Полумейстер

      Рыцарь стоял вигилию один раз в жизни: перед посвящением. Король — перед каждым важным решением, начиная от коронации и заканчивая объявлением войны.       Визерис хорошо помнил, как мать заперла его в Септе Завоевания — одного, одетого только в лёгкую сорочку, в темноте у положенной на алтарь Отца короны — своей — и меча, одолженного у сьера Виллема. Она плакала, закрывая тяжёлые двери, и Визерис старался её утешить: обещал не бояться и сидеть тихо.       — Нет, милый, ты не должен тихо сидеть, — сказала она, ласково проведя рукой по его щеке. — Ты должен просить богов — нет, требовать у них, чтобы они вели тебя по верному пути. На твои плечи завтра ляжет власть и ответственность, их непросто нести даже взрослому. Без божьей помощи тебе не справиться.       И он требовал.       Пока не сорвал голос, он говорил с деревянными статуями, смотревшими на него блестящими в лунном свете лиловыми глазами. У них у всех были белые волосы и лиловые глаза, у богов в Септе Завоевания на Драконьем Камне. Даже боги Таргариенов были созданы по их образу и подобию — вечная валирийская гордыня, приведшая к гибели прародину, и родину, а теперь и династию. Но семилетний Визерис, конечно, не думал таких мыслей: ему не хватало зрелости ума, не хватало знаний. Он только смотрел в растрескавшиеся деревянные лики и требовал дать ему совет, указать путь — но видел только лунный свет, уродливые тени каменных чудовищ на полу и море за окном.       Потом он сел на пол, скрестив ноги, и начал бормотать себе под нос все гимны и молитвы, какие помнил, а когда они закончились — печально быстро — то валирийскую поэзию. Ему страшно хотелось спать, но он помнил, что заснувший на вигилии теряет благословение богов — а потерявший благословение богов король навлекает проклятие на всю страну. Поэтому он бормотал и бормотал, путая слова стихов и молитв, смешивая их в невообразимую чушь, чтобы не бояться теней на полу и шума волн, бьющихся о камни снаружи. Ему казалось, вот-вот поднимется из моря многоголовый Нагга и проглотит его вместе с септой, что воющий ветер за стенами — это гневные крики древних Таргариенов, возмущённых, что глупый ребёнок посмел требовать себе их корону и их трон, что в лунном свете перебирает серебряные струны Рейегар и танцует Элия.       Сквозь злые слёзы он бранил богов за равнодушие и клялся им, что никогда не будет так равнодушен, не зная, что значат его клятвы.       А наутро пришла мать, поддерживая рукой огромный живот, поднялась к алтарям и стояла там, пока септон прерывающимся голосом читал молитвы помазания, а сьер Виллем, старый Веларион и молодой Селтигар надевали на Визериса красную рубашку и чёрный колет с вышитым драконом, красные брэ и сапоги из чёрной кожи, а поверх всего — плащ с горностаевым подбоем.       Из тех, кто видел его коронацию в Септе Завоевания выжили двое: он сам и сьер Виллем Дарри, но и тот прожил недолго.       Где-то их могилы — улыбчивого септона Криспина, трепетно влюблённого в маму Люцериса Велариона, горделивого и вспыльчивого Эйхана Селтигара?..       Вигилию объявил, разумеется, Блаженный Король.       Явился невозмутимый и суровый, повзрослевший на вид — больше не юноша-подросток, скорее молодой мужчина в расцвете сил, с длинной косой и аккуратной курчавой бородкой — и заявил, что он намерен всё сделать, как положено. Он выбрал странное время для появления: Визериса как раз отвели к окну и всерьёз вознамерились резать шнуровку платья — как будто таким образом вообще можно ослабить корсет. Впрочем, откуда всяким трубочистам знать, как устроена женская одежда?       Сам он вообще не был уверен, что явившийся из ниоткуда незнакомец не принадлежал миру болезненных видений, и не собирался обращать никакого внимания, но стоило ему договорить, как оба — и лорд Баратеон, и его гвардеец — повалились наземь, как мешки с соломой. Грохот был дичайший, от белого доспеха-то на каменном полу, и Визериса даже отпустило его видениями-воспоминаниями, так он испугался, что сейчас явится толпа народа и придётся объяснять, что леди Каллакира делает наедине с двумя беспамятными лордами, но никто не пришёл.       Ни голосов, ни шагов не раздалось — только призрак подошёл ближе и сказал:       — Не бойся, они просто уснули. И все остальные тоже — весь замок спит, кроме тебя и нас. Мы можем такое делать, если соберёмся и пожелаем все вместе.       — Зачем? — неуверенно спросил он.       — Что значит — зачем? Ты привёл свою невесту. Значит, будет королевское венчание. Но правильно обвенчать вас, не попавшись никому на глаза, будет сложно — поэтому мы погрузили замок в сон. Для начала, ступай и переоденься, не в женских же тряпках ты собираешься дарить свой плащ принцессе Рейнис?       Объяснять незнакомому Таргариену, что может случиться, если весь замок — лорды, леди, слуги, служанки и даже узники в темнице — вдруг выключится из жизни на несколько часов, Визерис не решился. В его жизни было уже столько странного, что он просто смирился и старался плыть по течению и не утонуть при этом.       — Только княжича Оберина разбудите, — попросил он. — Это всё-таки свадьба его племянницы. Кто её поведёт к алтарю, если не он?       Забавно, но память о собственной коронации стала куда большим испытанием и куда большим откровением, чем беседа с Кровавым Вороном о кровавых жертвах. Беседа была странной, неожиданной, бессмысленной и никуда не вела; воспоминание было живым, грустным и заставило вспомнить о данных клятвах.       Никогда не быть равнодушным.       Быть королём, который прогонит страх.       Он горько усмехнулся — как может прогнать страх тот, кто живёт в вечной попытке бегства от собственных кошмаров? Для этого нужен воин верхом на драконе; Шиповник пока предпочитал ездить верхом на Визерисе. Но не быть равнодушным... это он мог постараться. Внимательнее смотреть на близких, не оставлять поддержкой, не отказываться от дела, если оно кому-то нужно.       Не лениться.       И словно вызванный его размышлениями, Блаженный Король снова явился перед ним и сбросил с него плащ, приказав подниматься на ноги.       Вигилия была окончена; пришло время венчания.