Под Рождество

[Миша]   Мише скучно. Иногда Миша рассуждает о смысле жизни, и о том, откуда в российском правительстве брались такие умные люди. Умные. Миша вздыхает и тянется за чашкой кофе, стоящей перед ним на небольшом столике. В камине трещат поленья. В воздухе витает запах корицы и печёных яблок. За окном идёт лёгкий снежок, покрывая деревянные срубы дома и лишь чуть-чуть верхушки сосен. В комнате на втором этаже его ждёт Саша… Но. Миша. Развлекает. Гостей.  Он сжимает зубы и широко улыбается, как бы жутковато это ни выглядело. Вон, Нью-Йорк дёргается и отворачивается. Вашингтон сдёргивает с носа очки и начинает нарочито недовольно их протирать. Берлин стеклянным взглядом смотрит в окно, на снег, а приехавший с ним Гамбург покрепче обхватывает собственные колени: он сидит на ковре, откинувшись спиной на то же самое кресло, где сидит Берлин. В сторону Пекина и его свиты Миша не смотрит, есть гости наглые, а есть гости полезные, и вот китайские гости в канун Нового года были как никогда полезны. Миша, как и правительство, торговой сделкой с Китаем ну очень доволен, поэтому китайцам на выезде загород комфортно. А были гости вечно всем недовольные. Так что если в комнате у Вашингтона ещё три дня назад закоратило, и выключилось, электричество — то Миша ничего не собирался с тем делать.  Откуда здесь все эти нелюди, когда Миша должен был встречать Новый год и Рождество с Сашей? Спросите правительство откуда. Организовали саммит под Новый год, пригласили города остаться на праздники, а президенты и прочие министры уехали уже на президентскую дачу. Города скинули на Мишу. И всех этих нелюдей тоже просите, неужели перспектива погулять за московский счёт им настолько понравилась, чтобы не отмечать праздники со своими?! Хотя вон, Лондон с Эдинбургом, кажется, были счастливы встречать Новый год без своих. Мише они особенно не мешали, набухались и спят себе в обнимку все дни. Разве что всем своим счастливым видом напоминают, что, вообще-то, это были планы Миши на новогодние праздники с поправкой: немного выпить и остаться с Сашей. Но нет. Саша на втором этаже и делает вид, что с Мишей они только знакомы. Мол, Эдинбургу с Лондоном можно, они с 1707 женаты, а Мише нельзя Сашу даже обнять, потому что могут увидеть. Охуеть блять. У Миши из развлечений теперь ловить Тяньцзинь на лыжах, пока не покалечилась, снимать Рим с сосен, его, видишь ли, опять что-то напугало, или, вон, отравлять жизнь неполезным гостям. Но плюнуть в кофе Вашингтону весело только первые два раза, так что Мише невероятно скучно. — У вас невероятно скучно, Майкл, — скалится эта падла из самого дальнего угла гостиной. — Это чтобы вы почаще приезжали, — в тон ему отвечает Миша. — Михаил Юрьевич? — негромко зовёт Пекин. — У вас, кажется, в это время отмечается праздник. Праздник? Ну да, Миша кивает. — Рождество, — и видя, как Нью-Йорк хмурится, а Вашингтон закатывает глаза, — православное Рождество. Тупицы. Но Миша, кажется, обещал Саше вести себя прилично. Президенту тоже обещал, но этим Миша мог и пренебречь, ему там взамен ничего не обещали. Хм. Если призадуматься, то скажи ему кто-нибудь в 18 веке, что Петербург будет им так легко манипулировать… Миша бы долго смеялся. А Саша ведь научился, и уж слишком интересную сделку предложил, если Миша будет вести себя прилично. Так что, да. Мише скучно. Миша злобно улыбается и пьёт кофе, но больше ничего не делает. — Если это праздник, — замечает Тяньцзинь, она сидит с братьями у окна, — то как вы его отмечаете? Миша пожимает плечами. — Фейверки, салюты, праздничный стол. Продолжаем Новый год. Хотя… Уголком губ Миша улыбается уже искренне. Он невольно тянется рукой ко лбу и легонько обводит пальцами.  — Есть одна традиция, — хмыкает Миша. — Девушки под Рождество обычно гадали на суженного. — Девушки, Майкл, — фыркает Вашингтон, — какое вдохновляющее уважение к равноправию. Но у Миши вдруг слишком хорошее настроение, чтобы его можно было испортить.  — Хорошо, — лишь смеётся он и встаёт из кресла. — Всем можно, кто хочет. Вон, Рим воодушевился. — Одевайтесь, нам на улицу. Заодно можно снова припугнуть Берлин, потому что смотреть смешно, как он кутается, а на улице и снега толком нет. Кажется, моральная травма осталась. В дверях Миша едва ли не сталкивается с Вашингтоном, но отступает. Тот удивлённо поднимает брови — Миша улыбается и приглашает его пройти первым. — Дамы вперёд, — хмыкает Миша. Его слышит разве что стоявший прямо за спиной Пекин, но он, наверное, одобряет. По всему его семейству сложно сказать, что они думают. — Так вот, — рассказывает Миша, когда все оказываются на улице. Он проходит к воротам, города следуют и оставляют в снежке следы. — Они поворачивались спиной к дороге, — Миша поворачивается сам, — снимали левый сапог и кидали через левое плечо. Его встречают удивлённые взгляды. Миша пожимает плечами и шагает обратно к дому.  — И в чём же смысл? — спрашивает Париж, рассматривая шнуровку на своём ботинке. — Куда носком упадёт, оттуда жених придёт. — Миша разводит руками. — А если носком к дому, то не судьба в этом году. Города перешёптываются, кто-то недовольно, кто-то, наоборот, воодушевлённо, потому что хоть какое-то развлечение. Любопытство всё-таки побеждает, и кто-то уже пробует. Пекин стоит рядом с Мишей у дома и присматривает за сестрой. Европейцы пробуют сами во имя равноправия, и почему это только девушкам можно. У кого-то что-то даже получается, ну или указывает куда-то куда им нравится, но Миша в толпе городов не видит, кто там только что радостно визжал. — А вы, Михаил Юрьевич? — перекрикивая всех, возникает Вашингтон и пакостно лыбится. Миша пожимает плечами, снимает тапочек, он-то и одеваться не стал, тепло на улице.  Москва поднимает голову.  — Саш! Окно открывается, и наружу показывается знакомая кудрявая макушка. Саша перевешивается через подоконник и недовольно смотрит на Мишу. Тот широко улыбается. Так-то тапочек мягкий, и в целом, Миша ещё ведёт себя прилично, так что сделку он не нарушает.  Когда ухмыляется ещё шире и сильно кидает тапочек вверх. Саше в лоб. — Эй! Саша подвох понять не успевает, но случайно ловит уже ударивший его тапок. Возмущается, прожигает Мишу взглядом, потирает лоб и громко захлопывает окно, утащив обувь с собой. Так что Миша теперь балансирует на одной ноге и в дом ему возвращаться так же. Миша громко смеётся. Вашингтон, кажется, окончательно решает, что Москва псих, и отворачивается. У других городов интереснее получилось, они там активно обсуждают, куда носок показывает. — Вы же не повернулись спиной к дороге, Михаил Юрьевич, — тихо замечает Пекин через некоторое время. — Приметы — это для тех, кто сомневается, — замечает Миша и запрокидывает голову. Ну да, Саша плохо прячется за тюль и не сводит с него глаз.  Миша улыбается ему. Саша ведь прочитает по губам, Московский точно уверен. И поэтому говорит нарочито медленно, — А я уже выбрал.