* * *
Джон застал Вериса за самой странной работой из тех, какие он только видел. Тот разложил по постели огромное количество украшений — серьги и кольца, браслеты и ожерелья — среди них какие-то мешочки, памятный кривой нож и два отпоротых рукава от мейстерского балахона. На коленях у него лежали тоже два рукава — цвета морской волны со вставками красного шёлка, широкие рукава, скорее похожие на дамские, чем на мужские — а ещё лежали нитки. Иголку он держал в зубах. Время он времени он брал с постели мешочек, проверял его содержимое, брал какое-нибудь украшение, прятал в мешочек — и пришивал их к внутренней стороне одного из рукавов. Наверное, надо было спросить, что он делает — но человек так устроен, что первым вопросом было: — Они что, настоящие? Верис лениво поднял голову, потом кивнул. В ушах качнулись серьги с бледно-голубыми прозрачными камушками: — Да, конечно. — И эти? — указал он на серьги. — Да, конечно, — повторил тот. — Это принцессы Элейны, — пояснил он как бы между прочим. — «Её единственная неразумная трата». Она их заказала к свадьбе с Алином Веларионом, но свадьба так и не наступила. У Веларионов и Мандерли одинаковые цвета, я решил, раз уж пришлось проколоть уши, почему нет. — А что ты делаешь со всем остальным? — Теперь мне придётся носить приличную одежду, а не удобный балахон. К счастью, рукава у колетов сменные, достаточно всё подготовить один раз, — ответил он. — То есть, вот это всё, — Джон описал жестом кровать и на ней лежащее, — ты таскал в рукавах? — Ну да. Кстати, хочешь чего-нибудь? Тебе ведь надо преподнести жене утренний дар. Эти слова заставили его скривиться и вспомнить, почему он ушёл от себя так рано и в таких растрёпанных чувствах. «Утренний дар» — плата за публичный позор, за то, что толпа народу будет смотреть на пятна крови и делать вид, что они чего-то да значат. — Вот скажи мне — ты у нас почти мейстер, вдруг ты знаешь. Почему вместо радости первая брачная ночь должна приносить боль и унижение? — Потому что люди, в большинстве своём, идиоты, — грустно ответил Верис. — И любят унижать друг друга. Как видно, у него ночка тоже не задалась. «Ещё бы — он здесь в такую рань, и был ещё раньше, а провожали его в комнаты Мандерли». — Она радуется возможности показывать окровавленный плащ, хотя ей пришлось для этого колоть свой палец, — поделился Джон. — Девушек так учат. Что этим надо гордиться и радоваться. Для них это не унижение, как ни странно, — Верис коснулся серьги и Джон подумал, что догадался, зачем ему пришлось прокалывать уши. Про Винафрид и короля ходили разговоры. — Ты какой-то... дохлый. — Просто не выспался. Она разбудила меня и попросила идти к себе, а я так и не смог заснуть и сел за работу, — он выдавил улыбку. Интересно, почему? Просто было неприятно спать рядом с чужим человеком, или Верис опять стонал во сне? «Или постонал, а потом сел и смотрел в ночь пустыми глазами», — это пугало даже привыкшего ко всему Джона. — Так что, племянничек? — нарочито-шутливо спросил тот. — Будешь брать? Драгоценные камни — изредка синие или зелёные, в основном, конечно, красные — блестели и переливались в лучах утреннего солнца, один красивей другого. — Нет, они слишком... слишком, — ответил он смущённо. — Можешь взять это вот, — не глядя, тот подхватил что-то и перебросил Джону. Медное колечко с серым прозрачным камушком. Под ним — чеканка: две руки, тонкая женская в браслетах и крепкая мужская в латной перчатке, переплетшие пальцы. Серый камень служил линзой, а его грани чуть искажали картинку, делая её словно объёмной. Красиво — но почти слишком