Помни меня

      Северусу этот кусок бумаги в ее руках ни о чем не говорит, и поэтому он вскидывает бровь и все еще испытывающе смотрит на Гермиону, у которой вдруг начинают дрожать губы. Ее медленно затапливает облегчение, когда она понимает, что успела, и Снейп еще не приступил к ритуалу. Из груди рвется смех, она сгибается пополам и смеется как сумасшедшая.       Северус опускает палочку и снисходительно наблюдает за истерикой Грейнджер. Наклоняется и выхватывает из ее пальцев непонятную картинку. Рассматривает ее, и в голове не возникает ни одной мысли. Он понятия не имеет, что это такое и почему Гермиона слетела из-за этого с катушек. Он озвучивает свой вопрос, и девушка вскидывает голову, глядя на него.       — Это? — теперь по ее лицу начинают течь слезы, и это Северуса сбивает с толку. Она же только что смеялась. — Это ребенок. Джин беременна.       Северус снова всматривается в снимок, бросает его на стол и вздыхает. Чтоб его… Он обдумывает, что теперь с этим делать? Очевидно, что эксперимент провален. Понаблюдать поведение цветов, когда Гермиона будет с отцом, когда объяснится и все выскажет, не получится. Конечно, времени у них все равно было мало и план оставался далеким от идеала, но это все же раздувало огонек надежды.       А вот теперь… Да он даже переубеждать Гермиону не станет. Если она сомневалась, когда не знала о ребенке, сейчас даже он понимает, что возраст Джин уже далек от того, в котором женщины обычно рожают детей, а магическое вмешательство, а потом стресс и возможная боль от потери другого ребенка делают риск слишком большим.       Что ж, Северус чувствует неприятное сожаление, глядя на Гермиону. Она тихо плачет, утирая щеки раз за разом. Он решает дать ей время, а сам убирает следы прошедшего ужина, осколки на кухне, кровавые следы Гермионы. А потом осторожно проникает в память Грейнджеров, подправляет ее, смазывая события последних двух дней. Он с удивлением отмечает, что встреча с Гермионой ярким пятном выделяется в эмоциональном фоне Джин, и даже Джоел что-то почувствовал на каком-то интуитивном уровне. Он присматривался к Гермионе эти дни, пытался понять — почему она вызывает в нем чувство дежавю и какое-то непонятное для него желание ее опекать. Это поразило Северуса. Они ничего не помнили, но на каком-то эмоциональном уровне узнали Гермиону. Она сразу вызвала тепло, причем у обоих.       Когда Северус заканчивает с ними, он присаживается на корточки рядом с Гермионой. Она уже успокаивается, за что Снейп ей неимоверно благодарен, и просто смотрит на родителей.       — Они и эти два дня забыли? — ее голос звучит глухо, взгляд пуст.       — Да, — отвечает Северус, осматривая ступни Гермионы, потом призывает аптечку. Две раны на одной ноге очень глубокие, нужно будет накладывать заживляющую мазь и ждать не один час, на второй все не так серьезно. Он роется в аптечке, пытаясь припомнить названия маггловских препаратов, и хмурится. Гермиона обращает на это внимание, достает перекись и пластырь. Снейп обрабатывает ее раны и накладывает повязку. Убирает остатки крови, аптечку и возвращается к Гермионе, которая так и сидит на полу, не в силах отвести взгляда от матери.       — Хочу остаться с ними, с ней. Я хочу остаться.       Она и сама осознает, как по-детски звучат ее слова.       — Вы не можете, Гермиона.       Повисает давящая тишина, в которой девушка упрямо смотрит на родителей. Она и сама все понимает, но как совладать с этими бушующими эмоциями?       — Почему это со мной случилось… почему я? — вдруг тихо спрашивает девушка в пустоту.       Очень опасный вопрос, который сам Снейп задавал сам себе не одну сотню раз. И на него никогда не было ответа. Потому что… так бывает. Дерьмо случается даже с теми, кто его не заслуживает. Снейп игнорирует ее последние слова.       — Нам нужно уйти отсюда, они скоро придут в себя, — Северус присаживается рядом с Гермионой, подхватывает ее на руки, и она не сопротивляется. Обвивает его шею руками, прячет лицо и замирает.       На улице крапает дождь, который неприятной влажностью обволакивает одежду и тело. Ветер холодит влажную кожу, и когда они входят в свой дом, Гермиона начинает тихонько дрожать. Северус усаживает ее на стол и призывает уже свою аптечку, где лежат нужные мази. Снимает повязку и накладывает густую смесь на сильные разрезы, затем снова заматывает.       