Пепельный реквием

Будь то в прошлом или будущем, вы будете терпеть неудачи и совершать ошибки. Процесс исправления — это история человечества; способность преодолевать неудачи — это душа человечества. Эйнштейн Honkai Impact 3rd

Этот фрагмент можно читать под музыку: Evan Call — The Ultimate Price. Ставьте на повтор

— Отто. … — Отто, посмотри на меня. … Глубокий вдох. Выдох — рваный, потому что сердце стучит так, что тело не способно функционировать привычным образом. Отто отводит голову в сторону. Зажмуривается. Ему не хочется смотреть. Смотреть слишком больно. Рука Кевина обхватывает его запястье. Ощутив это ледяное прикосновение, Отто опускает глаза — и вздрагивает, заметив на бледной коже бывшего друга кровь. — Отто, — повторяет Кевин едва слышно. «Это последний раз, — понимает Отто по этим угасающим интонациям. — Если я не посмотрю сейчас… я не увижу его больше никогда». Он часто моргает, прогоняя подступившие слезы, и они падают на руку Кевина, расчерчивают кровавые следы мокрыми дорожками. Преодолеть внутреннее сопротивление непросто, но Отто все же поднимает голову — и обмирает, увидев, как побелело лицо Кевина, как потускнели его всегда столь ярко пылающие глаза. Крови много. Слишком много. Кажется, что в теле человека просто не может быть столько крови — но вот она. На траве. На черно-синем плаще Кевина. На руках Отто. Кевин умирает. Потому что он, Отто, его убил. — Прости, — шепчет Отто. — Кевин, прости меня… Он ожидает, что лицо Кевина останется таким же, как и всегда — ледяной маской, за которой уже не разглядеть человеческих эмоций. Отто не помнит, когда в последний раз слышал его смех. Каждый год войны против несправедливости Гидро Архонта заставлял Кевина все сильнее замыкаться в себе. А потом… Потом ветер сорвал с белых цветов лепестки, унес их в дали, недоступные для живых, и пути Отто и Кевина разошлись в разные стороны. С тех пор они нередко встречались, но уже в качестве врагов. И Отто больше никогда не видел на лице лучшего друга улыбки. Но вот сквозь строгие черты Кевина вдруг проступает какая-то мягкая, трогательная теплота. Он не улыбается, но взгляд кажется едва ли не ласковым. Не переставая глотать слезы, Отто качает головой: как Кевин может стоять на пороге смерти и смотреть так? Будто они очутились в прошлом. Будто они никогда не переставали быть друзьями. — Ты хороший человек. Отто закусывает губу, поднимает дрожащую руку. Он уже понимает, что не может ничем помочь, но все равно зажимает рану Кевина ладонью, вокруг которой концентрируется целительный зеленый свет. — Я почти разрушил чертов мир, Кевин, — говорит он едва ли не со злостью, адресованной исключительно самому себе. — Я просто дурак, который решил, что сможет переписать законы вселенной и заплатить за это любую цену. Платить жизнями тех, кого я не знаю, ради той, кого я так люблю… оказалось слишком легко. Волна бесконтрольного отвращения к самому себе затапливает сердце, и Отто стискивает зубы до скрипа, до боли, которая отзывается в скулах. Кевин смотрит сквозь полуприкрытые веки. С каждой секундой его дыхание становится все более поверхностным. — Я худший из живущих, — выдыхает Отто. Он ненавидит себя, ненавидит до такой степени, что желает лишь одного: взять рапиру, которая до сих пор покоится в траве, и колоть себя до тех пор, пока не остановится сердце. Но даже этого будет недостаточно. В смерти обретаешь покой — он же не заслуживает покоя. Он заслуживает лишь бесконечно сгорать в огне кары, которую еще предстоит для себя избрать. — Ты дурак, — соглашается Кевин. — Но не худший. Каллен дала тебе крылья. А когда ее не стало… — Его рука, которая до сих пор лежит на запястье Отто, сжимается крепче, и Отто замечает, как в уголке его губ выступает кровь. — Падающие с небес разбиваются больнее ходящих по земле. — Кевин… Он не слышит. Уже не слышит. Его взгляд понемногу стекленеет, пальцы слабеют, и зеленый свет под ладонью Отто медленно угасает — не потому, что силы Отто подходят к концу. Потому, что спасать уже некого. Даже Глаз Бога это понимает. Но Отто отказывается в это верить. Отказывается отпускать. Если Кевин уйдет, как нести дальше бремя его убийства? Как жить с клеймом, которое можно спрятать от окружающих, но не от самого себя? Отто ведь этого не хотел. Даже когда он с головой ушел в поиски способа вернуть Каллен из мертвых. Даже когда они с Кевином сталкивались в противостоянии. Да, они стали врагами. Но для Отто это всегда было понарошку: пытаясь переиграть Кевина, он выбирал щадящие методы и всегда выстраивал планы таким образом, чтобы не навредить бывшим друзьям. Он никогда не хотел этого. А теперь, столкнувшись с закономерным исходом своих же действий, он, трус и убийца, имеет наглость лить слезы по собственной судьбе. — Ты… должен остановиться, — шепчет Кевин, обращая невидящий взор к небесам. — Я знаю, как сильно ты ее любил. Мы все… Но ты больше других. Я знаю, Отто, но… Отпусти ее. С тихим, почти неуловимым стоном он пересиливает боль, поднимает руку, накрывает ладонь Отто, в которой уже почти не осталось зеленого света. — И меня тоже… отпусти. Пожалуйста. Я очень тебя прошу. Отто отчаянно борется за свое право хоть немного подержать его в мире живых, но хватка Кевина оказывается неожиданно тверда. Он всегда был твердым, а с началом войны будто покрылся толщей льда. Вглядываясь в эти холодные глубины, Отто не раз задавался вопросом, что за чувства в них скрываются. И теперь он видит. Впервые за столько лет он видит, что за человек прятался под неприступными ледяными глыбами все это время. Глаза Кевина лишены живой искры, но где-то на их дне плещется желание, граничащее с отчаянием. Он знает, что скоро его желание исполнится. И потому он впервые чувствует себя счастливым. Это счастье похоже на яд, завернутый в обманчиво красочную упаковку. Это счастье человека, который слишком устал идти вперед — и решил, что его последним путешествием станет дорога к солнцу. Испепеляющему, прекрасному солнцу. — Пообещай… что остановишься, Отто. Губы Отто приоткрываются, но он не успевает сказать ни слова. Рука Кевина стремительно слабеет и падает в траву. Кевин уходит. В последний миг его жизни губы, всегда плотно сжатые в строгом выражении, вдруг растягиваются в улыбке — и он отправляется в последний путь. Следом за Каллен. Туда, откуда не возвращаются. Как бы оставшиеся жить ни хотели, чтобы было иначе. Отто медленно выпускает из рук лишенное жизни тело. Он знает: за гранью Кевина ждут прекрасные долины, затопленные солнечным светом. Его друг будет вечно бродить среди цветов, красивее которых не сыскать в смертном мире, и наслаждаться покоем, которого он так давно жаждал. Он знает: Кевин ушел без колебаний и сожалений. Но еще он знает: если бы не выборы, сделанные в прошлом, все могло бы обернуться иначе. Разум Отто всегда блуждал в мире смерти. Кевин всегда защищал мир жизни. И вот теперь Кевин ушел навстречу смерти, а Отто остается жить. Это неправильно. Так неправильно, что Отто склоняется к земле, придавленный неожиданной тяжестью, зажимает рот обеими руками, сдерживая крик. Но крик все равно прорывается — и бередит душу кинжалами разбитых стекол. Вместо мертвого тела Отто видит перед собой живое. Кевин улыбается ему из воспоминаний. Мальчишка, ничего не знающий о собственном будущем, протягивает Отто руку — но как бы Отто ни тянулся к ней, рука навечно останется недостижима. И это… Это грех, за который Отто предстоит ответить. Он решает, что должен встать. Должен отнести тело Кевина… куда-то. В более достойное место. Его нельзя оставлять посреди руин, будто обломок искалеченной судьбы. Кевин должен обрести последнее пристанище, которого заслуживает. Прежде, чем Отто успевает выпрямиться, по полю, устланному травой и белыми цветами, пролетает крик. Кажется, что он звучит на пределе человеческих возможностей. Люди так не кричат. Но и чудовища тоже — они попросту не способны испытывать столько скорби. Крик не кончается, и оттого кажется, что он застыл над полем, обернулся для Отто музыкой, которая отныне и впредь будет преследовать его всюду. А потом звук становится ближе, и сильный, полный ненависти удар впечатывает Отто в землю, отчего перед глазами разлетаются искры. — ЧТО ТЫ СДЕЛАЛ?! Когда зрение восстанавливается, Отто первым делом видит проблеск ножа. Он вскидывает руку, но слишком поздно — нож впивается в кожу на его лице, режет с остервенением, на какое не способно ни одно живое существо. Боль раскаленной иглой пронзает все естество Отто. Он зажимает рану рукой, чувствуя, как пробегает между пальцами кровь, и наконец различает лицо нависшего над ним чудища. Элизия. Отто никогда не видел ее такой. На лице, абсолютно белом, лишенном даже малейшего намека на краски, яростно пылают широко распахнутые глаза. Каждая черточка искажена в страшной гримасе. Элизия кажется демоническим воплощением. Даже голос, рвущийся из самых глубин ее души, не похож на человеческий: — ВЕРНИ МНЕ КЕВИНА! С протяжным ревом, от которого рвется в клочья сердце, она вскидывает нож. Отто замирает. Боль и потрясение лишают его воли к сопротивлению. На миг ему в голову приходит мысль, что он должен молча принять каждый из ее неистовых ударов. Что так будет правильно. Вдруг чьи-то руки обхватывают Элизию сзади, стаскивают с Отто, пытаются обнять с нежностью, с заботой, которая лишь напоминает ей об утраченном. Она пытается вырваться. Она отбивается так яростно, словно весь мир вдруг стал ей врагом. Ей кажется, что если она изрежет ножом все, до чего сумеет дотянуться, она сможет избыть свое горе. А потом она видит Кевина. Нож выпадает из ее руки, вонзается в траву, посреди белых цветов, на которых отпечатались капли крови. Демонические огни в глазах гаснут. Губы, изогнутые в яростном выражении, начинают дрожать. Вместо нового крика с них слетает слабый стон. Элизия тянется к Кевину, касается его руки, но чувствует только холод — и это окончательно лишает ее сил. С плачем, который она не в силах контролировать, она сжимает его неподвижную ладонь и утыкается лбом в траву. Всхлипы мешаются со стонами. Иногда вместо стонов прорывается тихий, обессиленный рев. Иногда — слова. Она зовет его по имени. Она спрашивает, почему он ушел. Она просит прощения за то, что хоть она и была рядом, он все равно до самого конца оставался один. Отто же продолжает лежать, не отрывая неподвижный взгляд от диска солнца высоко над головой. Кровь из раны стекает по щеке, по шее, теряется под воротником, в траве, среди цветов. Он не замечает. Он слушает голос Элизии. На его ресницах тоже дрожат слезы. Когда-то они делили любые переживания и страхи на четверых. Всполох пламени — и Каллен ушла. Росчерк клинка — и вот не стало Кевина. Остались только они с Элизией. Да только у Отто нет права делить с ней боль. А она больше никогда не откроет ему свое сердце. — Прости, — говорит он, не зная, к кому конкретно обращается. Элизия молчит. Мир вокруг молчит. Только ветер качает макушки белоснежных цветов, будто пытается сказать: «Никто не простит тебя за содеянное. Вставай, Отто Апокалипсис. Сотри свое имя и построй нечто новое на руинах разрушенного тобой мира. Ты никогда не обретешь право на прощение… Но так ты хотя бы можешь попытаться заслужить шанс, дарованный другом, которого ты предал».

