***
— Повторяю последний раз, если признаешься сам, Визенгамот пойдет тебе навстречу, — вкрадчиво чеканит Долиш снова и снова. — Подумай, Снейп… Ты можешь провести вполне комфортный остаток жизни или умереть через пару месяцев. И как только у него хватает на это терпения? Он настолько туп или настолько уперт? Северус снова вскидывает бровь. Молчит. Все воспоминания он предоставил еще с самого начала, сотрудничал. Но то, что на него хотят повесить чужие убийства, ему совсем не нравится. Но когда ему в десятый раз, несмотря на все обвинения, предлагают признаться самостоятельно, Северус понимает, что все не настолько просто, видимо. И решает, что лучше помолчит и послушает. Авроров это злит настолько, что Снейп отчетливо осознает, что они не переступают черту, только чудом проявляя недюжинный самоконтроль. Хотя Долиш его постепенно теряет. Ему уже приносили воду с сывороткой, угрожали, приставляли палочку к виску, надели наручники, блокирующие магию. Снейп понимал одно — надо просто продержаться. Когда-нибудь они устанут. И он снова и снова слушает обвинения, молчит и стоит на своем. Так проходит час за часом, сменяя время суток. И когда дверь в допросную едва не слетает с петель, являя на пороге Поттера, белее мела, с окровавленными руками, Северусу приходит понимание. Оно обрушивается на него непреодолимой тяжестью и тоскливым захватом в сердце, которое гулко бьется о грудную клетку. Гермиона! Черт! Он рассчитывал, что ее отпустили, и она, зная, как мало у нее времени, уже попрощалась с Поттером и отбыла в Японию. Ее не за что было держать. Но сейчас он точно знает, что это не так, и мальчишке даже говорить ничего не надо. — У нас тут, вообще-то, допрос! — важно заявляет напарник Поттера, вскакивая на месте. — Какого хрена? — орет Долиш, глядя на Поттера. — Кто тебя выпустил? Снейп рывком поднимается, заглушают возмущенные возгласы Долиша и Белтрайна. Они тут же хватаются за палочки, обрадованные, что представился шанс. — Если не сядешь, получишь заклятие! — угрожает Долиш Снейпу, и на его лице появляется кровожадное выражение — он жаждет, чтобы Северус ослушался. — Где она? — игнорируя угрозы, спрашивает Снейп. Он только сейчас замечает, что Поттера трясет так, что он едва говорить может. По щекам текут слезы. Он кивает на стену, сглатывая. Смотрит на начальника с напарником и поднимает руки, как бы показывая, что не опасен. — Снейп никуда не денется. Сейчас он пройдет в соседнюю допросную и попробует помочь Гермионе, — его голос срывается, но последние слова он произносит с такой яростью, что сомневаться в них не приходится: — Если вы помешаете и она умрет, я уничтожу вас. Долиш переминается с ноги на ногу, торгуясь сам собой. На поводу идти не хочется, но если с девочкой, с самой Грейнджер, что-то случится на допросе, его карьере точно конец. Сзади очень вовремя появляется Беррингтон, на которого он ее оставил. — Что с Грейнджер? — спрашивает у него Долиш, недоверчиво переводя взгляд с Поттера на Снейпа и хмурясь, потому что аврор несет какой-то нечленораздельный бред. Долиш злится, скрипит зубами и сдается, пиная стул: — Да что б вас… Он опускает палочку и кивает. Белтрайн тут же освобождает Снейпа, и он идет за Гарри, опасаясь увидеть что-то непоправимое. Кажется, что время растягивается, словно жвачка, тянется и замедляется. И эти несколько шагов до соседней допросной кажутся вечностью. Открытая дверь все ближе. У нее уже столпились несколько человек, которые с ужасом шепчутся между собой, качая головой и прикрывая рты. Снейп отталкивает кого-то, входит в комнату, и дыхание перехватывает. Несколько мгновений он пытается тщетно сделать вдох, глядя на распростертое в крови тело, укрытое цветочным саваном. Краем глаза замечает, как Белтрайн, который шел за ним, сгибается пополам в углу и его рвет. Долиш в шоке матерится и сыплет приказами позвать невыразимцев и целителей. Поттер падает на колени перед Гермионой, что-то утешающе шепча. Все это происходит какую-то долю секунды, но для него словно в замедленной съемке растягивается на мгновения. Снейп стоит там, где замер, только увидев ее, не в силах двинуться ближе. Нет, он не может, не хочет. От приторного запаха крови и терпких лилий его тоже начинает тошнить. А может, его тошнит от затопивших тело эмоций, ведь он столько часов был без окклюментной защиты. Из охватившего его вакуума он с трудом улавливает крики Гарри, который зовет его. Делает несколько шагов вперед, опускается на колени, пачкая штаны ее кровью. Ужас охватывает его, когда он понимает, что она еще жива. Жива, но в бреду. Болезненной агонии. Ее лицо, руки, тело все в крови, белые и нежно-розовые лепестки лилий окроплены кровью. Зрачки Гермионы расширены так, что за ними не видно радужки, она пустым взглядом смотрит в потолок, на слова и звуки не реагирует. Северусу невыносимо смотреть на это, ее лицо, еще недавно такое живое, сейчас заострилось, потеряло все краски. На нем застывает мучительная предсмертная маска. Прямо при нем на ее груди распускается еще один цветок. Северус смотрит на него, не в силах поверить, что это возможно. — Сделайте что-нибудь… — умоляет Гарри. Снейпа его слова немного приводят в чувство. Он поднимает взгляд и с горечью произносит: — Поттер. Все. Уже поздно. — Нет! Нет! Этого не может быть. Попробуйте. Хоть что-то. Попробуйте! Гарри орет так, что его лицо краснеет, потом он снова склоняется над Гермионой, гладит ее по волосам и говорит ей что-то утешающее. Северус берет себя в руки, отталкивает Поттера, склоняется над ней, обхватывая ее лицо руками. Сначала ему приходит в голову мысль, что он может облегчить ее уход. Ведь если он вот так близко, ей будет не слишком больно, верно? Но понимает, что цветы не реагируют на него. Совсем. Они теперь словно независимый, отдельный организм, который больше не нуждается в нем. Как и Гермиона тоже. Она в нем больше не нуждается. — Гермиона, — тихо зовет Снейп, большими пальцами вытирая кровь от небольшого цветка, что пробил себе путь на щеке. Ее голова безвольно качается в его руках. Ему кажется, что она его не слышит, продолжая смотреть пустым взглядом в потолок. — Что я могу сделать? Как тебе помочь? Ее палец легко задевает его коленку, и он опускает взгляд, берет ее руку в свою, сжимая крепко. Она словно хочет ему что-то сказать, но спазм не дает этого сделать. Невыносимая мука смотреть на это. — Ей легче? Надежда мальчика тоже невыносима. — Ей уже не будет легче, Поттер. Болезнь больше не распознает меня, — тихо говорит Северус. — Она умирает. — Нет-нет. Это не может так произойти. Попробуйте поцеловать ее. Может, вашего держания за руку недостаточно. Это же ханахаки. — Мы не в сказке, Поттер, — обрывает его Северус, и смотреть в потерянные зеленые глаза становится все тяжелее. — Она уходит. Просто примите это и побудьте с ней. Гарри берет ее руку и прижимает к губам. Он беззастенчиво плачет от бессилия, ярости и боли, которые сжимают его сердце, и Северус очень хорошо его понимает в этот момент. — Я не могу ее потерять. Не могу! Гермиона… Пожалуйста, ты меня слышишь? Северус смотрит на рыдающего Гарри, который снова теряет кого-то близкого, с трудом смотрит на девушку, которая мало напоминает ему ту Гермиону, что он узнал этой осенью. Вот так закончится ее история? В лучших традициях шекспировских трагедий? Он бы зачитал эпитафию для нее из того самого первого услышанного сонета. Если бы зачитала Джин, Гермиона была бы счастлива. Но Джин не помнит свою дочь, не знает, в каком ужасе она жила последние месяцы и как мучительно умирала. Наверное, так действительно