Пепельный реквием

Через поле иду, а стрелы летят. И в каждом звуке над миром висит война, где не бьет огонь, а каждый сам, у себя внутри, не найдя зерна, чинит бой, горстями черпая тьму, и все меряет зло с добром. Карелия — Через поле

Звездный портал вывел Сяо, Люмин и Паймон на улицу, параллельную той, где стоял дом Чжун Ли. Убедившись, что поблизости нет зараженных, Паймон первой устремилась к знакомому порогу. Сяо и Люмин бок о бок зашагали следом. Несмотря на творящийся в гавани хаос, вечер стоял хороший. Солнце медленно закатывалось над позолоченными осенью горами. В расщелинах между скал собиралась дымка, плотная и оттого уютная, словно пуховое одеяло. Ветер, непривычно теплый под конец сентября, разносил опавшие листья — будто разноцветные птицы садились на мостовую и собирались в пестрые стайки у покинутых порогов. Город казался заброшенным, и, хотя это навевало печаль, в его опустевших переулках таилась какая-то особо проникновенная красота. Сяо охотно бы разделил эту красоту с Люмин. Хотелось, как раньше, сесть на набережной, свесив ноги с причала. Есть жареную рыбу-тигра и пить травяной чай. Чтобы Люмин рассказывала о звездах, о далеких мирах, в которых ей довелось побывать, и о странах, которые прежде оставались для Сяо недостижимыми. Но «как раньше» больше не существовало. Некому было продавать рыбу-тигра и травяной чай. По набережным вместо жителей гавани слонялись зараженные. Да и Сяо с Люмин… Они оба стали другими. Сяо своими глазами увидел страны за пределами Ли Юэ. Люмин почти не помнила путешествий до Тейвата — воспоминания оказались стерты скверной. Сяо стал ближе к людям. Люмин, напротив, закрылась от них, пускай пока что пыталась носить маску старой доброй Путешественницы. Вот только эта маска больше ей не подходила. Люмин сама понимала это — и бесконечно утопала в чувстве вины, как если бы в переменах было что-то плохое. Как если бы она до конца своих дней обязана была оставаться девочкой, которая без страхов и сожалений прыгала с клинком в самый эпицентр сражения. Сяо украдкой наблюдал за ней. После эмоциональной вспышки в мастерской Отто она выглядела не просто уставшей — опустошенной. Потускневшей даже. Пока Люмин перевязывала ему раны, Сяо пытался приободрить ее, но слова отскакивали от брони, в которую она отчаянно пыталась заковать измученное испытаниями сердце. Сяо касался ее, целовал, говорил с ней — но не мог избавиться от ощущения, что сама Люмин находится где-то не здесь. Может, часть ее души навсегда осталась заперта в Бездне. — Как ты? Люмин ответила ему улыбкой, и Сяо не сдержал тихого вздоха: больно уж много фальши в ней таилось. — Жалею, что вспылила, — призналась она. — Сяо, я… Она вдруг замолкла, закусила губу. Ожидая продолжения, Сяо замедлил шаг — ему не хотелось, чтобы столь важный разговор прервался на полуслове. — Я ведь могла убить его. — Искусственная улыбка Люмин исчезла. — Навредить уж точно. В тот момент я могла думать только обо всем, что случилось шесть лет назад, о том, как ты… как Синьора тебя… как из-за Отто в нашей вероятности столько всего… Сяо вздохнул, потер шею, не зная, что следует на это сказать. Он боялся, что раны Люмин могут вскрыться из-за одного неосторожного слова. — Сяо, скажи… Кто я? Он остановился. Люмин прошла еще несколько шагов и тоже замерла, но оборачиваться не стала, будто боялась увидеть в глазах Сяо осуждение. Он не спускал взгляд с ее прямой спины, с плеч, напряженных до такой степени, что казалось, по ним прокатываются волны мелкой вибрации. — Кто я? — повторила Люмин с отчаянием. Сяо растерянно молчал. Он ненавидел себя за неспособность ответить. Но в то же время понятия не имел, что именно может ей сказать. Люмин не помнила дом, из руин которого начался ее путь. Она пришла в Тейват за братом — и в конце концов нашла его, хоть и не так, как ожидала. Она должна была помочь вероятностям расколоться — но этот путь был короток и оттого не мог стать для нее новой целью в жизни. Она держалась за свое стойкое «я» — но после шести лет, проведенных в Бездне под гнетом фальшивого брата, стойкое «я» все же переломилось. И теперь у нее на руках остались лишь осколки прежней Люмин. Новая уже отражалась в них, но пока не сформировалась в ясный образ — и эта неизвестность пугала Люмин до такой степени, что отравляла для нее целый мир. Даже окруженная людьми, она была одна. Слишком уж сложно найти свое место, когда не знаешь, кто ты. И этот вопрос… Сяо приложил руку к сердцу. Он хотел подойти, заключить Люмин в объятия, потому что это был единственный ответ, который он мог ей дать, но Люмин вдруг сорвалась с места и быстрым шагом направилась к порогу дома Властелина Камня. Не обиделась, нет. Просто ушла, поглощенная своей внутренней борьбой до такой степени, что внешний мир утратил для нее смысл. Сяо вздохнул. Он с самого начала понимал, что спасением Люмин из Бездны ее путь к свету не закончится. Но даже так не мог представить, насколько труден будет этот путь — для них обоих. Он обязан был быть рядом. Но не знал, как. Сяо переглянулся с Паймон. Та понуро опустила взгляд, покачала головой. Ей приходилось не легче: шесть лет назад связь между Путешественницей и ее проводницей резко оборвалась, и, хотя Люмин не возражала против компании Паймон, они уже не понимали друг друга так, как прежде. Люмин больше не делилась с Паймон сокровенным. Растерянной Паймон тоже приходилось искать себе новое место в мире. Она больше не была «лучшим компаньоном» Путешественницы. И пока еще не решила, кем ей предстоит стать. — Ты в порядке? — спросил Сяо. Паймон растроганно заморгала. — О, Сяо… Паймон очень тебе благодарна. И еще Паймон хочет сказать, что она очень-очень рада, ведь доброта Сяо согревает ей сердце. Сяо чуть усмехнулся. Ох уж эта прямолинейная Паймон. — Ей станет лучше, — пообещал Сяо. — Люмин сейчас переживает непростой период. Никто не может провести шесть лет в Бездне и остаться прежним. — Паймон это знает, — мягко улыбнулась в ответ Паймон. — Она столько раз видела, как люди меняются под гнетом испытаний… На миг ее взгляд затуманился. Сяо удивленно вздернул брови. Он никогда не видел на лице Паймон подобного выражения: задумчивого, опечаленного, как если бы она вдруг вспомнила о чем-то, что утратила навсегда. Наваждение быстро прошло. Лицо Паймон снова озарилось улыбкой, но когда она заговорила, ее голос дрожал — от грусти и вместе с тем от чувства практически невозможной и все же упрямой надежды. — А еще Паймон много раз видела, как в конце концов они становятся сильнее. И находят в себе силы подняться. Даже среди руин. Даже когда подниматься уже не за чем… Люди все равно придумывают себе повод. — Она подняла глаза к небу. Сяо замер, не в силах поверить, что слышит от Паймон подобные слова. — Ради близких. Ради прошлого, настоящего или будущего. Ради всего прекрасного, что есть в этом мире. Паймон всегда казалось, что именно в этом заключается сила и красота человечества. — Паймон, ты… — Сяо потрясенно выдохнул. По губам скользнула мягкая усмешка. — …Не знал, что ты успела стать у аранар философом. Паймон фыркнула и, шутливо отмахнувшись, направилась к дому Властелина Камня. Сяо постоял еще немного. Солнце понемногу утопало в туманном облаке, и гавань погружалась в легкий сумрак. Ветер раскачивал верхушки деревьев, нежными порывами касался лица — словно Анемо Архонт тоже прибыл в Ли Юэ и теперь разгуливал среди листвы и крыш, напевая одному ему слышимые мелодии. Сяо протянул руку, как если бы ветер был кошкой, которую ему хотелось погладить. «Даже когда подниматься уже не за чем… Люди все равно придумывают себе повод». Он надеялся, Люмин тоже сможет подняться. Он, разумеется, будет рядом, протянет руку, чтобы помочь ей встать. Но найти повод может лишь она сама. Сяо выпустил ветер из ладоней, и незримые потоки пронеслись по гавани, от улиц до причала, где качались угасшие фонари. Проводив их, Сяо развернулся и ускорил шаг, чтобы догнать Люмин и Паймон. Дверь была не заперта. Люмин постучала, а когда никто не ответил, осторожно шагнула за порог. Прежде, чем ее рука привычным движением потянулась за клинком, Сяо сжал ее плечо: опасности не было. Дом хранил молчание, но в этой тишине не было тревожности — только умиротворение, какое наступает после благополучного преодоления трудностей. — Неужели это господин Якса собственной персоной? — раздался с лестницы знакомый голос. — И… Ох! Глазам не верю… Сяо поднял взгляд и обнаружил застывшего на ступеньках Син Цю. В последний раз они виделись почти месяц назад. Это был короткий срок, даже по человеческим меркам, но Син Цю выглядел так, словно повзрослел на несколько лет. На его коже виднелись темные полосы — шрамы, оставшиеся от Пурпурной чумы. Один, самый широкий, тянулся через глаз, отчего его желтизна казалась особенно выразительной. В тот момент, когда Люмин вскинула голову и слабо улыбнулась в знак приветствия, лицо Син Цю вытянулось — а потом вдруг смягчилось, излучая неподдельную радость. — Люмин! Он сбежал со ступеней и первым делом заключил ее в крепкие объятия. Люмин тихо выдохнула. За последнее время она пережила множество воссоединений, но все равно принимала каждое близко к сердцу. — Архонты, Син Цю, ты так повзрослел! Ты, наверное, уже стал главой торговой гильдии… Син Цю отстранился со смущенным смехом. Люмин с печалью оглядела темные следы на его теле. Они выглядывали из-под рукавов, виднелись на шее, терялись под воротом рубашки. Перед уходом в Фонтейн, во время посиделок в «Доле ангелов», Тевкр рассказал, что довелось пережить ребятам в гавани. Чун Юнь вознесся. Син Цю успел побывать чудовищем, а после исцелился благодаря новым адептальным силам Чун Юня и незаконченному лекарству Антона. Антон заразился Пурпурной чумой — но при этом успешно завершил работу над лекарством. Казалось, темные следы на коже Син Цю — это история всех пережитых испытаний, вписанная теперь в само его существо. — Очень даже