Немного веры

Когда в пятый раз прочитанный абзац решительно отказался откладываться в голове чем-то понятым, Константин опустил размашисто исписанный лист, прикрыл глаза и подумал, что дело в одном из двух: или за минувшие месяцы он растерял хватку, или господин д’Бразье, в высших кругах Содружества известный крайним расточительством, в том числе и словесным, передал отпрыску талант изъясняться столь пространно и витиевато, что клонить в сон начинало уже к концу второй фразы. Пожалуй, стоило оставить прошение леди де Моранж. В конечном счете, дело, с которым младший д’Бразье явился ко двору, касалось соглашений, заключенных в период ее наместничества. Кружащий вокруг Константина цирюльник предупредительно кашлянул. — Ваша светлость... — обратился он и умолк, дожидаясь, пока его удостоят взглядом. — Вы не могли бы... Повинуясь жесту, Константин поднял подбородок выше. — И еще, если позволите... Цирюльник выразительно покосился на письмо, которое наместник держал перед собой. Ну конечно, со смешком подумал Константин. Пожалуй, еще больше усложнить работу он мог, только расхаживая взад-вперед. Он приподнялся, отложил прошение, второпях прихваченное из кабинета в отчаянной попытке покончить с накопившимися делами до полудня, и сел обратно, скрестив руки на груди. Мастер свое дело знал и работал сноровисто. Лезвие бритвы, заточенное так, что легко рассекло бы и паутинку, порхало вокруг лица, едва касаясь покрытой мылом кожи. Константин разглядывал потолок — темное, растрескавшееся от жара и пара дерево. Еще совсем недавно ему приходилось справляться с бритьем самому, а вместо острейших лезвий довольствоваться охотничьим ножом. Получалось так себе: грубоватые инструменты да ослабевшие руки подводили не единожды, и Теодора, наблюдая за его мучениями, то и дело отбирала нож, садилась рядом и срезала легкую поросль на его щеках. Она сосредоточенно прикусывала губу; получалось у нее, если говорить откровенно, ненамного лучше, но это совершенно не имело значения. Она предлагала отказаться от бритья, пока он окончательно не поправится и не вернется в город, но Константин был непреклонен — щетина, даже едва пробившись, делала его еще более похожим на отца, а уж этого он никак не хотел допустить. Теодора не спорила, только целовала тонкие царапины, а потом смазывала их густой, пахнущей травами смесью — из-за нее, пожалуй, ранки затягивались быстро и без следа, но думать, что всему причина ее волшебные поцелуи, было куда приятнее. А когда очередной порез набух алым — алым, не черным! — они радовались, как дети. Лучший цирюльник Новой Серены таких оплошностей, само собой, не допускал. Вряд ли ему хотелось с риском для жизни проверять, какова на цвет кровь наместника. Остатки пены он стер теплым полотенцем, по мягкости ничуть не уступающим шерсти ягненка. Блага цивилизации! А ведь еще пару недель назад вполне хватало одной лишь студеной воды из звонких горных ручьев. — Все готово, ваша светлость, — бодро доложил мастер, отступив на несколько шагов и расправив полотенце на сгибе локтя. Константин поднялся. Запотевшее зеркало он протер краем полотенца, снятого с бедер, — цирюльник за спиной кашлянул и отвернулся. Подавшись вперед, Константин невозмутимо изучал собственное лицо. Зелень побегов, которой наградил его ритуал Катасаха, сошла на нет, едва связи с островом были разорваны, струпья и язвы — напоминание о малихоре — понемногу зажили, оставив на когда-то ровной коже рытвинки да мелкие шрамы. Аккуратная бородка спрятала бы некоторые из них, да и гладко выбритые щеки, возможно, добавляли его виду изможденности. Что ж, еще на континенте он едва ли выглядел лучше: разгульный образ жизни оставлял не только пятна на репутации, но и синяки под глазами. — Безупречная работа, как и всегда, — отметил Константин, проведя пальцем по скуле. Он выпрямился, вернул полотенце на бедра и убрал со лба влажно поблескивающую прядь волос. — Премного благодарен. Цирюльник поклонился. — Для меня честь служить вам, ваша светлость. И, если позволите... — он замялся, и Константин кивнул. — Примите мои поздравления, милорд. — Да-да, конечно, — скороговоркой отозвался Константин. — Не смею больше задерживать, у вас тоже наверняка хватает забот. Иных намеков мастеру не потребовалось. Собрав разложенные на одной из тумб инструменты в потертый кожаный чехол и отвесив еще один церемонный поклон, цирюльник удалился. Константин двинулся следом, вспомнил про письмо — о, искушение оставить его сыреть в насыщенном влагой воздухе было столь велико! — прихватил его и вышел. Еще раз проглядел. Понятнее послание господина д’Бразье не стало. С чистой совестью Константин убрал письмо в бюро и пообещал себе передать его леди де Моранж при первой же