Конец музыкального фрагмента

              Отто стоял на пороге мастерской, и воспоминания о событиях семилетней давности скользили перед глазами, отчего в них застыло печальное выражение. Кевин, объявившийся у дверей, был до боли похож на того, с которым Отто прощался посреди поля белых цветов. Последнее имя посреди сотен других имен. Оживший призрак из прошлого, столь же ледяной и далекий, каким был Кевин до своей гибели — и столь же измученный. Он умело это скрывал. Но Отто уже позволил себе последовать за иллюзией однажды и теперь хорошо понимал, откуда взялось это темное выражение, затаившееся в чертах обманчиво сдержанного лица. — Блядь, — сказал Кевин. Отчего-то это короткое, столь несвойственное Кевину из родной вероятности слово вывело Отто из оцепенения. Глаза видят знакомое лицо и лгут разуму. Но разум должен оставаться ясным. Это не тот Кевин, которого знал Отто. Хотя, очевидно, и Кевин увидел в нем кого-то другого. — Полагаю, у нас во всех мирах трудная история, — заметил Отто без улыбки, но с мягкостью, которая за семь лет стала его извечным спутником. Кевин ответил нервным выдохом и промолчал. Только его губы сжались, отчего лицо приобрело до дрожи знакомое выражение. Отто прикрыл глаза. Качнул головой, пытаясь взять верх над чувствами, и повернулся к Элизии в ожидании объяснений. Она выглядела такой виноватой, словно Отто и Кевин явились по ее приглашению на эшафот. И в то же время ее глаза оставались спокойными. Такими же, как семь лет назад, когда через несколько дней после смерти Кевина она спустилась к Отто в темницу — и предложила ему уговор, который он безукоризненно соблюдал по сей день. Тогда она твердо знала, что делает. Знала и теперь. — Нам нужна твоя помощь, — сказала она. — Этот человек нуждается в исцелении, но ситуация, как видишь, непростая. Отто скользнул взглядом по юноше, которого держал Кевин. Механическая половина лица, дыра, оставшаяся на месте протеза руки, темные следы от вязкой черной субстанции… Весьма красноречиво. Отто бы не назвал ситуацию «непростой» — она была критической. В иных случаях Элизия к нему и не обращалась. Он кивком указал на дверной проем мастерской, и Кевин без лишних слов двинулся мимо. Его тело источало холод, под которым Кевин тщательно прятал огонь своего сердца. Когда он поднялся на крыльцо, кожи на руке Отто коснулся поток ледяной энергии — он невольно вздрогнул, вспомнив, как семь лет назад чувствовал прощальное прикосновение ледяных рук. — До конца коридора, налево, последняя комната, — сказал Отто, не оборачиваясь. — Оставь его там. Я скоро подойду. Кевин тоже не обернулся, ничего не сказал. Отто услышал, как удаляются его шаги, каждый из которых впечатывался в половицы так, словно Кевин оставлял за собой ледяные глыбы. Он бесшумно вздохнул и обнаружил, что удостоился еще нескольких шокированных взглядов. Светловолосая девушка была настолько потрясена, что даже сделала пару шагов назад — а потом, напротив, устремилась вперед. По тому, как она вытянула руку, Отто догадался, что она хочет призвать оружие. Его лицо оставалось предельно спокойным. Он привык. Семь лет прошло. За такой срок накопилось немало людей, которые были ему благодарны — но все еще оставалось немало тех, кто при встрече мечтал его убить. — Люмин, — окликнула Элизия. Светловолосая девушка замерла. Когда она повернулась к Элизии, гнев в ее лице мешался с ужасом. Отто не знал, что натворила его копия из другой вероятности, но в том, что она принесла девушке немало боли, он не сомневался. Вероятно, таков был его путь, протянутый серебряной нитью через всю вселенную. — Люмин, дорогая, — мягко сказала Элизия, приблизившись. Взяла девушку по имени Люмин за руки. — Сейчас не лучшее время, чтобы давать эмоциям верх. — Этот человек… — едва слышно прошептала Люмин. — Из-за него Сяо погрузился в Сон Адепта, из-за него я… Она обернулась, одарила Отто суровым взглядом из-под сдвинутых бровей. Он молчал. Люмин тоже молчала, закусив губу с такой силой, что выступила кровь. Наверное, она могла бы простоять так до завтрашнего утра — но тут вперед выступил длинноволосый юноша, от которого исходила какая-то давящая, но в то же время возвышенная энергетика. — Люми. — Он сжал ее плечо. — Тот Отто, о котором ты говоришь, давно мертв. Этот человек не имеет к нему никакого отношения. Люмин опустила голову, отвела глаза. Элизия ласково погладила ее по руке. — Сяо прав, милая. Я наслышана от Кевина о вашей непростой истории… Но эта история случилась совсем в другом мире. Ты ведь и сама помнишь, как отличаются наши вероятности. — Она взглянула на Отто. — Я могу ручаться за этого человека. Не веришь ему — поверь хотя бы мне. Люмин возвела глаза к небу и некоторое время стояла неподвижно. Граница, пролегающая между двумя реальностями, зыбкая, нестабильная. Судьбы, разделенные мирами, переплетаются и образуют схожие узоры. Люмин видела в Отто злодея, который причинил миру немало боли. И хоть она думала о другой вероятности, она была права. То, что Элизия могла за него ручаться, не значило, что Отто безгрешен. Приложив руку к сердцу, он отвесил легкий вежливый поклон, отчего маленькое летающее существо рядом с Люмин округлило глаза. — Прошу прощения за беспокойство, которое причинила вам наша встреча, — сказал он, и глаза летающего существа стали еще больше. — Что бы ни произошло между вами и моей копией из другой реальности, приношу свои извинения. — О-о-о, — протянуло летающее существо. — О-о-о? — Как же я с тобой согласна, Паймон, — прошептала светловолосая девочка, которая придерживала рослого мужчину с россыпью седых волос. Отто обежал взглядом примечательную компанию, задержал взгляд на пятнах крови и грязи, которые въелись в их одежду и кожу. Очевидно, они явились сюда прямиком с поля боя. — Думаю, вам всем стоит зайти в дом, — сказал он. — Помощь вашему другу потребует времени. Воспользуйтесь им, чтобы отдохнуть. Над крыльцом повисла неловкая пауза. Отто уже подумал, что никто не сдвинется с места. Но вот из-за спин незнакомцев показался мальчик с белыми волосами и красными рогами, один из которых был обломан практически у основания. Он обладал удивительным сходством с юношей, которого занес в дом Кевин, и Отто догадался, что они братья. — Тевкр, — представился мальчик, протянув руку. Этот жест вызвал на лице Отто мягкую улыбку, и он без колебаний пожал предложенную ладонь. — Отто. Мальчик по имени Тевкр кивнул. — Спасибо вам за помощь, Отто, — с предельной серьезностью сказал он. Затем он первым прошел в мастерскую, и следом, неуверенно бормоча под нос свои имена, потянулись остальные. Элизия хотела проскользнуть за порог последней, но Отто придержал ее за запястье. Она обернулась, ответила на его внимательный взгляд с привычной теплотой, от которой каждый раз покалывало сердце. — Ты уверена? — уточнил Отто. — Кевин… — Убил твою копию из другой вероятности, — не стала лгать Элизия. — И… не только ее, но и множество других. Извини за все это. Я не ожидала, что вы встретитесь. — Правда? — усмехнулся он. Элизия изобразила непринужденную улыбку. — Я не знаю, что ты задумала, но будь осторожна. Я совсем не тот человек, которым ты по какой-то причине меня считаешь. И могу не оправдать твоих ожиданий. Элизия мягко высвободилась из его хватки — как всегда, осторожной, едва ощутимой, как если бы он в каждом прикосновении держал дистанцию. — Ох, Отто, ну что ты за глупышка? Ничего я не задумала. Я обратилась к тебе, потому что из всех людей в двух вероятностях ты единственный сможешь помочь этим братьям. И никакого тайного умысла у меня нет. Отто не поверил, но Элизия, как всегда, была абсолютно непроницаема. Погладив его по плечу, она скользнула за порог и тут же принялась направлять остальных: она бывала в этом доме так часто, что давно уже перестала быть в нем просто гостьей. Отто же остался стоять на пороге, приложив к разгоряченному лбу ладонь. В висках зарождалась боль. Семь лет. Человек, погибший семь лет назад среди белых цветов, будто ожил и получил второй шанс вновь пройтись по этой земле. Но даже так Отто был не вправе назвать его своим другом. «Кевин убил твою копию из другой вероятности. И… не только ее, но и множество других». Не стоит рассчитывать, что Кевин просто возьмет и протянет Отто руку так, будто ничего не случилось. Второго шанса не будет. Остается лишь хранить верность выбранному семь лет назад пути. Закончить блокнот. Он не имеет права искать прощения у живых, когда должен мертвецам. Можно только следовать за словами Элизии. Восстанавливать баланс. За что-то разрушенное — что-то созданное. За одного убитого — один спасенный. В конце концов… Ему все еще нужно найти имя, которое можно будет вписать напротив имени «Кевин Каслана».

* * *

Кевин старался не смотреть по сторонам. Ему не хотелось знать, как живет Отто из этой вероятности, что он за человек, почему сказал о «трудной истории в каждом мире». Ему хотелось представить, что вместо Отто он встретил кого-то другого. Вот только обмануть глаза оказалось трудно. Чтобы сориентироваться в незнакомом доме, на него волей-неволей приходится смотреть. Так Кевин успел заметить инструменты для работы с механизмами — он видел аналоги таких в сотнях вероятностей. На спинке стула висел строгий белый плащ. На столе рядом с дневником в коричневой обложке стояла ваза с цветами, похожими на лилии. Кевин обошел весь Тейват, но таких прежде не видел — наверное, они росли только в альтернативной вероятности. «Забудь. Какая разница, что это за цветы? Какая разница, что вообще лежит в этом блядском доме? Тебя это не касается». Он прошел мимо стены с фотографиями, но намеренно отвернулся, целиком сосредоточив внимание на лице Аякса. «Не касается». Когда в конце коридора показалась нужная дверь, Кевин бросился к ней едва ли не с облегчением, толкнул плечом — и очутился в маленькой, довольно скудно обставленной комнате. Хоть здесь и было безукоризненно чисто, казалось, что комнатой не пользовались уже много лет. Внимание Кевина сразу привлекла пустующая кушетка. «Был врачом… или ставил очередные эксперименты?» Он со злостью мотнул головой, пинком захлопнул за собой дверь и, в два широких шага очутившись у кушетки, осторожно уложил на нее Аякса. — Да, дружище, — оглядев дыры вместо руки и глаза, изрек Кевин. — Знатно тебя потрепало. Ну… — Он всеми силами пытался сохранять присутствие духа. — Мы что-нибудь придумаем. Тут о тебе куча народу переживает, так что давай. Потерпи еще немного. И не смей помирать, понял? Успеешь еще на тот свет. Ловить там все равно особо нечего. Аякс, конечно, не ответил. Кевин вздохнул, прислонился к кушетке спиной и некоторое время стоял неподвижно. Тело казалось скованным льдом, и только взгляд свободно скользил, поневоле изучая окружающее пространство. Пустующие полки — из-под лекарств или очередных опасных жидкостей? Плотно задернутые занавески — чтобы не отвлекаться от работы или чтобы никто не мог увидеть, какие секреты скрываются за сумрачными провалами окон? А еще цветы. Все те же белые цветы, которые кажутся во мраке комнаты сияющим пятнышком. Букет совсем свежий. Комнатой не пользуются, но цветы все равно стоят, будто оберег, который приносит удачу… Или, быть может, облегчение. Полагаю, у нас во всех мирах трудная история. Кевин устало выдохнул, хотел зачесать назад волосы, поднял обе руки — и увидел, что они целиком покрыты кровью. Сердце болезненно кольнуло. Он опустил взгляд. По плащу тоже тянулись длинные кровавые следы. Они остались там из-за того, что Кевин нес раненого Аякса, и какая-то часть его разума понимала это, но… Руки пронзила дрожь, и волна темного ужаса вдруг опрокинулась из ниоткуда — а вместе с ней пришли кошмары, которые Кевин поклялся запереть в самых отдаленных глубинах души. Убийца. Голос, пронзивший сознание осколком стекла, был полон ненависти. Кевин невольно отшатнулся от кушетки, сделал шаг к двери, ставшей вдруг единственным путем из давящей клетки, потянулся к ней с отчаянием, которое давно теснилось в его сердце и которое он никому не смел показывать. Он хотел выскочить в коридор, пересечь его без оглядки, выбежать на крыльцо — и нестись вперед до тех пор, пока от недостатка кислорода в легких эти невыносимые воспоминания не сгорят, оставив после себя спасительную пустоту. Разум, в котором сталкивались эмоции тринадцати человек, наконец дал сбой. С протянутой вперед рукой Кевин упал на колени. — Хах… Черт… Он закрыл глаза, попытался сделать вдох, но вместо воздуха легкие вдруг наполнил дым. Это было иллюзорное ощущение, но оно было таким отчетливым, словно Кевин вновь очутился на обожженных руинах родного мира. Там, где они с Отто остались последними живыми людьми. Там, где пепел и кровь под ногами стали дорогой, по которой Кевин шел навстречу человеку, некогда бывшему другом — и столь быстро уничтожившему все… Все. Целый мир. Самого себя. И Кевина тоже. Руки двигались сами собой. Перед Кевином не было клинка, но пальцы сомкнулись так, будто держали рукоять. Он делал так сотни раз. В конце концов это движение перестало иметь для него хоть какое-то значение. Привычный взмах. Привычное убийство. Он был с ног до головы покрыт кровью человека, который некогда был для него единственной семьей. С тихим, коротким звуком, который лишь отдаленно напоминал сбежавший из-под контроля стон, Кевин прижал обе руки к сердцу. Они до сих пор были сомкнуты так, будто держали рукоять клинка, и источали холод, который помогал усмирить бушующий внутри огонь. Некоторое время он сидел неподвижно, только вжимал руки в грудь, а в голове теснились несуществующие звуки — отголоски минувших сражений, навсегда смолкшие голоса, треск льда, рев пламени, грохот и… «Эй, Кевин! Пойдешь смотреть на звезды? Я придумал одну штуку для телескопа, тебе точно понравится!» «Эй, Кевин! Знаешь, я решил, что должен признаться Селене в своих чувствах. Ты прав. Жизнь у нас не бесконечная. Даже если откажет, ну… Не страшно. Ты ведь никогда не боишься. Я тоже не хочу бояться». «Эй, Кевин! Ты слышишь меня? Не смей умирать. Давай вытащим тебя отсюда. Просто положись на меня». «Эй, Кевин…» — … Тихий вздох сорвался с губ, настолько напряженных, что казалось, будто они омертвели. По запястьям Кевина медленно ползла морозная корка. Он не чувствовал ни боли, ни холода. Он весь застыл, будто статуя, возведенная во имя скорби, и только запавшие глаза, мерцавшие во мраке комнаты, выдавали в нем живого человека. «…Беги из этого мира. Здесь больше ничего не осталось… Но ты… Ты должен жить. Живи… во что бы то ни стало. И если ты когда-нибудь сможешь меня простить…» Он так и не закончил эту мысль. Сжатые в бесконтрольном порыве руки медленно расслабились. Лед раскололся и осыпался на ковер осколками. Кевин взглянул на них с равнодушием. Уголок губ дернулся, на миг выдав спрятанную внутри горечь. Впрочем, лицо тотчас стало бесстрастным. Сердце по-прежнему пожирал огонь, но Кевину удалось заковать это пламя в лед, без которого до раскола вероятностей было не протянуть. Он поднялся. Осколки льда скрипнули под ботинками. Не обращая на них внимание, Кевин пересек комнату, обернулся, задержав взгляд на Аяксе. На миг мир раскололся на две половины, и Кевин увидел его глазами Тевкра — мальчишки, который был напуган до такой степени, что предпочитал не озвучивать свои страхи из опасений, что так они могут обрести силу. Бесспорно, Тевкр вырос и научился жить без брата. Но это не значило, что ему будет легко принять его смерть. Вот почему важно не давать верх чувствам. Если Отто может спасти Аякса, найти способ безопасно очистить его от скверны, нужно работать сообща вопреки всему. Ради братьев. Ради того, чтобы человек, убивший Мурату, стерся, а его место занял тот, кто храбро сражался с самим собой долгих шесть лет. Ради того, чтобы наконец по-настоящему вытащить Аякса из Бездны. Кевин кивнул в такт своим мыслям и вышел в коридор. На сей раз он не стал пинать дверь, а осторожно закрыл ее — и, отвернувшись от злополучной комнаты, лицом к лицу столкнулся с Элизией. Она смотрела с тревогой. Но Кевин был связан с ней через Клятву Ветра, а потому даже ее глаза, которые умели лгать столь талантливо, не могли его обмануть. — Не делай вид, что тебе жаль, — резко сказал он, отталкивая ее сочувствие. — Если бы ты не хотела этой встречи, ты бы убедила меня пойти в Мондштадт. — Кевин… — растерянно произнесла Элизия. Он хотел пройти мимо, но Элизия ухватила его за локоть, и он, отчего-то разгневанный этим жестом, сердито вырвал руку. — Хватит, Элизия! Она обмерла. В ее широко распахнутых от изумления глазах заплясали печальные искры, а связь, протянутая между двумя сердцами, тут же принесла отголоски ее горечи. Она не обиделась. Так было еще хуже. Кевин предпочел бы, чтобы она накричала в ответ. Послала бы его к черту и ушла, переполненная гневом, который уберег бы ее от боли. Но Элизия была не такой. В отличие от него, она никогда не повышала голос, чтобы заглушить свои настоящие чувства. Она опустила голову, принялась беспокойно пропускать сквозь пальцы пряди волос, отчего они привычно путались. Кевин устало привалился плечом к стене. Потер переносицу. Помолчал, не зная, как нарушить эту нависшую тяжелым облаком тишину. — Прости, — сказал он наконец. — Я не хотел кричать. — Я не обижаюсь, — ответила Элизия. — Я знаю. — Он хотел протянуть руку, чтобы помешать ей запутывать волосы дальше, но пальцы, до сих пор покрытые кровью, дрогнули. — Это не значит, что я могу разговаривать с тобой таким тоном. Я просто… Все это… Он замолк. Элизия подняла голову, ожидая продолжения, но Кевин не мог пересилить себя и заговорить дальше, поэтому сосредоточил внимание на том, как за окном покачиваются верхушки позолоченных деревьев. Элизия вздохнула. Сделала осторожный шаг навстречу. Кевин понял, что она хочет обнять его, и торопливо отстранился. — Не надо. Я весь в крови, и… Элизия не слушала. Игнорируя суетливые попытки остановить ее, она молча прижалась и обхватила его руками так крепко, будто надеялась этим жестом удержать в реальности. — Ты тоже меня прости. Я слишком много взвалила на твои плечи. Кевин закрыл глаза. Он решительно не мог понять, почему Элизия заранее не предупредила о грядущей встрече с Отто, но должно быть, у нее были на это свои причины. — Давай поговорим, — предложил он. — Мне кажется, вся эта ситуация с параллельными мирами давно тебя тревожит. — От тебя теперь ничего не скроешь, — слабо улыбнулась она. Кевин усмехнулся. — Да это и без нашей новой связи было очевидно. Ну, что скажешь? Элизия отстранилась, опять ухватилась за волосы, но все же передумала их терзать и через несколько секунд раздумий кивнула. — Сможешь открыть портал в Сумеру? — спросила она. — Мой дом тоже попал в эту вероятность, и там… Там есть кое-что, что я хотела бы тебе показать. И чистая одежда, кстати. Кевин обежал сокрушенным взглядом красные пятна, оставшиеся на рукаве Элизии, и свой безнадежно испорченный плащ. Его, конечно, можно было спасти — он делал это бесчисленное количество раз. Но сейчас Кевину больше всего хотелось снять его. Сбросить, словно груз прошлого, и затолкать как можно дальше — туда, где он забудет о его существовании. Он носил этот плащ слишком долго. Все то время, когда охотился за призраком Отто, и еще шесть дополнительных лет. Наступила пора перемен. Во всех смыслах. Кевин в последний раз взглянул на закрытую дверь в комнату, за которой оставил Аякса, и наконец ответил: — Предупрежу Сяо, что мы ненадолго отлучимся.