наоборот, — признался Син Цю. — Но это долгая история. Да и не слишком-то интересная. Пойдемте лучше в кухню! У господина Чжун Ли наверняка уже заготовлен чай. Сяо с Люмин обменялись быстрыми взглядами. Вспомнив, как в прошлый раз приходил в этот дом в одиночестве, Сяо протянул руку, крепко сжал ладонь Люмин, и она доверчиво последовала за ним. Они вошли в кухню плечом к плечу, предстали перед Властелином Камня, будто ожидали его благословения. Чжун Ли оторвал взгляд от страницы необъятного тома, который практически не помещался в руках. — Я очень рад видеть вас двоих, — сказал он — просто, но с таким чувством, что даже у Сяо на глаза навернулись слезы. Чжун Ли поднялся, отложил книгу. Затем, в два широких шага сократив дистанцию, положил руки на плечи Сяо и Люмин. Люмин коснулась глазурной лилии на своей шее — серебряной подвески, которую подарил ей Сяо. Ну а Сяо, в свою очередь, получил ее именно от Чжун Ли. Улыбнувшись, Чжун Ли привлек их обоих к себе, и Сяо заметил, как Люмин принялась украдкой стирать набежавшие слезы. Ее путь в Инадзуму начался со встречи с Чжун Ли. И теперь дорога вновь привела Люмин к его порогу. Только обстоятельства были другими. И Люмин тоже была другой. Соприкосновение с прошлым стало для нее очередным болезненным напоминанием, но в то же время согрело сердце, напомнив, что в мире все еще остается много мест, где ее готовы принять вне зависимости от пережитого. — Как чувствует себя Антон? — отстранившись, спросил Сяо. Лицо Чжун Ли обрело печальное выражение. — Адептам удалось изготовить лекарство, а Антону — благополучно его принять, — сообщил он, и Сяо напрягся, ощутив грядущее «но». — Теперь он отдыхает. Процесс восстановления займет какое-то время. Беспокоиться не о чем: он сильный юноша и сможет быстро встать на ноги. Сяо скрестил руки на груди. Зловещее «но» подкрадывалось все ближе. Чжун Ли вздохнул, опустил взгляд. — Но лекарство обошлось дорого. Для всей гавани… и для Адептов. Люмин встревоженно вскинула голову. Чжун Ли явно не хотел волновать ее, но и прогонять, чтобы уберечь от плохих новостей, не имел права. За неимением выбора он предложил всем сесть. С мансарды спустилась сонная Тоня. Сяо сообщил, что им удалось отстоять Аякса. Тоня тут же подхватилась, убежала за папкой по проекту «Одиннадцать» и какими-то книгами, так что обязанности по завариванию чая взял на себя Син Цю. Когда перед каждым оказалось по дымящейся кружке, Чжун Ли приступил к рассказу — и коротко поведал о неудачном путешествии Чун Юня в Заоблачный предел. Сяо неотрывно смотрел на кружку, к которой так и не прикоснулся. Он уже давно не возражал против напитков смертных, но невозмутимо потягивать чай после таких новостей казалось кощунственным. Хранитель Облаков, Владыка Лун, Творец Гор… Шэн Ли. Сяо всегда знал, что век Адептов не будет вечным. Но даже представить не мог, что все закончится именно так. — Адепты пали, — заключила Люмин, устало проведя руками по волосам. — Лекарства может не хватить, да и принять его сумеет не всякий организм. И еще скверна в Разломе… Я уж молчу о слиянии вероятностей. Сяо протянул руку, в задумчивости провел пальцем по краю кружки. Еще месяц назад он без раздумий бросился бы на передовую. Потеряв Адептов, страна осталась без божественной защиты. Властелин Камня оберегает гавань. Хранитель Серебряного Лотоса сражается в Разломе. Возможно, Владыка Песен и Скитаний тоже вносит свой вклад, пускай и незаметный извне. Вот только едва ли скудные силы выживших Адептов могут потягаться с тем вселенским ядом, что сочится из поврежденных артерий земли. Но теперь Сяо понимал: в Разломе не найти ответов, как не найти и спасения. Артерии земли страдают из-за слияния вероятностей. Чем больше соединяются два параллельных мира, тем сильнее повреждаются перепутанные артерии земли. Выходит, единственный способ помочь Ли Юэ — разомкнуть вероятности, сократить количество аномалий и противоречивых столкновений. Да, это не очистит Разлом от заражения, не исцелит обратившихся, не избавит гавань от Пурпурной чумы. Но это поможет уберечь мир от дальнейших ударов скверны. От незавидной судьбы, постигшей Тейват тысячи лет назад, когда жили оскверненные. А там… Там будет видно. Сяо вздохнул, понимая, что это сложно назвать решением проблемы. — Не вешай нос, — посоветовал, обернувшись к Люмин, Син Цю. — Однажды мир уже победил скверну, ведь так? — Да, но ведь тогда на стороне людей сражались боги Селестии, — возразила Паймон. — А теперь Небесный порядок спит, и никакой помощи, кроме парочки новых Глаз Бога, мы от него не дождемся! Син Цю в задумчивости подпер подбородок рукой. — Боги не смогли сами справиться с проблемой скверны и обратились к людям. Даже когда проект «Оскверненные» закрыли, боги разрабатывали Небесные ключи вместе с человечеством. Это значит, что людям по силам… допустим, не победить. Но сделать хоть что-нибудь. «Сделать хоть что-нибудь». Сяо прикрыл глаза. «Что-нибудь» не могло стать хорошим оружием против скверны. — Может, в легендах прошлого остались какие-то подсказки, — добавил Син Цю. Он кивком указал на стопку книг, составленную на краю стола. В основном это были сказания древности, но Сяо заметил несколько детских сказок и баллад. Не лучший источник надежной информации. — Что насчет исторических хроник? — спросил он. Син Цю откинулся на спинку стула. — Ты ведь и сам должен понимать. Сражение со скверной, о котором мы говорим, случилось тысячи лет назад, задолго до Войны Архонтов. Потом страны развязали новую войну — за право обладать Небесными ключами. Боги обозлились на человечество за жадность, стерли большинство упоминаний Небесных ключей. Часть исторических хроник была уничтожена богами, часть — самими людьми, которые желали преподнести события в выгодном для них свете. Оставшиеся попросту затерялись во времени. — У-у, — разочарованно протянула Паймон. Син Цю кивнул в знак согласия: это в самом деле была великая потеря для всего Тейвата. — По этой причине мы и обращаемся к художественным произведениям, — пояснил он. — Некоторые содержат немало отсылок на реально происходившие в те времена события, и по ним можно составить более или менее внятную картину прошлого. — Почему же их тоже не уничтожили? — полюбопытствовала Паймон. Син Цю одарил ее улыбкой. — В этом прелесть художественных произведений. Они используют образы, иносказания, а их можно трактовать по-разному. В истории может говориться о любви солнца и луны, но на самом деле она повествует о запретных отношениях между представителями двух враждующих кланов. — И ведь не докопаешься, — оценила Паймон. Люмин стала перебирать книги. Сяо наблюдал за тем, как ее палец движется по содержанию, как скользит по странице внимательный взгляд. Погрузившись в работу, Люмин не замечала упавшую на лицо прядь, а Сяо, вдруг очарованный этим увлеченным образом, не решался ее убирать. — Нам помогут любые упоминания артефактов, похожих на Небесные ключи, или же истории оскверненных, — добавил Син Цю. Сяо взглянул на Чжун Ли, но тот только повел плечом. Он был, бесспорно, древним и мудрым существом. Но даже он не застал века, о которых говорил Син Цю. К тому моменту, как Чжун Ли и Гуй Чжун заложили основы будущего Ли Юэ, империя Цзинь уже успела пережить свой расцвет и упадок. — Мне удалось отследить артефакт, похожий на Клятву Ветра. — Син Цю указал на книгу, которую Люмин как раз взяла в руки. — В одной из старых баллад упоминается «ключ, отпиравший двери времени». Сяо склонил голову набок. Он вспомнил, как незадолго до конца пути к сознанию Люмин ему привиделся человек с красной прядью в белых волосах. Тогда Сяо не понял, кто это. Лишь позже, по рассказам Кевина, Сяо догадался, что в тот день ему помог первый оскверненный. Арей. Сяо бы сейчас охотно послушал его совет. Люмин тем временем перевернула книгу, чтобы прочесть название. Вдруг ее глаза расширились. Взгляд несколько раз проскользнул по начертанным на обложке словам: «Мольба северному ветру». Сяо выгнул бровь, не понимая, что заставило Люмин так переполошиться. — Это здесь? — уточнила она. — «Ключ, отпиравший двери времени». Он упоминается в этой балладе? Син Цю кивнул. Паймон заинтересованно покосилась на Люмин. — Насколько мне известно, это трилогия баллад, — высказался Чжун Ли. — «Мольба северному ветру», «Элегия восточных ветров» и… — «Плач о южном ветре», — подхватила Люмин. — Венти рассказывал, — пояснила она в ответ на удивленные взгляды друзей. — История о южном ветре, который потерял свой путь и превратился в разрушительный ураган, но в конце концов сумел простить себя за все содеянное. Сяо и Паймон переглянулись. — Баллады не связаны друг с другом сюжетно, — объяснил Чжун Ли. — Но их действие происходит в одном мире, который базируется на Тейвате древности. Возможно, трилогия сможет ответить на вопросы о Клятве Ветра или ее предыдущих владельцах. Однако «Элегия восточных ветров» — довольно редкая книга. Думаю, отыскать такую можно только у истинных ценителей поэзии. — Хм, — только и сказала Люмин. Некоторое время она сидела, перелистывая старые страницы, а затем подняла голову, взглянула на Син Цю. — Я могу взять эту книгу с собой? — В торговой гильдии хранится еще несколько экземпляров, — ответил он. — Так что бери и не беспокойся. Может, вместе мы сможем отыскать какие-нибудь подсказки. Поскольку Антон пока не проснулся, а будить его раньше времени никому не хотелось, Люмин с Син Цю и Паймон остались в кухне, изучать древние сказки. Вскоре к ним присоединилась Тоня. Она спустилась со второго этажа вместе с сумкой, из которой выглядывал уголок папки с эмблемой Фатуи. — Ты в порядке? — уточнил Чжун Ли. Тоня, тронутая его заботой, ответила смущенной улыбкой. По тому, как она беспрестанно царапала ладонь, Сяо понимал: Тоня совсем не в порядке. Спасение Аякса не означало его исцеление. За короткий срок Тоня едва не лишилась двух братьев и теперь рисковала потерять третьего. Даже