Проводит пальцами по изгибу ее ноги, стирая кровь, смотрит на мурашки, которые пускает его прикосновение по ее коже. Северус замирает напротив, поднимая взгляд и обводя ее пустое лицо. Такая она ему совсем не нравится.       — Вас расстраивает то, что вы не вернули им память, или то, что они заделали вам замену?       Гермиона бросает на него быстрый злобный взгляд и кривит губы в усмешке.       — Вы, как всегда, не можете проявить ни грамма сочувствия, да?       — Я сочувствую вам, Грейнджер! Иначе бы меня здесь не было. Но сочувствую я вам в том, что вы умираете по собственной глупости. А это, — он указывает куда-то в сторону дома Грейнджеров, — это лишь последствия вашего давнего поступка, вашей ошибки. И сейчас вы расстроены только потому, что не можете справиться с грузом вины за это. Так что, соберитесь, нам нужно придумать дальнейший план.       Она вскидывает голову, сверкнув глазами, и соскакивает со стола, даже не поморщившись от пронзившей ногу боли и не заметив, что теперь стоит так близко к Северусу, что их одежда соприкасается.       — План? — кричит она прямо ему в лицо. — Нет никакого плана! Никогда не было. Я пошла на все это только из желания побыть с вами лишнюю минуту. Думаете я верила в эту вашу тупую теорию с отцом? Нет, сэр! Я просто шла у вас на поводу, потому что только так могла оставаться рядом. Мне плевать уже на все. Я не жилец, но да, вы чертовски правы, как и всегда. Я ужасно виновата перед ними, и я из самых эгоистичных побуждений хотела вернуть им память, чтобы извиниться. Потому что это грузом лежит на моих плечах… Понимаете?       Понимает ли он что-то в вине? О да, он просто гуру в этом. И сейчас, впервые чувства Гермионы ему действительно так понятны. Северус смотрит в ее пылающие бессильной злобой глаза, бледное лицо. Она больше не плачет, но нос все еще немного красный. И он понимает, что эта маленькая женщина — самое смелое существо, что он когда-либо видел.       После Лили, конечно.       — Я понимаю, Гермиона, — тихо и спокойно, почти ласково произносит он, и они замирают, снова глядя друг на друга. Между ними только дыхание и эмоции во взгляде.       Она сдвигает брови, когда его рука касается ее щеки. Убирает волосы, прослеживая взглядом за своими действиями. Гермиона перехватывает его руку, накрывает своей, перебарывая желание прижаться к ней щекой.       — Не играйте со мной. Не сейчас, прошу.       Ее шепот едва различим даже в такой тишине, но он слышит. Она закусывает губу, чтобы та не дрожала, пытается рассмотреть в его глазах что-то. Но они темны как сама ночь. И эта тьма гипнотизирует, затягивает, приближается. По телу снова пробегают мурашки, когда пальцы Северуса, легко касаясь ее кожи, отодвигают волосы, проводят большим пальцем легонько по скуле, затем за ушко и обхватывают шею сзади. Второй рукой он привлекает ее к себе за талию.       Он склоняется и целует ее. Этот поцелуй ничем не напоминает тот, что был у них в первый раз. Ни ласки, ни робкой нежности, только грубый натиск, от которого Гермиона тут же начинает дрожать в его руках. Она воспламеняется, словно спичка, и ничто не может погасить ее огонь. Ее мягкие губы раскрываются под напором его языка, она стонет, когда он прикусывает нижнюю губу, оттягивает. Встает на цыпочки, обнимает его, стараясь прижаться всем телом, и отвечает Северусу жарко, пылко.       Никто больше ни о чем не думает, не рассуждает о правильности. Да и какая к черту правильность, когда все, что происходит с ними в последние недели, словно кошмар, но только от него не проснуться. Это скопившееся напряжение током разбегается по венам, сводит с ума. Северус целует ее глубоко и жадно, словно хочет испить до дна. Гермиона выгибается в его руках, обнимает крепко, чтобы он не отталкивал ее больше. С каждым быстрым ударом сердца, каждым несдержанным стоном от сводящего с ума жаркого поцелуя она ждет, что сейчас это закончится. Он снова опомнится, оттолкнет. И вот его рука привычно ложится на ее шею, он захватывает ее, чуть сжимает и отстраняет Гермиону так, что столешница начинает упираться ей в спину. Она тяжело дышит, сжимает в пальцах рубашку Северуса, жадно смотрит на его губы, до дрожи желая прикоснуться к ним вновь. И даже не сразу понимает, что он у нее спрашивает.       — Мисс Грейнджер, у вас были мужчины?       Она не доверяет своему голосу, поэтому просто кивает, тайно опасаясь, что это его сейчас оттолкнет. Но на его лице замечает вспышку мимолетного облегчения, потом он зарывается обеими руками в ее волосы, оттягивает голову и снова склоняется над ней, дразняще проводя языком по губам, которые она раскрывает в ожидании поцелуя. Его бедра вжимают ее в стол, и она нетерпеливо ерзает, чувствуя ногой его возбуждение. Северус проводит руками по ее телу, обхватывает за ягодицы и подсаживает на столешницу. Теперь они почти на одном уровне и ему не нужно склоняться к ней. Он медленно проводит руками по ее бедрам, задирая ткань того злосчастного платья, которое жарким образом застряло в его воспоминании скомканным на животе. Он внимательно следит за реакцией Гермионы, ждет, что она испугается, засомневается. Хоть что-то, что заставило бы его остановиться. Но она лишь сильнее разводит ноги от его ласки.       Северус неторопливо снимает с плеча одну лямку платья, затем другую, спуская платье и наслаждаясь открывающимся видом. Гермиона закусывает губу, покрываясь легким румянцем, сжимает сильнее его рубашку. Следит, как он очень медленно, дразняще наклоняет голову, целуя плечо. Покрывает поцелуями шею, прикусывает. Гермиона откидывает голову и закрывает глаза, отдаваясь сладкой неге, что разливается по телу от его губ, и тихо выдыхает, когда его руки обхватывают небольшую упругую грудь. Он жадно сминает ее, пальцами ласкает соски, отчего девушка начинает чаще дышать, подаваясь навстречу.       Она с наслаждением стонет, когда он спускается по ее телу и пальцами пробирается под платье, за кромку белья, проводя быстрым, едва ощутимым движением по промежности. Хочется грубости, большей силы, большего внимания. Она подается вперед, целует его, гладит плечи, сдергивая рубашку, зарывается в длинные волосы и старается притянуть к себе еще ближе, но у Северуса свои планы.       Он прикусывает нижнюю губу, отстраняется, сдергивает трусики, отчего ткань жалобно трещит. Северус ловит ее взгляд, прежде чем задрать платье еще выше. Ее щеки покрыты ярким румянцем, губы припухшие и влажные, глаза блестят. Она очень красивая в этот момент. А когда он касается ее внизу, собирая влагу и размазывая по промежности, ее рот в наслаждении приоткрывается, она выдыхает стон и закусывает губу, чтобы не просить о большем, но не отводит взгляда, не разрывает контакт. Северус целует ее снова, тянется к поясу своих джинсов, понимая, что она более чем готова. Ждать еще сил нет. Он знает, что мало уделил ей внимания, но, может, в следующий раз. Высвободив член, он пару раз проводит рукой по всей длине, затем пододвигает Гермиону ближе к краю и осторожно входит, едва не закатывая глаза от того, как это хорошо.       Жажда удовольствия и разрядки настолько сильна, что он сразу берет быстрый темп. Стол начинает поскрипывать от его движений, к этому звуку подмешивается только их частое неровное дыхание да монотонная дробь дождя по стеклу. Северус вбивается в ее хрупкое тело, вжимая ее в себя, чувствует жар, подступающую разрядку. Тяжело дышит в ее шею, увеличивая силу толчков. Чувствуя, что сейчас кончит, он вытаскивает член и быстро доводит себя до разрядки, кончая на ее бедра и платье. Его накрывает оргазм и легкий звон в ушах, он не замечает немного ошарашенное лицо Гермионы. Чуть придя в себя, понимает, что она не успела закончить.       — Прости, — бросает он, восстанавливая дыхание и чуть морщась.       — Все хорошо, — Гермиона стыдливо пытается прикрыться перекошенным платьем, натягивая лямки и опуская подол.       — Оставь это, — он кивает на ее попытки восстановить одежду. — Давай приведем тебя в порядок и потом займемся тобой.       — Мной?       Он смотрит на нее как на идиотку. Просто натянув джинсы на бедра, встает, сдергивает ее со стола и подталкивает вперед, в сторону ее спальни.       — Эм, — Гермиона пытается непринужденным тоном задать вопрос: — Разве это уже не все?       Получается все же по-детски наивно. Северус с трудом сдерживается, чтобы не закатить глаза. Кажется, он знает, какие мужчины могли быть у Грейнджер.