лучше. Отсутствие воспоминаний, как лекарство от боли. Вот бы ему забыть этот кошмар. Гермиона еще не раз явится ему во снах, очередным упрекающим образом. И ее не спас. Но такое не забыть. Придется нести и этот крест теперь. Забыть… Северус поднимает голову от неожиданно пришедшей к нему мысли. — Поттер! Палочку мне, быстро. Гарри ничего не понимающим взглядом смотрит на него, потом на Долиша и остальных авроров, которые замерли у двери, непрерывно наблюдая за происходящим. Начальник понимает, зачем мальчишка смотрит на него, и морщится. Все это неправильно. Все, что сейчас творится. Но он достает из кармана мантии палочку Снейпа и кидает ему. — Вызовите целителей, — приказывает Северус, глядя на Долиша. — Уже в пути. Снейп кивает, бросает взгляд на Гарри, тот смотрит только на Гермиону. Северус тяжело вздыхает, все еще сомневаясь в том, что собирается делать. Иногда нужно просто сдаться. Отпустить. Сколько раз он делал только хуже, хотя, казалось, у него были благие намерения. За нее его точно посадят. Это не стоит такого риска. Гермиона издает тихий короткий звук, и из уголка губ начинает течь кровь. Северус закрывает глаза. К черту! Он больше не дает себе времени на размышления. Уверенно направляет на девушку палочку и четко произносит: — Легилименс. Если бы он подыскивал метафору тому, что собирался сотворить, он бы сравнил себя с огромной валочной машиной, которую загнали в прекрасный лес, чтобы его уничтожить. Гермиона была этим лесом. Каждое ее воспоминание взращивалось с маленького побега, пока не достигало огромного дерева, накопившего эмоции, опыт, знания, чувства, предубеждения, принципы. Все, из чего она состояла. Если бы у Северуса был хоть один шанс избежать этого, он бы так и сделал. Но она уже не жилец, так почему не рискнуть в последний раз и не попытаться сохранить ей жизнь? Какой будет эта жизнь… он в тот момент не дает себе возможности задуматься, не позволяет зацепиться, обдумать. Предпочитает действовать, а с последствиями разбираться потом. Уничтожить первое попавшееся воспоминание о нем нелегко. Страх непоправимого, неуверенность, ужас перед подобными действиями — все это сковывает его. Вот так безвозвратно разорвать его словно кусок бумаги, на котором нарисована картинка ее жизни. Но после первого уничтоженного воспоминания приходит решимость, и он дальше вырывает с корнем каждую мысль о себе. Снова и снова. Безвозвратно уничтожая любые отголоски, воспоминания, все, что было хоть как-то связано. Ее жизнь, как кинолента, мелькает перед ним вереницей картинок, которые он ловит, а потом оставляет на их месте сплошное ничего. За прямыми воспоминаниями тянутся косвенные упоминания. Они тоже погибают под его безжалостной рукой. Он уничтожает огромную часть ее жизни, оставляя вместо них лишь пепелище, выжженную черную пустыню. А когда покидает ее голову, чувствует, как из носа течет кровь. У Гермионы тоже кровь капает из носа и ушей. Она с тихим выдохом закрывает глаза, и кажется, что ее время уже пришло. — Что вы с ней сделали? — хрипло спрашивает Гарри, поднимая голову и странно глядя на Снейпа красными от слез глазами. Северус вытирает кровь рукавом. Голова гудит, его тошнит от содеянного. Он пустым взглядом смотрит на нее и произносит: — Возможно, то, что гораздо хуже смерти.***
Май, 1999 год. Весенний теплый ветер иногда залетает в приоткрытое окно маленькой, но очень уютной комнаты дома Уизли. Подхватывает невесомые кружевные занавески и закручивает их в танце. С улицы доносится кудахтанье куриц, кваканье лягушек, пение птиц и недовольное причитание Молли Уизли. В совокупности момент невероятно умиротворяющий. И Северус, записывая свои наблюдения в блокнот, даже ловит себя на мысли, что он наслаждается царящей атмосферой. Хочется думать, что спящая на кровати, придвинутой к окну, девушка тоже могла прочувствовать это. Он поднимает голову, задумчиво глядя на Гермиону, которая погружена в чары сна. Интересно, она слышит что-нибудь сейчас? Чувствует? Хоть что-то… Лицо ее спокойно, ресницы веером лежат на бледных щеках, волосы заплетены в косу. Она укрыта до самой груди, но руки лежат на животе. Кажется, что она вот-вот проснется. Прикоснись к тонкой руке, и Гермиона откроет глаза. Но это только кажется. Все далеко не так просто, и чтобы она наконец открыла глаза, Северус проделал огромный путь и надеялся, что не впустую. В тот страшный день, когда он увидел ее оплетенную лилиями, он совершил самое большое преступление в своей жизни, поддавшись моменту. Если бы у него только было время все взвесить, подумать, отвернуться… он бы не поступил так с ней. Мелькнувшая перед самым ее концом мысль, что болезнь отпустит Гермиону, если в ее памяти не останется и следа от него, заставила его действовать быстро и решительно, очень грубо и топорно. Если бы не поджимало время, возможно, он бы действовал более тонко и последствия не были бы такими катастрофичными. Предположение его действительно оправдалось. Болезнь замерла, словно оглушенная, не отступая и не продолжая свое дело. Через несколько минут подоспели целители, его увели, закрыв в камере. Как он узнал потом со слов Поттера, Гермиону спасли. Цветы начали увядать и осыпаться, в нее вливали галлоны зелий, пытаясь восстановить уровень крови и магии, чтобы помочь истощенному организму прийти в себя. И спустя недели, ее состояние нормализовалось, но было одно «но». Никто не решался ее будить. Узнав, что с девушкой сотворил Снейп, целители шокировано округляли глаза, разводили руками и наотрез отказывались приводить ее в чувство. Они решили, что сначала ее должен проверить специалист по ментальной магии. И каждый легилимент, который узнавал, что произошло с Гермионой, наотрез отказывался проводить проверку. Никто ни разу прямо не заявил, но намеки были весьма красноречивыми — им советовали оставить все как есть. Северус знал, чего они боятся — пустоты или хаоса, но еще больше, они боятся последствий. Что они увидят там? Что с этим делать? Как это отразится на них? Последний вопрос оставался особо животрепещущим. Никто не хотел попасть в ловушку чужого разума. Этичная сторона вопроса тоже оставалась открытой, а также, ответственность, — если там нечего спасать, именно им нужно будет сказать об этом и подписать ей смертный приговор. Месяцы бежали неумолимо, прошло Рождество, кончилась зима, а Северус все сидел в камере, дожидаясь очередного суда и только узнавая от Гарри последние новости о состоянии Гермионы. Ему очень не хотелось бы, чтобы она умерла в тот момент, не только потому, что он в некотором роде привязался к ней, но еще и потому что был уверен — робкий шанс на освобождение тут же бы растаял, если бы его обвинили в убийстве героини войны. Его все же освободили к годовщине победы благодаря Поттеру. Он и так бился за справедливость, желая отстоять его свободу, но когда понял, что за его подругу не возьмется ни один легилимент, стал просто одержим тем, чтобы освободить его. Кажется, мальчишка все свое время посвящал его делу, не спав, потому что выглядел он хуже, чем сам Северус. Обросший, исхудавший, лохматый, с огромными темными кругами под глазами. На него было жалко смотреть. Тогда ему здорово помогли Уизли, которые подумали, что если этого не сделать, то Поттер совсем загнется. На повторном допросе свидетелей против Снейпа выяснилось, что практически все они путались, противоречили друг с другом, а на многое из предъявленных обвинений оказалось, что у него есть алиби. Также Северус говорил неоднократно о том, что нужные воспоминания о его невиновности есть у Долохова, но тому удалось