Олимпийская afterparty

Аня оттолкнулась от жёсткого края бортика и краем глаза проверила, как лежат, брошенные, не глядя, чехлы и полотенце, которые она брала, когда выходила со льда ненадолго. До конца тренировки оставалось совсем немного, минут двадцать-тридцать. Можно в последний раз прогнать показательный, хотя она уже устала от него за сегодня – тренировка «пустая», без Этери Георгиевны, и она от скуки придиралась сама к себе, выискивая всякие мелочи, заставляя себя повторять всё по миллиону раз, хотя номер итак уже накатан до автоматизма и идеальности, кажется, даже сам Глейхенгауз не нашёл бы ни одного неверного движения и взгляда. А можно попрыгать. Попробовать то, что не получалось раньше, например, почему нет? Технику она знает, а даже если упадёт – не страшно. Падала не один раз, а потом всё равно вставала и рассекала лёд лезвиями дальше. Тем более, когда рисковать и браться за новое, если не сейчас? Она же итак на волоске постоянно: соревноваться на одном льду с сильнейшими фигуристками мира – уже постоянный риск. Но ей почему-то не страшно. Вот совсем, честное-пречестное, как в детстве. Аня улыбается своим мыслям и решает зайти на аксель. Ей нравится такой свой настрой – весёлый, по-спортивному азартный. Счастливый. Она знает это чувство, так у неё уже было перед Олимпиадой: о соперницах не думала, впереди самый главный старт в жизни, радостное предвкушение в душе, программы, в которые она буквально влюблена и соревнование с самой собой на каждой тренировке – «сможешь или нет?». У неё тогда в глазах тот самый огонёк загорался, как в середине произвольной, который все почему-то нарекли «дьявольским». Никакой он не дьявольский, самый обычный. Они просто не видели её на тренировках, да и в жизни тоже. Совсем не видели. Так глаза горят у неё всегда, когда что-то захватывает с головой, когда хочется реализовать то самое, олимпийское, «Быстрее. Выше. Сильнее». Кто и с чего решил, что в жизни она скромная, и всё это не для неё? Пускай не путают скромность со сдержанностью и интеллигентностью. Это да, есть в ней. Но она тоже громко смеётся, какие-то подростковые глупости совершает. И побеждать тоже хочет. В интервью, правда, как-то говорила, что важнее кататься ради удовольствия и чистых программ, но она от своих слов и не отказывается. Аня давно нашла для себя стратегию, тот самый правильный расклад, по которому можно действовать: не думать о лишнем, контролировать каждое движение, аккуратно и чисто всё делать. А дальше, сделаешь весь контент, прыгнешь, что необходимо, не сорвешь ничего, оставишь на льду эмоции – и будешь с медалью. После этого всего она уже могла сидеть в Kiss&Cry, обнимая мягкую игрушку, и с волнением смотреть за выставлением оценок, своих собственных и соперниц. Нервничала, конечно, как и все, хотела запрыгнуть повыше на пьедестал, но всё же, гораздо спокойнее, когда чисто откатала, когда знаешь, что сделала всё, что могла, а остальное от тебя не зависит, правда ведь? Она начинает ускоряться, глядя на кончики пальцев вытянутой перед собой руки. Почти незаметно переступает в движении ногами, чтобы слегка изогнуть траекторию. Разгон. Толчок. Три поворота. Недокрут. Падение. На бедре, наверное, уже приличный синяк. Аня сбилась со счёта, который раз за сегодняшний день, да и карьеру, в общем-то, падает с этого прыжка. Она поднимается и, машинально потирая рукой ушибленное место, медленно едет по льду. Боли не чувствует почти, только думает. Мысли в голове складываются во что-то посложнее тригонометрического уравнения, скручиваются в спираль, а она всё пытается понять: почему? что не так? Действительно знает технику. Буквально в совершенстве. Как свои пять пальцев. Легко распишет на бумаге, если