с планом Отто ни у кого не было никаких гарантий. — Да какое там, — честно ответила Тоня. — Матвей в Разломе, Тошенька до сих пор не очнулся, теперь вот еще Аякс… Она вздохнула. Заслышав имя Аякса, Люмин оторвала взгляд от книги. Выражение ее лица показалось Сяо потерянным. — Спасибо, господин Чжун Ли, — добавила Тоня. — Попробуем как-нибудь справиться. Мы все ждали этого дня. Аякс… Голос Тони на пару мгновений пресекся, но она быстро совладала с собой и выпрямила спину, после чего твердо произнесла: — Аякс столько для нас сделал. И теперь, вне зависимости от наших чувств, мы тоже должны сделать для него все возможное. А если ничего не получится… — Она снова замолкла, и в кухне установилась тишина, настолько тяжелая, что ощущалась придавившим грудь камнем. — …Мы должны быть рядом, чтобы проводить его в последний путь. Люмин выдохнула. Сяо повернул голову, хотел протянуть руку, чтобы ободряюще сжать Люмин плечо, но она спряталась за книгой, повернулась так, чтобы никто не мог ее достать. Паймон расстроенно понурила голову. Чжун Ли поднялся из-за стола. — Сяо, не сходишь со мной на второй этаж? Вопрос не требовал ответа. Бросив на Люмин последний обеспокоенный взгляд, Сяо встал из-за стола и последовал за Чжун Ли наверх, в небольшую комнату, где единственным источником света служили расставленные на столе свечи. Кто-то обустроил на столе небольшой алтарь. В отличие от людей, Адепты не делали фотоснимков, поэтому в качестве памятных вещиц выступало печенье в форме зверей. Сяо узнал оленя — Владыку Лун, двух журавлей — Творца Гор и Хранителя Облаков, а также тигра — Шэн Ли. Сердце сжалось. Сяо приблизился к столу, потянулся к печенью в виде Творца Гор, но не решился к нему прикоснуться. — Тоня испекла, — поведал Чжун Ли. Он говорил непривычно коротко, и это значило, что он изо всех сил пытается сдержать рвущуюся наружу тоску. Сяо взял из глиняной миски палочки для благовоний. Одну он оставил себе, а вторую протянул Чжун Ли, и тот, чуть улыбнувшись, с благодарностью ее забрал. — Как думаешь… — Сяо покрутил палочку в руках. — Творца Гор и Владыку Лун еще можно вернуть? Чжун Ли ответил после небольшой паузы. — Чун Юню удалось спасти Син Цю благодаря лекарству Антона и божественным силам. Адепты не получали лекарства до обращения, но изначально обладали высоким уровнем божественных сил. — Он вздохнул. Поджег от свечи палочку, вставил ее в подготовленную Тоней вазу. — Давай надеяться, что это поможет. — Хм, — коротко откликнулся Сяо. Он расположил подожженную палочку рядом с палочкой Чжун Ли, и несколько минут они простояли в молчании, сложив руки в молитве. Глупо, наверное, было молиться Гео Архонту. Еще глупее выглядел Гео Архонт, которому и вовсе некому было возносить мольбы — выше него стоял лишь Небесный порядок, да и тот не мог его услышать. Тем не менее, обоим просто хотелось отдать последнюю дань уважения старым друзьям. Сяо привык к тому, что другие Адепты уходят. Он научился отпускать их, жить без них… Но научить сердце не поддаваться печали было невозможно. — Во Сне Адепта я видел Гуй Чжун и других Якс, — сказал Сяо. — Не знаю, было ли это видение правдой, но… Чжун Ли повернул голову, внимательно прислушиваясь к его словам. — Они сидели у костра на берегу горной реки, рассказывали друг другу истории, пели песни. И смеялись. Много смеялись. Казалось, в том месте никакое зло из прошлого не имело над ними власти. Ни Война Архонтов, ни демонические останки, ни безумие, которое поглотило их на исходе жизни. — Сяо сжал руку в кулак, приложил его к сердцу, отдавая павшим Адептам честь. — Может, это действительно конец. Но я верю, что по ту сторону они обрели счастье и покой. И теперь песен и смеха на берегу реки станет еще больше. Чжун Ли выдохнул. Сяо с удивлением пронаблюдал, как он сжал переносицу, часто заморгал, пытаясь прогнать подступившие слезы. Он не помнил, когда в последний раз видел, чтобы Властелин Камня плакал. Наверное, это случилось в день смерти Гуй Чжун. — Спасибо, Сяо, — тихо сказал Чжун Ли. Он осторожно протянул руку и, убедившись, что Сяо не возражает, приобнял его за плечи. Так они стояли бок о бок, наблюдая, как над зажженными благовониями поднимаются клубы ароматного дыма, а огоньки свеч пляшут вместе с ветром, проникавшим в комнату через приоткрытое окно. На подоконнике качали макушками цветки цинсинь. Казалось, таким образом они тоже воздают ушедшим Адептам прощальные почести. — Я не знаю, что делать с Люмин, — признался Сяо. — Что ты имеешь в виду? Сяо скрестил руки на груди. Занимать Властелина Камня такими проблемами казалось неправильным, но в то же время Сяо понимал, что отчаянно нуждается в его совете. — Мне кажется, она потеряла свой путь, — объяснил он. — Я хочу помочь, но не знаю, как. Она спросила меня, кто она. Я не смог дать ответ. — А должен был? — поинтересовался Чжун Ли. Сяо промолчал, не отрывая взгляд от облака дыма над благовониями. — Сяо, ты ведь не хуже меня знаешь, что на этот вопрос люди могут ответить только сами, — сказал Чжун Ли. — Вспомни. Разве, очнувшись от Сна Адепта, ты не чувствовал себя потерянным? Утратив Люмин, разве ты сам не утратил прежний путь и даже собственное «я»? Определять себя в отрыве от нее было непросто. Но в конце концов ты здесь. Ты вернул Люмин. И прошел гораздо дальше, чем рассчитывал в начале пути. Ты вырос настолько, что теперь утешаешь Властелина Камня. И вместо того, чтобы прятаться от людей, как прежде, ведешь их за собой. Сяо покачал головой. — Я не смог бы никуда дойти без Люмин. Чжун Ли с мягким смешком спрятал руки за спиной, отчего стал похож на величественный памятник прошлому. — Ошибаешься. — Он взглянул на Сяо, слегка прищурившись. — Возможно, она подтолкнула тебя к новому пути. Но тем, кто прошел по нему, был ты. Только ты сам. Сяо возвел глаза к потолку, вздохнул. — Хочешь сказать… мне надо просто позволить ей идти дальше? — Я не знаю, как будет правильно, Сяо, — честно ответил Чжун Ли. — Но я знаю, что если ты вместо Люмин будешь искать ответ на вопрос о том, кто она, ничего хорошего из этого не выйдет. От порыва ветра, влетевшего в окно, затрепетали огоньки свечей и закачались белые соцветия цинсинь. — Я понимаю, как сильно тебя это тревожит, — добавил Чжун Ли. — Поверишь, если я скажу, что когда-то волновался так же за тебя? Сяо ответил слабым смешком. Да уж. До встречи с Люмин он ведь тоже был таким. Запертым во внутреннем мире. Взаимодействуя с людьми, он первым делом чувствовал перед ними вину — за кармическое бремя, способное им навредить. За то, что он, монстр и убийца, прожил столько веков, в то время как многие более достойные люди ушли до срока. Столько лет он пытался придерживаться выбранного после спасения от Самигины пути. Бросался в бой, давно потеряв желание вести его. Считал, что остался прежним, и раз за разом натягивал маску Яксы. Он прятался за ней, а она между тем давно стала ему тесной. — Ты знал обо всем с самого начала, — сказал Сяо. — О том, что однажды я захочу покинуть гавань. Во всех смыслах этого слова. Ты давал мне шанс увидеть этот путь, но никогда не заставлял идти им. Потому что знал: только закончив его самостоятельно, я смогу освободиться от бремени. Не только от кармического. От бремени всего утраченного и несбывшегося. Чжун Ли улыбнулся. Он не стал ни подтверждать, ни опровергать предположения Сяо, потому что такой была философия Властелина Камня. Он считал, что ответы на свои вопросы люди должны находить самостоятельно. — Если хочешь помочь Люмин, будь рядом, — сказал он. — Не бойся дарить ей любовь, которая живет в твоем сердце. И наберись терпения, потому что на своем пути к исцелению она еще не раз попытается оттолкнуть тебя. Вовсе не потому, что хочет этого. Сяо вспомнил, как в свое время оттолкнул Чжун Ли, который пытался убедить его последовать за Люмин в Инадзуму. Верно. Люмин не станет делиться с ним своей болью. Потому что до сих пор чувствует себя виноватой за путь, которым она заставила его пройти. Потому что любит, пытается уберечь. Потому что в момент наивысшего отчаяния каждый человек думает, что он одинок в своих чувствах и никто не способен его понять. Но боли слишком много, чтобы тесниться в одном человеческом сердце. Поэтому она то и дело будет выплескиваться через край, обжигая других. Как это случилось во время битвы за Мондштадт с Венти. Люмин будет трудно справиться с этим в одиночку. Сяо склонил голову. — Я… понимаю. Чжун Ли сжал его плечо. — Люмин сильная девочка. Сейчас она не может найти свой путь. Но если ты слегка подтолкнешь ее к свету, в его лучах она найдет нужный путь сама. — Как она подтолкнула меня после Сна Адепта, — прошептал Сяо. После разговора с Чжун Ли он спустился обратно в кухню, замер в дверях, прислонившись плечом к косяку. Люмин с Син Цю обменивались догадками насчет истины, зашифрованной между строк древних баллад. Увлеченная обсуждением, Люмин уже не казалась такой мрачной, но Сяо все равно ощущал нависшую за ее плечом черноту. Такую же черноту, которая когда-то всюду преследовала и его самого. «Я столько времени шел путем, который ты осветила для меня, Люмин… Я даже подумать не мог, что смелость и сила нужны не только для того, чтобы идти, но и для того, чтобы светить». Он прошел к столу, опустился рядом с Люмин, и она метнула в его сторону быстрый взгляд. Выбившаяся прядка по-прежнему пересекала ее лоб очаровательным завитком. Сяо улыбнулся. Люмин задумчиво постучала ручкой по подбородку — а потом вдруг тоже улыбнулась, словно увидела в выражении лица Сяо нечто, способное ненадолго рассеять мрак ее души. Сяо протянул руку, и Люмин переплела его пальцы со своими. — Вот, взгляни на эти строчки, — призвала она, придвинув книгу. Сяо склонился над балладой, зачитал вслух древние строки. Слова поэзии ощущались на губах непривычно, но Сяо решил дать им шанс: так, как за последний месяц давал шанс всему непривычному. Всему, что в конце концов привело его сюда.