каким-то образом сбежать из тюрьмы Министерства, поэтому на него рассчитывать больше не приходилось. Но, тем не менее, повторного допроса «свидетелей» хватило, чтобы обвинение начало распадаться. За Снейпа в суде начали выступать ученики Хогвартса, что только укрепляло его позицию. И все это случилось только благодаря настойчивости Поттера, который шел против своих коллег и начальника, не желая оставлять положение дел таким, каким оно есть, и не оставил возможности свести старые счета. И он добился своего. И не успел Снейп выйти из тюрьмы, потирая запястья, как Гарри и Рон были тут как тут, приглашая его осмотреть Гермиону. Уизли забрали ее из больницы к себе. Там ей все равно не могли помочь, а Молли считала, что уход, который даст девочке она, будет гораздо более внимательным, чем от сотрудников Мунго. Будить Гермиону все равно было нельзя, пока кто-то не разобрался бы с той кашей, что, вероятно, была у нее в голове. И Гарри в тот вечер ясно дал понять, что он и есть этот «кто-то», кому придется с этим разобраться. Северус только презрительно хмыкнул, ему не нужно было напоминать ни о чем. Эта история довлела над ним, не давала покоя. Он сам хотел завершить ее. Снейп чувствовал свою вину и ответственность. И тут действительно было за что. Увидев ее впервые за почти полгода, Северус почувствовал что-то вроде радостного облегчения. Гермиона все еще была жива. Ее кожа казалась слишком бледной, с яркими розоватыми шрамами по всему телу, даже на лице. Молли потом ему сообщила, что они очень плохо сходят, и он пообещал сделать мазь посильнее, нежели продаются в аптеках. И сделал. Не прошло и двух недель, как шрамы сильно побледнели и стали почти такими же, какими он их помнил на ее теле осенью. Все-таки Помфри знает свое дело, и он подумал, что нужно бы спросить у нее рецепт мази от шрамов и рубцов. Две с половиной недели его беспрерывной работы с памятью и вот он, наконец, может сказать, что закончил. Погружаться впервые в то, что он сотворил, оказалось невыносимо больно для них обоих. Останавливать хаос воспоминаний, мелькающих в беспорядке, сложно. Это было похоже на раскрутившуюся карусель, которую не остановить, не зацепиться. Не от чего оттолкнуться. Не было отправной точки, какой-то опоры. Пришлось кропотливо перебирать ее эмоции и мысли. С каждым днем он тщательно разбирал ее жизнь на детали, подчищая то, что не заметил в тот злополучный день. Восстанавливая какое-то подобие порядка. И то, что получалось, его не радовало. Первый раз, осознав полный масштаб трагедии, его замутило. Потом он взял себя в руки и пытался это исправить. После второго мая ему пришлось стереть абсолютно все воспоминания, не только о себе, а вообще обо всем. Для этого уже была придумана легенда для Гермионы. Но вот остальное. Огромный пласт жизни в Хогвартсе пришлось стереть безвозвратно. То, что помогало становлению ее личности. Он был в легком недоумении от осознания, как же много было связано с ним, Северусом. Если бы не Поттер, то этого было бы раза в три меньше. Но кажется, что на протяжении всего обучения, каждый год они следили за ним, строили догадки, их мысли, действия, многие мотивы — все было связано с ним. И все это ему пришлось вырвать из ее памяти, как и лилии из ее тела. Удивительная все-таки болезнь. Снейп до сих пор не мог поверить, что удалось обмануть ее. И время от времени проверял колбочку, в которой раньше хранился цветок. Теперь там на дне лежал лишь пепел. — Северус, — в комнату заглядывает миссис Уизли, ее шепот вырывает его из размышлений, и он поднимает голову. — Останешься на ужин? Он слабо улыбается ей, закрывая свой блокнот и поднимаясь на ноги. — Нет, благодарю, Молли, я почти закончил, — он смотрит на Гермиону, — перепроверю все еще раз, и завтра можно будет ее будить. — Да ты что? — она прижимает руку к груди, и ее глаза наполняются слезами. — Святой Годрик, мне даже не верится. Неужели девочка придет в себя. — Будем надеяться. — Ты будешь с нами? — вдруг хмурится она. Северус качает головой. — Это плохая идея. Я для нее совершенно незнакомый человек, и ни ей, ни ханахаки лучше меня рядом не видеть. Мы не знаем наверняка, ушла болезнь насовсем или затаилась внутри. Не стоит рисковать, я думаю. — Но если что-то пойдет не так? — испуганно шепчет Молли, с жалостью глядя на Гермиону. — Для этого здесь будут целители. Я сделал все что мог, Молли. — Конечно, Северус, я ничего такого не имела в виду. Спасибо тебе. Он кивает, и она, помявшись еще немного, добавляет: — Соберу тебе тогда с собой ужин. И прежде чем он успевает что-то ответить, она прикрывает дверь, снова оставляя их наедине. Северус оборачивается к Гермионе, смотрит на нее долго, затем склоняется к ее лицу. Он ни разу не касался ее за все это время и сейчас не решается провести пальцем по щеке, хотя почему-то испытывает непреодолимое желание сделать это. Не поддаваясь странному искушению, он сдерживается и, склоняясь к самому ее уху, лишь негромко произносит: — Я запомнил тебя другой. Как ты и хотела. Прощай, Грейнджер. Понимать, что видит ее в последний раз, немного странно. Его для нее больше не существует. Где-то внутри даже шевелится эгоистичное сожаление. Все-таки увидеть такую любовь к себе — это великое чудо по меркам его жизни. Он сомневался, что кто-то, не болеющий ханахаки, мог бы полюбить его хоть отдаленно так же сильно и принять так безусловно. Последний раз окидывает Гермиону взглядом. Она вроде и есть, вот лежит перед ним, такая же внешне. Но в то же время ее нет. Той, кого он помнил, нет и никогда уже не будет. Он стер ее, вырвал вместе с теми чертовыми лилиями. Он все-таки убил ее. И лучшее, что мог сделать для нее теперь, никогда не появляться на глаза этой незнакомки.***
В тот же вечер в Паучьем тупике Северус наконец заканчивает разбирать сумку из Австралии, которая была брошена в дальний угол лаборатории, и этим словно ставит точку в этой истории с Гермионой. Достает колбочки, в которых были цветы и несколько мгновений думает, что с ними делать. Решает поставить на полку с заготовками, пока не решит просто выкинуть их или оставить для новых экспериментов. Не отрывая от них задумчивого взгляда, подносит к губам стакан с виски и делает глоток, ощущая за терпким вкусом алкоголя какую-то горечь, которая вряд ли имеет отношение к напитку. Мысли, которые где-то на задворках крутятся все это время, наконец, обретают слова: — Я правильно сделал? Северус тяжело вздыхает. Черт, он никогда не умел играть с чужими жизнями как Дамблдор. Для него не существовало всех вот этих оттенков допустимого добра. Что теперь с ней будет, он мог только гадать. Какой она станет? Что будет делать дальше? Только одно приносило утешение — вокруг нее полно людей, готовых ей помочь построить совершенно новую жизнь.***