потребуется, и расскажет посреди ночи без единой запинки, как прыгнуть тройной аксель. А сделать не может. Каждый раз она разбирает своё исполнение под микроскопом, что-то меняет, и кажется, что вот, правильное решение этой задачи где-то близко, дрейфует на краю сознания – только зацепи, и будешь у цели. Но нет. Снова ошибка. Неправильное ребро, толчок, заход, да что угодно, каждую попытку по-разному. И увеличивающаяся гематома, как константа. Она снова не злится на себя из-за этого. У неё пока просто спокойный интерес, хотя стоит позволить себе чуть больше думать об этом акселе, и она загорится, как будто её всю пропитали бензином и бросили в самый центр горящую спичку. Тогда она с головой окунётся в это, и вывести её из такого состояния можно не пытаться – не успокоится, пока не сделает. Но сейчас, она всего лишь ищет правильный ход и чувствует себя учёным на пороге открытия – вот-вот совершит что-то особенное, удивительное, остаётся самая малость, которую она непременно решит. Терпение и труд всё перетрут ведь, да? Старая-старая фраза, но такая правильная сейчас. Так странно. Аня может запомнить и в нужный момент достать из закоулков сознания любой объём информации, решает сложнейшие логические цепочки, но не может разобраться в собственных чувствах. Банально. Глупо. Женя. Аня выезжает в центр катка и закручивается в простеньком вращении, лишь бы не дать себя задуматься и окончательно впасть в ступор. Нельзя так, неправильно, не из-за него точно. Что с ней происходит? Влюбилась? Точно нет. С той встречи они не виделись несколько дней. Первые тренировки Аня пыталась выцепить взглядом светлую макушку за бортиком, но потом бросила эту идею, сразу, как начала заваливать даже самые базовые элементы. Он мог просто не приходить именно в эти дни. Или вообще уехать обратно в Питер. В конце-концов, ей вообще всё равно, смотрит он или нет. Но обняться с ним ещё раз она хотела бы, наверное. В какой-то момент Аня поняла, что неподвижно стоит на льду и смотрит в одну точку. «Ты всё-таки думаешь о нём», – чуть осуждающе резюмирует она для себя, а потом смущённо улыбается. Как будто ей четырнадцать, и она первый раз рассказывает маме о мальчике, который понравился. Понравился. Ане хочется хлопнуть себя по лбу за такие мысли и ассоциации. Или ущипнуть за руку. Или легко, но часто тыкать в кожу между рёбрами, только чтобы Женя ушёл из её головы. Нельзя, нельзя, нельзя о нём думать. Он сам ведь, наверняка, уже забыл о том, что между ними произошло. Они же просто друзья, если не меньше. Ну, обнял на пару минут, поддержал. Со всеми бывает. Он хороший, с таким характером у него, наверняка, десятки подобных знакомств, и со всеми он совершенно точно ведёт себя так же, как и с ней. Слёзы не сделали её особенной в его глазах. Аня старательно твердит себе это, вбивает в голову, и, кажется, срабатывает, мыслей о Жене становится меньше. Но щёки по-прежнему горят смущённым румянцем. И она вся как будто тоже разогрелась, стало теплее, хотя она уже несколько минут почти неподвижно стоит на льду. Она сначала не знает, как остудить себя хотя бы снаружи, но в какой-то момент в голову приходит странная, отчасти даже глупая идея. И именно поэтому Аня решает её реализовать. Она стягивает перчатки, опускается на одно колено на лёд, прикладывая раздражающе-тёплые ладони к холодной поверхности, и выдыхает, чувствуя наконец облегчение и спасительную прохладу. А потом и вовсе ложится на лёд. Прижимается щекой, собирая и тут же растапливая снежную крошку, потом переворачивается на спину, расслабляется и закрывает глаза. Форма испачкается, конечно, но пускай, всё равно она хотела её постирать. Лёд как будто забирал все её волнения, оставляя только странное