Убежище для ангела

– Мой мир поделился надвое. Мир темный, постыдный, лицемерный, полный боли – прошлого. И… мир темный, постыдный, лицемерный… настоящего. Разница лишь в том, что боли в этом мире не было. Пока что. Как назло, к вечеру полил дождь. Погода, теплая и пасмурная весь день, изменилась всего за несколько часов. Легкий дремотный уют ранней осени уступил чувству безбрежного запустения и отчужденности. Энджел не любил дождь и холод, как не любил и пору увядания природы. Ему нравилась глубокая весна, когда можно сбросить лишнюю одежду, чтобы кожа наконец получала положенную дозу ультрафиолета. К сожалению, на севере Фрезии весна всегда наступала поздно, а в сентябре уже опадали листья. Эта осень стала исключением. Она ознаменовала собой обретение долгожданной свободы… ладно, видимости ее. Но она все равно изменила многое, и этот процесс только начался. Потому в этом году ненавистная ранее осень имела горько-сладкий привкус надежды и обязательств. К Академии большинство студентов подвозили на автомобилях, и забирали, как правило, тоже. Рэйгал был в их числе. Исключение составляли дни, когда оба решали прогуляться вместе, а Энджел старался, чтобы это случалось как можно чаще. От Академии до поселения, где они жили – пешком не больше 30 минут, к тому же, по живописным улицам, которые так и дышат романтикой позабытой старины. Все две недели погода стояла чудесная, выбирать можно было любой день, и Рэйгал чаще всего соглашался. Невольно в такие моменты появлялись мысли о том, как же он, должно быть, одинок. Оставаясь в меру холодным и отчужденным, он позволял Энджелу многое из того, что совсем не вязалось с его сутью. Каменная непробиваемость уступала робкому интересу, позволяя узнать его чуточку больше, понимая его немного лучше. Каждая маленькая победа вызывала искреннюю радость. В этот раз за Энджелом заехал Грей. Пришлось спешно попрощаться с ребятами и плюхнуться на заднее сидение, не забывая улыбаться до того момента, пока машина не скроется за воротами Академии. Потом уголки губ опустились как-то сами. Энджел откинулся на сидение, закрыв глаза. В штаб ехать не хотелось. Домой бы сразу… день выдался сложный и не думал заканчиваться. Грей, к счастью, не был поклонником лишних или дежурных вопросов. Сейчас короткого взгляда в зеркало заднего видения ему хватило, чтобы просто молча включить музыку, достаточно негромко, позволяя немного подремать. Машина мягко качнулась и выехала на дорогу, обогнула Академию, за ней и поселок, и наконец набрала скорость, рванула по трассе, прямиком в Блумвил. Конечно, о том, чтобы в самом деле заснуть, не шло и речи. Фортепианное «К Элизе» Бетховена убаюкивало, к тому же, после таблетки едва ощутимо кружилась голова, но мысли держали в постоянном напряжении. Что там, в штабе? Разве Грей не рассказал все, разве осталось еще что-то? До отчета еще далеко, так что ему будут впаривать? Расспрашивать Грея было бессмысленно. Он, конечно, его друг и всячески помогает, но предан в первую очередь не Энджелу. Толковый товарищ, который даст подсказку, поможет, но всегда только в рамках дозволенного старшими в организации. Энджел и сам такой. Да любой в организации «Ас», кого ни возьми. Все много потеряли, но обрели еще больше, и теперь отплачивали бесконечные счета в первую очередь своей преданностью. Они все научились выживать и быть со всеми, добиваясь выгоды только для себя. Это стало такой же естественной и необходимой чертой, как необходимость вовремя оплачивать налоги. Блумвил – родной город Энджела. Наверное, родной. По крайней мере, других городов он не помнил. До 9 лет (впрочем, свой точный возраст он не знал) жил на улице, воровал, дрался, ночевал под старым мостом. Не раз его предавали «друзья», что побудило научиться хитрить уже в столь юном возрасте. Никому не доверяй, выкручивайся сам! Зачем нужны честность и милосердие, если завтра ты сдохнешь от голода? Вот выводы каждого дня, проведенного в те годы. Как же его звали тогда? Память сохранила это очень расплывчато. Марк? Мак? Мэтт? Мэйс? Это уже не было