Сентябрь, 1999 год. Широкий мазок бирюзой раскрашивает полотно, затем еще один и еще. Она снова и снова наносит краски кистью, создавая из получившейся абстракции какой-то образ, который стоит перед глазами после пробуждения. Гермиона уже знает, что сбросить его можно лишь вот так, выплеснув на картину. Странно, раньше она никогда не проявляла ни таланта, ни даже малейшего интереса к рисованию, а сейчас оно становится ее спасением, некоторой психотерапией. А, может, проявляла, но забыла? Она ведь многое забыла. Гермиона останавливается и закрывает глаза, почти проваливаясь в слуховую галлюцинацию, где слышит на фоне волн чей-то низкий голос. Трясет головой отгоняя ее, выдавливает несколько цветов и смешивает, беря оттенок темнее. Мазки становятся яростнее от поднимающейся внутри злости. Она всегда злилась, когда тема касалась памяти. Она злилась на свой мозг за то, что он подвел ее. За то, что лишил какой-то важной части. За то, что ее мысли теперь это какая-то каша, которой она не может доверять. «Это несчастный случай Гермиона». «Ничего важного ты не забыла. Давай я расскажу тебе». «Ты такая же, как и была». Но это все вранье. Она не такая. Она никогда не чувствовала себя такой потерянной. Она никогда не испытывала такой пустоты в груди. Если она такая же какой и была, почему все, что так важно было раньше, вдруг перестало иметь хоть какое-то значение? Снова хаотичные мазки, широкие, нервные. Краска брызгается, мажет руки, лицо. Почему Хогвартс кажется неважным? Почему друзья стали чужими? Почему она сама себе стала незнакомкой? Почему она стоит часами перед зеркалом рассматривая себя и едва видные шрамы от ханахаки и не узнает ничего. Даже эту девушку в отражении. — Ты не изменилась, Гермиона, — говорят они, а сами прячут глаза полные боли, когда не получают от нее той реакции, которой ждут. Она отмахивается от Гарри, Рона и его семьи. Они раздражают ее, лезут, учат, как жить. Гермиона, ты должна то, это, и так еще десяток должна по списку. Бесят тем, что знают о ней больше, чем она сама. Ждут от нее конкретных слов, действий. И она чувствует себя просто отвратительно, когда делает не так и видит разочарование или печать печального смирения на лицах. — Ты же добрая, — напоминают ей на ее порой слишком резкие слова, а она злится, испытывая почти ненависть ко всему вокруг. Добрая? Какой доброты они ждут? Откуда ей взяться в той пучине отчаяния, которая внутри? Доброта идет изнутри, но лишь тогда, когда человек цельный и самодостаточный. У таких потерянных ничтожеств как, она доброту сложно отыскать среди обиды и ненависти на мир и саму себя. Как можно забыть того от любви к которому заболела? Просто в голове не укладывается. Почему она скрыла его ото всех? Она стыдилась его? Кто он? Вопросов у Гермионы до сих пор остается много, тем более что на них никто не мог ответить полно четко и так, чтобы для нее встало все на места. Она влюбилась в кого-то. Скрывала это. Случился несчастный случай. Она оказалась в больнице, где провела много месяцев. Частично потеряла память. Где ее избранник неясно. Он так и не пришел за ней. Иногда ей хотелось верить в то, что он тоже пострадал и не помнит ее. Гермиона не замечает, что дышит часто и тяжело, давая эмоциям выплеснуться на картину. Она бросает кисть и закрывает лицо руками, не замечая, что пачкается. Тихие рыдания слетают с ее губ, она сидит и плачет, испытывая всепоглощающее отчаяние словно рядом затаился дементор. Но весь ужас был в том, что дементора не было и то, что она чувствовала было перманентным состоянием вечно ее сопровождающим. Кажется, с потерей каких-то воспоминаний она потеряла себя и больше не могла найти. За четыре месяца с того момента как она проснулась в доме Уизли, все изменилось. Все что было важным когда-то, по словам ее друзей, потеряло свой смысл сейчас. Даже сами друзья. Сначала Гермиона только сидела и слушала рассказы о себе, о том, что она отправилась учиться, о ее планах на будущее. Потом сидела и просто пялилась в стену, не в силах вынести той пустоты в голове и чужеродности тех слов, что о ней говорили, а потом поняла, что вокруг все такое — чужое. Тогда она сняла выплату за Орден Мерлина, который ей вручили, пока она спала, обменяла на маггловские деньги и просто уехала. Тот мир и те люди тяготили ее, давили на нее, чего-то ждали. А что она могла им дать, если сама ничего из себя не представляла? Гермиона сняла маленький домик в деревушке недалеко от Лондона, устроилась официанткой в местный бар, пользующийся большой популярностью, и после этого стала думать, как ей построить свою жизнь дальше. Гермионе много рассказали о тех планах, которые она якобы строила, но она не чувствовала ни малейшего отклика на эти слова. Поэтому решила подумать, что ей хочется теперь. И поняла, что не знает. Она совершенно не знает, как ей жить и что делать. Что она хочет делать. Поэтому предпочла просто плыть по течению и побыть одной, чтобы послушать себя. Гарри не раз приходил к ней, желая оказать поддержку, но она прогоняла его. Видела, что делает больно, но не было сил смотреть в его глаза полные сожаления и какого-то ожидания увидеть в ней другого человека. А никого другого не было! Была только она, потерянная, несчастная девочка, чье имя Гермиона Грейнджер, и эта девочка понятия не имела, кто она. Так началась ее новая жизнь, точнее, существование, которое жирной чертой отделило ее от прошлой. Магия была забыта, палочка запрятана в дальний ящик, осенью она пошла на вечерние курсы в ближайший колледж, чтобы подтянуть знания. Оказалось, что она знает недостаточно для поступления в серьезные заведения. До вечера она чаще всего работала в баре, иногда брала ночные смены. А по выходным временами гуляла своей коллегой, — Джульет, по окрестностям, слушая ее бесконечную болтовню. Из старой жизни остались только люди. Точнее, один человек — Гарри. И что он к ней так прицепился, она понятия не имела. Он ее раздражал буквально всем, даже один его вид выводил ее из себя. И если поначалу она была вежливой, то спустя несколько месяцев не могла позволить себе даже этого. Больше ее волновало другое. Спустя пару месяцев после пробуждения Гермиону начали одолевать сны, в которых был какой-то человек. Она не знала его, не видела, не слышала, но ощущала постоянное присутствие. Иногда у нее начинался кашель, и паника накрывала ее, но цветов не появлялось. Только что-то внутри словно хотело вырваться наружу. Она прочитала все, что у нее имелось о ханахаки и поняла, что также изучала эту болезнь в то время, когда ею болела. Видела записи своим почерком и чужим. Много записей мелким, неровным и отвратительным почерком. Чей он, Гермиона даже не догадывалась. И чем больше она узнавала о болезни, тем больше понимала, что все не так просто, как ей говорили. Вопросы росли в геометрической прогрессии. Подолгу стояла и рассматривала шрамы, понимая, что болезнь достигла когда-то последней стадии. Значит, его не было рядом или он был, но не любил ее. И тогда сердце сжимала непонятная тоска, отчего Гермиона плакала горючими слезами не один час. И Гарри говорил, что это к лучшему, что она не помнит. И она даже соглашалась с ним. Сначала. Пока не поняла, что с памятью о цветах ушло что-то гораздо более важное. Что-то, что делало ее собой. Она бы предпочла помнить симптомы и помнить его. Того, кого она потеряла. Может поэтому внутри непроходящая пустота? Вечная нехватка чего-то, вечное ощущение поиска. Она неосознанно порой шарила глазами по людям в толпе, выискивая сама не зная что. Наверное, его. Узнала бы она его, если бы он оказался перед ней? Отозвалось бы что-то внутри? Гермиона поднимает заплаканные глаза, глядя на картину перед собой. Море, песок и черный силуэт. Снова. Опять она нарисовала то, что рисовала уже неоднократно. Это воспоминание? Как она может рисовать то, что не помнит? Она утирает слезы, снимает картину с мольберта и ставит ее холстом к стене, как остальные, и отправляется в душ. Ей нужно собраться на работу. А об этом она подумает вечером. Как и всегда.***