трепетное чувство в груди и бабочки где-то под диафрагмой. Аня смотрела сквозь полуопущенные ресницы на пятна света на потолке, потом осторожно повернула голову на бок. Хрустальный. Надпись «team Tutberidze» на бортике. Аппаратура для музыки и минимальная разметка на катке. Аня смотрит, пристально, внимательно и как будто видит впервые. Ну вот как можно хотеть отказаться от этого? Ещё недавно эта мысль казалась Ане чуть ли не самой правильной, а сейчас её передёрнуло от абсолютной абсурдности даже чего-то подобного. Ведь это всё – почти самое родное, что у неё есть. Аня резко села и потянулась к конькам. Пробежалась кончиками пальцев по ботинкам, ласково погладила лезвия, и твёрдо и любовно прошептала: – Я не брошу вас, честно, обещаю. И с чувством облегчения и правильно сделанного выбора легла обратно на спину. Впервые за день Ане стало невероятно спокойно. *** Аня не знала, сколько она так провела на льду. Но кажется, смогла бы так лежать ещё целую вечность. На этот раз не было ни холодно, ни страшно. Она наконец-то знала, что делать, и как она будет дальше. Из полудрёмы её вывел резкий звук закрывшейся двери. Кто-то пришёл на лёд, а это значило, что Анино время на сегодня закончилось. Девушка недовольно поморщилась, но со льда не встала, только согнула ноги в коленях, чтобы нарушитель её спокойствия, по крайней мере, понял, что с ней всё в порядке, и она жива. Чужих, выходящих из раздевалок, в Хрустальном не бывает, а своих можно не бояться, сами подойдут, если так нужен лёд. Аня чувствует себя невероятно эгоистичной, когда лежит, не открывая глаз, на льду и слушает скрежет чужих лезвий в ожидании, когда к ней подъедут и попросят встать. Но она испытывает такое ничем не запятнанное наслаждение, так не хочет его прерывать, что впервые решается подумать о том, что звание Олимпийской чемпионки даёт ей право на такую маленькую вольность. Хотя, вряд ли кто-нибудь вообще когда-либо задумывался, можно ли чемпионкам валяться на льду между тренировками. Аня честно ждёт, пока её наконец окликнут, и пытается догадаться, кому так захотелось прийти на тренировку во время общего отпуска. Алина? Даша? Майя? Точно нет, даже если они все вдруг решили прилететь с моря раньше времени. Скрежет льда от резкого торможения и голос совсем рядом помогают ей решить эту загадку. – Аня? – девушка вздрагивает от неожиданности и резко распахивает глаза. Какое-то дежавю, честно. – Всё нормально? – Женя стоит, склонившись над ней и внимательно смотрит, как в первый раз. Аня ловит себя на мысли, что, возможно, он ищет у неё какие-то повреждения. Но ведь это странно, как минимум – она в тёмной закрытой форме, всё равно не будет видно, если есть синяк или кровь, обнаженные сейчас у неё только запястья и ладони, и то, потому что она сняла перчатки. Хотя, и просто так без движения на льду тоже не лежат. Обычно. Аня сгибает в локтях руки, опирается на лёд и садится, но пока не спешит вставать, смотрит на Женю, не знает почему, но почти так же пристально, как и он. Разглядывает зеленоватую с желтыми прожилками радужку глаз. Приятные цвета, красивые. «Перестань», – мысленно осаживает себя и наконец решается что-то ответить, потому что так долго молчать и беззастенчиво рассматривать его, наверное, уже невежливо: – Всё в порядке, не переживай, – и тут же поспешно продолжает, чтобы не было неловкой паузы, ей этой самой неловкости хватает итак, уже вторую случайную встречу с Женей она не знает, куда деться и как себя повести, чтобы не смущаться, – У тебя тренировка уже, да? Извини, пожалуйста, я сейчас уйду. И всё же смущается, торопливо пытается подняться и из-за суеты поскальзывается, спотыкается, опираясь руками на лёд. Получается смешно и