Полумейстер

      — Отец наш и мать, всё в ваших руках — прошу, сохраните молитву в сердцах, ветра в океане, корабль в тумане и свет в небесах, — снова и снова бормотал Деван.       Мейстер Крессен говорил, это даже не молитва, а так — заклинание, народная магия с применением богов в качестве особенно сильных духов. «Молиться надо иначе. Но Деван пока иначе не умеет, поэтому не мешайте ему, леди Ширен», — завершал он.       Поэтому она не стала мешать Девану, а просто, поморщившись, вырвала у себя несколько волосков, подобрала пару листьев и веточку и сделала маленькую птичку. Птичка свисала с сучка и трепетала на слабом ветерке, готовая отнести её просьбы Небесному Отцу. Ширен сложила ладони и тихонько запела единственный его гимн, который она помнила:       — Самый быстрый среди птиц,       Сокол света, лорд ветров,       Справедливость без границ,       Кормчий корабля миров... — от слов пахло ладаном, морской солью, свежей рыбой и яблоками из Эйгонова Сада; бедные поля и огороды Драконьего Камня давали свой урожай куда позже, поэтому на обряд «освящения плодов земли» несли то, что было. А потом танцевали, рука в руке, знать и простонародье, потому что перед Небесным Отцом все равны, и даже папу иногда удавалось втянуть в хоровод, пусть и только ради долга...       Вскрик Красной Женщины вырвал её из светлых воспоминаний, заставил прервать молитву. Резкий порыв ветра сорвал птицу и бросил в костёр и оттуда донёсся низкий мужской голос:       — Мелони? Мелони, ты?       Красная Женщина никогда не плакала. Мейстер Крессен как раз рассказывал Ширен о добродетели снисхождения(1) — и Красная Женщина, казалось, её воплощала. Мягкая улыбка в ответ на любую грубость, никогда ни крика, ни брани — впрочем, оно и логично. Она ведь мнила себя служительницей единственного настоящего бога, перед которым даже короли — пыль и прах.       Но сейчас эта невозмутимая личность сидела перед костром, спрятав лицо в ладони, и горько плакала, так что аж плечи у неё тряслись.       И её было жалко. Она не боялась прорицать погибель мироздания, не боялась спорить с папой — но какой-то голос из огня, и она превратилась в обычную женщину в дурацком красном наряде.       Ширен подошла, присела рядом с ней и положила ей руку на плечо.       Постепенно всхлипы затихли. Теперь следовало поговорить, чтобы не дать ей снова сорваться в рыдания:       — А кто это был?       — Отец, — тихо ответила Красная Женщина.       — Твой папа? — изумился Деван. Да уж, то, что у неё были родители... что она когда-то, наверное, была обычной девочкой... это не очень укладывалось в голове.       — Мой отец, — поправила та. — Он был... совсем не папа.       — Я зову папу папой, — возразила Ширен.       — Довод, моя леди. — Женщина издала странный горловой звук — смешок, это был смешок, превратившийся во всхлип. — Он был похож на Азора Ахая, да. Только шире. В плечах, в груди... вообще был широкий человек. Мачеха всё говорила ему: «Тебя бы сузить, милый мой, а то свет застишь и в двери не проходишь».       — Мачеха?       — Мачеха, — та кивнула. — Моя мама погибла в море, но мачеха была лучшей из людей и никогда не просила её забыть... — Красная Женщина (нет, Мелони — её зовут Мелони) резким движением вытерла слёзы и поднялась. — Впрочем, не время грустить, мне надо поймать вам новый обед, моя леди.