Сентябрь, 1999 год. Северус снова устало смотрит на мечущегося по комнате Гарри, который то и дело лохматит себе волосы из-за эмоций. Он стал у него частым гостем в последнее время. Кто же знал, что ему будет так тяжело смириться с тем, какой стала Гермиона. — Это просто в голове не укладывается. Она просто не она. Такое ощущение, что в нее подселили кого-то другого, — Гарри вдруг дергает себя за волосы сильнее обычного и останавливается, поднимая взгляд на Северуса. В его глаза смешались недоверие и догадка: — Такое ведь не могло произойти, правда? Никого же нельзя подселить в ее тело? Северус тяжело вздыхает, перекидывает ногу на ногу и отвечает: — Нет, мистер Поттер, это Гермиона. Гарри кивает и продолжает расхаживать, бормоча под нос рассуждения. Северус смотрит на него и думает, стоило ли оно того? Эти приходы и изливания Поттера не дают и ему спокойно забыть все, что произошло с ним осенью девяносто восьмого. Ну сколько можно сокрушаться по подруге, которая выжила, как он и хотел. Не обращая на Поттера внимания, он встает, проходит к импровизированному мини-бару, достает два стакана и наливает огневиски на два пальца. Протягивает один Поттеру и тот удивленно смотрит на него. — Я не пью, — растерянно говорит Гарри. — Пьешь, — откидывая надоевшие формальности, Северус почти впечатывает стакан в его грудь, едва не расплескивая жидкость. Сам отходит к камину, делает пару глотков и наблюдает как Поттер, посомневавшись, делает глоток и смотрит на Северуса. Тот кивает на стакан. — До дна. Ожидая, когда Гарри прокашляется, после того как залпом осушил стакан, Снейп потягивает свой напиток. Это вконец ему осточертело и пора говорить начистоту. — Что ты ждешь от меня, приходя сюда и жалуясь мне на нее? — он вскидывает бровь. — Что я пойду и подправлю в ее голове еще что-нибудь? — Я просто хочу понять, — Гарри все еще морщится от крепкости напитка, который жгет внутренности и горло. — Я напомню тебе это один раз. А потом больше не смей прибегать ко мне, желая показать, как тебе плохо, — Северус тоже осушает свой стакан и отставляет его на небольшой столик рядом с камином. — Ты был один из тех, кто так рьяно заставлял ее сделать операцию. Помнишь свои слова? Что ты примешь ее любой, лишь бы она только жила. А она говорила тебе, что произойдет, но ты не слушал. Гарри смотрит на него, тяжело дыша, злясь и понимая, куда клонит Снейп. — Так посмотри вокруг. Это произошло. Она больше не твоя подруга, да, она не чувствует к тебе былой привязанности, но она жива. И не лишена чувств, к слову. В ее жизни будут люди, которых она полюбит так же, как и вас когда-то. — Имеете в виду, как вас когда-то? — поддевает Гарри, зло сверкая глазами. Снейп криво усмехается, засчитывая ему этот укол. — Я понял, к чему вы это говорите, — Гарри берет бутылку и, подзывая стакан Северуса, наполняет сначала его, отправляя назад хозяину дома, потом наливает себе. Снова делает большой глоток и кашляет. — Но почему вообще так произошло? Это же не операция, вы просто стерли воспоминания. Причем о себе. Почему тогда моя подруга теперь это незнакомка для меня? Северус тоже неторопливо пьет, тянет паузу, не торопясь отвечать, чтобы эмоции Поттера улеглись немного. Не нравится ему эта эмоциональная гриффиндорская манера искренне выражать все, что чувствуешь. — Так уж получилось, что вся твоя жизнь в школе, Поттер, крутилась вокруг меня, а вся ее школьная жизнь крутилась вокруг тебя. Ваша дружба зародилась благодаря тупым подозрениям и совместными нарушениями правил. На каждом курсе ты находил, в чем меня обвинить и подозревать. С каждым курсом учась вместе и разгадывая тайны, а что более важно, совершая преступления и рискуя жизнью, вы сближались все сильнее. Но почти каждое ваше приключение, которое вас сблизило, к сожалению, было основано на ненависти ко мне. Понимаешь? — Северус делает глоток, наблюдая за Гарри, на лице которого отражается понимание и шок. — Когда вы уничтожали воспоминания о себе, вам пришлось уничтожить все, что имело к вам отношения, где упоминались вы, так? — Северус кивает, и Гарри шумно выдыхает, а потом залпом осушает стакан и наливает снова. Он скоро напьется, но Снейп решает позволить ему это. — Тогда этих воспоминаний нет в ее голове, а значит, нет привязанностей, которые образовывались за их счет. Она просто не помнит, что она чувствовала. Она не помнит чувств не только к вам, но и к нам с Роном. Потому что их просто нет… Некоторое время они сидят молча и просто пьют. У Поттера начинает заплетаться язык, когда он снова произносит: — Но она жива зато, это ведь главнее всего, да? — Да, — подтверждает Северус. — И раз она может чувствовать, я могу снова стать ее другом. Просто нужно начать сначала, верно? — Верно. Гарри удовлетворенно кивает, нетвердой рукой поднося стакан ко рту. Северус задумчиво смотрит на него, а потом не выдерживает и спрашивает: — Но не лучше было бы отпустить? Бокал в руке Гарри кренится, и тот пытается второй рукой его удержать. — Знаете, Снейп… ой, мистер Снейп, — тянет Поттер, уже окончательно опьянев, — это слишком эгоистично, но… без нее я чувствую себя одиноко… даже Джинни… это не то. Всем хороша, но не Гермиона. Она теплая. Понимаете? Стакан выскальзывает у парня из ослабевших пальцев и разбивается. — Ой, я все поправлю… — как может, заверяет Гарри, а потом откидывает голову на спинку кресла, бормоча: — Потом. А Северус, не обращая внимания на все вокруг, смотрит на пламя в камине и что-то горькое внутри заставляет его поморщиться. «Она теплая. Понимаете?» — слова Поттера эхом отдаются в голове. Северус крепче сжимает стакан, так что белеют пальцы. Понимает.***
Ноябрь, 1999 год. Гермиона забегает в подсобку с инвентарем и кашляет, прикрываясь как может, чтобы заглушить эти звуки. Конор узнает, что она болеет, — отстранит от работы. А ей этого нельзя допускать, в этом месяце и так много трат ушло на врачей и лекарства. Она просто не может себе позволить подобную простойку в работе. Поэтому, прокашлявшись, Гермиона поправляет прическу и возвращается в зал, где сразу сталкивается с Джульет. — Опять кашель? — тихо спрашивает она, бросив взгляд за ее спину, чтобы проверить, нет ли поблизости управляющего. — Слушай, Конор уйдет через пару часов, и ты ступай, я одна додежурю. — Все нормально, — отмахивается Гермиона, обходит подругу и идет к столику, где сидят две престарелого вида леди. — Вы уже определились с заказом? Остаток вечера она проводит в активной работе и радуется, что не ушла, потому что одна бы Джульет просто не успела всех обслужить, а кто-нибудь бы потом нажаловался Конору и последствия бы не заставили себя ждать. Когда она выходит из кафе на улице уже темно, в свете фонарей кружит первый снег, и Гермиона замирает на мгновение, рассматривая его, как завороженная. Неподалеку слышит тихий звук трансгрессии в ночной тишине и уже знает кто это. Не оборачиваясь, произносит: — Когда-нибудь тебе надоест сюда приходить. Гарри почти неслышно подходит к ней и тоже поднимает голову, глядя на танец снега в свете фонаря. — Красиво, — тихо произносит он и некоторое время они молчат, а потом не сговариваясь потихоньку идут дальше. — Как твой кашель? — Никак, — отвечает Гермиона, бросая короткий взгляд на парня. Сейчас он уже гораздо меньше ее бесит, когда перестает вести себя так, будто знает ее лучше, чем она себя, и когда перестает ждать от нее определенных действий и так демонстративно разочаровываться. Теперь он осторожен и тактичен, и Гермиона уже не чувствует постоянного давления с его стороны, а заново знакомиться с этим странным парнем, который называет себя ее другом. — Анализы хорошие, легкие чистые, лекарства пропиты. Но он все еще появляется… Они идут некоторое время молча, под их ногами шуршат опавшие листья, Гермиона уже знает, что Гарри набирается решимости сказать это. — Может, все-таки в Мунго? — наконец озвучивает он свой вопрос. — И много в Мунго мне помогли