важным. Потом его заметили сотрудники организации и забрали с улиц. «Ангельская внешность!» – говорили они, и это было чудесно. Вдоволь появилось еды, спал он теперь на настоящей кровати, мог мыться сколько угодно и даже появилась возможность обучаться. Энджел (такое имя ему дали) рос и креп в стенах детского дома при организации «Ас». Его никто больше не избивал, не крал его вещи, однако… мальчик уже не принадлежал сам себе. Но это он понял нескоро. Никогда Энджел не будет принадлежать себе. Он может только делать вид, что добился этого, и стремиться урвать те крохи, что перепадают ему из миссии. Чтобы насладиться отголосками жизни, которой живут обычные молодые люди. – Не засыпай, – донеслось до него осуждающее. Неохотно разлепив веки, Энджел хмыкнул. Они ехали по главному району Блумвиля. Несмотря на то, что он находился на самом севере и в опасной близости от центра Катаклизма, он в те годы почти не пострадал – спасибо горной гряде, отделяющей эти края от границы. Старинный город, отстроенный еще шесть веков назад, он производил обманчивое впечатление тихой провинции. На центральных улицах раскинулись исторические здания, монументальная готика с ее островерхими шпилями и то мелкой фигурной кладкой темного кирпича, то большими каменными стенами, напоминающими замковые башни. Высокие двухметровые ограждения из красного кирпича только усиливали это впечатление. Центральные улицы были хороши для экскурсий, но не для жизни. Здесь почти не сохранилось зелени, поэтому летом всегда стоял солнцепек, а даже самые незначительные дожди гнали с высот в низины потоки воды, с которой не справлялась канализация. В жилых кварталах, конечно, было поуютнее, но туда им не было нужно. Машина зарулила в один из немногочисленных парков, мимо величественного памятника первому королю Фрезии – Натану Крайну. Огромной каменной махине в несколько нелепой позе – казалось, он поднял не скипетр, а просто руку, чтобы поучать, как маленького ребенка – было уже лет 50, а то и больше. Но за памятником здорово ухаживали, на клумбе вовсю доцветали красные розы – символ королевского герба. Дождь заставил тяжелые бутоны поникнуть, вся земля была усыпана лепестками. Прогуляться бы здесь, прямо сейчас. Несмотря на ненастье, людей было немало, в глазах так и пестрело от разноцветья зонтиков. Они уже почти приехали. За парком – два поворота, один из них – в гущу кварталов, скрытых высоченной стеной Центральной библиотеки. Автомобиль еще немного проехал по неровным улочкам и наконец свернул к неказистому, на первый взгляд, зданию. Штаб организации располагался в бывшем помещении детского приюта. Отсюда архитектура, схожая со школьной – большой трехэтажный корпус из бежевого кирпича и ведущие к двойной двери строгие ступеньки. Окошки маленькие, утонувшие в каменной кладке, выделялись только крупные центральные окна, находившиеся над лестницей. «Научно-исследовательский центр по диагностике и выявлению детских патологий» – гласила черно-белая длинная вывеска над дверью. В какой-то мере тот, кто ее соорудил, даже не соврал. Впрочем, вопросы не могла не вызывать слишком уж усиленная охрана и закрытость территории. Чтобы попасть во двор через металлические ворота, следовало пройти двойную аутентификацию. Без электронного билета сюда не пускали. – Идем, – коротко скомандовал Грей, остановив на переднем дворе машину рядом с другими автомобилями – темными, с тонированными стеклами. Он первым выбрался и поскорее засеменил ко входу, прикрывая руками голову. Дождь продолжался, во дворе тоже натекли лужи, в них утонули десятки желтых листьев. На обратном пути, вероятно, стоило ждать настоящее бедствие и затопленные улицы. Внутри был затемненный холл, диспетчерская с холодными тревожными лампами, которые наводили на мысли о больницах, и серьезное лицо дежурной в темно-синей форме. Проверив имена, их наконец впустили в помещение. Здесь, в освещенных мигающими лампами узких коридорах, некоторые уже узнавали Энджела. Ему улыбались и махали рукой. Обманчивое ощущение дома. Конечно же, он отвечал тем же. Все