***
Аня медленно идёт после тренировки по коридорам Хрустального. Пот, который всё равно выступает на висках, несмотря на холод катка, до сих пор не высох, но дышать ей почему-то все равно несравненно легче, чем раньше. Не выдержав и двух недель в Дубае, прилетела, вернулась, чтобы снова ежедневно туго шнуровать коньки в пустой женской раздевалке и после выходить на лёд. Она, в основном, тренировалась сама с собой, через день приходили Этери Георгиевна или Даниил Маркович, которые из-за бортика поправляли её краткими замечаниями и иногда на лёд выходил кто-то из младших групп. Весь Хрустальный живёт в каком-то расслабленно-ленивом режиме, и Аня вместе с ним. Сезон закончился, почти у всех спортсменов и тренеров отпуск. У нее одна тренировка в день, и даже выходные каждую неделю, о чем она начинает жалеть уже к вечеру каждой субботы, потому что мысли снова начинают съедать ее изнутри. И уже на следующий день она снова приходит на лёд, и дальше неделя проходит по одному и тому же сценарию. Раскатка. Прыжки. Повторение старых программ и показательных, чтобы пока не поставили новые, не забыть, каково это вообще – кататься. Иногда Аня заменяет что-то в своем плане и добавляет растяжку или прыжки на скакалке где-нибудь за бортиком, вместо нескольких минут на льду. Или вообще, идёт в хореографический зал, не выходя на лёд, танцует какие-то связки, которые мгновенно складывает в голове, или проходит кусочки из программ без прыжков, только с отработкой движений рук. Она почти на задумывается, зачем делает это, если до сих пор не знает, будет ли продолжать кататься. Просто какая-то детская наивность внутри неё требует приходить на лёд так же, как и заставляет жить слабую веру в то, что всё будет хорошо. Девушка уже поворачивала ручку двери в раздевалку, когда ее окликнули: – Аня! – в пустом коридоре слышно особенно хорошо. Она повернулась на смутно знакомый голос, и уголки губ как-то непроизвольно, сами собой поползли вверх. Ну конечно. Женя. – Привет, – парень подошёл чуть ближе и, улыбаясь, неловко протянул руки для объятий. Аня поколебалась пару секунд, а потом, так же неловко шагнула вперёд и прижалась к Жене, осторожно обвивая его талию руками. В конце-концов, в этом же нет ничего такого, верно? Ведь уже обнимались раньше на Олимпиаде. Они с Семененко очень хорошо общались тогда, даже, можно сказать, сдружились. Сидели рядом на прокатах пар, переписывались, когда не получалось пересечься, поддерживали друг друга по возможности. Аня смотрела все его прокаты, переживала, радовалась и не знала точно, но чувствовала, что он делал то же самое. Сложно было не сблизиться, когда оба выступаете в составе одной сборной, и в определенный момент оказались одни против целого мира. Они с Женей даже были в чём-то похожи: примерно одного возраста, он всего лишь на год старше, оба были недооценёнными, считались слабыми звеньями, и оба максимально неожиданно для всех вошли в топ. Аня считает про себя до трёх, слушая биение Жениного сердца – не специально, просто голова оказывается как раз на уровне его груди, и аккуратно отстраняется. Вспоминает, что так и не поздоровалась и поднимая взгляд, смущённо улыбается: – Привет, – и задаёт вопрос, неожиданно пришедший в голову. – Ты как здесь? Ей действительно стало интересно, как бы, Питер и Москва – разные города, между которыми больше шестисот километров, нельзя вот так просто взять и приехать на тренировку вместо Юбилейного в Хрустальный. Да и в принципе, здесь не так часто тренируется кто-то, кроме девочек Тутберидзе, Аня сказала бы, что вообще никогда. Она теряется в догадках, но Женя быстро разрешает ее сомнения: – Друзья в Москву пригласили. Обычная фраза, ничего не значащая, а у Ани внутри проскальзывает какая-то обида. Но она быстро одёргивает себя мысленно: «А ты серьёзно думала, что он к тебе приехал?». И тут же отвечает сама себе: «Да нет, конечно, мы же даже не друзья особо, так, хорошие знакомые». А Женя тем временем продолжает: – Свободное время есть, так что сходил сюда, узнал, ну и, собственно, вот, – он пожал плечами, – Прихожу между заливкой льда и основными вашими тренировками, – он помолчал пару секунд. – Кстати, а ты сама что здесь делаешь? Насколько я понял, весь Хрустальный в отпуске. Я пару раз с трибун смотрел, Тутберидзе и Глейхенгауз приходят через раз, и только Анна Щербакова самоотверженно тренируется каждый день, – закончил парень с лукавой улыбкой. – Пару раз смотрел каждый день? – Аня возвращает ему эту улыбку и добавляет лёгкий подкол, а у самой голос подрагивает от смеха. – Ладно, вообще, катаюсь пока для поддержания формы, – продолжает она уже нормально. – Если есть в этом смысл. Она говорит это абсолютно будничным тоном, но от Жени не ускальзывает суть последней фразы, и глаза слегка расширяются от услышанного. – Чего?! Ань, в