В потоках времени затеряны следы. В потоках ветра зарождается надежда. А мы всегда блуждаем где-то между, Под светом вечно падающей звезды.

* * *

Кевин сбросил плащ и оставил его на спинке стула. Пять минут назад Элизия принесла ему новый — простой темно-фиолетовый плащ с оранжевым подкладом. Кевин надел его, по локоть закатал рукава. Провел кончиками пальцев по непривычной ткани, не такой плотной, как прежде, но оттого особенно приятной на ощупь. Затем, бросив на старый плащ прощальный взгляд, он покинул комнату и плотно закрыл за собой дверь. В коридоре пахло цветами и едва уловимыми нотами корицы. Кевин остановился, подперев дверь спиной, взглянул за окно, где покачивались верхушки никогда не желтеющих в Сумеру деревьев. Как давно Элизия переехала сюда? Она много путешествовала — потому что хотела этого или потому что не могла найти в новом доме счастья? Кевин вздохнул. Еще раз коснувшись плаща на рукаве, он наконец совладал с приступом печали и двинулся по сумрачному коридору к порогу. Элизия ждала на краю утеса. Она сидела, свесив ноги, и смотрела, как высоко в темнеющих небесах загораются первые звезды. Вечер выдался безлунным, и потому, вскинув голову, можно было отчетливо разглядеть узоры созвездий, высеченных не природой — богами, предписавшими людям этого мира особенные судьбы. Когда-то среди этих судеб горело созвездие человека, который тоже носил имя Кевина Касланы. Семь лет назад это созвездие угасло. На его месте теперь темнело пятнышко, такое маленькое, что разглядеть его за светом других звезд было невозможно. Особенно теперь, когда звезды двух миров соединились, заливая небеса своим слепящим сиянием. Длинные волосы Элизии развевались, будто розовые ленты. Ее окружало море белых тюльпанов. В свете звезд они казались окутанными волшебным мерцанием, отчего и сам сад выглядел неземным. Фрагментом рая, который случайно оказался в мире смертных, очаровывая их своим блаженством и своей печальной красотой. Кевин прошел по узкой тропке, частично поросшей травой, остановился у каменной плиты, установленной на краю утеса. Могила. «Тебе, защищавшему мечты», — гласили слова на надгробии. Это место стало последним пристанищем для друга, который занимал в сердце Элизии особое место. Кевин качнул головой. Он понимал, что Кевин из другой вероятности не имеет к нему никакого отношения, но смотреть на могилу собственной копии было… странно. Сердце омывали волны тоски. Не по незнакомцу из другого мира. По разбитому сердцу Элизии. Она сумела собрать его воедино, и сквозь трещины проросли прекрасные цветы, но это не меняло того факта, что в день смерти любимого друга она навсегда перестала быть прежней. Кевин знал это чувство не понаслышке. В день, когда в доме Селены прозвучал роковой взрыв, они с Отто тоже сошли с привычных рельсов — и больше никогда на них не вернулись. От Селены ничего не осталось, и хоронить было нечего. Несмотря на это, Кевин пытался выкроить ей небольшой уголок на кладбище. Он был готов сам найти подходящий камень для монумента и вырезать все необходимые слова. Но Селена была марионеткой в чужой игре. Перед смертью ее обвинили в преступлениях, которых она не совершала, и никто не хотел даже слушать о том, чтобы оказывать ей последние почести. Когда Кевин и Отто присоединились к «Золотой птице», борцам за свободу, мятежники помогли им соорудить подобие памятного алтаря. Алтарь раскололся в тот же день, когда Отто привел в действие свой неудавшийся проект. Воскресшая, но совершенно неконтролируемая Селена разрушила его собственными руками, и Кевин до сих пор помнил, как сквозь трещины в расколотом камне струился расплавленный воск. Он был похож на скопление слез, за несколько лет пролитых Отто по потерянной возлюбленной. Кевин наклонился, коснулся слов, выбитых на могильной плите. Затем повел рукой. Повинуясь его силе, над землей распустилась россыпь мелких оранжевых цветов. Они были не похожи на белые тюльпаны Элизии, скорее напоминали крошечные всполохи пламени. Кевину хотелось, чтобы они стали для Элизии огнями надежды. — Этот плащ хорошо на тебе смотрится, — с улыбкой сказала Элизия, когда Кевин опустился рядом. Он с тихим смешком прикрыл глаза. Некоторое время они сидели в молчании. Элизия в задумчивости болтала ногами. Кевин, оперевшись на руки, поднял голову к небесам, пытаясь улучить момент, когда их глубокую синеву расчертит серебристый хвост падающей звезды. — У тебя красивый сад, — сказал наконец Кевин. — Я много лет о нем мечтала, — отозвалась Элизия. Она тоже смотрела в небо, и звезды отражались в ее глазах пополам с грустью. — Но решилась вырастить только после смерти твоей копии. Кевин опустил глаза, потер старый шрам на запястье, оставшийся еще с тех времен, когда он не получил способности к регенерации. — Что произошло в вашем мире? — спросил он. — Как я понял, мы с Отто даже в этой вероятности были врагами. — Врагами? — удивленно моргнув, переспросила Элизия. — Нет, Кевин. Вы никогда не были врагами. Просто в какой-то момент ваши пути разошлись. В момент трудной потери никто из нас не сумел поддержать другого, и это привело к непоправимым последствиям. Она обернулась, задержала взгляд на могиле. Затем принялась привычными движениями пропускать через пальцы пряди волос. — Все началось десять лет назад. Нас было четверо: Отто, я, Кевин и его сестра. Каллен. Свет, который вел нас всех за собой. Свет, который мы не смогли защитить — и с утратой которого потеряли ясность пути.               — Каллен! Высокая девушка с волосами цвета снега, собранными в длинную косу, торопливо сбежала по ступеням. По деревянному помосту резво застучали каблуки. Подол бело-золотого одеяния путался у Каллен в ногах, так что она подобрала его — и на полной скорости влетела в объятия подруги, вызвав у Элизии звонкий смех. — Это была впечатляющая речь, — оценил подошедший Отто. Как и всегда в присутствии Каллен, он слегка смущался. — У тебя с каждым днем становится все больше сторонников. — Вот-вот, — поддакнула Элизия. — Такими успехами Гидро Архонт попросту обязана к тебе прислушаться! Каллен покрутила головой, пытаясь отыскать старшего брата. Кевин посещал все ее выступления, хотя обычно предпочитал прятаться в тени, делая вид, что прогуливался мимо. Вот и сейчас он стоял за углом дома, скрестив руки на груди, и слушал беседу друзей издалека. — А ты что скажешь? — поинтересовалась Каллен. Кевин повернул голову. Его глаза казались двумя льдинками: несомненно, он опять волновался. — Тебе стоит быть осторожнее, — сказал он. — Каллен, я понимаю и разделяю твое желание изменить Фонтейн. Но у того, что режим Гидро Архонта остается неизменным столько лет, должны быть причины. — Он остается неизменным, потому что никому не хватает смелости его поменять, — возразила Каллен. — И как ты думаешь, почему? Не успела Элизия даже вздохнуть, как брат с сестрой уже вступили в привычную перепалку. При этом они, не сговариваясь, одновременно направились в сторону кофейни, где Отто обычно брал кофе. Дело было не только в особенной связи двух Каслан. Просто все встречи друзей начинались с того, что Отто предлагал зайти за кофе. Элизия и Отто шагали позади. Отто сонно потирал шею. Элизия не удивлялась: ей давно казалось, что этот гений вообще не спит, увлеченный либо своими разработками, либо размышлениями о них. — Они никогда не придут по этому вопросу к согласию, да? — мягко улыбнулась Элизия. Отто устало вздохнул. — Я могу понять беспокойство Кевина, — ответил он. — Каллен очень храбрая и говорит много дельных вещей. Но она безрассудна. На прошлой неделе она бросилась через дорогу спасать котенка и сама чуть не угодила под колеса. Я еле успел ее вытащить. — Хорошо, что у нее есть ты, да? — толкнула его локтем в бок Элизия. Отто залился румянцем и смущенно кашлянул. — Речь не об этом, — торопливо сказал он. — Просто… Мы все хотим для Фонтейна перемен. Но мне не хотелось бы, чтобы Каллен платила за эти перемены непосильную цену. — Ну, пока ее даже не пытаются остановить, — заметила Элизия. Отто взглянул в спину Каллен. Ведя с Кевином ожесточенный спор, она бурно жестикулировала, и ее коса металась из стороны в сторону. — Это меня и беспокоит, — признался он. — Представь, какой предстанет Каллен в глазах людей, если Гидро Архонт подошлет своих стражников стащить ее со сцены? Все равно что вывесить на воротах столицы плакат: «У нас бьют за правду». Элизия в задумчивости приложила палец к губам. — Она станет мученицей. А Гидро Архонт станет в глазах тех, кто еще сомневается, тираном. Отто кивнул. — Поэтому Кевин и боится, — тихо сказал он. — Есть другие способы заставить человека замолчать. Подстроить убийство. Запугать угрозами до такой степени, что человек станет бояться собственной тени. Или преподнести все в таком свете, что люди, которые поддерживали его вчера, ополчатся против него завтра. Элизия тоже посмотрела на Каллен. Кевин редко повышал голос, но говорил с сестрой на повышенных тонах, а она, прижав руку к сердцу, пылко рассуждала о желанных идеалах. О свободе. О праве говорить, что думаешь, и не бояться быть за это осужденным. О стремлении к правде, к справедливости — не написанной в фальшивых законах, возведенных в нелепый абсолют, а реальной. Необходимой не в зале суда, больше похожего на представление, а в мире живых людей. — Я не хочу жить в стране, в которой можно угодить в тюрьму за одно неверно сказанное слово! — говорила Каллен. — В стране, где люди собирают последние гроши, чтобы выжить, но в конце концов отдают их королевской страже, которая уже через час спустит все на выпивку! — Пожалуйста, говори тише, — взмолился Кевин. — Чего ты так боишься? — рассердилась Каллен. — Твоей смерти, Каллен! — Кевин, невозможно изменить что-то, не рискуя. Я прекрасно осознаю возможные последствия. Это мой выбор! — Твой выбор — кричать со сцены, тем самым обращая на себя клинки всей королевской стражи? Может, это храбрость, Каллен. Но еще это глупость. Никто пока не выигрывал войну криками. Нужно быть умнее. Отто с Элизией синхронно вздохнули. Подобные размолвки случались между братом и сестрой постоянно, и Элизия могла уже перечислить каждый из аргументов двух невыносимых спорщиков. Все ссоры разворачивались по одному и тому же сценарию. Но не в тот раз. В тот раз терпение Каллен иссякло, и она вдруг остановилась, отчего ее каблуки впечатались в землю с характерным стуком. Кевин успел пройти еще несколько шагов, прежде чем ему в спину донесся отчаянный возглас: — Не хочешь помогать — так хотя бы не мешай! Кевин остановился, замер, не оборачиваясь, и Элизия заметила, как задрожали его стиснутые в кулаки руки. — Каллен, — предупреждающе окликнул Отто. Она распалилась, а потому целиком растворилась в собственных эмоциях, не замечая, как с каждым словом Кевин все ниже опускает голову. — Я не умею хитрить или манипулировать. Я знаю только, как бороться за то, во что я верю, и вдохновлять на это других. Единственное мое оружие — это слова. И я хочу, чтобы так оставалось и дальше. Я не хочу вести сложные политические игры. Я просто хочу… быть честной. На последних словах ее голос сорвался, слившись с судорожным выдохом, и Кевин обернулся. Его лицо оставалось бесстрастным, но в глазах искрилась неподдельная горечь. — Ты говоришь, что войну не выигрывают криками, — продолжила Каллен. — Верно. В войне побеждают сталью и порохом, обагрив руки в крови тысяч невинных жертв. Я не хочу для Фонтейна такой судьбы. Но еще я не хочу, чтобы Фонтейн продолжал скатываться на дно человечности. Поэтому выбираю бороться. Не оружием, не интригами. Собственным сердцем. — Каллен. Это резко оброненное имя упало между братом и сестрой ледяным шипом. Каллен замолкла, подняла на брата глаза. — Не будь такой наивной. — Казалось, Кевину приходится насильно выталкивать каждое слово из груди. — Хочешь ты этого или нет, с таким количеством привлеченного к тебе внимания ты все равно станешь частью чужой игры. Каллен вскинулась, но прежде, чем она успела возразить, Кевин холодно добавил: — Воюя собственным сердцем, ты лишь закончишь, как наши родители. Элизия сделала шаг вперед, не зная точно, что именно собирается сказать, но Отто предупреждающе сжал ее запястье, качнул головой. Кевин не обратил на это внимания. Приблизившись к сестре, он вдруг положил руки ей на плечи, и она заглянула ему в глаза — слегка напуганная, какой она становилась всякий раз, когда речь заходила о погибшей семье. — Эта мечта… их мечта… горит так ярко. Так красиво. — Кевин привлек сестру к себе. — Но ты летишь на нее, как мотылек на огонь, и я не хочу… Не хочу смотреть, как ты в нем сгораешь. Губы Каллен приоткрылись. Элизия знала, что она хочет сказать. «Ну так отвернись и не смотри». К счастью, Каллен придержала эти слова при себе. Только обняла брата в ответ, борясь с приступом подступивших слез, и скомканно пообещала быть осторожнее. Он, разумеется, ей не поверил. Он знал: Каллен не умеет быть осторожной. И он оказался прав.              

Этот фрагмент можно читать под музыку: Justin Hurwitz — Mia & Sebastian’s Theme (Late For The Date). Ставьте на повтор