просто рядом с вычурными коваными браслетами, алыми рубинами, невесомыми ожерельями. — Если спросят, скажешь, что оно стоило три оленя, — сказал Верис. — А на самом деле? — Три оленя, — повторил тот. — Сейчас цены примерно как при Книжнике, — он хмыкнул. — Это помолвочное кольцо Чёрной Беты. Мне говорили, куплено на ярмарке в Харровее. — С-спасибо, — Джон повертел кольцо, ставшее неожиданно тяжёлым, как свинец. Ну да, ничего простого тут быть не могло. — Но нет, наверное? Неправильно брать у тебя вещи, чтобы дарить Мие, знаешь. — Почему? Я глава семьи, в конце концов. Это моя работа — обеспечивать вас, когда вы в чём-то нуждаетесь, — неожиданно-серьёзно ответил тот и Джон понял, что кольцо придётся принять, иначе Верис по-настоящему огорчится. Так что он убрал его в карман штанов. — Но глава моей семьи всё равно лорд Старк, — напомнил он. — А леди Винафрид что-нибудь достанется? Тот подбросил на ладони красивое паутинчатое ожерелье с такими же камнями, как у него в серьгах. Камни напоминали то ли росу, то ли слезинки. — Оно было утренним даром моей мамы, — ответил Верис. Его выгнали среди ночи и не дали поспать, а он дарит ей мамину драгоценность. Странный человек.* * *
Пошатываясь, Оберин развернулся, чтобы сесть на своё место, и с благодарностью облокотился на подставленную руку Элларии. Тёплая, крепкая рука, которая всегда рядом. Он хотел бы упасть на колени и обнять любимую, зарыться лицом ей в юбки, оросить их слезами. Нельзя — слишком много людей вокруг. Слишком много глаз. «Не было иного выхода». Тиена хотела убить детей, Тиену назовут в числе заговорщиков — а значит, в опасности окажутся Элия и Обелла, Дори и Лори. Он должен был показать всем, что Оберин Нимерос Мартелл верен престолу — должен был показать себе, что Оберин Нимерос Мартелл не позволит убивать детей даже собственным детям. Не было иного выхода, перед собой, богами и людьми. Но он когда-то держал её на руках, крохотный свёрток с голубыми глазёнками и светлым пухом на голове, и не понимал теперь: как этот свёрток дошёл до того, чтобы убивать королей и резать горло мальчику шести лет? Что он сделал не так? «Слишком мало был рядом, слишком много учил полезному и слишком мало любил». — Мы допросим предателя Окхарта и соберём ассамблею снова, — известил король. — Можете пока быть свободны. Опираясь на руку Элларии, неверными шагами он вышел вон и всё-таки пал на колени, стоило им скрыться из глаз — большинство лордов и леди оставалось в зале. — Пойдём в септу, — ласково сказала она, когда он почти выдохся. — Септон Клерамбо ещё здесь. — Ты знаешь, как у меня с богами, — ответил Оберин, не отрывая лица от душистой ткани, промокшей от его слёз. — Знаю. Но кроме них тебе никто не поможет. Я не могу тебя простить за то, в чём ты передо мной не виноват, душа моя. Только боги умеют прощать просто так и навсегда. — Мне бы простить самого себя, — горько ответил он, поднимаясь и хватая Элларию в крепкие, чересчур крепкие объятия. — Мне бы простить себя, а боги приложатся. Не было другого выхода... — Это ради Элии и Обеллы, Дори и Лори, Квентина и его молодой жены, — согласно сказала она. — Ради всего Дорна, который не будет виновен перед железным троном и не окажется втянут в войну. Мой смелый, мой сильный, мой любимый Оберин, — она сцеловывала слёзы с его щёк. — Знать бы ещё, куда унесло Арианну. Её поймают, конечно... — он начинал успокаиваться. Скоро придут Артас и Визерис — они слишком хорошо его знают, чтобы не дать ему побыть слабым наедине с любимой, но они придут поддержать, когда он сможет принять их поддержку. Её не поймали.