неуклюже. – Аня, – она не слышит его, пока пытается встать второй раз, так же нервно и дёрганно. Так неловко она не чувствовала себя, кажется, целую жизнь, никогда и ни перед кем. А сейчас ей хочется исчезнуть, провалиться под лёд или, как минимум, побыстрее убежать в раздевалку. И желательно, не пересекаться с Женей ещё несколько месяцев после этого. – Анют. Аня вздрагивает, резко замирает и медленно поднимает голову. Женя всё так же стоит над ней, только смотрит уже не пристально, а мягко, без всякого анализа, просто по-доброму, и протягивает руку. – Ну а что? – он чувствует, видимо, что Аня не понимает, послышалась ли ей его последняя фраза, и улыбается просто и открыто, и от этого уже невозможно плохо реагировать на ласковое имя, которым он её наградил. Хотя, Аня и не собиралась. – Мне же надо было как-то до тебя достучаться. А так, ты меня хотя бы услышала. – Хорошо-хорошо, – Аня смеётся и поднимает руки в примиряющем жесте, а потом всё-таки принимает помощь и цепляется пальцами за Женину ладонь. Она у него неожиданно большая и тёплая. Хотя, может быть, это просто Анины кисти рук слишком миниатюрные и холодные в сравнении с его. За такие руки хочется держаться дольше. И наверное, поэтому Аня не отпускает его ладонь, когда встаёт. Вроде бы стоит на расстоянии от него, чтобы продолжать держаться, нужно вытягивать руку, как и ему, собственно. Но Аня всё ещё не отпускает, и сверлит взглядом их сцепленные пальцы. А потом делает, наверное, один из самых импульсивных поступков за последнее время: срывается, и обнимает его, крепко обвивая руками талию и прижимаясь щекой к плечу. И видимо, пришёл её черёд смущать Женю, потому что он замирает на мгновение, как Аня обычно, как-то неуверенно обнимает её в ответ и тихо спрашивает: – Эй, ну ты чего? – Мы вроде в прошлый раз обнимались при встрече, – смеётся она ему в район ключицы, а потом поднимает голову и смотрит на него снизу вверх. Вся уверенность куда-то сразу пропадает, Аня успевает за секунды тысячи раз подумать, что не надо было этого делать, что ему может быть неприятно, и робко уточняет: – Ты ведь не против, да? – Не против, – Женя улыбается, и в глазах бегают смешинки, когда он наконец расслабляется и прижимает Аню ближе, а она почти незаметно выдыхает. Теперь они обнимаются по-настоящему, и ей намного приятнее и лучше, когда вот так: спокойно, без её слёз и невосприимчивости ко всему, что вокруг. Сейчас она наоборот чувствует всё в сто раз ярче и сильнее, старается запомнить и сохранить в голове каждую секунду их с Женей объятий. Как пальцы его рук подрагивают в коротких движениях по её лопаткам, как бьётся его сердце, и даже, о Боже, как он пахнет. Хотя, с этим, кстати, всё просто – немного терпкий, свежий и как будто солёный одеколон. Странная особенность большинства парней. Аня не так много общалась с противоположным полом, но несколько приветственных объятий с некоторыми фигуристами и природная внимательность помогли зацепить эту деталь. Но если раньше это была просто информация, ничего не значащая, по сути, то сейчас, видимо, этот запах будет ассоциироваться у неё с Женей. С этими мыслями Аня как будто выпала из происходящего. Очнулась лишь тогда, когда Женя убрал руки и завёл их себе за спину, к её кистям, а потом провёл ладонями сначала до локтей, а после к плечам. – Да ты вся холодная, – заявляет он и с нажимом трёт её руки в попытке сделать их хоть немного теплее. Аня теряется. Это слишком, слишком сильно похоже на заботу. Вот так, первый раз, очевидно и неприкрыто. И что теперь ей делать? Просто стоять и принимать это как должное, словно так и надо? Она искренне не знает, и от этого смущается ещё больше. А Женя, кажется, словно в противовес ей, абсолютно спокоен. Только слегка наморщил лоб, и его брови немного сошлись под светлой чёлкой. – Значит, будем тебя греть, – наконец, уверенно произносит он, решив какую-то задачу у себя в голове. А после этого подхватывает Аню за талию и поднимает её надо льдом. Аня коротко взвизгивает, цепляется за Женины плечи и смеётся, а он кружится вместе с ней вокруг своей оси и тоже улыбается, открыто и ласково, практически нежно. – Женя!...