— Не думала, что ты согласишься. — Ну… — Кевин отстранился, и Элизия, двигаясь в такт музыке, поднырнула под его руку. В следующий миг она ощутила на талии тепло его ладони. — Что уж поделать, если эти двое так безответственно относятся к своим обязанностям. Элизия не сдержала смешка. — Ах, ну да. Ведь ходить с Элизией на праздники — это долг, с которым рождаются все жители Фонтейна. — Именно, — с непроницаемым лицом отозвался Кевин. Она рассмеялась в полный голос, и он, не выдержав, тоже позволил себе улыбку — редкое, но оттого особенно приятное зрелище. В Фонтейне отмечали праздник в честь конца лета. Над городской площадью растянули флаги, ленты и золотые гирлянды. Фонарные столбы увивали хризантемы и астры. В этот радостный день кофейни и таверны держали двери открытыми всю ночь, и потому площадь полнилась разговорами и смехом. Это не мешало людям наслаждаться выступлением уличных музыкантов. Некоторые, как Элизия, так прониклись атмосферной праздника, что не смогли удержаться от танцев. Обычно компанию ей составляли Каллен и Отто, но сегодня эти двое решили провожать август под звездопадом. К счастью, у Элизии был Кевин. Как истинный рыцарь, который никогда этого не признавал, он не стал бросать девушку в одиночестве. И хотя обычно он старался держаться от людей подальше, сегодня он вместе с Элизией вышел на городскую площадь. И даже согласился потанцевать. Что уж говорить, этот день сразу же стал для Элизии особенным. Кевин редко позволял себе расслабиться, и она всегда радовалась, когда сквозь его ледяную маску проступала мягкость — свойственная ему, но всегда скрытая. — Жаль, что фестивалей теперь так мало, — сказала Элизия. — Будь твоя воля, ты бы устраивала фестивали каждый день, — заметил Кевин. Элизия фыркнула, и он приподнял уголок губ. — Но… Да. Ты права. Помнишь, лет семь назад на летнее солнцестояние отмечали Праздник музыки? Отто все грезил, что однажды притащит на него какое-нибудь свое изобретение. Вроде той музыкальной коробки. — Я забыла название, — призналась Элизия. — Я тоже, — признался в ответ Кевин. Она засмеялась. Кевин в последний раз перехватил ее почти у самой земли, и песня закончилась. Люди тотчас повернулись к музыкантам, взорвались аплодисментами, а Кевин продолжал держать Элизию, словно позабыв, что должен придать ей вертикальное положение. — Кевин, — окликнула она. Он спохватился, помог ей выпрямиться и, смущенно кашлянув, принялся второпях прокладывать себе путь через толпу. Продолжая посмеиваться, Элизия двинулась за ним. — Не проголодалась? — Никак нет, сэр! Но с радостью бы что-нибудь выпила. Ты пробовал одуванчиковое вино из Мондштадта? — Не пробовал. — Кевин обхватил ее локоть, притянул к себе. Мимо, лишь чудом не сбив Элизию с ног, промчался стражник. Кевин проводил его долгим взглядом. — Говорят, редкостная гадость. Элизия тоже обернулась, но стражник уже скрылся в толпе. Она надеялась только, что ни у кого из выступающих не будет проблем. Цензура в Фонтейне — дело тонкое. Вроде ничего противозаконного не говоришь и не делаешь, а уже оказываешься у королевской стражи на мушке. — Я тоже слышала, — сказала она, взяв Кевина под локоть, чтобы не потеряться в толпе. — Вроде как несколько лет назад Крепус Рагнвиндр выказал желание проводить больше времени со своими сыновьями и оставил дела винокурни на какого-то остолопа. А тот так увлекся экспериментами с рецептурой, что теперь уже никто и не в курсе, как делали настоящее одуванчиковое вино. — Что, даже Крепус Рагнвиндр? — недоверчиво изогнул бровь Кевин. — Да кто же его знает! Что-то в словах Элизии позабавило Кевина, и он с тихим смешком прикрыл глаза. Не дожидаясь, когда это хорошее расположение духа внезапно закончится, Элизия потянула его в сторону прилавков с едой и напитками. После десяти минут проталкивания через прохожих они наконец раздобыли по стакану глинтвейна и не сговариваясь двинулись в сторону набережной, подальше от толпы. По набережной гулял прохладный ветер. Элизия поежилась, обхватила обеими руками стаканчик с глинтвейном, и Кевин, заметив это, накрыл ее плечи своим пиджаком. — Ты в таком хорошем настроении, потому что Отто сегодня наконец признается Каллен? — уточнила Элизия. Кевин ухмыльнулся, спрятал одну руку в кармане. — Да я с детства этого дня ждал. — Сваха со стажем, — одобрила Элизия. — Сваха, скажешь тоже. Не посмею отнимать у тебя этот титул. — Элизия вздернула брови, пораженная его сегодняшней язвительностью. — Я так, простой наблюдатель, ожидающий, когда два любимых им человека наконец обретут счастье, в котором оба так нуждаются. Элизия остановилась. Заслышав, что стук ее каблуков стих, Кевин тоже замер, обернулся. В его глазах отражалось золото прибрежных фонарей. Ночной ветер перебирал пряди волос, белых, словно снежные вершины на границе со Снежной. Облаченный в простую белую рубашку и черные брюки, он казался каким-то… другим. Будто вместе с привычной одеждой оставил дома маску, за которой всегда прятал огонь своего сердца. Элизия подошла, свободной от стаканчика рукой обхватила его плечо. На лице Кевина отразилось удивление. — Ты хороший человек, — сказала она. Это были очень простые слова, но Элизия никогда ими не разбрасывалась. Мама всегда говорила: люди обладают врожденным талантом притворяться хорошими. Поэтому тех, кто заслуживает титул по-настоящему хорошего человека, на самом деле очень мало. Но Элизия знала. Кевин не просто «хороший человек». Он тот самый Хороший Человек. — Элли… — Кевин опустил глаза, накрыл ее руку своей. — Я так не думаю. — Ты никогда не думаешь о себе ничего хорошего, — проворчала Элизия. Кевин покачал головой. — Дело не в этом. Просто… — Он отвернулся, спустился к самой кромке воды, неотрывно наблюдая за светом фонарей на другом берегу. — Если бы я в самом деле был хорошим человеком, я бы не бросал Каллен одну. Поразмыслив, Элизия оставила туфли на мостовой и спустилась к воде, ступая по влажной траве босыми ногами. — Но я не могу заставить себя сражаться за свободу бок о бок с ней. — Не решаясь посмотреть на Элизию, Кевин принялся бездумно сталкивать в воду мелкие камешки. — Просто не знаю, что делать. Если я вмешаюсь, ее борьба станет другой. Той самой войной, которую она так не хочет допустить. А если останусь в стороне, ничем не помогу… Он не закончил мысль, но Элизия безошибочно разгадала, что таилось за этими горькими словами. Кевин боялся, что проглядит момент непоправимого и в конце концов не убережет сестру от трагедии. — Нет бы взять и выйти на один из берегов, — шепотом добавил Кевин. — Но я болтаюсь между ними, посередине реки, и все пытаюсь убедить себя, что должен сохранять нейтралитет. Как будто нейтралитет может спасти Каллен или изменить Фонтейн. Элизия наконец поняла, что так привлекло внимание Кевина на другом берегу. Стражники вели человека в театральной маске — очередного пойманного ими «нарушителя». Его тяжкий грех перед законом наверняка состоял в том, что он необдуманно зачитал со сцены недопустимую шутку. Все прохожие знали об этом — и проходили мимо, низко склонив головы, потому что в случае вмешательства могли и сами предстать перед судом. Да уж. Если бы мама увидела, во что за последние несколько лет превратился Фонтейн, она бы предпочла прыгнуть в реку. Не чтобы утопиться, а чтобы течение вынесло ее в какую-нибудь другую страну, потому что даже ходить по такой собственными ногами было противно. И Элизия понимала, что своим молчанием поддерживает происходящее. Знал это и Кевин. Из них четверых боролась только Каллен. Никто не верил, что она сумеет словами разрушить систему, выстроенную сумасшедшим Архонтом, но по крайней мере ее борьба порождала в сердцах людей надежду. Когда Каллен выходила на улицы, она озаряла их светом своей души. Люди следовали за ним — и находили в себе силы дотянуть до нового дня. — Каллен выступает уже довольно давно, — заметила Элизия. — И никто ей пока не навредил. — Это меня и беспокоит, — ответил Кевин, кивком указав на противоположный берег. — Людей судят и за меньшие грехи. А выступления Каллен явно порождают беспокойства. В отличие от безобидных шуток, они оказывают реальный эффект — но по какой-то причине королевская стража ничего не предпринимает. Я… — Кевин вздохнул, мотнул головой, будто силился прогнать вечно живущий в сердце страх. — Я боюсь, что она уже стала частью чужой игры. И что однажды ей придется сыграть в ней роковую роль. Элизия вздохнула. Она понимала беспокойство Кевина, но не знала, какими словами может его утешить. Поставив на землю стаканчик с глинтвейном, она приблизилась и заключила Кевина в объятия. — Мы будем за ней присматривать. И если что-то случится, будем рядом. — М, — только и отозвался тот. Впрочем, прикосновение Элизии несколько помогло ему успокоиться. Развернувшись, он обнял ее в ответ. Элизия услышала его тихий, почти незаметный вздох. Кевин будто хотел сказать что-то, но привычно промолчал, а Элизия, расстроенная арестом посреди праздника, не стала ничего спрашивать. Впоследствии она много раз думала, что должна была проявить настойчивость. Кевин всегда слишком легко закрывал свое сердце. Тот вечер был редким моментом его откровенности, и Элизии следовало воспользоваться этим, лучше узнать его, чтобы в будущем понимать, как можно пробиться сквозь ледяные стены его сердца. Но в тот вечер она выбрала промолчать. Поэтому они просто стояли, зажав друг друга в объятиях. С городской площади доносилась музыка, а на противоположном берегу королевская стража вела в темницу актера, которому суждено было стать для Гидро Архонта шутом во время фальшивого суда.

Конец музыкального фрагмента

              Небо в ту ночь выдалось особенно звездным. Прильнув к оку телескопа, Каллен завороженно наблюдала за далекими серебристыми точками, которые сплетались в созвездия — узоры человеческих судеб. Вечерний ветер развевал ее распущенные волосы, путался в белоснежных лепестках амаллисов — цветов, похожих на лилии. Найти амаллисы можно было только в Фонтейне. Они распускались в середине августа, укрывая долины белыми покрывалами, и могли цвести вплоть до конца сентября. Каллен любила эти цветы. Она нередко носила их в волосах или покупала домой букеты, которые ставила в вазу в опустевшей родительской спальне. Когда Отто спросил, зачем она делает, Каллен рассказала, что амаллисы всегда использовались в качестве цветка, символизирующего благодарность. Каллен была благодарна своим родителям. За подаренное детство. За то, что благодаря им Фонтейн сумел хоть чуть-чуть, но все же стать лучше. За мечты, которые она от них унаследовала. А Отто был благодарен Каллен. И потому решил, что просто обязан привести ее посмотреть на августовский звездопад в долину амаллисов. — Так и скажи, что ищешь подходящее место для признания, — сказал, услышав об идее Отто, Кевин. — Кевин! — упрекнула Элизия. — Но вообще говоря… это правда хорошая идея. Ты ведь не можешь вечно молчать о своих чувствах к ней? — В этом и заключался план, — пробормотал смущенный Отто. Кевин с Элизией обменялись взглядами. — Я в таких делах не помощник, — признался Кевин. — И куда вероятнее только испорчу все своими советами. Но если тебя вдруг беспокоит, что она моя сестра, выкинь свой рыцарский кодекс из головы. Скажи, что любишь ее, потому что она, очевидно, любит тебя. И будьте уже счастливы. Теперь Отто, прокручивая в голове слова лучшего друга, наблюдал за Каллен с пледа. Из-за привычно белого одеяния она сама казалась нежным цветком, который тянулся навстречу магическому сиянию звезд. Он поднялся, подошел сзади. Каллен опять сбила фокус и теперь растерянно крутила колесо, не понимая, как добиться четкого изображения. Как и всегда, ее движения были слишком суетливыми, резкими. Она пыталась любую проблему решить с наскока, но телескоп требовал тонкой настройки и суеты в работе не любил. — Не получается, — со вздохом пожаловалась Каллен. Рука Отто легла поверх ее пальцев. — Не спеши. Ты слишком сильно крутишь, вот и не выходит. Каллен смущенно улыбнулась, заправила за ухо прядь волос. Отто чувствовал тепло ее руки, цветочный аромат ее духов. Он был ненавязчивым, но Отто узнал бы его запах из тысячи других. Ноты амаллиса, бодрящие, чуть пряные, всегда ярко выделялись на фоне остальных цветов. — Может, ты его настроишь? — Нет, Каллен, не выйдет. Мое зрение хуже твоего, а фокус нужно настраивать под наблюдателя. Не волнуйся. Просто действуй немного аккуратнее. — Управляемые его осторожными прикосновениями, ее пальцы повернули колесо на едва уловимое расстояние. — Вот так. И понемногу ищи ту точку, где тебе станет хорошо вид… Эм-м… Лицо охватил жар: Отто почувствовал, как Каллен отстранилась от телескопа и повернула голову. Ее разгоряченное дыхание коснулось его щеки. В тот же миг Отто вздрогнул, сделал торопливый шаг назад, но Каллен вдруг перехватила его запястье, посмотрела, широко распахнув глаза. На ее щеках расцвел румянец. Ресницы трепетали от того, как она обегала Отто быстрым взглядом, полным какого-то необычайного выражения, которое даже его ум не способен был проанализировать. С длинными белыми волосами, в белом платье, спадавшем до щиколоток, она казалась ангелом, который спустился с ночных небес посмотреть на звездопад с простыми смертными. — В чем дело? — тихо спросил Отто. Она сделала робкий шаг. Продолжая одной рукой держать его запястье, второй она вдруг потянулась вперед, завороженно коснулась кончиками пальцев его щеки, и Отто не сдержал судорожного выдоха. — Я нашла, — прошептала Каллен. — Нашла ту точку, где мне хорошо. Скажи, что любишь ее, потому что она, очевидно, любит тебя. И будьте уже счастливы. Переборов стеснение, Отто подался навстречу, и они соприкоснулись лбами. Каждый чувствовал тепло другого. Отто хотелось, чтобы она никогда не убирала ладони от его лица — таким нежным, таким проникновенным было это прикосновение. Он накрыл ее пальцы своими, слегка сжал. Каллен трепетала. Не в силах больше противостоять желанию, которое зародилось в его сердце с того момента, как они очутились в долине, Отто осторожно коснулся губами ее губ. Через мгновение он тактично отстранился, перехватил ее взгляд, а затем, убедившись, что она не возражает, поцеловал снова. — Я люблю тебя, Каллен. На короткий миг ему показалось, что эти слова растворятся в тишине ночной долины. Каллен молчала, и Отто не знал, как следует к этому относиться. Но когда он отстранился, чтобы больше не смущать ее, он обнаружил, что в глазах Каллен стоят слезы, а на губах дрожит слабая улыбка. — Я тоже люблю тебя, Отто. Их пальцы переплелись. Каллен положила голову ему на грудь, и от мысли, что она слышит биение его сердца, сердце Отто билось лишь быстрее. Каллен по-прежнему улыбалась. В такой дали от города никто не смог бы сыграть им песен, но Каллен с Отто в них не нуждались. Они с детства любили одну и ту же мелодию, и прямо сейчас она невольно заиграла в головах. Не желая противиться ее манящему мотиву, Отто и Каллен закружили в танце среди амаллисов. Но, конечно, быстро сбились, и Каллен со смехом упала в раскрытые Отто объятия. — Мне кажется, я сейчас проживаю лучшие моменты своей жизни, — шепотом призналась она, не сводя с ночного неба вдохновленный взгляд. В ее глазах отразилась упавшая звезда. — Все, что происходит в последние полгода… Я с каждым днем все большее убеждаюсь, что избрала для себя правильный путь. В мире хватает тьмы и даже уродства, но любовь всегда будет сильнее зла. Отто хотелось возразить, но он придержал свои мысли при себе. Каллен в достаточной мере познала и любовь, и зло. Ее вырастили чудесные родители — а после судьба жестоким образом их отняла. Кевин выбрал замкнуться от мира. Каллен выбрала распахнуть ему навстречу свои объятия. Спроси у человечества, как было бы правильно, люди никогда не сумели бы прийти к согласию. Одни бы утверждали, что любовь вечна. Другие стали бы говорить о всевластии зла. Отто же, будучи ученым, полагал, что непреложных истин не существует. Даже законы вселенной зависят от того, какими теориями их описывать, и ни у времени, ни у пространства нет единого определения. Что уж говорить о человеческих чувствах. Правильно, неправильно — эти понятия зачастую относительны. Что одни считают правильным, другие осудят. Что для одних зло, для других спасение. Пока одни называют амаллисы самыми прекрасными в мире цветами, другие ненавистно от них отворачиваются. Поэтому Отто не верил в идеалы. Зато он верил в Каллен. В этом относительном мире можно сделать лишь одно — выбрать путь, которым ты хочешь пройти. Каллен выбрала пойти путем любви. В ту звездную ночь в цветочной долине Отто дал себе обещание следовать этим путем за ней. Помочь ей хоть немного воплотить то будущее, которого так жаждало ее распахнутое настежь сердце. Они лежали на покрывале, рука в руке, и смотрели на то, как темные небеса рассекают мерцающие росчерки, похожие на проблески слез. Звезды падали в цветочную долину, и ветер гулял среди белоснежных цветов, принося двоим стрекот цикад, поющих оды уходящему лету. А через четыре месяца после этого дня Каллен казнили — прямо у резиденции Гидро Архонта.              