в прошлый раз? — кривится она. — Не поеду. Тем более, как я прочитала в своем дневнике болезни, в прошлый раз период простого кашля занял меньше месяца. Потом появились лепестки, так что не бойся, Гарри. Это не ханахаки. — У тебя есть дневник болезни? — чуть севшим голосом говорит Гарри и даже останавливается. Она оборачивается и вскидывает брови, внимательно глядя на него: — Ты как будто не рад этому. — Нет, рад, — Гарри продолжает идти, и Гермиона хмыкает. — Так что там в дневнике? Она несколько мгновений молчит, поддевая носком сапога листья и откидывая их. — Да ничего там нет. Видимо, я вела дневник в самом начале болезни, пока боль и цветы не начали отвлекать меня от этого дела. Там записи до первых цветов на коже. Потом я забросила. — Так там только описание болезни? Больше ничего? — Нет там имени, Гарри, я бы сказала. Она проницательно смотрит на него и уже в который раз ловит себя на мысли, что он знает больше, чем сообщает ей. И явно не хочет, чтобы она что-то узнала. Но что? Может, ему все же известен человек, которого она любила? Гермиона опускает ресницы, видя, как тушуется под ее подозрительным взглядом Поттер, и они идут дальше. Что ж, он почему-то носится с ней, провожает, заботится. Иногда ей кажется, что он ухаживает за ней, как парень. Про его отношения с Джинни она не спрашивает. Ее это как-то мало волнует. Просто позволяет быть рядом, потому что ему это зачем-то нужно. Но теперь в голове всплывает мысль, что и она может у него выпытать что-то, узнать больше о себе. Может это позволит ей закрыть огромную черную дыру в ее душе. Поэтому, когда они, болтая, ни о чем доходят до ее дома, Гермиона, вместо того чтобы махнуть Гарри как всегда и уйти, поднимает голову, смотрит в его глаза и легко улыбается: — Зайдешь на чай?***
Январь, 2000 год. Когда Поттер несколько месяцев назад прибежал с испуганными жалобами, что Гермиона кашляет снова, Северус не смог ждать следующего дня и сорвался с места в тот же вечер. Наложив на себя дезиллюминационные чары, он ждал ее у дома, не решаясь проникнуть внутрь. Она вышла, кутаясь в то самое легкое пальто не по сезону, которое он помнил еще с Эдинбурга, где они гуляли больше года назад. Лицо обмотала шарфом, из-под шапки торчали в беспорядке кудри. Ему стоило некоторых усилий держать себя на приличном расстоянии от нее, когда он провожал ее до бара, в котором она работала. Хотелось подойти ближе, заглянуть в глаза и узнать, как она живет. Как часто он думал об этом, предполагал. Но мог ли догадываться? Северус криво усмехается, шагая за девушкой и рассматривая ее, когда ее слова, нагло брошенные ему в лицо в Эдинбурге, всплывают в его голове: «Смейтесь сколько угодно, но, вы будете вспоминать меня довольно часто». «Мисс Грейнджер… Вы оказались чертовски правы. Жаль, что вас больше нет, верно? И даже напоминалку ставить не нужно, чтобы помнить это». Объявлять ей о своем присутствии Северус не стал. Затаился рядом, продолжая наблюдать за девушкой еще несколько часов, чтобы понять, стоит ли ему вмешиваться. Какого же было его удивление, когда Северус увидел, что она обрезала волосы так коротко, что кудряшки едва прикрывали уши. Ей безумно шло, но это делало ее образ очень чужим. Ни один лепесток за тот вечер так и не появился, сколько бы она ни кашляла. Звучали бухыканья нездорово, но это определенно было не ханахаки. Он решил, что передаст с Поттером бодроперцовое и немного расслабился, позволил себе выдохнуть и рассмотреть ее. Он был рад снова увидеть эту девушку. Мало что в ней осталось неизменным: такая же тощая, с таким же вздернутым носом и желанием кого-то чему-то научить. Но взгляд изменился. Холодный и отстраненный, даже когда улыбалась. Лицо бесстрастная маска, когда отворачивалась. Эта мимика в ней ему была не знакома. Казалось, почти и ничего не осталось в ней от прежней Гермионы, хотя много ли он ее знал? Определенно, нет. Но все равно внутри что-то распознавало ее чужеродность. Напряженные, чуть сдвинутые, брови, проницательные непривычно-холодные глаза, цепко впивающиеся своим взглядом в людей, плотно сжатые губы. Нет, не она. Северус в тот вечер пробыл с ней рядом несколько часов, а потом развернулся и молча ушел домой, чувствуя себя не в своей тарелке. После этого он невольно то и дело возвращался мыслями к Гермионе, но больше к ней не приходил. Контроль за ее состоянием возложил на Поттера и продолжил строить свою жизнь. С этим возникали трудности. Вот так к сорока годам у него возникли проблемы с самоопределением. Пока добывал галлеоны на жизнь, получая заказы из аптек. Брал дорого, но делал так, что эффект от зелий был потрясающий. Вот и сегодня, он спускается вниз, чтобы поработать до обеда, как обычно, но боковым зрением что-то выцепляет у стены на полках. Взгляд скользит по заготовкам зелий и… Северус шумно и медленно выдыхает, не в силах поверить в то, что видит. На полке в колбе снова расцветает лилия. Та самая, что много месяцев лежала черным пеплом на дне. Северус не верит своим глазам. Этого не может быть. Снейп приближается к полкам и рассматривает цветок. Он почти такой же, только с выраженными красными прожилками, которых раньше не было. Сильный и наполненный магией. На Северуса обрушивается целый поток мыслей и, схватив колбочку, он взмахивает палочкой, призывая мантию, которая окутывает своего хозяина и, выйдя за дверь, он трансгрессирует. Дома Гермиону не застает и направляется в бар. Он пока слабо представляет себе, что ей скажет, но проверить ее просто необходимо. Северус входит в пустой в столь раннее время бар и, раздевшись, садится за дальним столиком, лицом к окну и дверям — старая привычка держать все под контролем. Из комнаты, отрезанной от общего зала, к нему выходит Гермиона. Немного осунувшаяся и еще более болезненная, она хмурится и кажется погруженной в свои мысли. Не глядя на него, достает блокнот и совершенно безэмоционально интересуется: — Выбрали? Он молчит, впиваясь в ее лицо, которое так близко, темным испытывающим взглядом. Гермиона на затянувшееся молчание поднимает глаза и их взгляды встречаются. Северус ожидает, что вот сейчас она как-то изменится в лице, что-то скажет, может, что-то почувствует или болезнь откликнется на его присутствие и прямой контакт, но Гермиона лишь вскидывает бровь и немного раздраженно спрашивает: — Сэр? Вы определились с заказом? Северус чувствует неприятный укол от ее тона и абсолютного равнодушия на лице. Да, похоже, к хорошему привыкаешь быстро, и его память играет с ним злую шутку. — Что посоветуете? — спрашивает он, продолжая смотреть ей прямо в глаза. Она пожимает плечами, клиентоориентированность точно не ее сильная сторона. — Ну, попробуйте стейк, нам привозят мясо прямо после забоя два раза в неделю. Очень вкусно. Они еще некоторое время обсуждают детали заказа, а потом она уходит, ни взглядом, ни жестом не выдавая то, что могла узнать его. И холодный укол где-то за грудиной заставляет его поморщиться. Болезнь снова подняла свою голову и первыми мыслями Северуса было подозрение, что она что-то вспомнила, хотя, казалось, что это невозможно. Нет, он был уверен, что это невозможно. Но только теперь, поговорив с ней и увидев ее реакцию на себя, он вдруг ловит себя на мысли, что раз Гермиона болела ханахаки, то значит была предрасположена изначально к этой болезни и могла существовать вероятность, что ее незащищенный опытом мозг снова сыграл с ней злую шутку, но на этот раз влюбилась она в кого-то другого. Эта мысль тьмой расползается внутри. Надо же, девушка, возможно, снова умирает, а он расстраивается из-за того, что не