* * *

— Спасибо, Сахароза. Сколько я тебе должен? — А? Ой, не забивай голову. Считай это… мм… подарком за все шесть пропущенных дней рождения, ладно? Август устало вздохнул. Сахароза наградила его смущенной улыбкой и тут же уткнулась в тетрадь с мудреными научными записями, красная до кончиков ушей. Дождавшись, когда она отвлечется на подошедшую Ноэлль, Август украдкой оставил на алхимическом верстаке горсть моры и безмолвно ушел в сторону «Доли ангелов». Сесилия в его руках была обработана особыми реагентами. По словам Сахарозы, так она могла сохранять свежесть не меньше года. Август подумал, что это может стать неплохой традицией. Каждый год он будет относить умирающую сесилию на Утес Звездолова, туда, где так любили проводить время наедине его родители, а после покупать у Флоры новую. И так всякая смерть будет приводить к новому рождению. И этот цикл продлится ровно столько, сколько сумеет прожить сам Август. Слабо улыбнувшись, он закрепил сесилию на броши, которая держала плащ, осторожно погладил лепестки — а затем завернул за угол «Доли ангелов», туда, где на террасе устроились на время небольшой передышки Джинн и Дилюк. Джинн пила мятный чай. Дилюк задумчиво крутил в руках огромную кружку — пивную, но до краев наполненную кофе. — Август, — махнул в знак приветствия он. Стараясь не совершать резких движений, Август опустился на предложенный Дилюком стул, но от напитков отказался. Всем троим предстояло решить еще немало проблем. Напитки же располагали к долгому разговору — на него Август рассчитывал вечером, когда список дел наконец слегка иссякнет, и они опять соберутся на первом этаже таверны большой, но дружной и очень уютной компанией. — Как себя чувствуешь? — первым делом спросила Джинн. — Нормально, — соврал Август. — О чем вы хотели поговорить, ребята? Джинн с Дилюком переглянулись. По выражению их глаз Август понял, что тема разговора будет непростой. Джинн опустила взгляд, а Дилюк беспокойно провел большим пальцем по краю кружки. — О будущем Мондштадта, — сказал он. — О том, как мы планируем защищать его во время как внешних, так и внутренних конфликтов. Август откинулся на спинку стула, в задумчивости прикрыл глаза. Дилюк не сказал ничего конкретного, но его посыл был очевиден. До отбытия в Фонтейн Кэйа успел рассказать обо всем, что Август упустил за шесть лет. В частности, о том, как отец, доверившись Фатуи, едва не сгубил город. Признавать, что твой горячо любимый, только-только погибший отец допустил серьезную ошибку, было горько, но в такое трудное для Мондштадта время Август обязан был оценивать ситуацию здраво. — Решения магистра влияют на весь Ордо Фавониус, а Ордо Фавониус фактически управляет Мондштадтом, ведь ему подконтрольны и рыцари, и даже церковь, — кивнул он. — Если магистр избирает ошибочный путь или позволяет чувствам затуманить разум, город тоже оказывается в опасности. — Ох, Август, — качнула головой Джинн. — Мы не пытаемся очернить имя твоего отца или осудить его поступки. Август потер оставшийся от скверны шрам на запястье и спокойно ответил: — Я знаю. И я согласен с тем, что об этой проблеме нужно позаботиться заранее. Сейчас Мондштадт переживает кризисный момент. В такое время взгляды на дальнейший путь часто расходятся. — Руку пронзила неожиданная боль, которая после Бездны нередко вспыхивала по телу то тут, то там. Пальцы Августа дрогнули. — У вас есть какие-то конкретные предложения? Дилюк отхлебнул кофе, потер уставшие глаза. Судя по выражению лица, он с трудом подавлял зевок. Август вообще не был уверен, спал ли он за последнее время — сам он не смыкал глаз с тех пор, как открыл их в Соборе Барбатоса на следующее после битвы утро. — Пока это сложно назвать предложением. Просто идея, которую мы хотели бы развить вместе с тобой и Кэйей. — Мы думаем о создании независимой организации, — объяснила Джинн. — Что-то вроде — как это называлось? — народной дружины. Тевкр рассказывал, что раньше это была стандартная для Снежной практика. Люди добровольно вступали в дружину и помогали стране бороться с преступностью или внешними угрозами. Уголок губ Августа дернулся в улыбке. — Иными словами, хотите сделать деятельность Полуночного героя легальной. Лицо Дилюка на миг приняло суровое выражение. Джинн, напротив, засмеялась, кивнула, не скрывая азарта. Дилюк со вздохом покачал головой, но спорить не стал. Август обхватил пальцами подбородок, обдумывая слова Джинн. «Народная дружина» — звучит, конечно, неплохо, но как такая организация будет работать на практике? Как дать ей ровно столько полномочий, чтобы она могла помогать городу в трудные моменты, но не чинила самоуправства? Одно дело, пока ей заправляют Джинн или Дилюк — надежные люди, в мотивах которых Август не сомневался. Но ведь Джинн и Дилюк не будут стоять во главе вечно. Они могут устать. Посвятить себя семье. Погибнуть, в конце концов. За свою жизнь Август успел познать, как непредсказуема бывает судьба. Нужно думать не только о том, как действовать сейчас, но и о том, что выпадет на долю мондштадтцев в будущем. — Понадобится ряд законов, которые смогут регулировать деятельность такой организации, — сказал он после долгих размышлений. — Обсуждать их в таверне — не лучшая идея. Давайте, как Кэйа вернется, соберемся в более подходящем месте и попробуем составить черновик. А до этого момента я загляну в библиотеку. Если в Снежной раньше существовали подобные организации, должны были остаться книги, в которых описана их работа и проблемы, с которыми они сталкивались. — Мне нравится предприимчивость этого парня, — усмехнулся в кружку Дилюк. — Август, я уже успел позабыть, что у тебя всегда все схвачено. Вспомнив о том, как шесть лет назад он спонтанно бросился в Бездну, Август невольно засмеялся. — Так уж прям всегда. Джинн постаралась спрятать улыбку за чашкой. От Августа не укрылось, как напряженное выражение в ее глазах сменилось облегчением: она наверняка боялась, что Август воспримет их с Дилюком идею в штыки. К счастью, все трое делили на всех одно желание, которое стояло выше собственных интересов или переживаний о прошлом. Рука Августа вновь скользнула по шраму. Защищать Мондштадт нужно вне зависимости от того, какие трудности или потери пришлось пережить. Жизнь продолжается. Вопреки всему. Такова ее жестокость — и таково ее милосердие. Сжав Глаз Бога, закрепленный под сесилией, Август поднялся. — Увидимся вечером, — предложил он. — Ты обещал открыть бутылку раритетного вина, помнишь? — Да как такое забудешь, когда Венти напоминает мне об этом каждый час, — проворчал Дилюк. Впрочем, хмурое выражение на его лице быстро смягчилось. — Заглядывай. Будем рады тебя видеть. Август махнул на прощание, но прежде, чем он успел сделать хотя бы шаг, пространство за спиной Дилюка озарилось холодной розовой вспышкой. Из мерцающей прямо в воздухе расщелины на мондштадтскую мостовую ступил Итэр. За ним, крепко держа за руку Венни, следовал Кэйа. Август не сдержал вздоха облегчения: с тех пор, как Кэйа ушел в Фонтейн, он не переставал переживать о возможном столкновении лучшего друга с Принцем Бездны. — А… Ох! — только и успела сказать Джинн, потому что Венни в три прыжка очутилась у стола и заключила маму в крепкие объятия. — Вы вернулись, — поднялся навстречу Дилюк. Он тотчас оказался рядом с братом и привлек его к себе. Кэйа выдохнул. Август успел заметить, как по его лицу скользнуло болезненное выражение. Что-то случилось. Что-то, о чем даже Кэйе не хватало духу заговорить. Из портала показался Беннет, который нес на руках… Август на миг забыл, как дышать. Беннет нес Рэйзора. На несколько долгих и страшных секунд Август решил, что Рэйзор мертв. Он выглядел ослабевшим, висел на руках Беннета, словно безвольная кукла, а скорбное выражение на лице Кэйи явно говорило о том, что в Фонтейне стряслась трагедия. Не помня себя от ужаса, Август в несколько широких шагов сократил дистанцию, ухватил Рэйзора за руку — и с облегчением понял, что рука теплая. — Он жив, — торопливо объяснил Беннет. — Кэйе удалось очистить его от скверны. Рэйзору просто нужно время, чтобы восстановиться. Август вздохнул. «Просто нужно время»? Нет, Беннет. Это не «просто». Ни Кэйа, ни Август, ни даже Люмин до сих пор не могли оправиться от шести лет пребывания в Бездне. Рэйзор же… Никто с ним не занимался. Никто не учил его новым словам и не напоминал старые. Принца Бездны не интересовали подобные мелочи, а остальные исчезнувшие были слишком озабочены собственным выживанием и другими проблемами. И так Рэйзор понемногу одичал. В буквальном смысле этого слова. Август не был уверен, сумеет ли он снова влиться в мир людей. В конце концов, за последние шесть лет люди приносили ему только боль. Ни один волк не станет по доброй воле выходить к тем, кто всякий раз гонит его палками и огнем. Итэр тем временем продолжил рассказ и коротко поведал о том, как Тевкру удалось ввести Аяксу блокиратор. — Часть ребят отправились к знакомому Элизии в Фонтейне, а часть я приведу попозже, когда восстановлю силы для нового прыжка. Дилюк потер переносицу. Спасение Рэйзора и Аякса было важнейшей победой, но после всего произошедшего ни у кого уже не осталось сил как следует этому радоваться. — А Барбара? Кэйа вздрогнул, отвел взгляд, стиснув плечо с такой силой, что открылась полученная в Фонтейне рана. Итэр закрыл глаза. Беннет опустил голову. Вопрос Джинн повис в тишине, и по этому многозначительному молчанию Август все понял. Из семи человек, очутившихся в Бездне, одному так и не удалось дойти до конца. — Джинн… — хрипло начал Кэйа. — Барбара, она… Она повернулась к нему с лицом, онемевшим от ужаса. Кэйа замолк. Его губы нервно сжались. Кэйа наверняка долго подыскивал подходящие слова, но на свете попросту не существует слов, которыми можно легко сообщить человеку подобные новости. Джинн была не глупа. Она сразу поняла причины такой реакции, но все еще не могла в это поверить. Все еще надеялась, будто это шутка. Или что она надумала себе лишнего, и друзья сейчас засмеются, заверят: все в порядке. Барбара спасена. Стоит только немного подождать — и она выйдет из портала, заключит сестру в объятия и скажет: «Джинн. Теперь я вернулась домой по-настоящему». Но разрыв в пространстве за спиной Итэра закрылся. Из портала так никто и не вышел. Джинн резко выпрямилась, завела руки за спину, будто отчитывалась перед магистром о результатах задания. Обе ее ладони сжались в кулаки. Август обмер, заметив, как она царапает саму себя, как отчаянно пытается восстановить контроль над ситуацией, которую попросту невозможно было контролировать. Джинн хотела взять собственное сердце штурмом. С той же настойчивостью, с которой она обычно тянула на своих плечах Мондштадт, она надеялась обуздать неподвластные ей чувства — и терпела сокрушительное поражение. — Я… Нам надо… Джинн замолкла, лихорадочно пытаясь понять, какой приказ нужно отдать, чтобы спасти от раскола треснувшее сердце. — Джинн, — мягко окликнул Дилюк. Она не услышала. Ее глаза вдруг расширились, приобрели страшное выражение — с таким можно было бы смотреть на конец света. Безупречное самообладание Джинн рухнуло в одночасье. Шесть лет назад, когда город нуждался в ее помощи, ей оказалось легко отложить скорбь по своей потере. Не из-за равнодушия. Напротив. Глубоко в сердце она хранила надежду, что Барбару удастся вернуть домой, и эта надежда придавала ей сил двигаться дальше вопреки любым испытаниям. А теперь надежды больше не было. Не было больше и Барбары. Она подняла дрожащие руки, зарылась пальцами в волосы, издала короткий звук, похожий на смешок. Это не был смешок. И оттого он звучал еще более жутко. Джинн сделала глубокий вдох, как если бы готовилась к прыжку в море, а затем вдруг согнулась пополам, прижала ладони к лицу — и вскричала так, будто ее душа выворачивалась наизнанку, рассыпая по мостовой осколки воспоминаний и навсегда ушедших дней. Проходящие мимо рыцари замедлили шаг, пытаясь понять, что происходит у таверны, и Август подвинулся так, чтобы скрыть Джинн от их любопытных взглядов. Дилюк потянулся к жене, но так и не решился к ней прикоснуться — казалось, Джинн просто расколется пополам. Венни, которая все это время наблюдала за мамой, испуганно вжавшись плечом в стул, сделала робкий шаг вперед. — Мам, — позвала она тихонько. — Мам, не волнуйся. Барбара просто очень-очень устала и поэтому решила уйти, чтобы отдохнуть. Но я уверена, она сейчас в хорошем месте. И она очень рада смотреть оттуда на тебя и знать, что с тобой все в порядке. Джинн отняла руки от лица. — О, Венни… — прошептал Кэйа, не в силах скрыть горьких интонаций. Сначала Август подумал, что слова Венни возымели воздействие. На пару мгновений взгляд Джинн прояснился, но уже через пару секунд вдруг ожесточился до такой степени, будто она смотрела не на дочь, а на порождение Бездны. Между ее бровей задрожала хмурая складка. Губы изогнулись, исказив всегда столь приветливое лицо до неузнаваемости. — Что… Что ты несешь? Потрясенная Венни отшатнулась, споткнулась об ножку стула и упала на мостовую. Кэйа бросился к ней. Дилюк коснулся плеча Джинн, но она сердито отбила его руку, надвинулась на Венни, даже не думая сдерживать рвущийся наружу крик: — Что ты несешь?! — Каждая ее черточка была искажена яростью, но по лицу при этом струились слезы. — Барбара «рада»? Думаешь, она в хорошем месте? Нет никакого хорошего места, Веннесса! После смерти ничего нет! Венни испуганно отползала назад, а слова матери неслись ей вслед, вонзались в мостовую холодными шипами: — Барбара умерла. Моя сестра умерла. Ее больше нет! А ты говоришь так, будто знала ее. Но ты ничего о ней не знала. Ничего! Последние шесть лет она была чудовищем. Она хотела убить нас обеих, она проливала чужую кровь, и это… это навсегда останется моим последним воспоминанием о ней! Моя сестра мертва, а я помню лишь то, что она была МОНСТРОМ! Кэйа опустился на мостовой рядом с Венни, прижал ее к себе, и Венни спряталась в его объятиях, зажмурилась, опасаясь, что в таком состоянии мама за любое неосторожное слово поднимет на нее руку. — Джинн, хватит, — взмолился, опустившись рядом с женой на колени, Дилюк. — Ты пугаешь ее. Джинн рывком развернулась, обожгла его взглядом, ухватила обеими руками за воротник рубашки и притянула к себе, так яростно, словно намеревалась вынудить Дилюка открыть портал в мир мертвецов. Дилюк терпел. В его взгляде плескалась грусть. Еще несколько долгих секунд Джинн впивалась ему в ворот, а затем вдруг отстранилась, дрожа всем телом, и разразилась бесконтрольным плачем. — Я не хочу… Я не понимаю… — Она едва могла выговаривать слова. — Барбара, почему она… Пожалуйста… Почему она… Дилюк прижал Джинн к себе, поцеловал в спутанные волосы, но она даже не заметила, все продолжая шептать обрывки фраз, не способных ни вернуть Барбару, ни примирить ее с болью. — Присмотри за Венни, — попросил Дилюк Кэйю. Тот кивнул, сам с трудом удерживаясь от слез. Дилюк поднялся, придерживая Джинн, и торопливо ее увел. Уличные зеваки провожали их недоуменными взглядами, и вышедший на крыльцо таверны Чарльз сердито замахал руками: — Проваливайте! У вас что, дел своих нет? Весь город в руинах, а вы не придумали ничего лучше, кроме как на чужое горе смотреть? Зеваки благоразумно убрались. Август несколько секунд постоял с закрытыми глазами, пытаясь взять верх над той бурей, которая рушила сердце изнутри. Когда дыхание выровнялось, он повернулся к Беннету. — Не мог бы ты отнести Рэйзора в Собор Барбатоса? Сестра Грейс сможет обеспечить ему надлежащий присмотр. Я загляну позже. — Я пойду с Рэйзором, — вызвался Итэр. Очевидно, все были до глубины души потрясены реакцией Джинн и хотели как можно скорее найти себе занятие. Август не стал препятствовать. — Иди. Как закончите, поговорите с Дионой. Ей нужна помощь. — У тебя что, какая-то ментальная связь с жителями Мондштадта? — пробормотал Итэр. — Ладно. Заглянем. О, и кстати. Я скоро приведу в город бывшего Предвестника. Он не самый приятный человек, но он истинный владелец Шепота Порчи, так что постарайся не бросать его в темницу, ладно? — Не переживай, — непроницаемым тоном ответил Август. — От темницы все равно мало что осталось. Итэр вздохнул. Они с Беннетом попрощались, метнув в сторону Венни и Кэйи виноватые взгляды, после чего торопливо удалились. Август, Кэйа и Венни остались одни.