возможности. Сегодня такой, скорее всего, не представится. За время отсутствия наместника в Новой Серене его опочивальня изменилась почти неузнаваемо. Разобрать сундуки, привезенные из Серены, в первые месяцы после прибытия никак не доводилось — они так и громоздились в живописном беспорядке вдоль стен, пока Константин делил сутки между кабинетом и приемным залом резиденции. Он и сам немало способствовал воцарению хаоса, где ни попадя бросая рубашки. Казалось, невозможно пройти по комнате, не наступив на внушительное издание монументального труда «О разделении природы» — подарок телемского посла, несомненно весьма важный, а потому отправившийся к груде прочих нудных сочинений. Отсутствие хозяина явно пошло комнате на пользу: сундуки и топорно сколоченные короба разобрали и унесли, заменив их новой мебелью красного дерева, украшенной искусной резьбой. Ютящиеся в углах картины заняли свои места на стенах, у дальнего окна появился глобус, на столешницах и полках — ряд приятных глазу мелочей, у камина — пара кресел, вышитые подушки да шерстяное покрывало на выгнутой спинке. Туалетный столик для Теодоры, заказанный неделю назад, обещали доставить к концу месяца. И кровать. Старую Константин распорядился сжечь, едва вернувшись в город. На этой постели он метался в мучительной лихорадке. Вместе с кровью и потом малихор впитывался в накрахмаленные простынь и подушки, заполнял взбитые пуховые перины, скапливался чернотой под пологом. Его старая кровать вобрала в себя страдание и горечь, не оставив места ни отдыху, ни любви. Приводить на такое ложе невесту Константин не хотел. Отец будет в бешенстве, когда узнает, подумал он с каким-то странным удовлетворением. Константин живо представил, как Князь выуживает письмо из пухлой стопки корреспонденции, прибывшей с Тир-Фради, взламывает сургучную печать и багровеет лицом, читая последние донесения де Курсийона. Но что он сможет сделать? Между Сереной и Тир-Фради лежат долгие месяцы плавания. Пока Князь — или его приближенные — доберутся до острова, пройдет слишком много времени, чтобы как-то замять произошедшее. Может яриться, сколько хочет. В этот раз Константин не намерен позволять ему вмешиваться. Тир-Фради подарил ему вторую жизнь не для того, чтобы тратить ее на пляски под отцовскую дудку. Сквозь распахнутые окна тянуло цветущей весной. Тепло первой недели мая ласково касалось груди. Окна спальни выходили на центральную площадь; разглядеть отсюда притаившуюся у подножия широкой лестницы резиденцию де Сарде можно было только высунувшись едва ли не по пояс. Поддавшись настроению, Константин гадал, как Теодора проводит это утро: представлял, как она закалывает светлые локоны на затылке, открывая тонкую шею, сбрасывает шелковую сорочку, ступает в наполненную ванну, и ее лилейная кожа розовеет от горячей воды. Образ, проявившийся перед мысленным взором, был так ярок, что напоминал пленительный сон, морок — такой, каким он грезил в сердце вулкана, готовя ритуал. Тогда он тоже видел ее — прекрасную, излучающую свет — и то, что он видел, то, что он сотворил в этом видении, надломило решимость довести начатое до конца. Остров говорил с ним через видения. Через видения — теперь Константин знал это точно — он говорил с Теодорой даже на континенте, манил ее, звал ее, и она откликалась, спешила ему навстречу, как потерянное дитя спешит к новообретенному родителю, но, в конечном счете, выбрала не Тир-Фради, а его, выбрала — да не отпускала, что бы с ним ни сотворило бурное течение жизни. Константин, уцепившись за холодный мрамор подоконника, дышал глубже, ровнее, спокойнее. Воображение-предатель дразнило с жестокостью злейшего врага. Сегодня — особенно колко. Свадебный костюм темнел на застеленной кровати. Его принесли едва рассвело, сотню раз извинившись за задержку. Мягкий насыщенно синий бархат приятно щекотал пальцы. Константин расправил камзол, обильно расшитый, конечно же, золотом — иного наместнику и единственному наследнику Князя не полагалось. Сложный цветочный орнамент усыпал длинные полы, поднимался вверх по бортам к стоячему воротнику, расцветал на клапанах карманов и широких обшлагах. Эти же узоры украшали бежевый атлас жилета. Примерно таким Константин и представлял себе этот наряд — не два месяца назад, когда портной снимал мерки и выслушивал пожелания по фасону, не преминув вставить несколько рекомендаций, а много раньше, когда и он, и Теодора были юны и не скупились на обещания, не представляя, сколько придется заплатить, чтобы их сдержать. Молодому франту, золотому принцу такой наряд подошел бы идеально. Да только не было больше золотого принца. Вся позолота пообтерлась, поблекла и облетела. Седой как лунь Константин потянулся к сложенным тут же сорочке и подштанникам.