смысле?.. И вроде бы этот потрясённый вопрос можно истолковать по-разному, но Аня, на свою беду, прекрасно понимает, что имеет ввиду Женя. Она отходит к противоположной стене, находя лопатками хоть какую-то опору для себя сейчас и прямо спрашивает, глядя парню в глаза: – Ты никогда не думал закончить? – и, не дожидаясь ответа, продолжает, – Хотя, ты, наверное, нет, парни в фигурном катании как-то дольше живут. А я вот думаю. У меня же уже всё есть, по сути. – А Европа? – эхом, как-то потерянно отзывается Женя. – А ты думаешь, я смогу ещё? Там Саша с Камилой. Да и вообще везде сейчас будут Саша с Камилой, сразу как запрет снимут. У них золота Олимпиады нет. А я не знаю, ради чего кататься дальше. На этом моменте Аня окончательно сдается, тяжело выдыхает и закрывает лицо руками. То, что она держала в себе столько времени, сейчас, вместе со словами, выходило наружу и обволакивало в плотный кокон, из которого не было сил выбраться. Она отводит взгляд от Жени, чтобы не разрыдаться, потому что даже расфокусированным зрением она видит в зелени его глаз неприкрытую боль и сочувствие. Точно не то, с чем она рассчитывала столкнуться, рассказывая что-то сокровенное, просто потому что необходимо выговориться человеку, с которым не виделась и не общалась несколько месяцев. Аня закрывает глаза, тяжело сглатывает стоящие в глазах слезы, вся напрягается, пытаясь держать образ сильной девочки, совладать с собой и выдыхает: – Прости, что я так... я в порядке, правда. Просто..., – закончить у неё не получается. У самого её лица, буквально в границах дыхания, оказывается Женино плечо, а его руки осторожно обнимают девичью талию и тянут близко-близко, так, что между ними даже лезвие конька не поместится. Аня замирает, напрягается ещё больше, сжимается в комок, из последних сил пытаясь сдержаться, а в следующий момент громко всхлипывает. И дальше уже не может остановиться. Она утыкается в Женину грудь, слезы градом текут по лицу, остаются на его кофте мокрым пятном, которое наверняка нескоро высохнет, а Аня всё плачет, плачет горько, практически безутешно, пытается поднять руки к лицу, остановить слезы, но лишь цепляется пальцами за Женю, притягивая его ещё ближе и крепче, как единственное, что у нее осталось, единственного, кому она могла доверить свои слезы. – Анют, – тихий шёпот, так нежно, что она вздрагивает, но всхлипывает уже меньше. – Тише, тише... Не плачь, пожалуйста, – он медленно гладит девушку по спине и покачивается, убаюкивая её в своих объятиях. – Всё будет хорошо, честно. – Угу, – такая банальная фраза, и Аня сквозь слезы так же легко соглашается с ней, продолжая прижиматься к Жене и признаваясь самой себе, что в его руках ей очень спокойно. Как дома, хотя в семье она в последнее время не позволяла себе таких эмоций. А с ним было можно. Женя казался тем человеком, который сможет быть рядом, пожалеет, развеет её горе, если будет нужно. И слезы сами по себе стихали, оставались только Женины теплые руки, успокаивающий шёпот, и облегчение, что она наконец-то не одна. Парень продолжает обнимать ее, медленно проводя кончиками пальцев по лопаткам, а потом легко, почти незаметно касается губами Аниных волос. Хотя, может быть, ей просто показалось, или он сделал это не специально, всего лишь желая положить голову ей на макушку. Да, наверное, так и было. Он бы точно не стал её целовать, это глупая и совершенно иррациональная мысль – они не в тех отношениях. Аня уже не плачет, только мелко-мелко дрожит, но продолжает держаться руками за Женину кофту: пусть они постоят так ещё, пожалуйста. Она не испытывает к нему какие-то чувства, кроме, разве что, дружеской симпатии, верно? Просто он первый, кто смог понять, кто приласкал, а она так истосковалась по банальным объятиям, нося в себе переживания, которыми не могла поделиться даже с родными. А тут он, с его улыбкой и глазами, которые, кажется, видят её насквозь. Даже взвесив все «за», «против» и собственное желание во что бы то ни стало оставаться в общих глазах сильной, она не жалеет, что открылась Жене с этой стороны. Он не выдаст, не расскажет никому, она почему-то уверенна. Наконец, Аня медленно отстраняется от него и вновь натыкается на этот проницательный сочувствующий взгляд. С минуту молча смотрит смущённо, так же, как и он пятнадцать минут назад, улыбается, и выдыхает тихое: – Спасибо. – Пожалуйста, – просто отвечает Женя, молчит пару секунд, а потом продолжает, – Я пойду, наверное, там уже лёд должны были перезалить, – немного грустно или разочарованно, хотя, может быть, Ане опять просто показалось. Она сама как-то приходит в себя, возвращается в реальность после этих слов, вновь занимая амплуа хорошей фигуристки и девочки, у которой всегда всё в порядке. – Да, конечно, – роняет, может быть, слишком поспешно и не глядя на него, но потом всё же поднимает взгляд, – Удачи, – улыбается напоследок и берётся за ручку двери раздевалки. И уже закрывая ее за собой, слышит: – Я очень хочу, чтобы ты каталась, правда.***