ну Жень!.. Отпусти меня обратно, невозможный ты человек! Он подчиняется только после пятого или шестого окрика, который всё так же, как и первый, тонет где-то в её смехе и совсем-совсем не выглядит возмущённым или хотя бы капельку протестущим. Но всё же, аккуратно опускает её на лёд, размыкает крепкие объятия на талии и чуть отъезжает назад. Он раскраснелся, на лбу даже выступили мелкие капельки пота, а волосы спадают на лоб отдельными прядями. Аня понимает, что сама сейчас выглядит, скорее всего, точно так же: кровь разгоняется и снова жарко бежит по телу, ей становится тепло, а мышцы пресса уже чуть побаливают от смеха. И этот их общий момент такой искренний, такой не связанный с их обычной жизнью, со всей этой ответственностью, такой хороший, что она снова смеётся, весело, не сдерживаясь. И Женя подхватывает, вторит этой её странной и детской выходке. А Аня ловит себя на мысли, что это выглядит невероятно правильно. – Ну что, ты согрелась? – с улыбкой уточняет он через минуту, пытаясь отдышаться. Ане не отвечает, только встречается с Женей взглядом и улыбается в ответ. Её «конечно», кажется, итак легко читается в приподнятых уголках губ, розовеющих щеках и прерывистом, ещё не восстановившемся дыхании. – Спасибо, – и сама смеётся над этой запоздалой благодарностью. – Мне понравилось. Слова слетают с языка раньше, чем она успевает подумать. И сейчас Ане снова хочется, уже второй раз за день, исчезнуть со льда, забиться куда-нибудь в укромный угол женской раздевалки, где никто её не найдёт, не окажется случайно, и некого уже будет смущаться. А Женя как будто решает её добить, заставить пылать ещё больше, потому что отвечает: – Значит, буду греть тебя так всегда. Ему хорошо, наверное, легко, раз он даже глаза не отводит, пока говорит это. А Аня напрягается, как струна, смотрит широко раскрытыми глазами, действительно не веря в то, что только что услышала. И вновь не знает, как отреагировать на это, что ответить. Хотя, после такого, у неё точно не хватит смелости говорить ему что-то: ресурс исчерпался ещё в самом начале их неловкого диалога. Неловкого только для Ани, видимо. Из них двоих исключительно на её щеках раз за разом пропадает и расцветает снова нервный румянец. А Женя даже дышит ровнее ровного. «Чудесное олимпийское спокойствие», – чуть ли не мрачно замечает она сама себе. И вот всегда так: почему она может быть раскованной только сама с собой, а с ним робеет и не может сказать что-нибудь больше самых банальных фраз? И тем не менее, ей не хочется расставаться с ним сегодня просто так, она изо всех сил тянется сохранить эту ниточку общения и, кажется, у неё получается. Нет, всё-таки дозу смелости и безрассудства на сегодня она ещё не использовала до конца. Либо это был неприкосновенный запас, потому что она решается, прерывает тишину, повисшую между ними и смущающую даже больше робких попыток поговорить, спрашивает: – А можно, я останусь? На твоей тренировке, в смысле. Очень хочу посмотреть твой показательный. Женя приподнимает брови в немом удивлении, потом чуть хмурится, задумывается на секунду. А затем медленно кивает: – Конечно. Аня выдыхает про себя, успокаивается, хотя даже не продумывала возможность того, что он попросит её уйти. Не вязалось это как-то с Женей, с тем, как он кружил её надо