***

      Следующие дни наполнены только отдыхом и сексом. До портала оставалось много времени, и если сначала каждый из них думал, что ждать нет смысла и нужно уходить раньше, но другим путем, то после того вечера и ночи, негласно было принято решено взять небольшую паузу, чтобы подумать.       А подумать было о чем. Что делать дальше? Этот вопрос довлел над ними как гильотина. Каждый из них, и Гермиона, и Северус понимали, что стоит только им расстаться, как болезнь возьмет свое. И каждый пытался принять эту мысль, но по-своему. Гермиона просто хотела смириться и быть готовой, чтобы встретить конец достойно. Она подозревала, что он будет довольно неприятный, но она молила о том, чтобы быстрый. Ее желание в свое время узнать о болезни как можно больше сейчас играло с ней злую шутку, ведь, порой, засыпая, Гермиона видела перед собой картины собственной смерти. Она примеряла несколько десятков примеров, о которых знала, на себя.       Ёсида не зря тогда сказал, что ей повезло бы умереть просто задохнувшись, да, это страшно, больно, но быстро. Бывали же случаи, когда болезнь убивала медленно и мучительно. Никакой закономерности в этом выведено не было, никто не знал, от чего зависит последнее, фатальное проявление ханахаки.       Северусу было в каком-то плане еще сложнее. С тем же самым пониманием он осознавал еще и другое, — оставив Гермиону, он совершит умышленное убийство.       Ему ведь прекрасно известно, что она не продержится и суток, даже сейчас, когда он рядом, у нее порой начинался кашель и жар по телу, от которого она не могла найти себе места, когда цветы внутри нее по какой-то причине начинали тревожиться и изводить ее. Как он мог сознательно обречь ее на это? Теперь он понял расчет Минервы, когда она попросила пожить с девушкой, когда отселила их подальше и сделала так, чтобы они остались вдвоем. Эта чертова старуха знала, что ответственность за жизнь волей-неволей ляжет на его плечи со временем. Даже если бы она продолжала вызывать в нем лишь раздражение и ничего больше.       Северус вспоминал, когда же это случилось, когда он взял на себя эту тяжелую ношу? А потом пришло озарение — когда спас ее в тот дождливый вечер Шотландии. Она уже не дышала. Может, было бы милосерднее для всех оставить ее тогда, но он выбрал другое. И теперь они здесь, в Австралии, и каждый тайно думает о том, как же быть дальше. И порой эти мысли были такими новыми, что страшили.       Гермиона лежит рядом с Северусом, в тусклом предрассветном сумраке обводя взглядом его лицо, горделивый профиль, длинные ресницы. Когда он спит, его лицо расслабленно, морщинки немного разглаживаются. Он выглядит таким трогательным с рассыпанными по подушке волосами.       После всего, что она пережила за последнее время, эти дни как ужин смертника. Они великолепны, но завтра в это время у них портал, а там их пути разойдутся, для того чтобы каждый пошел своим. И она знает, каким будет ее путь.       Гермиона не обманывалась насчет Снейпа и не питала излишних иллюзий. Да, они волшебно провели последние пару дней. Ей даже казалось, что ему хорошо, как и ей. Но это было другое.       Когда он негласно поднял ее до уровня равной ему женщины, беседовать со Снейпом стало в разы приятнее. Он не смотрел на нее больше с позиции старшего, всезнающего профессора. Теперь это был мужчина, который слушал ее с интересом, спорил с ней и иногда снисходительно смотрел и кивал, когда она несла какую-нибудь глупость. Он даже смеялся иногда, улыбался часто, и она ему открывала новые грани этой жизни, о которых он за своими проблемами и позабыл вовсе. Просто порадоваться вкусному завтраку, смеяться от счастья и холода, плавая голышом в океане, закрывать глаза от удовольствия, которое таилось в нежном поцелуе. И это все на фоне подступающей беды казалось особо ярким и острым по эмоциям. Гермиона не давала себе провалиться в уныние и не хотела, чтобы Северус думал об этом, только не сейчас.       Испортить эти дни? Не-е-т, тогда бы она не увидела столько граней Северуса Снейпа. А это дорогого стоило.       Гермиона нетерпеливо трет ноги друг о друга, когда в памяти всплывают картинки прошедшей ночи. Сколько же эмоций, оказывается, может подарить секс, сколько близости принести. Ее дыхание учащается, когда она вспоминает, что он с ней делал и, что невероятно, она делала с ним. И каждый раз после порция теплых умиротворяющих объятий. Если она готова умереть от нежности и чувства наполненности даже в такие моменты, когда точно знает, что Северус Снейп ничего к ней не чувствует, какой же счастливой может быть женщина, которую он будет любить?       