Этот фрагмент можно читать под музыку: Evan Call — Rust. Ставьте на повтор

— Я не понимаю, — всхлипнула Венни. — Мама так разозлилась… Я что-то не так сказала? Я не хотела ее обижать! Она по-прежнему вжималась в Кэйю, и он, обхватив одной рукой ее плечи, второй принялся успокаивающе поглаживать ее по голове. Август оперся на стол. Слова Венни падали на сердце тяжелыми камнями, а от судорожного плача все внутри содрогалось, с трудом сопротивляясь желанию поддаться беспробудной тоске. — Нет, Венни, — сказал Кэйа. — Мама злилась не на тебя. Просто… Так бывает. Когда людям больно, они могут делать больно другим. Говорить злые слова. Пытаться тебя ударить. Иногда вовсе не потому, что они этого хотят. Он украдкой коснулся повязки, под которой прятался оставленный Дилюком шрам, и обменялся быстрым взглядом с Августом. — Тогда почему? — прошептала Венни. Август прикрыл глаза, невольно вспомнив, как после смерти матери неоднократно отталкивал отца, а после смерти отца поначалу резко отнесся к Аято. Его рука потянулась к закрепленной на груди сесилии. — По многим причинам, Венни, — сказал он. — Справляться с болью трудно. Злость помогает защититься, но это на редкость плохая броня. Кэйа согласно кивнул, ласковым движением заправил за ухо Венни прядь ее пламенных волос. — Мама очень тебя любит, но прямо сейчас ей нужно немного времени. — Я понимаю, — наконец со вздохом сказала Венни. — Дядя Кевин всегда уходит, когда злится, чтобы никого случайно не обидеть. А мама не могла уйти, потому что ей было слишком грустно из-за Барбары. Кэйа похлопал ее по макушке. — Ты молодец, Венни. Хочешь, сходим к монументу? Купим у Флоры цветы и оставим там, чтобы Барбара обрадовалась. Венни поспешно вытерла лицо рукавом, выпрямилась, намереваясь с готовностью кивнуть, но вдруг испуганно протянула обе руки и ухватила Кэйю за рукав. — Что такое, крошка? Вопрос Венни заставил Августа вздрогнуть. — Кэйа, а это правда… что после смерти ничего нет? Брови Кэйи изогнулись, и глаз на пару мгновений заволокло мутной пеленой. Он накрыл руку Венни своей. По выражению его лица Август понимал, что он лихорадочно подбирает слова, за которыми можно спрятать одно простое «Не знаю». — Люмин проходила через смерть, — сказал наконец Кэйа. — Даже не так. Она проплывала ее на огромном корабле. И видела прекрасное бескрайнее море. — Море? — выдохнула Венни. Кэйа кивнул, слабо улыбнулся. — Вдоль берега там бегут улицы знакомых городов, а с самой высокой мачты можно увидеть целый мир. Чтобы люди, ушедшие за грань, всегда могли присматривать за теми, кто остался. Едва ли он сам верил в собственные слова. Люмин рассказывала о своем видении незадолго до Дня Пепла, и даже у нее не было уверенности, что море и корабль существовали на самом деле. Она сбежала от смерти, это правда. Но то, что она видела за гранью, принадлежало ей одной — и, возможно, было лишь порождением ее умирающего разума. Но Кэйа был хорошим сказочником. А Венни, пятилетняя девочка, которая только-только начала познавать мир, отчаянно нуждалась в его сказках. — Тогда… Если Барбара сейчас на борту того корабля… давай принесем ей ветряные астры! — выпалила Венни. Кэйа вопросительно вздернул брови. — Чтобы ей в паруса всегда дул попутный ветер, — объяснила Венни. Кэйа засмеялся. Венни замахала руками, приглашая следовать за собой, и первой побежала в сторону цветочного магазина. Кэйа же поднялся, украдкой стирая слезы, поравнялся с Августом, и они бок о бок двинулись за Венни. Август уголком глаза наблюдал за тем, как сменяются выражения на лице Кэйи. В конце концов его улыбка угасла, уступив место прежней печали. Венни неслась впереди, порой останавливаясь, чтобы поговорить с прохожими или пожелать что-нибудь приятное уставшим рыцарям. Это целиком занимало ее внимание, так что Кэйа мог больше не прятаться за маской напускной стойкости. — Не оставайся один, — призвал Август. — О чем думаешь? Кэйа потер плечо, ругнулся от вспыхнувшей в ране боли. — О том, что подвел ее. Барбару. Он стиснул зубы и долгое время ничего не говорил. Мимо проходили знакомые, другие рыцари, но Кэйа не замечал их, даже не отвечал на приветствия. — Она решила умереть, потому что не знала, как спастись от своей второй личности. Личности, которую, показав ей шрамы, породил я. Август рывком развернулся к нему. — Но ведь не ты оставил себе эти шрамы. И не ты запер нас в Бездне. Не ты травил нас скверной, Кэйа. Так почему ты пытаешься взвалить на себя ответственность за поступки, которые не совершал? Кэйа вновь потянулся к плечу, и Август перехватил его руку прежде, чем Кэйа еще сильнее себе навредил. — Я понимаю: сколько бы я ни говорил, что ты не виноват, ты все равно не послушаешь. Но послушай вот что. Даже если допустить, что в произошедшем есть твоя вина, единственный способ искупить ее — остановить ублюдка, который все это начал. — Принца Бездны, — чуть усмехнулся Кэйа. Август выпустил его руку. — Именно. Принца Бездны. Они добрались до цветочного магазина, купили букет ветряных астр, обменявшись с Флорой дежурными репликами, а затем направились к монументу. Венни подбежала к нему первой. Опустившись на колени, аккуратно раздвинула вазы с цветами и свечи, которые принесли к монументу мондштадтцы. Кэйа спросил у Сахарозы, где можно найти вазу — она без раздумий пожертвовала огромную колбу, и Венни пришла в восторг, решив, что такая необычная ваза непременно вызовет у Барбары улыбку. Пока она суетилась, устраивая цветы у монумента, Кэйа с Августом наблюдали за ней издали. Кэйа спрятал руки в карманах. Август закурил. — Я знаю, что прошу о многом, Кэйа. Но… Ты нужен мне. Сейчас еще сильнее, чем прежде. — Он проводил взглядом сигаретный дым, который устремился к небесам серой струей. — Магистра больше нет. Действующий магистр поглощена скорбью. Полуночный герой заботится о действующем магистре. Кто, в таком случае, позаботится о Мондштадте? Кэйа вздохнул, беспокойно провел пальцем по глазной повязке. — Здесь все кого-то потеряли, — добавил Август. — И мы не сможем примирить никого с потерями — за это люди ответственны сами. Но мы можем облегчить их ношу тем, что будем рядом. И подхватим их там, где они не смогут идти дальше сами. Венни на миг обернулась, махнула Кэйе и Августу, а после уселась прямо на мостовой и принялась читать молитву Анемо Архонту. Она никогда не слышала, как их читает Барбара, но наверняка бы пришла в восторг от чистоты ее голоса. От того, как порой Барбара пела их, полная уверенности, что Анемо Архонт не будет злиться. Она всегда говорила, что Анемо Архонт влюблен в музыку — и именно по этой причине даровал Мондштадту столько прекрасных песен. Кэйа опустил голову. Когда он заговорил, в его голосе звенели слезы: — Как… Август, мир летит к чертям, люди вокруг умирают, скверна становится сильнее с каждым днем. У тебя, черт возьми, два дня назад умер отец. Так скажи, откуда в тебе столько сил идти вперед? Август взглянул на сигарету в своей руке. Затем, поразмыслив, коснулся лепестков сесилии. Это прикосновение принесло воспоминание об отце, который в далеком, уже отчасти позабытом прошлом влетал в комнату, раздвигал занавески и громогласно объявлял, что впереди будет светлый день. Отец сражался ради всех светлых дней. И Августу больше всего хотелось стать сыном, достойным такого человека, и нести дальше его наследие. — Я просто верю, что в каком-нибудь прекрасном «завтра» наступит светлый день, — сказал он. — И еще я верю, что приблизить наступление этого «завтра» люди могут только своими руками. А без усилий оно никогда не придет, и мы будем вечно утопать в темноте, поглощенные тем, что всегда будет выше нас. — «Светлый день», ха… — с усмешкой отозвался Кэйа. — Ты вроде такой практичный человек, а на самом деле романтик до мозга костей. Надо же было придумать такую глупость. Август фыркнул, но тут Кэйа повернулся, вытащил руку из кармана, протянул ее, ожидая рукопожатия. — Но я не против. Защищать глупости. Подхватывать других, как другие подхватывали меня. И заботиться о Мондштадте так, как некогда он заботился обо мне. Работать с вами будет честью, капитан. Август улыбнулся. Пожал предложенную ладонь. — Взаимно, капитан. Давай… отстроим этот город заново. И сделаем его сильнее и прекраснее, чем прежде. — Да, — кивнул Кэйа. — Как говорит одна яркая звездочка… — Его глаза наполнились теплотой, и по губам наконец скользнула искренняя улыбка. — «Ради нас. Вопреки всему».