они тут лицемеры, он ничуть не лучше их. Большая одинаковая семья, у каждого одна и та же гнильца в душе, привычное, неизбежное, словно большой уродливый нос у отца и всего выводка детей. Грей уверенно шагал вглубь здания, к 119 кабинету, где всегда проходили собрания. У двери он обернулся к Энджелу и ободряюще ему улыбнулся – дескать, ну, ты чего, все же хорошо, выше нос! После этого они вошли в кабинет. Оказаться здесь – это словно попасть в другой мир. Там, в Академии, действуют совсем иные правила и законы, безусловные, очевидные. Там можно говорить вещи согласно логике, которой его учили. А тут… тут он настоящий? Тут больше вещей, которые делают его собой – таким, каким он вырос? Это было большое просторное помещение с тремя дверями. Окон нет, но свет очень яркий, словно призванный вырвать из тьмы что угодно – любую скрытую правду, мысль или мотивацию. Зал дорогой – обитые деревом стены, четыре небольшие хрустальные люстры, мебель, словно из королевского дворца. За большим прямоугольным столом с резным орнаментом собрались шестеро. Два стула пустовали. Это для них. Во главе стола – руководитель проекта, господин Мортимер. По обе стороны от него – его помощники, Клара и Томас. Кроме них, за столом находились воспитатели – Ханс и Матильда, а еще та, кто всегда, в любом случае присутствовала на собрании и держала руку на пульсе всего проекта и работала со всеми в его рамках – Анна. Именно рядом с ней и опустился за стол Энджел, уже, скорее, по привычке. Грей занял место рядом. Собравшиеся воспроизвели привычный приветственный жест организации «Ас», а затем обменялись короткими кивками. Все как всегда, как обычно, как и две недели назад. Подозрения оправдались – веской причины для собрания не было, только документное, отчетное желание обсудить еще раз то, что они и без них знал. Сначала потребовался доклад о текущей ситуации – все хорошо, в порядке, операция проводится по плану, никаких сбоев, объект ведет себя в рамках плана, все спокойно, все отлично. Пара уточняющих вопросов, дежурные ответы, и наконец можно перейти к следующей фазе. Вопросы задавали в основном Томас и Ханс, им деловито поддакивала Матильда. Грей вообще почти не говорил, потому что присутствовал лишь с целью сопровождающего. Зато Анна сидела, сложив на столе руки, словно дожидаясь своей возможности заговорить и задавать вопросы. Как и раньше, господин Мортимер почти все время молчал, лишь слушал, что-то вносил в свой журнал, задумчиво почесывая куцую седую бородку. Это был сухощавый уже немолодой человек с очень внимательными глазами. Под его колким неуютным взглядом постоянно хотелось съежиться. Энджел и раньше, и сейчас старался просто в его сторону не смотреть. В детстве ему казалось, что он читает мысли. Зато компания Анны нравилась ему куда больше. Косые взгляды он предпочитал кидать именно на нее, один раз уже наткнувшись на легкую одобрительную полуулыбку. Стоит ли говорить, что он скучал? Отрицая этот факт, не обращая на него внимания даже в собственных мыслях. От Анны едва уловимо пахло очень женственными кисловатыми духами в смеси с кофе и дорогим табаком. От этого запаха до сих пор внутри что-то сжималось. В нем словно смешалась сама ее сущность, противоречивая, как горячий лед, как ворох острых иголок, разбросанных по белоснежному пуфику. На первый взгляд эту девушку нельзя было назвать красивой. Сначала могло показаться, что ее темно-коричневые, почти черные волосы коротко острижены, но потом взгляд падал на тугую косу, перекинутую через плечо. Она доставала до груди и заканчивалась неприметной бусинкой заколки и кокетливым колечком волос. Из прически выбивались только куцые перья челки. Лоб у Анны широкий, высокий, а глаза цвета спелого каштана слишком большие, умные, подвижные, нос же напротив, маленький, еще и с чуть задранным кончиком. И губы небольшие, бантиком, любая улыбка делала ее лицо миловидно кукольным. У нее бледная кожа, и нос каждое лето покрывали веснушки. В организации Анна чуть дольше, чем Энджел. Они почти одного возраста, но свое обучение она