* * *

      Джой Хилл бежала по коридору — вниз, вниз, вниз — когда её поймал за руку кузен Тай.       — И куда это ты собралась? — спросил он, дыша винными парами.       Его брат Вил Фрей и другой Виллем, близнец Мартина, отмечали сегодня именины. С их-то праздничного стола она и собрала свою корзинку. В Кастерли постоянно кто-то что-то отмечал, столько здесь жило народу, но сейчас Джой была этому совсем не рада.       — В Валирию, — пискнула она.       Так учила говорить мама, и хотя с тех пор Джой выросла и расцвела, ответ не изменился. Она идёт в Валирию, к далёким берегам, к колдуньям и драконам, неведомым богам. Всё как в детстве. Мартин и Виллем, и кузен Тай, и кузен Вил — да все её кузены, и даже лорд Джейме, когда-то тоже играли с ней в Валирию — не настоящую, конечно. Они были её верными матросами, а она — их храбрым капитаном.       — А не слишком ли ты взрослая, чтобы бегать в Валирию, а, Джой?       Рука кузена была на её талии, и ей было страшно — и страшно неловко.       — Оставь её, — спасение, как это часто бывало, пришло от Давена. — Хочется ей играть, так пусть играет. Она не леди, в конце концов, и замуж её пока не зовут. — Давен дёрнул Тая за воротник и повторил: — Я сказал, оставь её! Не то пожалуюсь твоей матери, и клянусь Воином, твоя фрейская задница ещё неделю сидеть не сможет.       Джой благодарно на него посмотрела, присела в реверансе.       — Беги уже, — фыркнул тот. — Не могу тебя винить за желание поесть и попить в одиночку, за столом творится форменный бардак и фреевщина. Если захочешь чего-то поприличнее, Виллем и Мартин собираются завтра праздновать между собой и нами.       — Спасибо, — она кивнула. — Ты лучший!       — Я знаю, — рассмеялся Давен. — И я собираюсь как следует напраздноваться перед Приречьем.       Она не собиралась ни соблазнять его, ни глупо надеяться за него замуж, они просто дружили. Самое лучшее, что может быть между мужчиной и женщиной, считала Джой.       Вниз, за поворот, третий кирпич от какого-то из лордов Джоффри с огромной бородой — и снова вниз по узкому проходу, пока не упрёшься в решетку. Она ходила здесь много лет, но каждый раз сердце колотилось, как в первый.       Её Валирия. Её валирийский король.       Из узкого оконца наверху камеры падал тонкий луч света и расширялся, отражаясь от осколков зеркала, пристроенных на правильных местах — так что тоненький луч становился настоящим солнцем. Так работают маяки, объясняла ей мама. Мамин папа делал зеркала для маяков, а мама — для папиной камеры.       — Я принесла тебе поесть, — сказала Джой тихонько. Вдруг он спит? Тогда не стоит его будить.       — А, моя валирийская принцесса! — отец пошевелился, выползая из-под лоскутного одеяла. Его одежда совсем истёрлась, надо будет принести новую. — Привет-привет! Что нового в Вестеросе? — просипел он.       Он моргнул и потёр глаза. Всё-таки спал, значит.       — Почти ничего нового, — доложила Джой, передавая через решетку бутыль вина, хлебцы, мясо и фрукты. — У Виллемов именины. Давена пошлют в Приречье, похоже, что там всё не так хорошо, как нам рассказывают.       — Потому что посылают Давена? Похоже на то. Что ещё, моя умница? — он протянул через решетку руку, и она положила на неё ладонь. — Никто не собирается меня проведать с той стороны? — он кивнул на большую запертую дверь.       — Нет, все далеко. Лорд Тайвин, лорд Кеван, лорд Стаффорд — все в Приречье. Мне кажется, они не сумели отбить леди Серсею, — неуверенно сказала Джой. — Мы праздновали, когда погибли жена и дочь лорда Станниса, — пояснила она. — То есть, конечно, это называлось не так, но...       — При мне можешь не "нокать", — фыркнул папа.       Он был похож на настоящего льва — грязно-золотая нестриженая грива из волос и бороды и сильное тело. Надо будет принести воды, чтобы он мог помыться.       — Бриони всё болеет?       Джой печально кивнула.       — Мейстер говорит, это каменная пыль. Она ей слишком много дышала, — попыталась она объяснить. — Лав и Хоуп в порядке зато! — порадовала она отца. Каждый раз, когда заходила речь о брате и сестре, Джой старательно не задумывалась, как так папа и мама произвели их на свет, через решетку-то.       — Славно, — кивнул тот. — А меня Хозяйка водила гулять, — поделился он. — Всё как положено, золотого львёнка прислала, спросила, не желаю ли я поглядеть её малый сад. И ты бы видела, малышка! Мы шли, и в лад нашим шагам загорались огни, освещая путь, а потом, потом мы вышли в огромную пещеру, стены которой были прошиты золотой рудой, как платье матушки — золотой нитью...       Джой покачала головой.       — Папа, я уже не маленькая. Можешь не пытаться утешить меня сказками, — попросила она.       Тот издал обиженный звук, тоже совсем как львы в зверинце.       — Кто тебе сказал, что это сказка? Может, твоя мама, для которой Хозяйка открыла этот ход из уважения к её золотым рукам? Или её наставник, который с Хозяйкой не только гулял, но и погуливал?       Иногда Джой думала, что он рехнулся от одиночества. Иногда она верила в Золотую Хозяйку и молилась ей так же, как Отцу и Матери — чтобы папа был жив, чтобы папа был здоров, чтобы папа однажды обрёл свободу, чтобы Джой не выдали замуж далеко от Кастерли, ведь кто тогда будет носить ему еду и вино, мыть ему лицо и волосы?       — Так вот, стены пещеры были прошиты золотой рудой, а среди неё, маленькая моя неверующая дикарка, среди неё поблёскивали друзы аметистов...