Конец музыкального фрагмента

* * *

— Спасибо, Кли. Не стоило. Кли отстранилась, уперла руки в бока, окинула Клода возмущенным взглядом. Тот не обратил внимания, поскольку именно в этот момент в мастерскую просочилась уже знакомая черная кошка из странствующего театра. Никто и не заметил, когда она успела пройти через портал. — Снова ты, — сказал Клод. Наклонился, протянув только что перебинтованную Кли руку, и кошка охотно об нее потерлась. — И что такого ты во мне нашла? — А что, — лукаво сощурилась Кли. — Думаешь, у Чтеца Бездны не может быть кошки? Клод придержал свои мысли при себе. Кли уже привыкла к его молчаливости, а потому не стала настаивать. Прежде такие люди ее пугали. Впервые столкнувшись с Сяо, она так ужаснулась, что едва сумела совладать с языком. От мрачной сдержанности мастера Дилюка ее порой бросало в дрожь. Даже Тевкр, и тот внушал трепет в моменты холодности, за которой он прятал переживания об Аяксе или о собственном будущем. А теперь Кли понимала. Люди начинают молчать, когда слов, которые они хотят сказать, становится чрезмерно много. — Может, она хочет, чтобы ты дал ей кличку, — только и заметила она. Клод почесал кошку за ухом. И, разумеется, промолчал. Оставив его наедине со своими мыслями, Кли приблизилась к Тевкру. По совету Элизии он не слишком заботился о формальностях и решил, не дожидаясь, когда Отто вернется из комнаты Аякса, сделать всем кофе. Этот неожиданный приступ хозяйственности показался Кли забавным и трогательным одновременно. Впрочем, она понимала: Тевкр отчаянно ищет способ убить время. Отто ушел к Аяксу довольно давно, и теперь все присутствующие едва находили себе место от беспокойства. — Давай-ка я перевяжу твои раны, — предложила она. Тевкр продемонстрировал руки. От ран, которые он нанес сам себе в странствующем театре, остались только тонкие, практически незаметные царапины. — Не волнуйся. Я в порядке. Кли отставила на стол аптечку. — Ладно, допустим. А как насчет целительных обнимашек? — Ну, — отозвался Тевкр со сдержанностью, которая за последнее время вошла у него в привычку. — От такого не отказываются. Кли не понадобилось повторять дважды. Она развела руки в стороны, но прежде, чем она успела сомкнуть их за спиной Тевкра, он первым привлек ее к себе, прижался щекой к ее волосам. — Ах, Тевкр… — Спасибо, — шепнул он. — Что пошли со мной. Нет… За то, что шли со мной все эти четыре года. Я люблю тебя, Кли. Удивление на лице Кли сменилось выражением неподдельной нежности. Приподнявшись на цыпочки, она поцеловала его, заставив подошедшего Тимми покраснеть до кончиков ушей. Тевкр заметил друга и, ласково сжав запястье Кли, отстранился. — Порядок? — спросил он. Тимми потер оставшийся на шее след. Отто с сожалением отметил, что он, вероятно, останется с Тимми на всю жизнь. — Бывало и лучше, — честно признался Тимми. Его голос по-прежнему звучал непривычно хрипло. — Но, если честно, плевать. Чувак, я просто рад, что мы наконец смогли вернуть твоего брата. — Не торопи события, — спокойно сказал Тевкр. — Давайте сначала дождемся, что скажет Отто. Тимми устало кивнул. Тевкр хлопнул его по плечу и всучил кружку с кофе. Кли помогла переставить остальные на стол. Тимми подхватил буханку хлеба, перебросил ее Паймон, и та принялась с деловитым видом складывать бутерброды. За столом уже сидели Люмин и Сяо. Люмин целиком сосредоточилась на перевязке плеча Сяо. Кли заметила, как от каждого ее прикосновения оголенная кожа Сяо покрывается мурашками. Смущенно кашлянув, она проворно подхватила кошку Клода, заставив того недоуменно вздернуть брови, и принялась с преувеличенным энтузиазмом ее поглаживать. Кошка не возражала. Напротив, с одобряющим мурчанием вытянула обе лапы и даже хитро покосилась на Клода, мол, завидуй мне, человек. Тевкр, кажется, вообще ничего не заметил. Подсев к Кли, он прижался к ней плечом, и они вместе принялись наблюдать за тем, как за окном ветер гоняет по мостовой облетевшие листья. — Этот Отто… — задумчиво проронила Паймон. — Думаете, ему можно доверять? — Почему нет? — удивился Клод. — Элизия в нем уверена. Тимми жестом подозвал его присоединиться к скромной трапезе. Кошка сидела на руках Кли, так что у Клода не осталось поводов отказываться. Пришлось пересаживаться за стол и подвигать к себе кофе. Выражение лица у Клода было очень странное, но Кли решила, это оттого, что кофе в Бездне ему никто не заваривал. — В нашей вероятности он едва не разрушил Инадзуму, — проронила, не отрываясь от перевязки, Люмин. — Он пытался воскресить Синьору. Для того, чтобы остановить его, многим пришлось заплатить высокую цену. Взгляд Кли скользнул по глубокому темному шраму, который пересекал грудь Сяо. Обычно он прятал его под ханьфу. — Я не знаю, что думать обо всем этом, Паймон, — призналась Люмин. — Две вероятности противоположны. В другом мире Итто служит генералом, а Аято не отличается умом или силой воли. Значит ли это, что Отто тоже… другой? Противоположный? — В таком случае он должен быть хорошим парнем, — рассудила Паймон. — Раз уж наш Отто был злодеем. Руки Люмин, сжимавшие бинт, дрогнули. Желтые глаза Сяо внимательно следили за ее движениями, и когда пальцы Люмин пронзила дрожь, Сяо успокаивающе положил ладонь ей на колено. — Не знаю, Паймон. Я не думаю, что Отто был злодеем. Он совершал дурные поступки, это правда. Но еще он лечил брата Матвея. Не поддерживал идеи и методы Дотторе. Он был другом для многих в Заполярном Дворце и любил Синьору так же сильно, как я люблю Сяо. — Люмин слабо улыбнулась. — Он… противоречивый. — И плохой, и хороший одновременно, — заметила Кли. Люмин кивнула. — Поэтому я не могу сказать, что нам стоит ждать от Отто из этой вероятности. Может, он тоже и плохой, и хороший. Тевкр отхлебнул кофе. — Знаете, по-моему, мы все такие. И плохие, и хорошие. — Поставив кружку на стол, он обежал собравшихся взглядом. — Я прострелил сердце своему брату. Аякс пытался задушить Тимми. Люмин ранила Сяо в Мондштадте. Сяо убивал других Якс. Клод служил Принцу Бездны. И у всех нас были причины это делать. Так какие мы? Хорошие или плохие? — Тевкр… — приложив ладонь к сердцу, проговорила Паймон. Кли взглянула на собственные руки, сжимавшие кружку с кофе, как спасательный круг. Этими же руками она посылала огненные вспышки в Альбедо. Этими же руками перевязывала раны друзьям. — Да люди мы, — сказала она. — Только и всего. Клод задержал на ней долгий задумчивый взгляд. Дверь в кухню открылась. Все присутствующие синхронно обернулись, и Отто, мигом попав под прицел восьми пар глаз, включая кошачьи, несколько смутился. — Я сделал кофе, — объявил Тевкр. — Вам тоже. — О, — отозвался Отто. — Спасибо. Паймон тщательно поразмыслила, но все же предложила Отто бутерброды. Он отказался и, прислонившись спиной к кухонной тумбе, взял в руки кружку с кофе, потер уставшую шею. — Ситуация трудная, — без обиняков начал он. — Сейчас жизнь в Аяксе — я правильно запомнил имя? — поддерживает несколько вещей. Встроенные в тело механизмы, Глаза Порчи и скверна. — Глаза Порчи? — потрясенно переспросила Паймон. — Скверной вас, значит, уже не удивишь, — чуть усмехнулся Отто. Кли в задумчивости пнула стул. — Вы даже не представляете. Отто одарил ее мягким взглядом. Кли подумала, что человека, который умеет смотреть так, никак нельзя назвать однозначно плохим. — В документах Фатуи тоже было написано о Глазах Порчи, — припомнил Тевкр. — Их встроили в тело Аякса еще на первых этапах эксперимента, но, похоже, он в какой-то момент обрел к их воздействию устойчивость. — После победы над демоническими останками, — шепнула Люмин Сяо. Тот кивнул. В Инадзуме Аякс попал под воздействие останков Архонтов, которые входили в состав Глаза Порчи. Благодаря Сяо и Люмин ему удалось благополучно спастись. Видимо, с тех пор сломить Аякса демоническими останками было невозможно. — Именно из-за воздействия Глаз Порчи скверна, введенная в тело Аякса, стала распространяться непредсказуемо, — добавил Тевкр. — И Дотторе пришлось заменить части его тела протезами. Отто приложил руку к подбородку, обдумывая его слова. — Этот Дотторе не ограничился протезами. Вероятно, пытаясь стабилизировать состояние твоего брата, он встроил в тело Аякса ряд механизмов, контролирующих энергию Глаза Порчи. Таким образом, между энергией Глаз Порчи и скверны установился баланс. Именно этот баланс позволяет Аяксу жить и наделяет его стремительной регенерацией. — Да они, можно сказать, заранее его убили! — возмутилась Паймон. Отто со вздохом опустился за стол напротив Люмин. Она метнула в его сторону обеспокоенный взгляд, но ничего не сказала. — Вы хотите сказать, что ситуация тупиковая? — уточнил Тимми. — Если очистить Аякса от скверны, он умрет. Если удалить Глаза Порчи, баланс нарушится, скверна начнет неконтролируемо распространяться по его телу, как на начальных стадиях эксперимента… — И Аякс умрет, — тихо закончила его мысль Люмин. Рука Отто крепче сжала кружку с кофе. — Чисто технически его можно спасти. — «Чисто технически»? — переспросила Кли. — Это как? Кошка на ее руках подняла голову, бросила в сторону Отто заинтересованный взгляд, и он бездумно погладил ее между ушей. — Как звучит, так и есть. Если отбросить частности, источником жизни для Аякса служит энергия. Жители Каэнри’ах ведь использовали скверну именно таким образом. В качестве источника энергии. — Он посмотрел на Клода. — Я прав? Клод тихо фыркнул. — Положительно. Ты неплохо осведомлен. Отто передернул плечами. — Мне приходилось обращаться к разным источникам энергии, но печальный опыт Каэнри’ах подсказал, что скверна — не лучшее решение. Какой бы отчаянной ни была ситуация. — На миг его взгляд оцепенел, но он быстро вынырнул из омута задумчивости. — Если заменить источник энергии, завязать все те же процессы в теле Аякса не на скверне, а на чем-то более безопасном, его можно будет спасти. Глаза Порчи придется оставить, чтобы обеспечить нам окно возможности для замены скверны, но с учетом устойчивости Аякса к их воздействию это не такая уж большая проблема. Тевкр скрестил руки на груди. — У меня опыт с механизмами не такой богатый, как у вас. Но все же… Особенность современных источников энергии в том, что они недолговечны. Их запаса хватает от силы на несколько лет. Если я правильно понял вашу мысль, ни один из них не сможет стать полноценной заменой скверне. Потому что ни один не даст Аяксу возможности прожить достаточно долго, чтобы это можно было считать спасением. Отто взглянул на него с интересом. Кли не сомневалась: с учетом любви ко всяким сложным штукам эти двое быстро найдут общий язык. Вне зависимости от того, что представляет собой Отто в этом мире. — Именно. Нам понадобится источник, который будет безопасен и для Аякса, и для окружающих, а также сможет обеспечивать его энергией на протяжении всей оставшейся жизни. С учетом огромных рисков, которые влечет за собой подобная операция, я сомневаюсь, что Аякс сумеет переживать ее каждые два-три года. Люмин обессиленно уронила голову на руки. — Что тогда делать? Если ни один источник энергии не будет достаточно долговечен… — Она зарылась пальцами в волосы. Сяо положил ладонь ей на спину, и Люмин, ощутив его прикосновение, слегка