syzygy

2000 год. Бежевые занавески развеваются от сквозняка. Дверь в комнату, заполненную коробками, открыли настежь, и закрывать её явно не планируют. — Боже мой… Куча разбросанных учебников: «Подготовьтесь к выпускным экзаменам уже сейчас!» «Подготовка к суныну* для учеников старшей школы» «Начинайте уже сейчас» Как же могло получиться так, что всё это стало хламом в одно мгновение? Учебники Макулатура вперемешку с каким-то мусором. Сюда только въехали новые жильцы, но атмосфера уже потяжелела. Даже сидящему в помещении мгновенно захотелось сбежать. Кажется, что из этого самого открытого окна виднеется детская площадка. Но в это время там нет детей. Даже так, парню кажется, что он слышит их: удары по мячу, смех, скрежет качелей, на которой в данный момент никто не качается, зов родителей. Это громкое «мам, пап»... В таком тихом замкнутом пространстве, когда даже ровная белая стена начинает плыть перед глазами и превращаться в мозаику… Можно просто мозгом двинуться. — Вончон? — шатен почти что подпрыгивает, поднимаясь. Напряжённое ожидание подошло к концу, однако с положительным ли результатом?.. Он хватает вошедшую в комнату девушку за руки мёртвой хваткой: — Что…Что они сказали? — и тон собственного голоса контролировать становится невыносимо сложно. Девушка опускает голову, не в состоянии вымолвить и слова. — Вончон…Пожалуйста…— наконец отпустив её руки, он нежно обхватывает лицо широкими ладонями. Оно, прежде бывшее чуть пухлым, с круглыми щеками, совсем уж исхудало. Стресс, недоедание и тот факт, что её постоянно рвёт, что бы она ни съела… Были ли верны те догадки? — Пожалуйста, посмотри на меня…— он стирает слёзы, застывшие в уголках девичьих глаз, умоляя поднять взгляд и сказать правду. Она всё же молчаливо соглашается, столкнувшись с взволнованным взглядом своего любимого человека. — Нам же всего… Шестнадцать… Видя, как морщинка за морщинкой появляются на её лице перед тем, как окончательно расплакаться, шатен крепко прижимает девушку к себе, позволив уткнуться в широкое плечо. Спрятать красный нос и влажные глаза. Она, всё же поддавшись чувствам, говорит мало разборчиво из-за нахлынувших слёз, но он понимает: — Они… Они сказали, что если я сделаю аборт, то у меня больше не будет детей… Уже слишком поздно… Поздно убивать его…Я… Я не смогу… — Всё в порядке, тише-тише…. Самому хочется расплакаться. Не каждый готов взять на себя подобное бремя в столь раннем возрасте. И всё равно, с какой стороны ни посмотри, ей сейчас сложнее. Из-за их общей глупости… — Мы не будем… Мы ничего не будем ему делать. Всё нормально… Мы вырастим его, если будет нужно… Девушка жмурится до белых точек перед глазами, но объятий не размыкает. В один миг они оба перестают быть детьми. — Сможем ли мы… Вырастить из него достойного человека? *** 2019 год. Гимпхо, закат. — Дождись меня, малыш, ладно? То ли тугой сигаретный дым, то ли отсутствие достаточно количества кислорода в машине дурманят. Ладонь исчезает с утончённой женской ноги. — Может… Останешься? — девушка хватается за отстранившуюся ладонь, пытаясь переплести пальцы. Ухмылка, при которой приподнят только один уголок губы. В этих касаниях мало искренности, но любой, кто попадёт под его руки вряд ли будет сопротивляться по своему желанию. Глаза, раздевающие вот так с ходу — слишком чарующие, гипнотизирующие. — Может…Не надо туда идти? — повторяет несколько иначе стройная блондинка. — Мы могли бы просто поехать ко мне… — Сомневаешься во моих навыках? — парень приближается к её лицу, но в итоге лишь улыбается в несостоявшийся поцелуй, дразня. — Сонхун... — она шепчет в губы, от которых разделяют какие-то миллиметры, и отчего-то ресницы дрожат. Волнение? В его присутствии трудно себя контролировать. — Я покажу тебе, кто я есть на самом деле. Девушка кладёт ладонь на густые чёрные волосы и их глаза снова сталкиваются. Гладит осторожно, любуясь. Густыми бровями, россыпью родинок, как будто Бог ткнул кисточкой собственноручно — лицо напротив собственного идеально, словно нарисованное. — Обещай, что будешь в порядке. — Тебе бы стоило поволноваться за тех, кто меня встретит. Он покидает салон чужого автомобиля, громко хлопнув дверью и деловито шагает куда глаза глядят. Загород, заброшенный завод — почти как «свет, улица, фонарь», но если уж и складывать мозаику воедино, то получится: злющий король района, попавшие на него гопники-неудачники и место, в котором им никто не поможет. — Сонхун, — усмехается вышедший из тени, — Слышал, что ты собрался в Сеул. По-другому назвать его язык не повернётся, ибо что рост, что слегка деформированные из-за слишком быстрого расширения костей, черты все ещё подросткового лица, говорят сами за себя. — Действительно думаешь, что ты будешь там из себя что-то представлять? Твои ребята