Интересно, в его жизни появится такая? Какой она будет? Гермиона чувствует неприятную тянущую боль в груди, когда думает об этом, поэтому гонит такие мысли. В голове всплывает их последний разговор, когда они, умиротворенные, лежали, восстанавливая дыхание.       — Как думаешь, мы могли бы быть хорошей парой? — вдруг спрашивает Гермиона, поднимая голову и всматриваясь в лицо Северуса.       Его губы растягивает легкая улыбка.       — Ты имеешь в виду сейчас?       — Нет, вообще. Представь, что в какой-то другой жизни мы встретились, по-нормальному сошлись во взглядах, вкусах и прочем. Начали встречаться, полюбили друг друга. Оба, — добавляет она, когда видит, как он, не открывая глаз, вздергивает бровь. — Вот тогда мы могли бы быть хорошей счастливой парой?       — А бэкграунд у нас был бы тот же? — уточняет Северус, и Гермиона вздыхает и снова ложится на подушку.       — Вечно ты все усложняешь, — бурчит она, потом добавляет: — Тот же. Война, все дела, только без ханахаки.       — И разница в возрасте?       — И разница.       Наступает тишина, в которой Северус раздумывает над ее вопросом. Через время он отвечает:       — Нет.       — Нет? — вскидывается она. Гермиона не ожидает такого услышать и лишь тоскливо вздыхает: — Почему?       — Ты была бы вечно неоправданно оптимистичной, закрывая глаза на проблемы и пытаясь скрыть то, что я делаю тебя несчастной, а я бы нагло пользовался этим. А в конце ты бы меня бросила, оставшись с разбитым сердцем и поломанной жизнью. Гермиона обиженно надувает губы и хмурит брови. Она, вообще-то, другого мнения. Ей кажется, что у них есть потрясающие шансы быть счастливыми. Ну, у других Северуса и Гермионы. Они могли бы стать отличной парой. И пусть он на все смотрит пессимистично, она думает совсем по-другому.       Да и пока у них есть целые сутки, чтобы еще побыть вместе в этой жизни. Гермиона целует его в плечо, с трудом удерживаясь от желания проложить дорожку из поцелуев ниже. Но он только недавно уснул, она знает, что ему нужно отдохнуть. Поэтому только еще раз целует, встает и, натянув его рубашку, которую она уже официально присвоила себе, и трусики, тихо выскальзывает за дверь.       Сразу идет к океану, чтобы прогуляться по берегу на рассвете и подумать. Гермиона завороженно смотрит на поднимающееся огромное темно-оранжевое солнце и его контраст с волнующимся морем. Накатывающие волны ласкают ноги, песок отливает оранжевым, ветер шевелит волосы, а Гермиона дышит полной грудью и даже осмеливается улыбнуться.       Вчера вечером ей пришла в голову такая мысль, что не отпускала все эти часы и не дала уснуть. Гермиона снова и снова прокручивает ее. Появившаяся надежда, как лучик света озаряет ее будущее. Может быть, это все же шанс на жизнь?

***

      Гермиона неторопливо идет в сторону дома Грейнджеров, сжимая в руках книгу. Они за эти дни больше не проявляли внимания к гостям, наверное, Северус позаботился и об этом, но Гермиона все равно волновалась за них. Как они пережили новое вмешательство в память? Все ли с ними в порядке? Хотелось еще раз поговорить с мамой. Но Северус запретил к ним приближаться. Поэтому Гермиона кралась в ночи, словно вор. Только украсть хотела лишь пару семейных сцен, которые можно будет лелеять в памяти.       Она подходит с заднего двора и в больших панорамных окнах несколько мгновений наблюдает, как родители сидят перед телевизором. Идет какая-то романтическая комедия, Джин вяжет, иногда поднимая голову на экран и что-то комментируя, Джоел сидит, погруженный в какие-то бумаги, и хмурится. Иногда он рассеянно смотрит на жену, когда та что-то спрашивает, но быстро погружается назад в работу.       Гермиона понимает, что больше не придет сюда, больше не увидит их. Она создала им новую жизнь, пора оставить их в ней. Она ласково поглаживает корешок зачитанного томика Шекспира, а потом опускает его на край террасы, возвращая его той, у кого забрала.       