Полумейстер

      — А я вам говорю, вашество, это и к лучшему, — Ролли почесал косматую бороду.       — Моя невеста сношается с кем-то в придорожных кустах, и это по-твоему к лучшему?! — Эйгон едва не треснул своего наставника, но удержался. Пусть сначала пояснит, что имел в виду.       — Ну так она ж дорнийка. Я отвечаю, на троих ни одна дорнийка не откажет. И вам хорошо — наконец вишенку сорвут — и ей неплохо.       — Моя мама была дорнийка, — хмуро напомнил Эйгон.       — Так ей здоровье не позволяло!       Он всё-таки его треснул. Надо же настолько не думать, чтобы при сыне заявить подобное о матери!       Когда вместо Арианны и какого-нибудь красавчика — он сомневался, что дорогая невеста стала бы размениваться на дурно выглядящего любовника — он обнаружил принцессу Дейнерис, притом вовсе без спутника, он искренне растерялся. Даже не потому, что ожидал увидеть совсем другое. Нет, дело было в том, как принцесса сейчас выглядела.       Её корона неровно лежала на растрепавшихся волосах, юбки платья задрались почти по колено, сбилось набок великолепное ожерелье, которое та носила не снимая. Губы, припухшие, как от поцелуев, румянец на высоких скулах... совершенная ледяная статуя превратилась в женщину из плоти и крови.       И эта женщина... в своей желанности она оставалась невинна. Она всего лишь проснулась от долгого сна и теперь выбирала из волос траву и мелкие веточки, она не думала, что каждое её движение полно соблазна. Она просто существовала.       Арианна была другой.       Эйгона почти пугало то, насколько та знала, что и зачем делает. Каждый её шаг был просчитан, каждое движение полных бёдер, каждая складка полупрозрачных одежд. Она звала и манила — но создания, что зовут и манят, редко несут добро. Её опыт был несомненен, должно быть, она могла бы многому научить его в постельных делах — но он рос с пониманием, что для подобных уроков юноши ходят к блудницам, а не женятся на княжнах. Его тело, будь оно неладно, очень хотело узнать объятия Арианны — но его разум сопротивлялся: поведение невесты казалось ему сродни тому, как базарный жулик вымогает деньги у доверчивых зевак.       Он ненавидел, когда его пытались дёргать за ниточки.       Не всегда замечал, но уж если замечал... он даже на Джона мог рассердиться и устроить ему настоящую выволочку.       Дейнерис не пыталась сейчас от него чего-то добиться. Наверное, она бы предпочла, чтобы он ушёл прочь и оставил её в покое. Именно поэтому он захотел её так сильно.       Но чтобы искать взаимности прямо здесь, Эйгону изрядно недоставало того, что принцесса звала дорнийской солью. Нет, следовало как-то зазвать её в гости, угостить хорошим сладким вином — септа Лемора упоминала, что именно такое обычно любят женщины — и ласковыми словами уговорить её закрепить их союз душ союзом плоти.       Или хотя бы поцеловаться как следует.       Но нужен был предлог, какой-нибудь хороший предлог им оказаться у него в гостях наедине и без Ролли. Страшно было подумать, что тот мог наболтать. Или, упаси Отче, насоветовать.       Он представил себе Ролли, радостно гаркающего «А теперь за жопу её, за жопу, бабы как куры — квохчут, но не вырываются!» и неожиданно осознал, что предлог у него есть, и преотличный. Ведь именно этот неудобнейший (сейчас; обычно он любил Ролли) человек привёз ему настоящее сокровище: отцовскую любимую арфу!       Конечно, принцесса не откажется на неё посмотреть.       Можно будет даже щегольнуть итогом уроков пения... хотя здесь Эйгон был не слишком в себе уверен.       Учителя всегда его хвалили, Джон тоже, но всё тот же Ролли как-то сказал за его спиной:       — Голос у нашего королька — что в жопе волос: тонок, да нечист.       Забыть это определение он так и не смог.       Дейнерис настояла на том, чтобы разлить вино самой.       — Я ваша невеста, это мой долг, ухаживать за женихом, — сказала она с лукавой улыбкой. Или она просто улыбнулась, но его разгорячённому взору почудилось лукавое кокетство? — Когда я стану вашей женой, я всегда буду подавать вам пищу и подливать вино на пирах, не так ли?       — А я буду угощать вас самыми лучшими кусочками? — он рассмеялся. — Это было бы... мило.       Он легко мог представить их за высоким столом на парных тронах: себя, совсем взрослого и с окладистой бородой, и её, всё такую же очаровательную, но с привычной любовью в сиреневых глазах. Глазу.       — За ваше здоровье, моя принцесса, — сказал он, глядя на неё прямо и жарко, и позволил себе обнять её тонкую талию.       Она тоже смотрела на него прямо, но как-то... по-другому. Ему виделось в её лице голодное ожидание хищника, замершего перед прыжком.       Неужели это всё было только притворством? Неужели, как и Арианна, его вторая невеста не более, чем похотливая сирена?       Неужели Джон прав и женщинам просто нельзя верить?       Верить женщинам определённо было нельзя.       Он очнулся от того, что по его лицу возили жёсткий мокрый предмет, а на груди камнем лежала какая-то тяжесть.       Руки его были закинуты за голову и связаны, лодыжки тоже, поэтому он мог только мотать головой, пытаясь увернуться.       — Мау, — недовольно сказали ему, и где-то совсем рядом послышалось сердитое шипение и неясное бурчание.       Он открыл глаза и увидел близко-близко отвратительную кошачью морду: с шрамом поперёк глаза, порванным ухом и крайне неприятным выражением лица.       — Иди прочь, — сказал Эйгон. — Кыш.       — Маау, — повторил кот и стукнул его лапой по щеке. Но с груди слез.       В крохотное помещение серебристый свет полной луны проникал через тканевую решётку. Над головой Эйгона висел чей-то кожаный дублет с меховой опушкой — или так ему казалось, пока дублет не распахнул крылья и не перебрал лапами, перемещаясь по потолку. Зелёная диванная подушка рядом раскрыла пасть и зевнула.       Эйгон подумал и сделал то, что сделал бы в подобной ситуации любой нормальный человек: раскрыл глаза пошире и крикнул «Джон!».       Словно в ответ на его слова, тканевая решётка была откинута, и прямо на него рухнула связанная туша его Десницы.