приободрилась. — Может, попросить Кевина поискать что-то в другом мире? Отто сдвинул брови, всерьез обдумывая эту идею, но тут вдруг в разговор вмешался Клод. — Не надо приносить ничего из других миров. Обычно это плохо заканчивается. — Он посмотрел на Отто. — Ты прав. В Каэнри’ах использовали скверну, но так было не всегда. До ее появления большинство наших машин и механизмов работало от азотита. — Э-э-э… — выразила всеобщее недоумение Паймон. — О, Паймон вспомнила! Дотторе ведь говорил, что переделал Кольцо Изнанки так, чтобы оно работало не от останков Архонтов, а от этого самого азотита. Чуть поразмыслив над словами Клода, Отто кивнул. — Насколько мне известно, азотит получали выплавкой чистой элементальной энергии, которую извлекали прямиком из артерий земли. Он безопасен, стабилен и в меру долговечен, хоть и весьма сложен в обращении. Кли решила, что в голову Отто наверняка встроен справочник. — Я думал, весь азотит исчез еще до падения Каэнри’ах. — Мы можем забрать его из Кольца Изнанки, — предложила Кли. — Не можем, — возразил Тимми. — Забыла? Кевин расплавил Кольцо Изнанки. Сомневаюсь, что от азотита даже блинчик остался. Клод задумчиво постучал пальцем по столу. — До падения Каэнри’ах в землях Сумеру удалось сохранить последнюю фабрику, которая занималась выплавкой азотита. Если повезет, сумеем найти там подходящие образцы. Тевкр закинул голову к потолку и некоторое время сидел неподвижно, обдумывая все услышанное. — Давайте разделимся, — предложил он. — Кто-то отправится в руины Каэнри’ах в Сумеру, а кто-то приведет из Ли Юэ Антона. Это еще один мой брат, врач, — объяснил Тевкр Отто. Отто поднялся, чтобы унести опустевшую кружку. — Помощь врача будет весьма кстати. Я введу его в курс дела. — Мы с Сяо сходим за Антоном, — предложила Люмин. — А заодно повидаем Чжун Ли и обсудим с ним проблему со скверной в Разломе. Сяо согласно кивнул. — В таком случае… — Клод прикрыл глаза. Следующая часть фразы явно далась ему непросто. — Я могу сходить в руины Каэнри’ах. Кли нахмурила брови. Очевидно, одна мысль о соприкосновении с бывшей родиной приводила Клода в ужас. Кли была благодарна ему за мужество, но и отсиживаться в мастерской, пока он блуждает по местам своего кошмарного прошлого, не хотела. — Я пойду с тобой. — Я тоже, — хором сказали Тевкр и Тимми. Клод поднял на них взгляд, в котором печаль мешалась с изумлением. — Вы трое… Из его груди вырвался вздох. Сначала Кли решила, что Клод откажет. Судя по выражению лица, он тоже так думал. Его губы приоткрылись, чтобы изречь одно короткое и решительное «нет», но вдруг кошка на коленях Кли поднялась, потянулась, выгнув спину, и по какой-то причине это заставило Клода передумать. — Хорошо, — тихо сказал он. — Спасибо. Ребята допили кофе. Паймон заявила, что оставлять бутерброды недоеденными — плохая примета, так что бутерброды тоже доели, да так старательно, что не осталось даже крошек. В плохие приметы никто не верил, но все одинаково чувствовали, как остро нуждаются в удаче. После этого Отто засобирался обратно к Аяксу. Люмин и Клод открыли порталы в Бездну. — Увидимся через пару часов, — попрощался Сяо. Они с Люмин и Паймон скрылись в своем портале первыми. Кли бы тоже охотно отправилась в гости к господину Чжун Ли, но поддержать Клода сейчас было гораздо важнее кружки редкого чая и чарующей атмосферы Ли Юэ. Да и атмосфера там в последнее время была далека от чарующей: вспоминая рассказы Кэйи о Разломе, Кли невольно содрогалась. Клод замер у портала, прижал к груди перебинтованную руку. По его напряженному лицу скользили тени. Кли боялась представить, какие мысли одолевают его перед возвращением в руины павшей родины. — Клод, — неуверенно окликнула она. Он открыл глаза, всмотрелся в звездную завесу портала. — Все нормально. — Он повернул голову, и в уголке его губ обозначилась слабая улыбка — фальшивая, как и попытки показаться спокойным. — Это просто старый заброшенный завод. Ни слова больше не говоря, он решительно шагнул в портал, и кошка в три широких прыжка последовала за ним. Кли, Тимми и Тевкр обменялись встревоженными взглядами. Кли не забыла, как безутешно плакал Клод в странствующем театре, и не сомневалась: во время стычки Альбедо показал ему нечто настолько ужасное, что и без того всегда опечаленный Клод окончательно погрузился на самое дно своего отчаяния. — Давайте присмотрим за ним, ладно? — обратилась она к мальчикам. Тимми ответил легкой ухмылкой. — Присматривать за Чтецом Бездны… Месяц назад я даже представить себе такого не мог. — Он сунул руки в карманы. — Все так сильно изменилось, ребята. Даже мы уже стали другими. Он взглянул на Кли. Спокойствие и мягкость в ее глазах проглядывали теперь куда чаще ужаса, которым она была одержима еще месяц назад. Прежде она отчаянно цеплялась за других, тянулась за чужим светом, чтобы найти в себе силы вырваться из объятий темных воспоминаний — а теперь сама звала других из темноты. Затем Тимми взглянул на Тевкра. Месяц назад, узнав о судьбе Аякса, тот срывался на всех вокруг, лез на рожон, полный решимости любой ценой вернуть брата домой. А теперь, когда жизнь Аякса висела на волоске, Тевкр не бросался в портал сломя голову, не осуждал Кли за решение помогать Чтецу Бездны, никого никуда не торопил и ни на кого не повышал голос. И он сам… Тимми усмехнулся. В какой-то степени он остался прежним. Занудный мальчишка, который сражается за свободу — свою и чужую. Разница только в том, что теперь то, что прежде было его слабостью, стало его силой. После битвы за Мондштадт семейный конфликт, который тянулся столько лет, наконец исчерпал себя.               Как только Герберт очнулся, Тимми отправился его навестить — и нос к носу столкнулся с матерью. Та выглядела измотанной, поскольку большую часть ночи провела на ногах, выполняя мелкие поручения Ордо Фавониус и сестер Собора Барбатоса. Тем не менее, она нашла в себе силы одарить Тимми улыбкой. — Дам вам время поговорить наедине, — сказала она. Говорить с Гербертом оказалось весело. Тимми всегда считал его хорошим парнем, открытым и компанейским, но теперь, когда между ними не осталось никаких тайн, разговор лился сам собой. Тимми и не помнил, когда в последний раз столько смеялся. Герберт был совсем слаб, но даже в таком состоянии умудрялся сохранять присутствие духа — а заодно поднимать настроение окружающим. После стольких потерь и испытаний Тимми отчаянно в этом нуждался. Когда Герберт окончательно выбился из сил, Тимми оставил его отдыхать, а сам, потирая плечо, вышел на крыльцо. В голове эхом разносились слова, которые Герберт сказал на прощание: «Если хочешь поговорить с мамой откровенно, сейчас самое подходящее время. Лови момент, пока она снова не спряталась в своем холодном коконе». Мама сидела на ступеньках, зажимая в руках кружку с чаем. — Порядок? — Ну, как сказать. — Тимми устроился на расстоянии вытянутой руки, прислонился спиной к перилам. — Долго ему придется вставать на ноги. — Зато он жив, — заметила мама. — Благодаря тебе. Тимми задумчиво поводил носком ботинка по ступеньке. — Благодаря тебе тоже. Без тебя я бы его не дотащил. Ты… эм… — говорить такое маме было слегка неловко. — …круто себя показала. Мама на миг обмерла, будто не сразу осознала слова сына, а затем вдруг хлопнула себя по колену — и расхохоталась так искренне, что Тимми невольно обомлел. Он-то думал, мама разучилась смеяться еще после ухода из семьи отца. За все эти годы она даже улыбалась только по праздникам. А теперь вот, пожалуйста. Сидит и смеется, как девчонка, обыгравшая друзей в спортивной игре. — Тебя что, Герберт укусил? — ворчливо осведомился он. Мама расхохоталась пуще прежнего. Она так развеселилась, что случайно пролила на себя чай, и в конце концов Тимми, не выдержав, тоже зафыркал от смеха. Он уже забыл, когда в последний раз видел маму такой. Несерьезной. Безответственной. Будто тьма, которая цепко держала ее в своих когтистых лапах долгие годы, наконец отступила под натиском ее рапиры. Наверное, они оба так перепугались за Герберта и друг за друга в минувшую битву, что продолжать бессмысленное противостояние теперь казалось абсурдом. — Прости меня, Тимми, — вдруг сказала мама, вытирая подступившие от смеха слезы. — Прости. Я была для тебя паршивой матерью. Тимми думал то же самое тысячи раз, но не мог позволить ей говорить о себе в таком ключе. Разумеется, у них были трудности. Разумеется, они с Пепельного Бедствия говорили на разных языках, и Тимми не раз и не два захлебывался после их ссор слезами. Но еще мама вырастила его. Она была рядом, когда Тимми плакал из-за ухода отца. Она не поддержала его идею изучать алхимию напрямую, но каким-то образом всегда умудрялась раздобыть ценные книги, от которых даже глаза искушенной в научных вопросах Сахарозы вспыхивали восторгом. Еще мама не бросила его во время минувшей битвы. Даже когда Тимми неоднократно пытался ее оттолкнуть, она все равно последовала за ним в Мондштадт — и благодаря этому Герберт остался жив. Они ведь когда-то были хорошей командой. Еще до того, как семья развалилась, а Мондштадт накрыло облаком пепла. Просто потом оба погрязли в своей боли. Погрузились в нее так глубоко, что в обступившей темноте перестали видеть свет друг друга. Никакая сила не могла исправить всего, что между ними случилось, и Тимми понимал: некоторые их ссоры он будет вспоминать до конца своих дней. Но он больше не хотел блуждать во тьме. За последнее время он навидался ее в избытке. Поэтому он подался вперед и крепко сжал мамино плечо. Она взглянула на него с изумлением, но быстро отвела взгляд, пристыженная, такая подавленная, будто считала, что не заслуживает ни доброты, ни прощения. — Могу спросить? Мама медленно кивнула. Наверное, следовало подбирать слова с осторожностью, но Тимми всегда отличался прямолинейностью. Теперь эта черта помогла ему набраться храбрости и броситься в омут с головой: — Почему тебе так важно, чтобы я все время был при тебе? — Оу, — отозвалась мама. Уголки ее губ опустились, взгляд забегал, и Тимми решил, что она в который раз оставит его без ответа. Но она вдруг вздохнула — будто выпустила напряжение, которое всегда стискивало ее заранее готовое к удару сердце. Вскинула голову, наблюдая, как ветер колышет растянутые между домами разноцветные флажки. — Прости меня за это. Я… так боялась, что сама не заметила, как заперла тебя в клетке. А ты ведь всегда был птицей свободного полета, — заметила она, указав на его Глаз Бога. Тимми ухмыльнулся, позабавленный таким оборотом речи. — Боялась, что со мной что-то случится? — Это тоже, — кивнула она. — Хотя я довольно быстро поняла, что ты в любой ситуации сумеешь за себя постоять. И знала, что ты станешь достойным рыцарем. — Взяв в руки кружку с чаем, мама принялась беспокойно проводить по ее краю большими пальцами. — Я горжусь тобой, Тимми. Правда. Хоть и не умею этого показывать. Наверное, в этом и суть. Иногда стоит просто сказать вслух то, что думаешь, даже если считаешь это очевидным. Тимми скрестил руки на груди, опустил глаза, обдумывая ее слова. — Я просто не хочу потерять тебя, — добавила мама совсем тихо, и ее щеки раскраснелись, будто в такой откровенности было нечто постыдное. — Потому что я