завершила еще два года назад и теперь работала. Они одного роста, комплекции, да многие в организации считали их парой. Может быть, потому, что Энджел одно время очень много о ней говорил. Они были дружны, когда ему только исполнилось 10-11, Анна учила его многому, приносила из библиотеки книги, водила в сад и показывала цветы и полезные растения. Он до сих пор помнил этот мягкий тихий голос, шелестящий, словно ручеек в знойное лето. Помнил внезапное чувство, пронзившее с ног до головы своей прекрасностью – он не один, не один, она с ним вместе. Это так просто, так легко, оказывается. Он словно открыл для себя новое чувство наравне с осязанием или вкусом. А потом Анну забрали в другой корпус, так как у нее имелись задатки таланта, который мог позволить стать ученым. Ей нужно усердно учиться, она уже нашла свой путь, а что будет с ним, Энджел пока не подозревал. Встретились они спустя какое-то время, когда Энджелу уже исполнилось 15. Анна еще училась, но уже занималась и практикой. Кажется, ей поручили с ним поработать, и она охотно согласилась. Энджела выбрали для проекта из-за подходящей внешности. С ним вместе обучались еще три мальчика и девочка. Адам, Джек, Барроу и Ким. Их воспитателем стала Матильда, а Анна ей помогала. Как же она изменилась! Выглядела теперь значительно старше, фигура ее приятно округлилась, она не походила больше на мальчишку. Волосы, ранее коротко остриженные, теперь закрывали острый подбородок. Движения стали плавными, мягкими, как и смех, и манера говорить. Даже ее природная внезапность и дерзость выглядели теперь очаровательно, дополняя и словно бы завершая образ. Сама о том не догадываясь, Анна помогала ему жить. Редкими теплыми словами или острыми шутками, похвалой, личными, только для них двоих, мелочами, после которых становилось горько-сладко, а сил словно прибавлялось вдвое. Удивительно, как много могли сделать совсем незначительные поступки, как легко и глубоко проникали, казалось бы, небрежно брошенные слова. Смысл обретали даже мелкие события, которым Энджел не уделил бы внимания, если бы они не были связаны с Анной. – Ты справишься, Эндж. Ты сильный, я же вижу. И красивый. Ха-ха, подцепишь красотку-аристократку с ее бушующим огнем, и сразу будешь отличаться от нас всех! – говорила она, посмеиваясь, но глаза ее оставались серьезными. Две каштановые льдинки, они словно его испытывали. «Я же ей нравлюсь? Она не просто так говорит все это?» От этих мыслей всегда было стыдно и жарко. Энджел отдавал себе отчет в том, как отчаянно ищет желанные ниточки, как всматривается в каждую мелочь в надежде углядеть важное, как беспечно отбрасывает мысли, если те кажутся неудобными. Впервые так, ну а что тут плохого? Анна всегда была для него особенной, еще раньше. А сейчас, когда она такая забавная, веселая, умная, понимающая, где и что сказать… ничего удивительного. Энджел видел ее куда более важной, удачливой и сильной, чем он сам. Отчасти потому, что она нашла свой путь куда раньше него. Барроу оказался непригодным, его исключили первым. И хорошо, Энджелу не нравилось, как он смотрит на Анну. Через месяц добавили двух девочек, но вскоре обе, а с ними и Ким, тоже были исключены. Остались Энджел, Адам и Джек. И все трое постоянно находились в состоянии стресса. Обучение было долгим и изнуряющим. Энджел подчас ненавидел себя, злился, психовал, совсем не замечая, как искусно в них троих подогревают конкуренцию. Но даже если заметил бы, вряд ли это что-то могло изменить. Во-первых, их готовили к учебе в Академии. Для этого требовались исключительные знания и живой, пытливый ум, высокая сообразительность и должный уровень ответственности. Во-вторых, нужно было понимать основы работы с огненным талантом, каким никто из них, конечно, не обладал. Это самое сложное, не теория, конечно, но практика. Вскоре всем троим начали делать первые инъекции, кормить таблетками, а потом заставлять пробовать. Эш, 24-летняя аристократка, приходила на их уроки практики и позволяла ковыряться в своем «светящемся зернышке». Не так, как с Рэйгалом, она не