из-за него. Обедая, исподтишка Северус наблюдает за ней, пока она что-то делает за барной стойкой, обслуживает какого-то завсегдатая, забредшего выпить пива и перекинуться с ней парой слов. То, как он жадно осматривает ее фигуру, когда девушка отворачивается, говорит само за себя. А эта дура даже палочку с собой не носит, как рассказывал ему Поттер. Северуса вдруг опаляет злость. Он поднимается, бросает на стол двадцатифунтовую купюру и, не попрощавшись, выходит на улицу, возвращая маггловскому пальто снова образ своей мантии и накладывая на себя согревающие и дезолюминационные чары. Придется подождать ее немного и кое-что проверить. Пока Северус ждет, когда закончится ее смена, он осматривает небольшую деревушку. В сумерках он двигается словно тень, иногда клубясь черным дымом над крышами. Место совершенно гиблое, здесь нет перспектив, нет волшебников, нет ничего. Почему она поселилась именно здесь? До города далеко, до ближайшего нормального колледжа тоже нужно добираться. Вместо того, чтобы строить свою жизнь, она забивается где-то в глуши, влача жалкое существование. Но ему ли ее осуждать, если он занимается тем же? Гермиона выходит из бара спустя десять минут после окончания смены. Ее кто-то перехватывает у выхода, что-то спрашивает. Они недолго болтают, потом она машет рукой и натягивает шарф на нос, двигаясь в сторону старого полузаброшенного парка, через который идет путь домой. Здесь даже фонари горят не все и из темноты то и дело можно выцепить собачников, с которыми Гермиона здоровается, а она идет через это место, словно собственная безопасность ничего не значит. Пока Северус размышляет о том, какая она идиотка, они незаметно подходят к ее дому. Гермиона оборачивается, хмурясь, и смотрит в то место, где стоит он, но увидеть его не может, потому что на нем чары. — Кто здесь? — все же спрашивает она, вглядываясь в темноту. В ее голосе нет страха, лишь небольшая настороженность. Северус снимает чары, отмечая, что они почти возле ее дома и скрыться с улицы не составит труда. Он делает несколько шагов вперед, подходя ближе, и глаза ее сужаются. — Кто вы и почему преследуете меня? — она смотрит на него пристально и цепко. Он молчит, сократив расстояние между ними и теперь стоя в паре шагов от девушки, Северус не знает, что ей ответить. — Мы знакомы, — звучит ее утверждение, и он кивает. — Как вы нашли меня? И зачем? Почему не представились сразу… На него сыпется шквал вопросов, а он задается одним — почему она так беспечна? — Может, я ваш враг, Гермиона. А у вас даже нет палочки. — Я думала, у меня нет врагов, — усмехается она без тени страха и презрительно добавляет: — Я же такая милая и добрая, как мне рассказывали. Была. Северус усмехается и одним резким движением достает палочку, оказывается рядом с ней, хватая за лацканы пальто, толкает назад и пригвождает к забору, надеясь, что ударилась она достаточно больно. Его палочка утыкается ей под подбородок, заставляя поднять голову. Она тяжело дышит, крылья носа яростно раздуваются. Она не боится, только с какой-то неистовостью смотрит в его лицо. Северус нависает над ней, вжимая ее тело в деревянный забор, и рычит: — Степень твой милоты бесполезный показатель для таких, как я, Грейнджер. Вторая рука с лацканов перемещается на шею, с силой сжимая ее. Венка на лбу Гермионы начинает вздуваться, но она лишь смотрит на него, даже не предпринимая попыток вырваться. Через мгновение он ослабляет хватку, и она невольно делает жадный вдох. — Даже довести начатое до конца не можешь, — презрительно шипит она ему в лицо и когда палочка сильнее давит на кожу, Гермиона чуть подается вперед и почти ему в губы шепчет: — Давай уже. Северус взглядом бегает по ее лицу. Ищет признаки безумия, но она не создает такое впечатление. Идиотка. Он ради этого сделал все, ради того, чтобы она нарывалась на смертоносное заклинание первого встречного? Он не может сдержать презрительной гримасы, а она лишь скалится с насмешкой. Он отпускает ее и делает резкий шаг назад, а потом вскидывает палочку и произносит: — Легилименс. Снейп чувствует ее сопротивление, панику, — да, на такое она не рассчитывала. Гермиона пытается скрыться от него, увернуться, но что она может против такого натиска. Северус специально действует грубо, делает больно, чтобы голова потом долго болела и шла кровь, чтобы наказать ее за беспечность. Он безжалостно и методично проносится по ее жизни, мыслям, всему сокровенному, о чем никто не должен знать. О пустоте, о беспомощности, о потере, о том, что она бесконечно ненавидит себя и свою жизнь, о том, что не знает ничего о себе… Это отторжение выплескивается в яркую сцену. Гермиона, в одном белье, стоит перед зеркалом в полный рост, в котором ее отражение едва заметно в слабом предрассветном сумраке. Ее глаза блестят от слез, она гипнотизирует себя взглядом, разглядывая свои шрамы, как доказательства ее больной любви. — Кто ты? Как ты жила? Почему ты жила? Ради чего? Она всхлипывает, подавляя рыдание. Дышит через нос зло. — Гермиона… — словно на вкус пробует свое имя. — Кто ты, блядь, такая? — орет в отражение и выброс магии волной расходится от нее, разбивая зеркало, которое осколками осыпается на пол, и сама тоже падает, как подкошенная, рыдая в голос. Она не замечает, что режется об осколки, не замечает холода, того, что проходит время и солнце заливает комнату. Лежит, истекая кровью, пока ее не находит Поттер. Эта чернота и пустота, отчаяние и полнейшее непонимание заполняют все вокруг, передаются Северусу и это настолько невыносимо, что он старается поскорее покинуть ее сознание, оглушенный рвущими душу эмоциями, который сам не испытывал очень давно, но тем не менее они ему хорошо знакомы из детства. Того самого детства, где он был потерянным ребенком, который не знал кто он, как ему жить, и был не нужен даже самому себе. Снейп отступает на шаг, пустым взглядом глядя на то, как она оседает по забору, не отрывая от него взгляда. Из носа по подбородку струится кровь, пачкая губы, и когда она улыбается, улыбка выходит кровавой и жуткой. — Понравилось? — спрашивает она, и Северус отступает еще на шаг. Что же он наделал? Открывшаяся перед ним картина и трагедия, загубленная жизнь, все это производит впечатление. Он убил Гермиону Грейнджер. Но кто остался вместо нее? Он даже не подумать не мог, что ей будет настолько невыносимо. Он порывисто отворачивается, мантия взлетает, поднимая пушистые снежинки, а затем чеканным шагом уходит в тень, чтобы оттуда, трансгрессировать из этого места, подальше от нее. А Гермиона из-под полуопущенных ресниц, смотрит на удаляющуюся черную фигуру и вдруг не может сделать вдох, ком встает в горле, мешая дышать. Слезы наворачиваются на глаза. Она знает его, этот силуэт. Это он уходит от нее во сне каждую ночь, он ей снится. И это его она рисует каждый чертов раз. Гермиона вытягивает руку, желая окликнуть, но он уже растворяется во тьме с негромким хлопком.***