люблю тебя… и потому что я боюсь оставаться одна. В конце фразы ее голос сорвался на хрип, и Тимми поднял голову, пораженный столь горькой интонацией. — Всю жизнь так было. — Мама шмыгнула носом, и Тимми успел заметить, как в ее глазах сверкнули слезы. — Сначала ушла мама. Просто бросила меня одну, оставила с отцом, а он видел во мне только оружие, которое мог выковать по своему усмотрению. Потом, уже через много лет, когда Герберт вырос, мы сбежали от отца, от его чертовой банды… — Банды? — округлил глаза Тимми. Мама со слабой усмешкой указала на рапиру, которую оставила прислоненной к перилам. — А где, ты думаешь, я научилась управляться с оружием? Да. У отца была своя банда. Я была в ней клинком, а Герберт — тенью. И мы бесконечно сражались за какую-то чушь, которой он прикрывал свою жажду денег. Не зная, как следует на такое реагировать, Тимми поскреб висок. Он семнадцать лет прожил. И за эти семнадцать лет ни разу не удосужился разобраться в мамином прошлом как следует. Дело было не только в том, что она не говорила сама — Тимми никогда не задавал верные вопросы. — Если захочешь, я расскажу тебе об этом уже после, когда все битвы закончатся, — предложила мама. — Это долгая история. В двух словах не объяснишь. Тимми растерянно кивнул. — Ты говорила о том, что тебя все бросали. Когда вы с Гербертом сбежали от отца… Мама с печальной улыбкой смотрела в свое отражение на поверхности чая. — Герберт ушел. Мы ведь раньше были довольно близки, но бегство вынудило нас столкнуться с испытаниями, к которым мы оказались не готовы. Я оказалась не готова, — с трудом уточнила она. — Думаю, Герберту было уже невыносимо оставаться рядом со мной. Так что он принял решение уйти. А я в одиночестве скиталась в землях Мондштадта, пока не встретила твоего отца. Он спас меня, приютил, подарил новую жизнь… — Но в конце концов тоже ушел, — прошептал Тимми. Руки мамы крепче обхватили чашку. — М, — утвердительно отозвалась она. — Ушел. Некоторое время они сидели в тишине. Мама в задумчивости катала по стенкам чашки чай. Тимми, вжавшись затылком в перила, наблюдал за пляской разноцветных флажков. — Я ведь уже говорил, что не такой, как отец. Я тебя не брошу. — Я знаю, Тимми. — Мама повернула голову, и уголок ее губ едва заметно дернулся вверх. — Я всегда это знала. Просто… давала страху слишком много воли. И в конце концов он взял надо мной верх. Тимми ответил на ее взгляд, надеясь, что мама сумеет прочитать в его глазах понимание. Впрочем, ему на ум тут же пришли ее же собственные слова: «Иногда стоит просто сказать вслух то, что думаешь, даже если считаешь это очевидным». Потому что очевидные тебе вещи не всегда очевидны другим. И молчание только увеличивает пропасти между людьми. — Я понимаю, мам, — сказал Тимми. — Оставаться в одиночестве страшно. Поэтому… не будь одна, ладно? Говори со мной. Может, я не всегда подберу подходящие слова, чтобы утешить тебя, но я постараюсь тебя понять. И тогда нам обоим будет легче. Мама нервно поскребла нос и смущенно рассмеялась. — Дети, — сказала она. — Вырастают и становятся умнее своих родителей. Я… Я постараюсь, Тимми. И ты тоже… говори. Я, наверное, не лучшая собеседница, но я не хочу снова упустить момент, когда мой сын будет нуждаться в поддержке. «Не хочу снова упустить момент». Она имела в виду то, что случилось четыре года назад. Она наконец признала, что Тимми пытался покончить с собой и сделал это не под влиянием «подозрительных личностей из Снежной». Произошедшее в тот день давно стало для Тимми лишь тусклым отголоском прошлого, и все же подобное признание имело для него особую ценность. Будто вместе с тем мама осознала важность его переживаний. Он не мог представить, что с этого момента всегда начнет делиться с ней сокровенным, но все же был благодарен за подобный шаг с ее стороны. Стены рухнули. Впереди предстоял долгий путь к взаимопониманию, и все же Тимми впервые за долгое время чувствовал, что дома его ждет не клетка. Дома его ждет… дом. Место, где тебя может не быть, но которое придает тебе сил одним своим существованием. «Я буду очень тебя ждать», — сказала мама перед тем, как попрощаться. Не стала удерживать в Мондштадте. Не пыталась обломать его крылья, привязать к себе, внушить чувство вины за то, что сын опять оставляет ее одну. Ей не нравилась идея отпускать его в Фонтейн, но она принимала его выбор. А он принимал ее страхи. Поэтому он сказал ей, что тоже будет ждать следующей встречи.               Тимми положил руки на плечи друзьям и сказал: — Пойдем. Присмотрим за нашим Чтецом. Тевкр ответил сдержанным смешком. Кли улыбнулась. Они одновременно шагнули к порталу, и звездная синева приняла их, указав путь на другую сторону. Не прошло и нескольких секунд, полных странных, головокружительных ощущений, как все трое ступили на металлический пол, исчерченный золотыми полосами. Руины Каэнри’ах. Клод ждал их, скрестив руки на груди. В полумраке заброшенной фабрики фиолетовые прожилки на его лице мерцали, отчего в печальных глазах танцевали отсветы. — Готовы? Кли кивнула. Дождавшись, когда они подойдут ближе, Клод указал на золотые полосы. Как оказалось, они не исчерчивали пол, а пролегали под ним, под прочной металлической решеткой. Тимми опустился на корточки. Полосы мерцали из-за окружавших их элементальных частиц, и Тимми догадался, что это нечто вроде проводов, по которым течет энергия азотита. Обежав полуразрушенный зал быстрым взглядом, Тимми заметил, что провода расходятся в разные стороны. — Разделимся, — предложил Клод. — Из опасностей здесь только руинные механизмы, но не думаю, что они хоть кому-то из вас доставят проблемы. Кли с Тевкром пойдут по правому проводу. Мы с Тимми возьмем на себя левый. Давайте встретимся… Он не успел закончить мысль: ему об ноги потерлась кошка, которая прежде сливалась с темнотой и потому укрылась от его взора. — Ну кто бы сомневался, — пробормотал Клод. Наклонившись, он посадил кошку себе на плечи. Тимми ухмыльнулся. — Давайте встретимся здесь же через час, — сказал он вместо Клода. Тевкр на всякий случай призвал Милосердие Екатерины. Пожелав друг другу удачи, друзья разошлись, и Тимми с Клодом начали крутой подъем по металлической лестнице. От каждого шага среди руин разносилось гулкое эхо. Прислушиваясь к нему, Клод решал, куда лучше свернуть. Тимми не знал, чем он руководствуется, но спорить с чистокровным выходцем из Каэнри’ах было глупо. За исключением редких комментариев касательно маршрута через руины, оба не произносили ни слова. Тимми приходилось молчать с разными людьми, и нередко тишина ложилась на плечи тяжким бременем, но с Клодом она казалась какой-то естественной, даже уютной. Впрочем, Тимми понимал: разум Клода тревожат тягостные мысли. Он никому их не доверял, но Тимми не раз замечал подобное выражение лица в собственном отражении. В вопросах тягостных мыслей он еще с Дня Пепла был профессионалом. Молчание служило для Клода броней, но оно же отрезало его от остальных людей, бросало одного на краю бесконечной пропасти. — Ты бывал в Каэнри’ах после катастрофы? — поинтересовался Тимми. — Нет, — был короток ответ Клода. Тимми замолк, осматриваясь. Они прошли уже немало залов, но подходящего фрагмента азотита пока не обнаружили. Большинство из них были слишком маленькими или опустели, за столько столетий работы впустую исчерпав свои запасы. — Как назовешь кошку? — спросил Тимми, пока Клод, присев на корточки, задумчиво вертел в руках мерцающий золотом обломок. — Никак, — ответил Клод. — Имена заставляют привязываться. — Ну, она уже к тебе привязалась, — со смешком заметил Тимми. Клод вздохнул. Перебросил Тимми фрагмент азотита, чтобы тот мог взглянуть поближе. Тимми с любопытством повертел крошечный обломок в руках. Сложно поверить, что в далеком прошлом такие золотые блоки встречались в подземном королевстве повсеместно, питали его энергией, обеспечивали мощью, которая и не снилась другим странам. У Каэнри’ах было столько ресурсов, столько амбиций… И все, что осталось от них — это руины, в которые немногим выжившим даже возвращаться было страшно. — Забирайте кошку себе, — сказал Клод. — Назовите, как хотите. Они с Кли неплохо поладили — может, Кли будет не против приютить ее в Мондштадте. Кошка на плечах Клода мяукнула, предприняла попытку обвить его пушистым хвостом. Клод лишь чудом не наглотался шерсти. — Она говорит, не хочет, — перевел Тимми. Клод наконец сумел отвести кошачий хвост от лица. Возмущенная таким пренебрежением, кошка мертвой хваткой вцепилась в его одежду, будто пыталась продемонстрировать свое законное место. — «Говорит»? — переспросил Клод. — Ты… понимаешь язык животных? — Это неоднозначное утверждение, — начал свою излюбленную тираду Тимми. — Язык животных не похож на человеческий. Да и вообще, нет такого понятия. У кошек свой язык, у собак или птиц — свой. Но в основном все они так или иначе выражают свои намерения или ощущения, а я могу считывать их и подыскивать аналоги… У Клода сделалось такое лицо, будто кто-то наступил ему на ногу, и Тимми пришлось с неохотой оборвать лекцию. — В общем, да. Я немного понимаю животных. И твоя кошка сейчас ясно дает понять, что считает себя именно твоей. Или тебя своим. Но это уже тонкости кошачьей философии. — Ну так скажи ей, что это не так! — неожиданно вскричал Клод. Тимми застыл, ошарашенный его реакцией. Они, конечно, знали друг друга всего несколько дней, но Клод никогда прежде не повышал голос. Тем более из-за подобной ерунды. Тимми прищурился. Похоже, за всей этой историей с кошкой крылось нечто большее. Стыдясь вспышки эмоций, Клод отвернулся, приложил ладонь ко лбу. Тимми поднялся, сунул фрагмент азотита в карман. Приблизился. Клод отвел взгляд. Тимми не стал настаивать, но и позволять Клоду дальше замалчивать проблемы не собирался. Он уже давно чувствовал, что Клод всюду носит за собой груз тайны, которую боялся с кем-либо разделить. Порывшись в воспоминаниях обо всех их разговорах, Тимми понемногу начал понимать, что именно происходит. — Ты… ищешь смерти. Ты надеешься как можно скорее покинуть этот мир, поэтому не хочешь ни к кому привязываться, чтобы по тебе никто не скорбел. Не хочешь брать кошку себе, чтобы потом, когда тебя не станет, она не осталась одна. В этих вопросах Тимми тоже был профессионалом. Он и сам когда-то был таким. Готовился к смерти с какой-то холодной вдумчивостью, от которой у него и самого потом по спине пробегали мурашки. Клод развернулся. Изуродованная половина его лица утопала в темноте, в то время как человеческая исказилась от проступившей боли, но ответить Клод не успел: по залу пронесся громкий звук, похожий на металлический перестук где-то под решетчатым полом. Тимми отступил от решетки. Клод мгновенно призвал клинок, и вокруг его лезвия сконцентрировалась темная энергия Бездны. — Руинный механизм, — одними губами произнес Тимми. Клод кивнул. Перестук переместился куда-то вправо. Клод бесшумно следовал за ним, а Тимми в это время призвал лук, дотронулся до тетивы, готовый в любую секунду выпустить вспышку Анемо. Тимми услышал, как железные лапы механизма зацарапали стены этажом ниже. Звук был такой, будто механизм намеревался высечь на металлической поверхности