Этот фрагмент можно читать под музыку: Evan Call — Torment. Ставьте на повтор

Отто бежал так быстро, что дыхание в горле превратилось в огненный поток, выжигающий легкие. Глаза застилали слезы. Они не имели к горечи никакого отношения — в тот момент Отто еще не осознавал происходящее до конца. Вместо боли в сердце клокотал гнев. Он злился на всех и сразу. На Архонта, отдавшего приказ. На королевскую стражу, которая не обладала храбростью противиться этому приказу. И на самого себя. За то, что поддался ложному спокойствию и позволил ввести себя в заблуждение. Он тоже оказался недостаточно смел. Ему не хватило храбрости ни по-настоящему встать на сторону Каллен, ни хотя бы заглянуть правде в глаза. Пожалуй, себя Отто ненавидел больше всего. В отличие от Архонта и стражи, за свои поступки он хотя бы мог отвечать — и он бездарно потратил эту единственную свободу. Он вылетел из переулка на центральную улицу и тут же столкнулся с всклокоченной девушкой, которой на поверку оказалась Элизия. — Ты уже слышал?! — закричала она, потому что говорить спокойно было невозможно. — Где Кевин? Вместо ответа Отто схватил ее за руку, и они бросились к резиденции Гидро Архонта, едва справляясь с дыханием. Отто споткнулся. Элизия удержала его. Когда она обессиленно схватилась за бок, Отто потащил ее вперед — и вдвоем они наконец сумели добраться до злополучной площади, где в небо издевательски бил поражающий воображение фонтан. За фонтаном находилась площадка для казни. Она была там всегда, лишь меняла облик в зависимости от настроения Архонта. Для нее всякий суд и всякая казнь были лишь представлением, а способ убийства — декорациями, которые ради довольства публики нуждались в разнообразии. Гидро Архонта не беспокоило, что требовательную публику представляет лишь она одна. Отто с Элизией замерли. Они пришли на площадь слишком поздно. Столп пламени метался перед резиденцией Архонта, багровым всполохом прорезая еще не посветлевшие небеса. Каллен больше не было. Опоздав к началу казни, Отто и Элизия не слышали ее предсмертных криков, но яростная пляска костра не давала усомниться: ее гибель была воистину мучительной. — Каллен, — выдохнула Элизия. Это стало для Отто спусковым крючком. Прежде он не осознавал реальность. Арест и казнь Каллен стали делом буквально одного часа, и все происходило так быстро, что Отто не сразу сообразил: он наблюдает за крушением собственной жизни. Но стоило Элизии озвучить столь дорогое ему имя, утрата ударила карающим клинком. Счастье, любовь, вера в завтрашний день, надежды и мечты — все в одночасье подернулось языками пламени. Каллен не просто казнили. Ее, девушку, которая готова была ради счастья Фонтейна вырвать собственное сердце, нарекли злодейкой. Присвоили грехи, которых она не совершала, чтобы отвести народный гнев от действий королевской стражи. Как только Каллен перестала забавлять Гидро Архонта, она сразу стала марионеткой в чужой пьесе. И в этой роли поневоле ей написали лишь одно слово: «Смерть». — Ка… — Дыхание прервалось. — Каллен… Ощутив подкатившую к горлу тошноту, Отто склонился, уперся кулаками в колени, а затем, не выдержав, опустился на землю, поднял дрожащие руки, зажал голову. В ней оглушительно шумело. Тело вдруг стало тяжелым, будто было броней, в которую пришлось втиснуться против воли. Отто почти на физическом уровне ощущал, как металлические пластины стискивают грудь, ребра, стремятся обратить в крошево не только внутренности — все естество. Сердце не справлялось. Болезненный укол пригвоздил Отто к земле, и с губ сорвался тихий, протяжный стон, от которого у застывшей поблизости Элизии все внутри обернулось ледяными осколками. Она опустилась рядом с Отто на колени. Не зная, как вытащить его из ада, в который он за мгновение провалился, Элизия принялась поглаживать его по спине — и наконец увидела Кевина. Лицо Кевина сравнялось по цвету с волосами. Каждая его черточка казалась омертвелой, словно принадлежала не живому человеку, а кукле в восковой маске. Широко распахнутые глаза неотрывно наблюдали за зловещей пляской костра, а щеки рассекали две мокрые дорожки — Элизия не знала, побежали ли они от сдавившей сердце Кевина горечи или от того, что он позабыл о необходимости моргать. По обе стороны от Кевина стояли стражники. Приподнявшись, Элизия заметила сковавшую его руки цепь. — Черт, — тихо ругнулась Элизия. Кевина арестовали вместе с Каллен, но вместо смерти тела заставили его пройти через смерть души. Ни один человек не может остаться прежним, наблюдая, как самый близкий ему человек сгорает заживо. Торопливо утерев подступившие слезы, Элизия осмотрелась. Мозг лихорадочно работал в поисках решения. Кевин нуждался в помощи, но Элизия не владела оружием и не могла отвоевать его у королевской стражи. Может, устроить диверсию? Но что делать с Отто? Элизия не могла бросить его в одиночестве — у Отто был такой вид, словно он в любой момент может схлопотать сердечный приступ. Элизия до крови закусила губу. После произошедшего с Каллен сохранять голову на плечах казалось невозможным, и решение ускользало, заставляя Элизию захлебываться в океане беспомощности. Жизнь ее любимых людей за короткий час обернулась языками пламени, а у нее не было ни сил, ни смелости, чтобы это остановить. Губы Кевина вдруг сжались в тонкую нить. Лицо наконец обрело осмысленное выражение. Глаза сузились, превратились в две щелки, из которых струился холод. Слезы до сих пор катились по щекам, собирались на кончике подбородка, но теперь казалось, что Кевин проливает их не по погибшей сестре, а по той части собственной души, которая отвечала за жалость. Руки напряглись, словно он силился разорвать цепь. Заметив это, ближайший к Кевину стражник грубо толкнул его в плечо. От силы удара Кевина занесло вперед, и Элизия, охнув, хотела уже метнуться на выручку, когда темные небеса вдруг рассек голубой всполох. По притихшей толпе прокатился синхронный возглас. Голубой всполох обернулся Глазом Бога. Прежде, чем кто-либо успел спохватиться, Кевин подставил ладонь, и Глаз Бога опустился в нее, источая ясный ледяной свет. Короткое мгновение Кевин неотрывно смотрел на него — а затем цепь, протянутая между его рук, покрылась ледяной коркой. — Остановите его! — вскричал кто-то из стражников. Кевин бросился в сторону, не позволяя до себя добраться, рывком развел руки в стороны, и обломки звеньев застучали по мостовой вместе с ледяной крошкой. Кевин протянул ладонь, резко сжал кулак, и прямо из земли вырос морозный шип. Люди, стоявшие к месту казни ближе всего, отшатнулись. Шип пробил броню стражника и, прогнув металл так легко, словно тот был пластилиновым, пронзил ему плечо. Элизия увидела, как на фоне пылающего костра протянулась кровавая лента. Россыпь алых капель покрыла лицо Кевина, его волосы, простую домашнюю рубашку, которую он едва успел надеть до того, как люди Архонта вторглись в его прежнюю жизнь. Элизия замерла, наблюдая за тем, как Кевин с непроницаемым лицом приближается к стражнику. Его рука медленно поднималась, и от того, сколько ледяной энергии в ней скапливалось, по площади катились холодные волны. Каждый выдох казался вечностью. Элизия боялась, что, когда Кевин поравняется со стражником, очередной морозный шип во второй раз привлечет на площадь смерть. Ей не было жаль стражника. Она боялась за Кевина. За то, кем он может стать, если все-таки пойдет на убийство. Он действовал хладнокровно. Он прекрасно осознавал каждый свой шаг, каждое свое действие — и потому пугал до такой степени, что даже спина Элизии покрылась мурашками. Она не выдержала. Вскочила, побежала через толпу, не замечая, как расталкивает людей, как наступает им на ноги или нечаянно врезается в них плечами. Кто-то пытался окликнуть ее. Кто-то даже хотел остановить — вмешиваться в конфликт между гражданским и стражником было равнозначно подписанию самой себе смертного приговора. Элизии было все равно. Она не хотела позволить своему другу превратиться в чудовище. — Кевин! Ее возглас заставил его на короткий миг поднять глаза. Элизия замерла в нескольких шагах, прижав руку к груди. Дыхание с трудом срывалось с приоткрытых губ, и как бы Элизия ни силилась, она не могла вымолвить ни единого слова. Весь мир будто омертвел. Кевин казался воплощением самой смерти, которая уже занесла руку для рокового удара. — П… — Пальцы Элизии сжались, и ногти заскребли кожу прямо через одежду. — Пожалуйста… — Она понимала, что следующие ее слова прозвучат жестоко, но не знала иного способа заставить его передумать. — Каллен бы этого не хотела. Сквозь плотно стиснутые зубы Кевина просвистел выдох. Он метнул быстрый взгляд в сторону Отто, который по-прежнему потрясенно сидел на мостовой, с трудом ловя ртом воздух. Обернулся на стражников, которые подхватились со своих мест и теперь бежали к ним через площадь. Посмотрел на скопление силы Крио в своей руке. — Уведи Отто, — наконец велел он. Резко развернувшись, он высвободил собравшуюся энергию, и по площади прокатилась ледяная волна. На мостовой образовалась морозная корка. Несколько стражников попадали на своих товарищей. Другим удалось устоять, и они кинулись ловить Кевина, но он проворно отскочил, послал в спину ближайшего стражника голубой поток, вынуждая его столкнуться лбом со своим нерасторопным приятелем. Элизия кинулась обратно через толпу. Люди не помогали, но и не пытались остановить. Напротив, расступались, освобождая дорогу. Кто-то из стражников намеревался последовать за ней. Тогда люди сомкнули ряды, и Элизии удалось беспрепятственно скрыться за их спинами. — Отто, милый, вставай! — позвала она в отчаянии. Отто не отозвался. Он по-прежнему не сводил глаз с костра, на котором догорало девичье тело. Глаза заволокли слезы. Сглатывая их, Элизия вцепилась Отто в рукав, потащила его на себя, вынуждая подняться. Он не сопротивлялся. Его тело казалось игрушечным, тряпичным, но все же весило как настоящее. Перекинув его руку через плечо, Элизия охнула от того, какая тяжесть вдавила ее в землю. — Пойдем, пожалуйста, пойдем, — тихонько повторяла она, все пытаясь оттянуть Отто с площади. Тем временем один из стражников ухватил Кевина за волосы, потянул назад, устремив к нему клинок. Лезвие вспороло кожу на боку. Кевин коротко рыкнул, и его глаза вспыхнули ледяным светом. Еще один холодный шип рассек пространство, выбил оружие из рук противника, и Кевин воспользовался этим, чтобы перехватить рукоять у самой земли. — Засранец! — вскричал стражник. Ледяная вспышка отнесла его прочь. Кевин пошатнулся, потянулся к ране, но тут же замотал головой, заставляя себя прийти в чувство. — Давай, Отто! — закричала Элизия. — Он пытается выиграть нам время! Злиться на Отто было нечестно, но в тот момент здравый смысл утратил свое значение. Элизия сердито встряхнула его. Отто по-прежнему не реагировал. От страха и безысходности душу рвало на куски, и Элизия едва ли не взревела, напрягая каждую клеточку тела. Отто был старше ее на четыре года и к тому же отличался высоким ростом. Элизия, напротив, была низкой и только-только достигла совершеннолетия. Тем не менее, она потащила его за собой, и ее шаги, тяжелые от свалившегося на плечи веса, звучали по площади в такт грохоту сердца. Затаившийся в тени стражник спустил с тетивы стрелу. Стрела глубоко вошла в плечо Кевина, вынудив его вскричать. Один из противников победоносно усмехнулся, но боль лишь подстегнула Кевина, придала ему ярости, в которой зародилась сила. Выставив перед собой клинок, он призвал на помощь энергию Крио, и на несколько долгих мгновений площадь погрузилась в снежный буран.