Уходить назад немного тяжелее, но она знает, что по-другому никак. Уже ничего не изменить и рассыпаться пустыми сожалениями смысла нет. Она находит Северуса лежащим на шезлонге. Подложив руки под голову, он смотрит на звезды. Между бровей пролегает хмурая морщинка, лицо напряжено, он явно о чем-то усердно думает. Она молча, стараясь не мешать ему, располагается рядом и тоже смотрит на яркие и такие незнакомые звезды. Они здесь другие, другая сторона света показывает все совсем иначе. В том числе и людей.       Они долго молчат, думая каждый о своем, и когда его голос раздается совсем рядом, Гермиона словно медленно выползает из собственных мыслей.       — Я подумал…       — О чем? — лениво спрашивает Гермиона, когда он замолкает.       — О том, что делать дальше, — серьезно говорит Северус и, поворачивая голову, испытывающе смотрит на нее, Гермиона хмурится и садится, не отрывая от него взгляда в ожидании обяснений. — Я не могу дать то, что тебе нужно, — она кивает, давая понять, что знает это, — и не могу обещать, что буду всегда хорошо к тебе относиться, — она прищуривается, наклоняет голову, слушая внимательно, и Северус продолжает: — но я могу остаться с тобой до конца. Мы могли бы остаться в Австралии, чтобы спокойно прожить то, что тебе отмерено.       Гермиона не может скрыть шока от его слов. Она отворачивается, прижимает руки к щекам и ошарашенно смотрит вдаль. Еще несколько дней назад она бы все отдала за такие слова, но сейчас… что-то в ней действительно изменилось за эти дни.       — Я не могу, — выдыхает она, качая головой, — не могу возложить на тебя еще больший груз, чем есть сейчас. Ты представляешь, что именно тебя ждет? Ты будешь бессилен потом, в один момент ничего не поможет. И ты будешь наблюдать это умирание несколько дней или, еще хуже, недель. Нет, это исключено.       Повисает молчание, которое нарушается лишь ветром и шумом океана.       — Тогда что? Я просто скажу тебе завтра «прощай», зная, что ты не протянешь и суток?       — Я тоже думала о том, что делать дальше, — Гермиона оборачивается и смотрит в его темные глаза. — Я поеду к Ёсиде.       Северус вскидывает брови и тоже садится, внимательно всматриваясь в Гермиону.       — Я бы не рекомендовал доверять этому человеку. Он препарирует тебя и глазом не моргнув.       Она пожимает плечами.       — Ты сам сказал, что у меня не будет даже суток. Так я хотя бы смогу немного пожить, никого больше не обременяя. Моя смерть не ляжет ни на твои плечи, ни на плечи Гарри или Рона. Я смогу послужить науке, может, Ёсида сумеет что-то новое понять о болезни, что поможет другим людям. Это более чем достойный уход из всех возможных.       — Ёсида вряд ли даст тебе уйти достойно, Гермиона. Это может быть грязно и больно. И что хуже, долго. Он не облегчит твою участь. Ты будешь просто подопытной.       По спине Гермионы пробегает табун неприятных мурашек, но она качает головой.       — Я так решила. Это только моя ответственность.       Они снова молчат и внутри Гермионы разрастается какая-то пропасть, тьма, вызванная словами Северуса и тем, что она ему отказала, когда он сам предложил вариант, о котором она мечтала. Но Гермиона отлично понимала, что так, как сейчас, когда они могли заниматься сексом, разговаривать и просто проводить время как обычные люди, будет недолго. Через время все станет невыносимее, и насколько затянется этот период — она понятия не имела. Она перестанет хотеть секса, разговоров, не сможет даже нормально поесть. Будет увядать, как настоящий цветок, пока не сломается наконец и не умрет. И все это будет на его глазах.       Гермиона поворачивается к нему, протягивает руку, обхватывает его пальцы и чуть пожимает.       — Помни меня такой, — она грустно улыбается, — влюбленной в тебя до безумия обычной девушкой. Я не хочу, чтобы ты видел то, что будет потом. Не хочу остаться в твоей памяти клумбой.       Ее улыбка становится шире.       — Ни в чьей памяти не хочу.       Северус вздыхает, глядя на нее. Внутри тяжесть давит на сердце плохим предчувствием и неправильностью всего происходящего.       — Значит, завтра в Японию?       — Нет, давай вернемся, я хочу нормально попрощаться с ребятами, кое-что отдать им и все. Потом Гарри сделает мне портал. Поэтому, Северус, я прошу тебя остаться со мной еще на пару дней, пока все это решится.       Он молчит, долго смотрит на нее. Потом кивает.       — Хорошо.       Она благодарно ему улыбается и снова ложится на шезлонг, подкладывая под голову руки и удивляясь ночному небу Австралии, пока мужчина рядом снова удивляется ее невероятной силой духа.