позволяла к себе присосаться, не пускала так глубоко, не давала тянуть свои силы, но показывала, как это делают они, высшие, и как могут поступить те, кто талант потребляет. Сколько ей платили, интересно? Чем заставили аристократа с чистой кровью так поступить? Впрочем, неважно, тогда Энджелу было плевать. Раз за разом все трое оказывались на грани вылета из проекта. Сначала у Адама были проблемы с оценками, потом Джек никак не мог справиться с талантом, а от инъекций его тошнило. Однажды после капельницы он и вовсе потерял сознание, и его едва не исключили. А Энджел… его эмоциональные качели сыграли с ним дурную шутку. Он помнил это чувство. Словно жарким летом идешь к источнику с родниковой водой. И вот он уже, у самых ног, ты слышишь его музыкальное журчание, опускаешь руки, ощущая долгожданную свежесть, но губы так и не касаются желаемой прохлады. Влаги нет, это мираж, никогда не было, можно любоваться, но не испить. Как же поздно он это понял. Так долго он позволял лепить из него что угодно, как угодно, даже если больно, обидно и мерзко. Первой реакцией, конечно, был бунт, самоуничижение, ощущение окончательно разверзшейся под ногами бездны. Но кому в этом аду вообще можно было предъявить это наивное «я же тебе верил»? Как и другое, более искреннее и личное. Он все время считал, что его в детстве сломала улица. Сломала полностью и вылепила нечто иное – сильного, крепкого и прозорливого мальчишку, с бойким умом и цепкой логикой. Но вот оказалось, что ломаться можно не один раз, а два. Просто то, что Энджел испытывал в 15, он не мог ощущать в 9. – Чудесные успехи, – маленькие губы Анны растянулись в мягкой улыбке, она тепло посмотрела на Энджела. Планшет в ее руках показывал текущие результаты обучения в Академии студента по имени Энджел Фьюрис. Успеваемость за две недели, конечно, была не более чем степенью довольства преподавателей, которые после каждого предмета ставили отметку в электронном журнале. – Да не сказал бы… я стараюсь, конечно, но сама понимаешь, они здорово от нас отличаются, – промямлил он, потирая подбородок. – Да, я вижу. Ты умничка, Эндж, – проговорила она, проникновенно заглядывая в его глаза. И ведь понятно было, что она делает и зачем. Но какой в знании смысл, если Энджел все так же трусился от чувства одичалой радости, такой всеобъемлющей, какой и преступной, запретной. Он ничего не мог поделать с тем, что соскучился, истосковался, и сейчас просто наслаждался ее голосом, ее кофейно-табачной прохладой. Остались ли чувства к ней? Нет, точно уже нет, он перерос их, но восторженная привязанность так просто не уходит. Он считал ее очень желанным другом, которого он теперь наконец-то начал понимать. – Но постарайся получше, Эндж, – она снова повторила его имя, и он усмехнулся, так как прекрасно понимал ее методы, хотя и неприятно было ощущать их на себе. – Теперь твое задание расширилось, и ты у нас маленький мессия. – Маленький! – он судорожно рассмеялся. – Я, может, и не младше тебя вовсе. – То есть, против мессии ты не возражаешь? – она лукаво подняла одну бровь. – Приятно знать, что ты так на меня рассчитываешь. И ведь Энджел не врал. Каждое слово ей было искренним, каким бы невероятным это ни казалось. Ханс кашлянул в кулак, а Матильда заулыбалась. Грей бросил короткий взгляд, скрыл улыбку и опустил голову в планшет. Снова поползут слухи, но, кажется, Анну это ничуть не волновало. Ему же тем более уже не было до такого дела. – Ты обязан справиться, Энджел, – подал внезапно голос господин Мортимер. Он звучал сухо, серьезно, не как остальные, собравшиеся за столом. Энджел поднял на него глаза, почувствовав, как по спине пробежал холодок. Они так мало разговаривали, быть может, лично господин Мортимер обращался к нему всего десяток раз, а то и меньше. Он наблюдал, давал поручения другим, ставил печати, подписывал и утверждал. Но между ним и теми, кто значительно его ниже, словно всегда присутствовал барьер. В горле как-то сразу пересохло, и Энджел активно закивал. – Я постараюсь! – сорвалось немного робкое. – Нет, ты должен не