Конец музыкального фрагмента

Звуки стихли, стали какими-то незначительными. Элизия открывала рот, все пытаясь докричаться до Отто, но не слышала даже собственного голоса. Казалось, площадь потонула в тишине. Холодная энергия хлестала по глазам, отчего даже ресницы побелели, будто в разгар морозного дня. С трудом разлепив их, Элизия увидела, как обернулся льдом вздыбленный ветром фонтан. Лед пытался обнять даже пламя, которое все еще бушевало перед дворцом Архонта. Но пламя оказалось сильнее. Когда Кевин опустил меч, буран улегся. Вместе с тем вернулись и звуки. Испуганные возгласы людей. Стоны стражников, сраженных ледяными потоками. Оглушительный треск хвороста за спиной Кевина. И… плач. Вытерев рукавом онемевшее от холода лицо, Элизия повернулась. Стоявший рядом Отто плакал — тихо, практически беззвучно. Его губы шевелились. Элизия понимала, что он зовет Каллен по имени, но Каллен больше не могла ему ответить. Отто тоже это понимал. Поэтому его голос и не имел никакой силы. Хворост в костре трещал, объятый пламенем, а в небе, отмеченном багровым заревом, разлетались искры. Вместе с искрами по площади разлетались воспоминания. Отто, хочешь посмотреть на рассвет? Завтра обещают такое хорошее утро, мы не можем его упустить! Стиснув меч в окровавленной руке, Кевин развернулся к костру, и в его глазах, затуманенных слезами, отразились языки пламени. Отто, что это за штука? Неужели она может сама проигрывать музыку? Как здорово! Вот увидишь, однажды такие будут стоять во всех заведениях Фонтейна. И когда люди будут слышать знакомые мелодии, они обязательно будут улыбаться. Элизия больше не могла смотреть. Отвернувшись, она уткнулась в плечо Отто. Отто же стоял, не зная, найдет ли когда-нибудь силы сдвинуться с места. Одна его рука обхватывала Элизию. Вторая обессиленно висела вдоль тела, и кончики пальцев беспорядочно дергались, словно глубоко внутри Отто пытался установить контроль над ситуацией. Установить контроль над самой смертью. Отто, я просто хотела сказать, что очень тебе благодарна. Вот. Возьми. Тебе ведь, кажется, тоже нравятся амаллисы? Белая рубашка Кевина стала красной от крови — своей и чужой. На пару мгновений его руку пронзила дрожь, но вместо того, чтобы выронить меч, он, напротив, крепче обхватил ледяную рукоять. А затем, развернувшись, медленно зашагал в сторону флага, который развевался у самых дверей во дворец Гидро Архонта. Отто… Я люблю тебя. Пальцы Кевина сомкнулись вокруг флагштока. Несколько мгновений он смотрел, как полотно ткани ярким пятном пляшет на фоне искрящейся темноты. Затем по его ослабевшей руке пробежала мелкая дрожь. Пораженный ледяной силой, флагшток переломился пополам. Притихшая толпа наблюдала за тем, как Кевин, наклонившись, подобрал его и понес к костру. Металлический стержень скрежетал по земле, оставляя на плитах длинные царапины. — Эй, Гидро Архонт. Его голос звучал негромко, но по какой-то причине разносился по всей площади. — Можешь не отвечать. Я знаю, что ты там. Наблюдаешь с безопасного места и смеешься. Кевин остановился в нескольких шагах от беснующегося огня. Палящий жар сталкивался с холодом, который неконтролируемо исходил от его тела. — Насладилась шоу? Никто ему не отвечал. Стражники до сих пор не оправились от той безжалостной ледяной силы, что оставила их в живых лишь ради сгоревшей мечты Каллен. Те же, кому довелось стать свидетелем ужасной казни, молча наблюдали за Кевином с помесью страха — и практически невозможной надежды. — Наслаждайся. Смейся своей маленькой победе, сколько тебе будет угодно. Радуйся, пока можешь. Он стоял посреди замерзшей площади. Перед ним бесновался огонь, а он смотрел в него без страха, с выражением, которое впору было использовать в бою вместо клинка. — Потому что финал придется тебе не по нраву. С этими словами Кевин швырнул флаг в огонь. Не дожидаясь, когда пламя обратит ткань в пепел, он развернулся и зашагал прочь. Никто не пытался его догнать. Никто не пытался его остановить. Позднее Элизия не раз задумывалась, что Гидро Архонт намеренно позволила ему уйти. В конце концов, все происходящее в Фонтейне всегда было для нее игрой. Даже смерть Каллен. Даже восстание, которое в конечном итоге стало началом ее конца. Кевин покинул площадь. А языки пламени остались танцевать посреди льда и крови, жадно глотая флаг, который был создан в качестве символа справедливости.               — … Долгое время Кевин не знал, что сказать. Рассказ дался Элизии нелегко. Несмотря на прошедшие годы, несмотря на то что боль от потери Каллен давно потускнела, перечеркнуть тоску по утраченному было невозможно. Элизия говорила о ее смерти, обхватив себя за плечи, и в ее полуприкрытых глазах искрилась грусть. Даже спустя десять прошедших с казни лет Элизии было достаточно лишь на миг утратить связь с реальностью, чтобы тотчас оказаться на площади у дворца Гидро Архонта. — Разбитое сердце Кевина стало искрой, которая в конце концов распалила в Фонтейне огонь мятежа. А он сам стал в этом мятеже лидером, за которым пошли другие. — Она часто заморгала, но не смогла скрыть печаль, которая прорвалась нервной, какой-то извиняющейся улыбкой. — Так началась война, которая продлилась несколько лет. А Кевин… Элизия издала слабый, исполненный боли смешок. — Думаю, он так никогда и не сумел себя простить. — Он положил этой войне начало. — Кевин, настоящий и живой, задумчиво уперся рукой в колено. — Войне, которую так не хотела допустить Каллен. Он считал, что предал ее дважды. Сохранил нейтралитет, который не помог ее сберечь. А потом превратил ее безоружное сопротивление в кровавую бойню. Потому что это был единственный способ добиться цели. Элизия подняла глаза, беззвучно засмеялась. — Вы, Касланы, хорошо друг друга понимаете. — М… — отозвался Кевин. — За тысячи лет довелось накопить богатый жизненный опыт. Я могу его понять. Элизия отвернулась, попыталась стереть подступившие слезы украдкой, как если бы в них было нечто постыдное. Качнув головой, Кевин привлек ее к себе. Выдох Элизии коснулся его руки теплым порывом. — Я никогда не придавала всему этому должного значения, — призналась она. — Кевин никогда не жаловался, никогда не делился своими переживаниями, поэтому я привыкла считать, что он сильный. Он был сильным. Правда. Просто… смерть оказалась сильнее. Кевин вздохнул, прижался щекой к волосам Элизии. Эти чувства… он тоже мог понять. — Смерть забрала у него родителей, Каллен, — продолжила Элизия. — Многих, с кем нам довелось подружиться во время мятежа. Он и сам нес ее. Не только людям, которые подобно Архонту наслаждались чужой болью. Простым солдатам, у которых не было выбора. Тем, кто заблуждался — по глупости или по наивности. Кевин кивнул. Фонтейн в вероятности Элизии отчасти повторял судьбу Инадзумы в параллельном мире. Режим Архонта вылился в кровопролитную войну, во время которой люди обращали друг против друга клинки, даже не осознавая до конца весь абсурд расколовшего их конфликта. — Это было разрушительно. Для всех нас. Элизия принялась терзать пряди волос. Ее пальцы дрожали, отчего волосы спутывались, так что Кевин мягко накрыл ее руку своей. Элизия остановилась. Ответила привычной улыбкой. — И для Отто, — тихо сказал Кевин. — И для Отто, — ответила Элизия. Обернувшись на могилу, она выдохнула, прикрыла глаза. Напускная улыбка исчезла. Нервные пальцы поглаживали ладонь Кевина. Он не возражал, понимая, как сильно Элизия в этом нуждается. — Как я и говорила, мы трое не могли друг друга утешить. Я оправилась быстрее мальчиков, и в какой-то момент мне стало трудно понимать, почему они по-прежнему утопают в своей боли. Это, наверное, эгоистично. Я встала на ноги и ждала от них того же. А они оба не могли отпустить Каллен, каждый по своей причине, и это породило между нами пропасть, которая в конечном итоге привела к непоправимым последствиям. — Отто попытался воскресить Каллен, так? Элизия слабо усмехнулась. — Он много времени вынашивал эту мысль в голове и никогда не делился ею ни со мной, ни с Кевином. Он долго держался. Помогал в сражении с Гидро Архонтом до самого конца, до того дня, когда в Фонтейне наконец установилась истинная справедливость. А потом… Она отстранилась, потерла плечо, растерянно глядя на то, как серебрится далеко под ногами залитая звездным светом долина. — Потом он ушел. Рука Кевина привычно потянулась за сигаретами. Элизия не возражала, поэтому Кевин закурил, с облегчением ощутив, как дым наполняет легкие. Это чувство помогало взять верх над всеми остальными — куда более колкими. — Его план подразумевал разрыв артерий земли и колоссальное количество жертв. Мы с Кевином пытались до него достучаться. Мы знали: на самом деле он этого не хочет. И даже если все вдруг получится, даже если его безумная идея сработает, после этого он очнется — и никогда уже не сумеет себя простить. Но Отто… — Отто всегда любит слишком сильно, — тихо отозвался Кевин, бездумным движением стряхивая с сигареты пепел. — И эта любовь вынуждает его делать ужасные вещи. Элизия со вздохом опустила голову. — Да. Мы знали, как ему больно. Но я оказалась слепа, а у Кевина к концу войны уже не оставалось сил тащить кого-то на свет. Рука Кевина, свободная от сигареты, непроизвольно сжалась в кулак. — Что случилось дальше? Глаза Элизии скользнули по вечернему небу, проводили упавшую звезду. В уголках ее губ снова задрожала улыбка. На сей раз она показалась Кевину искренней. Да, душу Элизии снедала грусть. Но вместе с тем она ощущала тепло и благодарность. Это сложное переплетение чувств невозможно было охарактеризовать одним словом, и если бы Кевин спросил о нем у Элизии напрямую, едва ли она сумела бы ему ответить. Но они оба не нуждались в словах. Кевин боялся, что его связь с другими истинными владельцами будет лишь бременем — и для них, и для него самого. Но сейчас, когда Элизия не могла выразить своих чувств, она была рада, что не обязана втискивать их в клетку беспомощных слов. — Кевин решил защитить мечты человечества, — сказала она. — В самый последний раз.              

