начались, или вот-вот начнутся. — Будто я знаю, — бросает Хван, а затем оглядывается по сторонам, в поисках своего спасенья: примечает светловолосого юношу, одиноко стоящего около столовой, — может у него спросить? Похож на местного. — Действуй, Джинни, — лепечет Хан, плетясь у лучшего друга за спиной, что своим очарованием с лёгкостью раздобудет любую информацию. Хенджин подбирается к пареньку со светлой макушкой, что с «неподдельным» интересном разглядывает свою обувь. — Хэй, не подскажешь, в каком сейчас кабинете пары у третьей смены? — Улыбается Хенджин, ненароком разглядывая многочисленные веснушки поникшего парня сквозь свисающие светлые прядки. Услышав обращение, тот нехотя поднимает голову, и Хван замирает от того, насколько же незнакомец красив. — У третьей смены? — неторопливо интересуется он, опаляя холл неожиданно для миловидной внешности басистым голосом с лёгкой хрипотцой, — эм, ты о той, что началась последней? — Кажется, да. — Произносит Хван, и ему вдруг становится не по себе от своего высокого, мягкого тона. — Тогда тебе в столовую, — быстро произносит он, кивая вновь приопущенной головой на дверь около. Хенджин прислушивается: а ведь действительно, оттуда доносится гул. И как он этого не слышал?.. — А тебе куда, Джисон? — Внезапно добавляет веснушчатый. Хана, что все время лупил на необычайной красоты люстру, пробирает до костей от неожиданности. — Я с ним, — бросает он, на секунду мешкаясь, — а откуда ты знаешь мое имя? Блондин усмехается. — С пропуска прочёл, — впервые улыбается он, и кончики ушей Хвана едва заметно краснеют, в то время как незнакомец коротко просит его извинить и направляется в сторону туалета, напоследок махнув рукой и сказав что-то по типу пожеланий удачи. Исчезает он также тихо, как и стоял здесь все это время, за которое очарованный Хенджин запомнил две вещи: необычайно красивую улыбку незнакомца, и кое-что значимее: — его карточку, висящую на фиолетовой ленточке. Ли Феликс Ёнбок — только прочитав, он сразу же приметил, что у юноши безумно красивое имя. — Ты чего это, Джинни? — Хитро щурится Хан, проведя Феликса взглядом, все также стоя позади, но сразу же примечая изменения. — Ебать, Хан Джисон, я, кажется, в парня влюбился, — выпаляет он, и тут Джисон конкретно охуевает. Никогда ещё он не видел своего друга настолько прямолинейным. — Э-э... А ты разве не по девочкам? — Недоумевает Хан, озвучивая первое, что приходит в голову. — Может, в жизни и был, — тянет он, а затем поворачивается к Джисону и усмехается, возвращая себе свою прежнюю уверенность, — но это не значит, что у тебя есть шансы, Сон-а. — Придурок, — смеётся Хан, пихая Хвана в живот, — не дождешься. Пошли есть.★
Вау. Больше нечего сказать. Столовая — и не столовая то вовсе. Когда Чонин проводил экскурсию, он не показывал им то, как охренительно здесь внутри. Не то, чтобы ремонт был особо отличающимся, или посуда здесь была золотая, нет — это и не главное для помещений общепита. Речь идёт о разнообразии еды. Техника здесь как в столовке, это правда, тут не соврали — берешь себе поднос, кладешь туда сам салфетки, вилки-ложки, хлеб (белый или черный, на выбор), берешь стаканчик чего-нибудь попить, газировку из холодильника или кружку горячего напитка, а затем направляешься к основным стойкам с первым и вторым. Супов — немеренно. Кимчитиге, тендян, суджеби — для истинных корейцев, борщ, щи, солянка, окрошка — для тех, кто прибыл с СНГ, харира, мерджимек — для любителей восточной кухни, и этого всего, наверное, хватило бы для полноценного перекуса, но. Также присутствуют горячие блюда самых-самых разных стран, начиная от токпокки и кимчи, заканчивая европейскими — курица/говядина в сливочном/сливно-грибном/овощном соусе с разными специфическими подливками. Ну и конечно же, куда без десертов. Шоколадные тортики, маффины, ягодные тарталетки, чизкейки, пудинги, желе, суфле, конфеты, рулеты, круассаны, булочки, сладкие пирожочки — перечислить все просто невозможно. По итогу того, Джисон и Хенджин стоят, разинув рты, в полном недоумении. — Откуда у этого чертового универа такой бюджет? — Хан и восхищается, и негодует одновременно, ведь при жизни у него таких роскошей не было. — Не мне знать, но у меня складывается впечатление, что вся человеческая вселенная попросту работает только на это место, — Хенджин явно испытывает тоже самое. После плотного обеда (?), от сидящих рядом парни узнали, что первая пара будет проходить в триста пятнадцатом кабинете на шестом этаже, а посвящена она самой вселенной девятнадцать. Миловидная девушка Мира с соседнего столика, что представилась здешней старостой, но не этой смены, а предыдущей (из-за дополнительных хлопот она не успела подкрепиться со своими), немного ввела Хана с Хенджином в курс дела. Она сказала, что подобная пара проходит каждый день в каждой смене, поэтому ее не особо любят, ведь студентам попросту скучно сотый раз выслушивать одну и ту же информацию, которую даже не стараются преподнести по-разному. Что ж, для них это будет впервые, и, из-за них, в частности, тоже.★
Миновав многочисленные лестницы (Хан предлагал поехать на лифте, но Хенджин убедил его в том, что нужно приводить себя в форму), юноши оказались около нужного кабинета. Сейчас настолько страшно и волнительно, что им хочется взяться за руки. Нет, неправильно поймут. Хан вежливо стучит ровно три раза, а затем приспускает ручку аудитории, открывая для себя и Хвана вид на большой, просторный кабинет с множеством панорамных окон и учебной мебели. — Надо же, это место совсем отличается от того, где я впервые проснулся, — бормочет Хан, просто как факт, но Хенджин слышит его и поддакивает. Они входят внутрь. Студенты уже сидят по местам, и из принадлежностей у них нет ровно ничего; Джисон ещё не знает причины, но он уже очень сильно этому рад. Умереть, чтобы вновь читать и писать — отвратно. Хенджин вприпрыжку выбегает вперёд, не в силах сдерживать свои счастливые эмоции. Он выбирает не самый дальний ряд, но тот, что находится довольно высоко, и усаживается поближе к стене, противоположной окну. Более медленно и менее энергично за ним волочится Хан. — Ты чего такой никакущий, Сона? — Интересуется Хенджин, разглядывая новых однокурсников. Красивые девушки, привлекательные парни, и все они — счастливы, их глаза сияют, а на лице держится зубастая улыбка. Именно поэтому Джисон сильно выделяется. — Не знаю, дорогой, не знаю, — Хан вздыхает, ложась на парту. Наступает недолгая тишина, и откуда-то сзади слышится девчачий лепет о том, какой же новый однокурсник красивый, и Джисону становится ещё хуже. Так всегда: Хенджин — центр внимания, а Хан — его страшненькая подружка, что всегда будет меркнуть на фоне. Он, безусловно, безумно любит Хвана, но не когда они на людях. В такие моменты ему просто хочется исчезнуть, и Хенджин это понимает, сидя под боком и не задавая глупых вопросов. Хану и в голову не могло придти, что в мире мертвых все может быть немного иначе.