Март, 2000 год. Высокая фигура, закутанная в черную дорожную мантию и идущая по вымощенной светлой плиткой аллее, совершенно не согласуется с нежно-розовым цветом сакуры, голубым небом и ярким солнечным светом. Он как что-то грязное, поглощающее свет в этом прекрасном месте, нарушающее его гармонию. Впрочем, настрой у человека полностью сочетается с его темными одеждами. Северус мрачно осматривает большой массив строений соединенных друг с другом мостиками в традиционном японском стиле. Красные стены, черные крыши, изысканные изгибы которых создают неповторимость архитектуры. И все это утопает в цветущих сакурах, ухоженных прудах и каменных садах. Не будь у Северуса такого мрачного настроения после долгой дороги, он бы восхитился открывающимся зрелищем. Стоит ему подойти к кованым изящным воротам, как они медленно раскрываются, а вдали он видит идущего к нему Ёсиду. На этот раз мастер облачен в традиционную одежду: черное кимоно, расписанное рунами, а волосы стянуты в пучок сзади. На лице застывает благодушное выражение, уголки губ чуть приподняты в улыбке, но этим Северуса не обмануть. Он видит его насквозь — любопытство раздирает мастера, но беспокойства в нем ни капли. Когда Северус останавливается напротив Ёсиды, они обмениваются приветственными поклонами, и тот жестом приглашает пройти за ним. — Вы выглядите уставшим, профессор. Должно быть, дорога вымотала вас, — вежливо произносит Ёсида. — Я приказал приготовить постель, чтобы вы могли отдохнуть перед нашим разговором. — Благодарю, мастер, — сухо отвечает Северус, следуя за мужчиной, — отдых мне не нужен. Время не ждет. Давайте перейдем сразу к делу. Ёсида таким ответом удовлетворен, видно, что его раздирает жажда знаний и любопытство, и отдых он Северусу предлагает только из вежливости, о которой помнит. — Тогда пройдемте за мной. Они проходят в один из домов, попадая в простую комнату, где посередине стоит низкий столик, вокруг которого брошены подушки. На столе уже подготовлен чайник, из носика которого идет пар. Ёсида словно знал, что его гость не пойдет отдыхать. — Итак, профессор Снейп, вы расскажете мне о причине своего приезда? — интересуется, разливая ароматный чай по небольшим чашам; первую протягивает гостю. — Вы прекрасно ее знаете. Дело в мисс Грейнджер, — Северус берет чашу и с удовольствием отпивает горячий вкусный напиток. — Девушка до сих пор жива? — сдержанно интересуется Ёсида, тоже делая глоток, но Снейп замечает, как блестят его глаза. — Жива, — мрачный тон заставляет мастера прищуриться, он уже знает, что не благодаря взаимной любви. И Снейп, понимая, что так вести разговор можно долго, рассказывает сам во всех подробностях все, что произошло за это время. Вплоть до их последней встречи, опуская только детали о ментальном состоянии Гермионы. После того как рассказ заканчивается, между ними повисает тишина и еще долго никто не нарушает ее. Ёсида в задумчивости смотрит в стену, по его лицу видно, что он о чем-то активно размышляет. Снейп же просто сидит, переводя дух и радуясь этой небольшой паузе. Рассказывать об этом мастеру почему-то оказалось сложнее, чем он представлял. — Признаться, такое за свою практику я слышу впервые, профессор Снейп. Более того, я ничего подобного не встречал ни в одной книге, ни в одном трактате, — наконец тянет Ёсида, все еще не вынырнув из своих мыслей до конца. Немного помолчав, он смотрит прямо в глаза Северусу и продолжает: — Ханахаки можно убрать лишь двумя способами: операция или взаимность. Никакие другие способы не работают. То, что сделали вы крайне необычно, хотя и чревато своими последствиями. Насколько я могу судить, это притормозило болезнь, оглушило, но это не могло ее уничтожить. — Значит, это все-таки ханахаки? Оно в ней до сих пор, пусть даже и не может проявиться так, как раньше? Ёсида кивает, чем больше он думает об этой ситуации, тем сильнее загораются огнем его глаза. — Возможно, она просидела бы в ней без симптомов не один год, но вы сами того не зная, установили между собой и ханахаки прочную связь. Северус хмурится: — Каким образом? — Оставили цветок рядом с собой. Вы уже наблюдали, как они реагируют на вас? — он впивается взглядом в Снейпа, и тот кивает. — Между вами и цветами на определенном этапе есть связь. Между цветами внутри Гермионы и теми, что рядом с вами — тоже. Понимаете? Северус выдыхает, прикрывая глаза. Злость на самого себя бурлит внутри. Да, теперь он понимает. — Вас не было рядом с девушкой, но каждый раз, когда вы работали рядом с лилиями, вы влияли на ханахаки внутри нее, даже не подозревая это. Они снова некоторое время молчат, потом Северус спрашивает: — Как теперь будет проявляться ее болезнь? — А вот это, профессор Снейп, самый интересный вопрос. Уникальность случая не дает спрогнозировать ничего. Нам неизвестны такие случаи, и Гермиону лучше бы привезти сюда, чтобы она была под контролем и наблюдением. Наверняка, болезнь доставляет ей мучения даже без привычных симптомов. Может быть, ее состояние сейчас даже хуже чем было при обычном течении болезни. Северусу эта идея совсем не нравится. Этому мастеру только дай волю, он разберет ее на атомы. Видит, как горит огонь интереса в глазах. Ему знакомы такие порывы, стремление узнать новое, экспериментировать несмотря ни на что. Игнорируя предложение Ёсиды, Северус задает очередной вопрос: — Я что-то могу для нее сделать или после того, как я перестал иметь влияние на болезнь в Министерстве она мне больше не подчиняется? Ёсида задумчиво водит по губам и жмет плечами. — Необходимо провести эксперименты, чтобы узнать наверняка… — Какого рода? Мастер прищуривается и кивает. А потом пускается в рассуждения, которые строятся на одних предположениях. Северус понимает, что с уверенностью говорить в такой ситуации ни о чем нельзя, поэтому не осуждает Ёсиду. Они беседуют несколько часов, им приносят ужин, потом снова чай, и на землю уже опускается ночь, а они все беседовали, строя гипотезы и сильнее погружаясь в фантазии. За несколько минут до полуночи Северус поднимается, собираясь уходить. От ночлега он отказывается. Благодарит Ёсиду и прощаясь, уходит. На улице он вдыхает полной грудью, желая привести мысли и чувства в порядок. До чего необычная болезнь, такая сложная и категоричная. Тяжело осознавать, что столько преступлений совершенных им в адрес Гермионы были напрасны. Каждый раз, когда он стоял перед выбором между ее жизнью или смертью, он всегда выбирал жизнь, любой ценой. Каждый раз это было его решение. Но к чему оно привело… каждый раз он был обречен на провал. В голове снова зазвучали слова Ёсиды: «подобно тонкой траве, своей жаждой жизни пробивающей асфальт, эти лилии обладают такой жизненной силой, что невозможно с ней не считаться». Северус думал, что обманет ее, уничтожит вместе с памятью о себе. Но все оказалось гораздо сложнее. И когда этому придет конец, Снейп не знает. Ворота за ним закрываются, и он позволяет себе минуту постоять, любуясь дорогой, объятой цветущими деревьями, которые подсвечивает лунный свет. Волшебное зрелище. Северус оборачивается на раскинувшуюся больницу, которая ничем не напоминает привычные здания и думает, может это шанс для Гермионы. Перед самым уходом, почти в дверях, Ёсида говорит: — Вам нужно определиться, профессор, какую позицию вы займете теперь и строго следовать ей. Либо вы уничтожаете цветок, который хранили все это время, тем самым ослабляя связь и отходите в сторону, позволяя теперь уже ей полностью самостоятельно принимать решения касательно себя, даже если она захочет прибыть сюда. Либо взять ответственность за свои чувства и попробовать дать им шанс. Вы слишком много сделали и продолжаете делать для человека, к которому ничего не испытываете. Вам нужно определиться, каков будет ваш дальнейший путь. Северус не отрицает, что Гермиона стала ему чуть интересна, что она привлекла его внимание, он желал ее и мог бы быть рядом. Но это он понимает слишком поздно, тогда, когда той, кто стала ему небезразлична больше нет. А болезнь не потерпит притворства, ее не обмануть. Так стоит ли пытаться? Быстрым шагом идя по дороге залитой лунным светом, Северус мысленно соглашается с Ёсидой, — да, для начала ему нужно определиться.КОНЕЦ ПЕРВОЙ КНИГИ