льдом сегодня. Не может это стоять рядом, правда? Только вот, он всё ещё смотрит задумчиво перед собой, кажется, даже тон его глаз меняется – настолько серьезно размышляет о чём-то. Или решается, чтобы мягко, деликатно – он по-другому не умеет – но всё-таки отказать ей. Аня быстро складывает в голове два и два: сначала разрешил, потому что странно будет выглядеть всё остальное, решил, наверное, что не может прогнать её, а на деле понимает, что она будет мешать, отвлекать своим присутствием, и быстро выпаливает, стараясь сделать это как можно небрежнее: – Хотя, я тебе мешать буду, наверное, извини, – и всё равно выходит так, что голос неуверенно виляет и подрагивает. Она разворачивается, криво отталкивается зубцом, и едет к бортику, стараясь не думать, что выглядит это, словно она сбегает. Ведь на самом деле, так и есть: хочется подальше от Жени, его внимательного, пронизывающего взгляда, своего и его смущения, от себя, в конце-концов. На сегодня неловкости хватит. А потом он уедет, вернётся в Питер, и всё будет, как раньше: встречи только на контрольных прокатах и сборах, и никакого сердца, падающего и бьющегося где-то в желудке с тянущим чувством. – Анюта, – коротко прилетает в спину. Как выстрел. И она почему-то совсем не сопротивляется, оборачивается и ждёт, пока он подъедет ближе. Женя резко останавливает возле неё. Мягко касается Аниного плеча. – Останься, правда, я не против. Всё в порядке. Аня кивает и не уходит, продолжает смотреть на Женю. Он снова думает и тоже не отводит взгляд, а на дне его зрачков плещется что-то, о природе чего она никак не может догадаться, даже предположить. Она любит решать задачи со звёздочкой, но здесь одни решения сводятся к другим, ещё более сложным, не упрощая, а наоборот усложняя всё в разы. – Что? – наконец спрашивает она тихим шёпотом, на грани тишины, когда окончательно отчаивается. Поиски разгадки мыслей Евгения Семененко могут быть бесконечными, по крайней мере, сейчас ей кажется именно так. И он ни разу не помогает ей, только ещё больше всё усложняет, своим ответом вопросом на вопрос красиво ставит ей шах и мат одновременно: – Можно, я кое-что сделаю? – Можно, – Аня прекращает думать. В конце-концов, что тут может быть страшного, правда? Она доверяет Жене, и этим всё сказано – в его мягком, ласковом взгляде просто не может быть ничего плохого. Он улыбается, и как будто видит, в отличие от неё, все её мысли, и заранее соглашается с ними, молча подтверждает. Потом коротко касается Аниного локтя и осторожно, невесомо целует её в скулу. Аню обжигает это короткое прикосновение, эта мягкая Женина ласка. Ей уже нельзя списать это всё на неловкое движение, сказать, что это случайность. Потому что он до сих пор стоит, легко касаясь губами её кожи. Аня осторожно поднимает взгляд, и смотрит, как подрагивают ресницы на его опущенных веках. Почему-то он никогда не казался ей таким красивым: светло-русые волосы, беспорядочно спадающие на лицо, рельефные, но совсем не резкие черты лица и крохотный шрам рядом с правым глазом, который видно только если стоять очень близко. Как Аня сейчас. Сердце уже привычно трепещет, и ей больше всего хочется обнять его в ответ, снова прижаться крепко-крепко, надёжно спрятаться от остального мира и, так же, как и он сейчас, осторожно целовать его щёку, задевая кончиком носа висок, продлевая их общий момент нежности как можно дольше. Но у Ани сегодня, видимо, день сплошной иррациональности и нерешаемых уравнений, потому что она отстраняется, несколько секунд смотрит на Женю, а затем буквально вылетает за дверь катка, прижимая ладони к пылающим щекам. И только оказавшись в коридоре, обнимает себя за плечи и сползает вниз по стене. Что это только что было?