послание незваным гостям: «Вам. Не уйти. Отсюда. Живыми». Тимми невольно облизнул пересохшие губы, вздрогнул, когда механизм резким ударом попытался приподнять решетку. В полумраке под полом его красное око вращалось, будто демонический глаз. — Клод! — предупреждающе окликнул Тимми. Око механизма повернулось в его сторону. Тимми ругнулся, мысленно отчитав себя за глупость, натянул тетиву, но прежде, чем он успел выпустить стрелу, Клод бесшумной тенью возник над механизмом. Один удар клинка — и темные путы сдавили механизм, превращая его в груду металлолома. Красное око угасло. Тимми с облегчением вздохнул, но тут решетка за его спиной взлетела под самый потолок, и через нее прорвался еще один руинный механизм, длинный, будто змея, целиком состоящий из подвижных пластин и увенчанный иглами наподобие дикобраза. — Назад! — вскричал Клод, попутно запихивая кошку в узкую щель между старыми заевшими дверцами. Следуя за его голосом, Тимми отшатнулся, и вовремя: металлический змей махнул хвостом, и от силы его удара на полу остались длинные борозды. — Клод, смотри! — призвал Тимми. Клод вскинул голову, ругнулся сквозь крепко стиснутые зубы: пластины на теле змея прилегали друг к другу неплотно, и сквозь них струился золотой свет, характерный для азотита. Змей резко развернулся. Пластины на его груди раскрылись, и через них прорвался красный луч — Клод уклонился, и луч ударился в стену, оставив в ней оплавленную дыру. От мысли, что он может повторить судьбу стены, Тимми сглотнул. — Экспериментальная разработка, «Аспид», — сказал Клод. — Их хотели использовать для исследования почвы, но из-за открытия скверны переделали в боевые машины — вокруг мест скопления скверны всегда собиралось множество опасных существ. Он управляется азотитом и… «Аспид» выпустил целый каскад игл, и Тимми еле успел укрыться за вышедшей из строя машиной. Клод отбил удар темным щитом. — А можно, мы отложим лекцию?! — вскричал Тимми. — Ты знаешь, как победить этого «Аспида»? Если он такой активный, азотита внутри него хватит на десять Аяксов! Описав на полу круг, «Аспид» расчертил пространство красным лучом, и Клоду пришлось переместиться в укрытие к Тимми. Впрочем, было очевидно: долго старая машина не протянет. Она уже вся была испещрена раскаленными полосами, а «Аспид», похоже, только вошел во вкус. Клод выглянул из укрытия, протянул руку, устремляя темные путы к расщелинам между пластинами. «Аспид» ощетинился, и пластины тотчас сомкнулись с громким лязгом. Темные путы отскочили от металлической поверхности, не причинив ей вреда, и Тимми даже не знал, ругать прогрессивные технологии Каэнри’ах или восхищаться ими. — Могли бы и не так надежно делать, — буркнул он. Клод торопливо спрятался в укрытии: «Аспид» опять принялся разбрасываться иглами. — А что ты хотел? — возмутился он. — Этот механизм разрабатывался в качестве боевой машины против скверны. Уж прости, что моя скверна не может его одолеть. Тимми поднял руки в знак того, что сдается. — Пластины, — задумчиво проговорил он. — «Аспид» знает свое уязвимое место и пытается его защитить, видоизменяя собственное тело. Единственная возможность нанести удар между пластин… Раздался металлический лязг: «Аспид» бросил разбрасываться иглами и отправился на поиски своих врагов. Тимми понял, что он ориентируется по шуму, и бросился вспышкой Анемо в противоположный конец зала, чтобы выгадать им с Клодом еще немного времени на обсуждение плана. — …Дождаться его атаки, — подхватил Клод. — Он раскроет пластины на груди, и мы сможем поразить его уязвимое место. — Да, но это чистой воды самоубийство! — возразил Тимми. — Чтобы нанести удар, придется подставиться прямо под луч и… — Клод чуть ухмыльнулся, и Тимми осенило. — А-а… О-о… Ты хочешь отвлечь на себя его внимание, чтобы я атаковал из укрытия? Клод потер переносицу. — Наоборот. «Аспид» устойчив к элементальному воздействию, а твои стрелы не смогут пролететь через красный луч. Нет, Тимми. Ты будешь отвлекать, а я атакую вблизи. Мой клинок сможет выдержать. — Вблизи?! — Тимми едва удерживался от желания его пристукнуть. — Я, конечно, понимаю, что ты бессмертный, но… Вместо ответа Клод крепче обхватил рукоять клинка. Темная энергия вокруг лезвия превратилась в тонкую струю и постепенно исчезла — атаковать «Аспида» скверной не имело смысла. Тимми задержал на лице Клода пристальный взгляд. Вздохнул, не увидев в его глазах ничего, кроме безграничного спокойствия, ругнулся — и в конце концов был вынужден примириться с этим сумасшедшим планом. — Псих ты, Клод Энгервадель, — заявил он. — Готов? — Псих в состоянии полной боевой готовности, — кивнул Клод. Шутит. Этот безумец еще и шутит. Как следует разозлившись, Тимми сумел задвинуть страх в отдаленные уголки сердца и с криком вылетел из-за укрытия. «Аспид» развернулся. Привлекая внимание, Тимми атаковал его несколькими вспышками подряд — разумеется, те отскочили от металлической брони, не причинив ей ни малейшего вреда. «Аспид» вздыбился, словно кобра, готовая к броску. Тимми успел уловить момент, когда края пластин на груди механического змея дрогнули, намереваясь обнажить испепеляющий красный луч. Все его существо кричало, молило уйти с траектории атаки, но Тимми знал, что должен дождаться удара Клода. Если он сбежит раньше времени, «Аспид» развернется, и Клод не успеет поразить и без того подвижную цель. Красный луч стремительно набирал силу. Оплавленные дыры в стенах издевательски привлекали внимание, будто пытались напомнить Тимми, какая судьба постигнет его в случае ошибки. — Клод, блядь! — вскричал Тимми, не слыша себя от страха. Клод не нуждался в его командах. В тот миг, когда пластины на груди «Аспида» раздвинулись достаточно широко, он бросился вперед, одним прыжком очутился рядом, и острие его клинка устремилось к золотой расщелине. Полыхнула вспышка — «Аспид» атаковал. По глазам Тимми резанул багровый всполох. Он инстинктивно отшатнулся, отвернулся, прикрывая лицо рукавом, ощутил в нескольких сантиметрах нестерпимый жар, который едва не превратил его в жалкое оплавленное воспоминание. Ослепленный, Тимми не до конца понимал, что происходит вокруг, но слышал металлический лязг и скрежет, такой жуткий, будто «Аспид» намеревался иглами процарапать себе путь в глубины Тейвата. Затем раздался взрыв. Тимми присел, закрывая уши руками, и на всякий случай мысленно обратился с мольбой к Анемо Архонту: меньше всего ему хотелось, чтобы вдобавок к остальным бедам на древней фабрике случился обвал. Возможно, Анемо Архонт услышал Тимми. Возможно, конструкции Каэнри’ах оказались стойкими. Обвала не случилось. После взрыва все затихло, и только слабый электрический треск прорывался сквозь наступившее безмолвие, знаменуя конец «Аспида». Когда зрение немного прояснилось, Тимми заморгал, прогоняя темные пятна, и различил в центре зала груду металла — то немногое, что осталось от «Аспида» после взрыва. В ту же секунду в голову пробилось одновременно две мысли, обе короткие и такие резкие, что походили скорее на удары: «Клод! Азотит!» Не переставая ругаться, Тимми бросился к останкам «Аспида». Кошка просочилась сквозь щель между дверцами, мяукнула, будто звала Клода по имени, в несколько прыжков опередила Тимми и принялась скрести груду металла, то и дело оборачиваясь. «Помоги же мне, глупый человек!» — отчетливо различил Тимми ее посыл. Он рухнул на колени, попытался разгрести металлическую кучу, но она оказалась раскаленной. Тимми опять принялся ругаться, стянул куртку, и так дело пошло быстрее. Вскоре из-под завала показалась увитая фиолетовыми прожилками рука. — Держись, — взмолился Тимми. Кошка мяукнула. Клод ничего не ответил. Тимми стиснул зубы: рука Клода была сплошь покрыта ожогами. Наверное, если бы не скверна, он и вовсе лишился бы ее. Фиолетовые прожилки мерцали. Регенерация Клода уже принялась за дело, и Тимми вдруг пришло в голову, что Клод не умер бы, даже если бы его разорвало пополам. В конце концов, он не мог умереть пятьсот лет. Наконец Тимми удалось высвободить Клода, и тот, не открывая глаз, отозвался слабым стоном. На его плече тоже дымились следы ожогов. — Чувак! — только и смог сказать Тимми, хотя называть Чтеца Бездны «чуваком» было несколько странно. — Это, конечно, было круто, но больше никогда так не делай. Мы с кошкой уже подумали, что ты умер. — Если бы, — со вздохом ответил Клод. Тимми опять захотелось его пристукнуть, но он сдержался. За годы работы с Тевкром выработал иммунитет. — Жаль, азотит мы потеряли, — сказал он, опечаленно оглядев груду металла. — Может, ребятам повезло больше? Если на фабрике ничего не осталось, даже не знаю, придется, наверное, пройтись по другим руинам, а вдруг там найдется… Клод прервал поток этих встревоженных рассуждений, ткнув Тимми кулаком в грудь. Тимми вопросительно вздернул брови, но тут осознал, что в черной руке Клода сияет знакомый золотой свет. — Клод, ты… Клод раскрыл ладонь, продемонстрировав блок азотита. Он идеально сохранился и к тому же был достаточно большим, чтобы его можно было использовать во время операции. Глаза Тимми изумленно расширились. Он коснулся мерцающей поверхности, не в силах поверить в увиденное. Кто бы мог подумать, что в пылу сражения Клод найдет время не только поразить «Аспида», но и уберечь от разрушения азотит. — Есть свои плюсы в том, чтобы быть бессмертным, — усмехнулся Клод. — Чувак, — потрясенно повторил Тимми. Клод, позабавленный столь фамильярным обращением, каких он не слышал за все пятьсот лет своей жизни, ответил тихим смешком. Тимми не стал забирать азотит. Вместо этого он подался вперед и порывисто заключил Клода в объятия. Клод удивленно выдохнул. Тимми было плевать. Вообще на все. На то, что они почти друг друга не знали, что Клод раньше служил Принцу Бездны, что сам Тимми вообще-то не большой любитель объятий. Сейчас он мог думать только об одном: Клод уберег не просто кусок азотита. Он уберег надежду. — Я думал, здесь не найти ничего, кроме разрухи, — прошептал Тимми. — Но вот, пожалуйста. Ты зажег на руинах смерти искру самой жизни. Клод прикрыл глаза, и между его бровей задрожала складка. Он ничего не сказал. Только протянул уцелевшую руку и скупо похлопал Тимми по спине. Кошка, которая прежде наблюдала за этой сценой со стороны, приблизилась, потерлась об Клода, поставила на него обе лапы, заглядывая в лицо с каким-то выжиданием. — Искра, — задумчиво проговорил Клод. — А? — растерянно отозвался Тимми. Он отстранился, сел посреди остатков «Аспида», утирая рукавом намокшие глаза. Это было невероятно глупо, но завидев уцелевший азотит, он вдруг поверил в то, что даже эта война может закончиться победой. — Искра, — повторил Клод. — Неплохое имя для кошки. Тимми изумленно обмер. Клод протянул руку, и кошка положила голову на его ладонь, словно принимала новое имя. Тимми усмехнулся. Вряд ли Клод передумал насчет поисков смерти, но что-то в словах Тимми про искру жизни заставило его задуматься. То, что он решил дать кошке имя, было хорошим знаком. Таким же хорошим, как блок азотита, который до сих пор золотился в руке Клода, даруя надежду не только Аяксу, но и всем, кто продолжал сражаться — и жить вопреки всему.

Вместо титров: Poets Of The Fall — Lust for Life