Жене всегда нравилась Аня. Нет, не как девушка, а просто... Он не знал как это назвать, да и не задумывался, это было не нужно. Из их тройки на Олимпиаде Саша была слишком амбициозной, слишком упертой, слишком заточенной на результат, всё слишком. Он никогда не считал эти качества плохими, даже наоборот, просто это всё было не его. Камила – сильная, настоящий боец, чемпионка, но ребёнок, по сути. Между пятнадцатью и восемнадцатью годами разница большая, как ни крути. Они на Играх общались, после даже обнимались при встрече на разных шоу, иногда разговаривали, но не более. А Аня, она была другой. Какой, он и сам, опять же, не мог объяснить. Хотя пытался не один раз. Почему её прокаты так цепляют? Почему именно её падения с флипа, если случаются, повторяются перед глазами, как в замедленной съёмке? Почему он всегда пересматривает все её выступления на Ютубе, которые стали попадаться в рекомендациях намного, намного чаще? И как вообще люди выбирают себе фигуристов, за которых будут болеть до конца их карьеры? Словно для этого есть распределяющая шляпа, как в Хогвартсе. Надеваешь её, и она тебе шепчет за кого ты будешь дрожать ближайшие годы, сидя перед экраном телевизора, чьи фотографии в Инстаграме будешь лайкать и чьи убеждения разделять. Но Женя и без этого уже нашел свою фигуристку. Свою. Как-то неправильно звучит, не может он говорить про Аню так. Только мысленно называть идеальной. Нет, он совершенно точно не влюбился, просто стал её преданным фанатом. Расписаться на руке пока не просит, но общую фотографию с шоу хранит в галерее и пересматривает иногда, вместе с видео с показательных. Когда собирался в Москву, он почему-то не подумал про неё. Его действительно позвали друзья, сокурсники из университета. Что-то вроде дружеских студенческих посиделок: встретиться несколько раз, поговорить, обсудить преподавателей, к зачётам подготовиться вместе. Уже в поезде, подъезжая, вспомнил: "Она же живёт здесь, точно". Без всяких планов на этот счёт, просто подумал. И почти тут же отбросил эту мысль. Всё равно она должна быть сейчас где-нибудь на отдыхе с семьёй, как и все спортсмены в межсезонье. Аня заслужила это, как никто другой. Наверняка, купается сейчас в тёплом море, ест фрукты и уж точно не думает о фигурном катании и о Жене Семененко. Он не рассчитывал встретить ее в Хрустальном. Как и не рассчитывал, что всё сложится именно так. Что он задержится в Москве дольше, чем планировал, что решит использовать свободное время для тренировок, что выберет именно Хрустальный, хотя он уверен, что фигуристу сборной вряд ли бы отказали на любом другом катке Москвы. Только потом он понял, что так всё и должно было быть, он просто оказался в нужном месте в нужное время. Ане нужна была помощь. Или человек. И Женю почему-то непозволительно грела мысль о том, что этим человеком был он. Именно ему она доверилась, именно ему разрешила себя утешать. Ему было так легко в этот момент. Насколько вообще может быть легко, когда у тебя на груди рыдает олимпийская чемпионка. И просто девушка, которую хочется обнимать. У него в голове совсем пусто было, буквально никаких мыслей, и, наверное, поэтому он решился мягко поцеловать Аню в макушку. Честно надеялся, что она этого не заметила. И считал это чувство странным, в этом ведь нет ничего такого. Парники и танцоры часто одаривают друг друга поцелуями после проката, даже если между ними и близко нет романтических отношений, так почему здесь нельзя? У неё сейчас внутри всё гораздо сложнее, чем на Олимпиаде, в тысячу или даже в миллион раз. Там, в Пекине, можно было проиграть, в конце-концов, что сделается, если тебе всего семнадцать. Игры у тебя ещё будут. А вот с тем, чтобы собрать себя заново, когда смысл твоей жизни рассыпается, и его методично помогают разрушать люди вокруг - уже сложнее. Намного. А поцелуй – это просто жест поддержки. Хотя его даже поцелуем назвать нельзя, так, касание. Все эти мысли быстро проносятся в Жениной голове, и он ещё раз, уже не вслух, пробует на вкус это ласковое, нежное, мягкое, как он ее назвал парой минут ранее «Анюта». И ему нравится стоять, осторожно положив подбородок на ее голову, прижимать к себе, дышать с ней в унисон, потому что она уже как-то сама подстроилась под его сердечный ритм. Нравится такое их взаимодействие, и он не против, чтобы они дальше так обнимались при встрече, он бы так же ласково обращался к ней по имени – от этого по телу разливается приятное тепло, хотя Женя и не уверен, что своими словами он не смутит ее в присутствии остальных. Ну что ж, можно оставить это для их личных встреч. Аня всё ещё нравится ему. И всё ещё не как девушка.