постараться. Ты должен выполнить то, что тебе поручили. У тебя не может быть отговорок. Пути, где ты не справляешься, его нет, понимаешь? Так и подмывало задать ответный вопрос – а что случится, если все-таки не получится. Но вопрос потонул под грузом других мыслей. У Анны была ее работа, ее, наверное, даже миссия. Она справлялась отлично, и делала это любыми методами. Нет смысла злиться на нее, пытаться уличить ее в обмане, ведь Энджел такой же. Он прямо сейчас совершает то же самое. Как далеко ни прячься от мыслей, а эта с ним всегда. Можно говорить себе что угодно потом, в Академии, можно радоваться, что дышит одним воздухом с аристократами, что делает то же, что и они, ведет себя так же, как они. Но суть не меняется. Внутри Рэйгала пульсирует это крохотное блестящее зернышко, подтверждающее, что он родился у чистокровных аристократов. Это делает его собой. Сильным, умным, перспективным, по-настоящему неотразимым. Таким, что к нему действительно хочется тянуть руку и брать пример. И вот он, Энджел. Присасывается к этому блестящему золотому источнику силы, как пиявка, как комар, которому нужно напиться крови. И это тоже то, что делает его собой. Обстоятельство, которому никуда не пропасть, никуда не деться, как нельзя без ущерба вырвать глаз или руку. – …насколько опасен талант королевского наследника. Если ты попадешься ему, это будет конец не только твоей миссии, ты ведь понимаешь это, Энджел? Кажется, он побледнел. Это был первый раз, когда слова господина Мортимера словно прошли мимо него, он их не слышал, увлекшись своими мыслями. Сделалось страшно, но не только потому, что он не расслышал, скорее, из-за того, что в этот момент понял. Ранее Энджел думал о чем угодно, но не о том, что случится, если у него ничего не выйдет. А теперь мысль, яркая и острая, пронзила его сознание. А может, уже были такие, как он? Может, и классов для обучения было два… три… пять? Каждый год по ученику, вплоть до успеха. Провал – тихонько убрать и утилизировать бесполезный материал, замести следы. Почему раньше он не допускал такие мысли? Может, потому что ему не раз говорили, что он – особенный? Очень красивый, исключительно умный, поразительно сообразительный. Но кто говорил? Ах да… Нет, это безумие. У организации нет столько средств. Их группа – экспериментальная и единственная. Да Энджел сам не верил, что могло быть иначе. – Я понял, господин Мортимер, – сухо отозвался он. Собрание сделалось вдруг сущей пыткой. Хорошо, что оно не продлилось долго. *** Анна вышла их провести, и ничего удивительного в этом не было. «Схожу покурить», – сообщила она, кивнув коллегам. Удобно вот так курить – строго когда нужно, когда хочется что-то услышать или сказать, когда необходимо прерваться. Удобно и так в ее характере. Она просто шла рядом по коридору и бросала короткие улыбки тем, кто с ней здоровался. Белый халат ученого, накинутый на ее хрупкие плечи, удивительно сочетался с короткими черными шортами с бахромой и облегающей лимонной майкой. – Следи за ним хорошо, и пусть нормально ест! – заявила она Грею, и тот неловко рассмеялся. – Ну конечно, у него вообще хороший аппетит, знаешь ли! – Да? Отлично, – Анна любезно улыбнулась. – Ты сам не забывай о себе заботиться. Ты же так много работаешь всегда, это вредно. Гуляй на воздухе почаще! У вас ведь там так красиво, ну так пользуйся этим. Грей на такое обычно начинал глупо улыбаться. Он и сейчас, похоже, смутился, маленькие глаза его забегали, словно он не знал, куда смотреть, а одной рукой он принялся скрести себе затылок. – Ну да, ну да… как скажешь, принцесса! – Сам ты принцесса! – довольно парировала его Анна. – Что, не нравится? – Грей тоже развеселился. – Да нет, напротив. Привыкну и буду требовать, чтобы называл меня так постоянно! Как бы там ни было и что бы Энджел ни понимал или говорил, он все же любил эту компанию. С их постоянными взаимными подколами, с обусловленной работой прозорливостью, с невнятной, совсем поверхностной заботой и отчетливым пониманием, что никто не знает друг друга так же хорошо, как они