***

      Закрыв дом и убрав все следы своего пребывания, они стоят на берегу океана, глядя на поднимающееся над горизонтом огромное солнце. Осознавать, что эти невероятные дни закончились, — сложно, но деваться некуда.       — Пора, — негромко произносит Северус и протягивает ей руку. Гермиона хватается за нее, сжимает намного сильнее чем нужно, и в этом последнем пожатии заключен весь спектр ее эмоций. Поднимает на него взгляд, он опускает свой.       Северус чувствует дрожь в ее теле. Крадя у времени последние секунды, он наклоняется, проводит пальцем по подбородку, заставляя ее поднять лицо, и целует медленно, словно прощается.       Пару мгновений они смотрят друг на друга, и в этот момент оба понимают, что прямо сейчас еще можно что-то изменить, переиначить. Но Гермиона отводит взгляд, момент упущен, портал начинает светиться в его руках, а в следующий миг их закручивает в удушающую воронку межконтинентального перемещения.       В этот раз они даже не падают. Северус удерживает Гермиону и приземление хоть и выходит жестковатым, но не выворачивает, как в прошлый раз. Чтобы понять, что что-то не так, им не требуется много времени. Пространство вокруг буквально звенит от магии, а затем, стоит порталу в их руках погаснуть, просто схлопывается с характерной вакуумной тишиной. А потом все вокруг чернеет, словно кто-то распылил Перуанский порошок мгновенной тьмы.       Северус рывком оборачивается, толкая Гермиону за спину, она тянется за палочкой, но слишком поздно. Со всех сторон в них летят заклятия. Они реагируют, ставят щит Протего, но ничего не происходит. Он просто не работает.       И последняя мысль Гермионы ужасом взрывается в голове.       «Они пришли за Северусом».

***

      — Я уже сотый раз вам повторяю, я буду говорить только с Гарри! — злобно шипит Гермиона в лицо аврору, который представился ей Беррингтоном.       — Мне плевать, чего ты хочешь, милочка! — выведенный из себя многочасовой упертостью Гермионы и тем, что ничего не добился, он угрожающе опускает кулак на стол и выплевывает: — Ты не поняла еще, что у тебя проблемы? Пойдешь за этим Пожирателем в Азкабан… его подстилкой. Хотя там и другие отбросы есть, — Гермиона смотрит в стену поверх плеча Беррингтона и лишь сильнее стискивает зубы. Оскорблениями ее не пронять. Он же устало выдыхает, качает головой и делает еще одну попытку: — Будешь сотрудничать, мы выступим за тебя в Визенгамоте. Максимум — отделаешься неприятной статейкой в Пророке…       Дверь неожиданно со стуком открывается, и в комнату входит Кингсли. Он зол, его взгляд метает молнии, когда Бруствер окидывает допросную взглядом, замечает, что Гермиона прикована наручниками к столу, благо на длинной цепи.       — Освободить, — рычит он, и Беррингтон хоть и возмущен этим фактом, но ослушаться не осмеливается. Снимает с Гермионы наручники и угрюмо смотрит на министра.       — Она укрывала…       — Я знаю, в чем ее обвиняют, — обрывает Бруствер и кивает на дверь. — Выйдите.       Гермиона провожает покрасневшего от гнева аврора, и когда за ним захлопывается дверь, вскакивает, теряя все свое напускное спокойствие.       — Что с ним?       — Он в соседней комнате на допросе, — хмурится Кингсли, потом тоже взрывается: — Какого черта, Гермиона? Как ты связалась со Снейпом?       — У меня нет времени на душевные разговоры, господин министр, — отрезает она, чувствуя, как от переживаний ее тошнит. — Я могу что-то сделать для него? Какие-то воспоминания… Показания!       — Тебе бы о себе позаботиться…       — Расскажи коротко, как обстоят дела, — просит Гермиона, игнорируя его слова.       — У твоего Снейпа проблемы, Гермиона. Есть несколько показаний против него. Серьезных. Убийства, причем жестокие. Свидетели надежные, все как один твердят что это он.       — Не может быть, — себе под нос шепчет она и падает на стул, наконец понимая, насколько все серьезно. — Это не он.       — В этом сейчас и разбираются лучшие сотрудники аврората…       — Как этот? — презрительно кривится она, кивая на дверь. — Тогда мне уже страшно.       — Я хотел вытащить тебя отсюда, — продолжает Кингсли, проигнорировав ее укол. — Но они думают, что ты можешь им понадобиться в ходе допроса Снейпа, поэтому настаивают, чтобы ты побыла еще немного.       Его голос звучит чуть виновато, но Гермиона не обращает на это внимания, слишком взвинченная переживаниями о Северусе. Она молчит, опуская голову и пристально разглядывая свои ногти.       — Я распоряжусь, чтобы тебе принесли поесть и воды, — говорит Кингсли, потом протягивает ей ее палочку, что изъяли при задержании. — Тебя никто не отправит ни в какую тюрьму, не переживай, но я бы рекомендовал просто ответить на все их вопросы, — когда пальцы Гермионы обхватывают древко, Кингсли многозначительно смотрит на нее и добавляет: — И без глупостей, Министерство переполнено аврорами. Я просто хочу, чтобы ты была в порядке. Подожди несколько часов, его допрос окончат, а тебя отпустят.       Кингсли направляется к двери и почти выходит из допросной, когда Гермиона спрашивает:       — Где Гарри?       Он замирает, повисает тишина, и, не оборачиваясь, Кингсли отвечает:       — Я не знаю.       И дверь за ним закрывается.       Еду ей приносят почти сразу, но Гермиона до нее даже не притрагивается. У нее нет ни аппетита, ни жажды, только страх за Северуса. Ей никто ничего не говорит. Еще несколько часов они беседуют с аврором, Гермиона отвечает на его вопросы, но по нему видно, что говорит не то, что он желает слышать. Он недовольно кривится, забирает бумаги и, бросив ей «побудь здесь», уходит.       Как будто у нее есть выбор. Так начинаются изматывающие часы простого ожидания. За ней никто не возвращается, ее попытки выйти проваливаются, и Гермиона теряет терпение. Она так взвинчена, расхаживая из угла в угол, что даже не замечает сразу, что по телу расползается знакомая боль.       Сколько времени она уже без него? В этой каморке нет ни окон, ни часов. Полная дезориентация. Ей кажется, что проходит уже вечность, ее бесконечно допрашивали, а потом еще столько же она провела, расхаживая по комнате как раненный зверь. Когда Гермиона осознает, что цветы начинают шевелиться, расти, она даже сначала отказывается в это верить. В последний раз это было целую вечность назад. Все это время она боялась, что начнется кашель, что она будет задыхаться, а в итоге, все получается еще хуже — пробудились цветы.       Часто-часто дыша, она упирается лбом в прохладную стену, сжимая зубы, чтобы не закричать, когда чувствует сильное натяжение кожи в некоторых местах. Начинает дрожать от напряжения, готовясь к адской боли.       — Гарри, где же ты… Рон… — шепчет она самой себе, сквозь слезы, вдыхая сквозь стиснутые зубы.       Гермиона начинает впиваться ногтями в кожу, чтобы обмануть мозг, отвлечься от той боли на другую, но это не работает. Это все слишком.       И когда первый цветок рвет кожу на руке, Гермиона с рыданием закусывает пальцы, чтобы не закричать. Мозг начинает паниковать, инстинкты берут свое, и в кровь выбрасывается доза адреналина, чуть-чуть приглушая очередной приступ боли, которую приносят распускающиеся одна за другой лилии, что прокладывают себе путь. Она тарабанит в дверь, дергает ручку, но никто ее не слышит. Сердце бьется от страха так сильно, что Гермиона физически чувствует его тяжелые и тревожные удары, ей хочется бежать, от себя, от этой агонии, от лилий. Она снимает кофту, чтобы ткань не прикасалась к растениям. Но из-за рваных дерганных движений не получается сделать это осторожно, и она сама приносит себе новую порцию пыток.       Ее начинает бить крупная дрожь, бросает в холодный пот, она не может найти себе места. С ее губ срываются рыдания. Гермиона снова стучит в дверь, но все бестолку. Достает палочку, сжимая крепко и пытаясь сосредоточится на вызове патронуса. Из-за адской боли у нее это не выходит. Гермиона чувствует, как в агонии горит все тело. Закрывает глаза, пытается снова и снова.       Наконец, едва видимая, почти прозрачная выдра выскакивает из ее палочки и замирает, глядя большими черными глазами-бусинами на хозяйку. Срывающимся голосом Гермиона говорит:       — Найди Гарри. Сообщи ему: я в допросной Министерства. Мне нужна помощь… Цветы…       Она не успевает договорить, как ее кожу по всей длине бедра разрывают цветы. Гермиона кричит, ноги подгибаются, она падает, роняя палочку. Снова пытается встать и поскальзывается. Только сейчас с ужасом замечает, что под ней уже образовалась лужа крови, которая стекает по рукам и капает с ее пальцев. Кровь бежит по шее, груди. Появление некоторых цветов она даже уже не чувствует локально, потому что все тело горит, словно брошенное на адскую сковородку.       Гермиона тяжело дышит, пытаясь подняться и сесть на стул. По щекам бегут слезы, во рту привкус железа и сладких приторных лилий. Новая боль пронзает ее сердце, заставляя в безмолвном крике открыть рот, в попытке сделать вдох, но кажется, что жестокие стебли, как лианы, оплетают все, распространяя свою пытку и снаружи внутри. И она тонет в океане агонии и невыносимой боли, падает, не в силах удержать себя.       И больше не поднимается.