тоже явно не в восторге от этой идеи. — Прослынешь предателем, променявшим Гимпхо на мусорную столицу, — добавляет один появившихся из шестёрок. — Чего же вы, ребята, — делает демонстративно печальное лицо названный Сонхуном — высокий брюнет, являя блестящий взгляд из-под отросшей чёлки. Его окружило шесть человек местной гопоты. Никто стрелку не назначал и всё произошло как-то внезапно. Но, несмотря на неприятную ситуацию «шестеро на одного» — язык не повернётся сказать, что «король района» растерялся или поддался панике. Его физиономия не выдаёт ни капельки сомнения: — Так будете скучать по моим кулакам на своём лице, что решили сделать из этого дня прощальный? — Как же ты меня бесишь, говнюк. Так давно не получал? Сегодня ещё и в дамского угодника заделаться решил? С милфами водишься? Круг сужается, а школьники, возомнившие себя мафиозным картелем, наступают первыми. — Нехорошо, — только вот под этой фразой имеется в виду «нехорошо для костей этих несчастных». Где-то вдалеке уже доцвел сгоревший закат, заводы напустили дымку в небо города, ставшего родным. Окна бесконечных многоэтажек вспыхивают многоцветьем, всем, которое только могут уместить в себя спектр жёлтого, белого и оранжевого. За каждым из окон — своя семья и своя история: веселая или печальная. У Сонхуна тоже есть семья, которая весело от него избавилась. Но ничего страшного — совсем скоро он вернётся и покажет им, от кого отмахнулись мама с папой. А пока…На него наступает целая толпа… — Разве это — не самый чудесный миг для того, чтобы насладиться любимым городом? — он прикрывает глаза и делает вдох грязного заводского воздуха полной грудью — к свежему, быть может, его организм уже не будет расположен. Ведь в портовом пригороде ты растёшь как в условиях газовой камеры; загрязнение воздуха такое же. И хоть в Гимпхо нет никаких достопримечательностей кроме аэропорта (и самого Сонхуна), он любит этот город. И даже лица этих недоразумений, которые ещё не осознали, что сами полезли на рожон. Три секунды, две, и на половине от последней брюнет уворачивается. Деревянный штырь пролетает мимо, в сантиметре от его лица, а затем оказывается отнят. Сонхун не спешит бить сам, зато умело уворачивается. Так уж сложилось, что Пак прекрасно знает правила здешнего государства — кто первый ударил, тот лох. Ну не лох, то есть, а виноватый. Именно напавшего первым забирают в участок и закрывают в обезьяннике. Остальные могут полететь лишь по статье, но не так серьезно, потому что «нарвались» — не считается таким же преступлением. Здесь могут быть установлены камеры. Что ж, бить первым нельзя, получить придётся хотя бы немного, но… Ловить арматуру лицом не очень так идея, поэтому лицом он ловит кулак. Разбитая губа лишь раззадоривает, потому что это — максимум, который Сонхун позволит им с собой сделать. Каждый следующий раз подросток ловко уворачивается, умудряясь сталкивать старшеклассников друг с другом. В этом мире он совсем немного один: собственная банда не поощрила высокое рвение отправиться в столицу к семье. Мало того, что окрестили предателем, так ещё и именно они, по всей видимости, натравили на своего главу этих малолетних преступников придурков. Сонхун не принимает того, что так можно поступить со своими друзьями. А потому уговаривает себя сильно не грустить, открещиваясь разумным: по-настоящему мои люди приняли бы любой мой выбор. И там, где хотелось бы вставить типичную пацанскую цитату про семью или волков, у двенадцатиклассника просто перегорит стоп-кран и он что силы вмажет нападающим. И правда, Сонхун не очень разговорчив. В популярной игре он так же склонен больше к действиям, чем к правде. На одном из лиц отпечатывается подошва чужих берцев, на втором — изящные костяшки. Кто-то может играть по-грязному, бросая рассыпчатый асфальт-песок прямо в глаза, но легко ожидаемого реально избежать. Сонхун — настоящая машина для убийств (пусть пока никто и не умер), потому что все шестеро валяются на брусчатке, не в силах и не в настроении подняться. — Я говорил тебе, — подсаживается победитель к одному из них, и шепчет, — чтобы бил куда-угодно, но не в лицо, — кривится Пак, сплёвывая кровь в сторону, и всё ещё чувствует кровоточащую ранку на губе; костяшки уже тоже в красно-фиолетовый. Нос за жизнь уже был сломан несколько раз, но именно такой его вид, каким он сросся сейчас — был слишком идеален, чтобы получить третий перелом. И пластики никакой не нужно. Телефон тихо вибрирует, а на экране блокировки всплывает кое-что, чего любой бы ждал с затаившимся дыханием. — И в Сеул, между прочим, меня приняли. Только что уведомление получил, — показывается невинная улыбка, при которой глаза складываются полумесяцами.

«Мам, пап...Подождите ещё немного. Я покажу, что вырос достойным человеком».