сами. Это им можно было не лгать, они были в курсе самого важного, что невольно делало их ближе. Кого еще он мог назвать своими людьми в такой же степени, как их? И все же, шагая к машине (спасибо, что хотя бы дождь уже закончился), Энджел размышлял о том, что какая-то часть его жизни уже минула, осталась за спиной. Те по-особенному теплые вечера, когда он сидел на диване в комнатке для учебы, а планшет в руках бросал ему вызов особенно сложной задачкой. И все получалось, он знал, что справится, он выжимал из себя невероятное. И Джек злился, остервенело тыкал пальцем в экран, потому что отведенное время заканчивалось. А Адам, сдав задание первым, уже сидел и молча на обоих пялился. Спокойный и уверенный взгляд человека, который или полностью в себе уверен, или намеренно скрывает неуверенность. – Адам сегодня умничка, справился первым, – хвалил Ханс. Он отвечал за обучение точным наукам. А потом они шли все вместе на кухню и выпрашивали мороженое. Джек мог проглотить два, а то и три сразу. По понедельникам привозили ванильное, по средам – шоколадное, а на выходных можно было выпросить лимонно-лаймовое. А еще там часто сидели другие ребята, можно было похвастать своей учебой… правда, о том, чем они занимаются, рассказывать все равно запрещалось, оттого к их компании остальные относились с подозрением и подчас недоверием. Прошел всего лишь год с той поры, но она безнадежно отошла в прошлое и осталась там запертой, по крайней мере, для Энджела. И что-то подсказывало, что лишь он один так считал. Уже сидя в машине, он размышлял. Сегодняшняя поездка так сильно надавила на эмоции, выбила из колеи, щедро одарила новыми поводами для тревоги. В таком состоянии продуктивным быть не получится, Энджел ощущал себя напряженным, как сжатая пружина. И нужно было поскорее найти что-то… способ, как вернуть себе хотя бы видимость безмятежности. Может, позвонить Рэйгалу? Энджел достал телефон, покрутил в руках, нахмурил брови и убрал его обратно. Уже девять вечера. Для звонков поздновато. Они, конечно, друзья, но навязчивость и неуместность создаст совсем не то впечатление, которое ему нужно. К тому же, Энджел старался не перебарщивать со звонками ему. Причина простая – Рэйгал никогда не звонил ему сам. Не звонил, ничего не инициировал, однако сближаться с собой позволял, даже порой проявлял интерес. «Словно терпит и дает мне шанс», – неохотно признался себе Энджел. Можно было только гадать, каким его видит Рэйгал. Вероятно, там было в достатке нелестного, ведь они такие разные, их ценности и вкусы сильно отличались. Не раз его новый друг давал понять, что порицает его поведение, хотя до откровенной критики еще не доходило. Но кто знает, быть может, сдержанность Рэйгала со временем даст трещину. Хотелось увидеть его настоящего, не ограниченного кучей условностей и табу, которыми обвешивают себя аристократы. Автомобиль уже выехал по городской улице на главную трассу, залитую вечерними огнями. Дождем таки подтопило дорогу, потому Грей снизил скорость, и теперь катил прямиком по историческому центру, мимо библиотеки, здоровенного здания театра, подсвеченного разноцветными прожекторами. Вместо того, чтобы любоваться красотами города, Энджел, вспомнив кое о чем, достал из сумки книгу. Он так и не выложил ее вчера и протаскал с собой зачем-то. Две другие убрал, а эту не посмел. – Прибавь света, – попросил Энджел, открывая первые страницы. Грей с некоторым удивлением посмотрел на него в зеркало, нахмурился, а потом хмыкнул. Мотивы Энджела он истолковал неверно, но в этом было что-то очаровательное. Любая забота на самом деле здорово его трогала и подкупала. – Да тебе не обязательно учиться даже здесь, по дороге домой, – добродушно проговорил он, – отдыхай хоть немного! Свет он, однако же, включил поярче. Настолько, что читать стало комфортно. Гастон Леру. «Призрак оперы». Издание довольно дешевое, но бумага белая и гладкая, а шрифт того размера, который можно было назвать комфортным. Ну что ж… может, книга, которую сейчас читал Рэйгал, сможет поднять настроение хотя бы чуть-чуть.