Этот фрагмент можно читать под музыку: HARU — T-KT. Ставьте на повтор

Кевин надел перчатку, подтянул ее, с некоторым трудом сжал, разжал пальцы. Со дня казни Каллен левая рука, пораженная тогда стрелой, слушалась хуже правой — и тем самым служила вечным напоминанием о произошедшем. Перед тем, как взяться за клинок и закончить приготовления перед последним боем, Кевин задержал взгляд на раскрытой ладони. «Три года, Каллен. Я три года делал то, чего ты так не хотела, ради того, о чем ты так мечтала. Сегодня…» Он поднял голову, посмотрел на то, как пляшут подернутые ветром огоньки свеч, расставленных на памятном алтаре посреди цветов и фотографий. Год назад, когда сопротивление обосновалось в этом штабе, Элизия предложила принести на алтарь фотографию Каллен. Кевин отказался. Ему казалось, так сестра увидит, во что он превратил Фонтейн после ее смерти — в побоище, где свобода сталью высекалась на крови. Сегодня штаб сопротивления вновь стал просто заброшенным особняком, таким же, каким он был до начала войны. Бывшие мятежники все еще изредка собирались здесь, чтобы вместе выпить или отдать дань павшим друзьям. Прежде они входили в штаб с оружием наперевес. Теперь же переступали порог брошенного дома с цветами. Война с Гидро Архонтом закончилась. Вместо нее началась другая — война за право остаться человеком в мире, который толкает тебя за грань человечности. Кевин провел ладонью по алтарю, задержал на нем пальцы, ощущая исходивший от камня холод. Сквозь треснувшие стекла в особняк проникал солнечный свет. В россыпи его согревающих лучей дрожали пылинки. Кружась, они оседали на фотографии навеки ушедших людей — и на лепестки амаллисов, которые стояли в самом центре алтаря. Кевин понимал, кто их оставил. Амаллисы служили для Отто способом почтить память Каллен — и оставить послание друзьям, которые теперь стали ему врагами. Кевин вздохнул, подобрал приставленный к алтарю меч, закрепил на поясе ножны. В этот момент он ощутил за спиной мягкие, бесшумные шаги. — Ты могла бы стать ассасином. — Это ты так шутишь? — уточнила, приблизившись, Элизия. Ее ладони легли ему на плечи. Элизия прижалась лбом к его спине, и некоторое время они оба стояли неподвижно. Кевин не сводил взгляда с букета амаллисов. Одна часть его души хотела, чтобы этот момент не заканчивался никогда. Другая же… В уголке его губ обозначилась жесткая складка. Он развернулся, стискивая рукоять клинка. Элизия отстранилась, заглянула ему в глаза. — Послушай, Элли. Она слушала. Кевин заметил, как ее пальцы принялись нервно теребить волосы, но не решился к ней прикоснуться. Со дня казни он не мог избавиться от мысли, что его прикосновения в конечном итоге приносят людям только боль. Они всегда несли обжигающий холод. А за холодом следовала смерть. — Вне зависимости от того, что сегодня случится… Ее губы поджались, но она не стала перебивать. — …пообещай мне, что останешься собой. Ты человек с большим сердцем, полным доброты и любви — к этому миру, к жизни. К людям. Твоя любовь ведет других за собой. Помогает им продержаться. Вопреки всему. Элизия склонила голову набок. В ее глазах отражалась грусть. Она не знала, что Кевин прощается. Не знала, что этими неуклюжими словами он пытается выразить ей свою благодарность. Не только за мятежников, которых она спасла, или за жителей Фонтейна, которым она подарила силы бороться. За самого себя. Он ведь умер. Три года назад, когда слушал предсмертные крики Каллен, он сгорал на костре вместе с ней — пока в конце концов не превратился в горсть пепла, по какой-то причине все еще способную мыслить. Но благодаря Элизии этот пепел обрел человеческие очертания. Ее любовь не могла удерживать эти очертания вечно, но позволила Кевину протянуть еще три года. До конца войны. До торжества свободы. И еще, как Кевин надеялся, до спасения Отто. В том, что план сработает, он практически не сомневался. План был жесток. Но Отто должен был увидеть последствия. А сам Кевин должен был бросить жалкие попытки притворяться человеком и вновь стать той горстью пепла, которой он был все это время. — Меня пугают твои слова, — внезапно призналась Элизия. Кевин едва переборол искушение провести ладонью по ее щеке. На лице Элизии не было слез, но по тому, как звучал ее голос, Кевин понимал, с каким трудом она их сдерживает. — Все будет хорошо, — солгал он. Поскольку Кевин никогда не говорил подобных слов прежде, Элизия ему не поверила. Ее плечи опустились. Взгляд уткнулся в пол. Она хотела задать вопрос, но губы задрожали, и Кевин осознал, что не сумеет ответить честно. Поэтому прежде, чем прозвучали роковые слова, он вдруг подался вперед, переплел ее пальцы со своими, поднял ее руку. Элизия взглянула на него, не скрывая удивления. Кевин же осторожно, самым краем ладони коснулся ее талии. Как три года назад, в тот день, когда они провожали август, танцуя на городской площади, он пропустил Элизию под своей рукой. Не сводя с него взгляда, Элизия отклонилась назад, и Кевин перехватил ее у самого пола, наблюдая, как отражаются в ее голубых глазах огоньки свечей. Он знал, что должен ее отпустить. Как и три года назад, он колебался. Но тот Кевин, которым он был три года назад, умер. Поэтому он, не дожидаясь, когда Элизия окликнет его, придал ей вертикальное положение и, разжав руки, отстранился на несколько шагов. Клинок в ножнах окутывал привычным холодом, напоминая о том, что необходимо сделать. Кевин положил ладонь на рукоять. В последний раз взглянул на то, как золотится на белых лепестках амаллисов солнечный свет. Погибшие люди смотрели на него с фотографий — и улыбались, потому что знали его секрет. Они знали, что скоро он к ним присоединится. Прикрыв глаза, он слегка улыбнулся и твердо сказал: — Давай остановим Отто.

Конец музыкального фрагмента

              Элизия больше не могла сдерживаться. Ее лицо, каждая черточка которого была сведена горечью, рассекли потоки слез. Кевин торопливо потушил сигарету и прижал Элизию к себе — так крепко, как только мог. Элизия не сказала этого вслух, но Кевин и так все понял. Его копия из параллельной вероятности, окончательно сломленная к концу пути, по доброй воле приняла решение умереть. Альтернативный Кевин сделал то, чего обычный никогда не пытался. Вместо того, чтобы убивать Отто, он позволил Отто убить себя — и это неведомым образом сумело разомкнуть порочный круг. Когда в порыве одержимости, захлебываясь нестерпимой болью и чувством невосполнимой утраты, Отто обагрил руки в крови собственного друга, его глаза наконец раскрылись. Приносить в жертву незнакомцев ради спасения любимой души оказалось легко. Только убийство лучшего друга дало Отто понять истинный смысл той цены, которую он хотел заплатить за возвращение Каллен. И он остановился. Никто не знает, что случилось бы с Отто, останься он в одиночестве. После убийства Кевина он долгое время не мог прийти в себя — до тех пор, пока Элизия не пришла к нему, чтобы протянуть руку помощи. Ей было горько и больно. Судьба отчаянно пыталась толкнуть ее за грань, сотворить из нее чудовище, которое могло одним взмахом ножа оборвать чужую жизнь, утопить цветочную долину, где двое когда-то признавались друг другу в чувствах, в крови. Судьба умеет лепить из людей чудовищ. Но люди умеют выбирать, станут они ими или нет. Элизия нашла в себе силы совершить невозможное. Простить. Остаться собой. Стоя на коленях перед телом Кевина, она отбросила нож — и вместе с ним отбросила маску чудовища, которая едва не приросла к лицу. Она осталась человеком. И это оказалось непросто. От чудовищ никто ничего не ждет. Они ведь чудовища, так что с них взять? Для них естественно причинять другим боль, заливать мир реками крови, оставаться глухими к человеческим мольбам. Чудовища и сами ничего от себя не ждут. Им не нужно тратить силы на сопротивление или жалость — просто следовать за инстинктами, за тьмой, которая управляет их сердцами. Раствориться в безумии всегда легче, чем пытаться из него вырваться. А вот к людям требования иные. Быть человеком всегда нелегко. Быть человеком — это плакать навзрыд, жалеть об ошибках, сомневаться в настоящем, вспоминать о недостижимом прошлом, бояться неясности будущего. И постоянно задаваться вопросами. «Что, если бы мы вступили в борьбу вместе с Каллен, а не мечтали о свободе, прячась за ее спиной?» «Что, если бы я смогла подобрать нужные слова, чтобы утешить Отто?» «Что, если бы я не позволила Кевину уйти вот так просто? Если бы я нашла способ разговорить его, узнать, что за боль живет в его сердце…» Теперь Кевин понимал, почему Элизии было так важно, чтобы он с ней разговаривал. Они с альтернативным Кевином отличались, но все же делили на двоих много общего. И потому Элизия, которая не могла не отмечать этого сходства, боялась, что однажды Кевин тоже замкнется в себе — и незаметно уйдет, улыбаясь перед встречей со смертью. — Я восхищаюсь тобой, — честно сказал Кевин. Элизия принялась ребром ладони вытирать слезы, растерянно заморгала, словно не понимала, как Кевин вообще мог прийти к такой мысли. А он не мог перестать думать о силе, которая жила в ее сердце. Быть человеком — это не только утопать в сожалениях и сомнениях. Это согревать теплом собственного сердца и греться в окружении других сердец. Протягивать руку тем, кто не может выбраться в одиночку, и хвататься за чужие руки, когда сам теряешь силы. Защищать близких и знать, что они рядом, готовы прикрыть тебе спину в бою или в жизни. Находить в себе силы что-то менять. Ярко гореть, сохраняя верность всему прекрасному, что придает жизни смысл и делает ее величайшей ценностью человечества. — Элли, я могу спросить? Элизия кивнула. — Почему ты не предупредила меня о встрече с Отто? Она засмеялась, зажмурилась, и несколько слезинок соскользнули с ее ресниц, упали на рукав Кевина. — А можно, я не буду отвечать на этот вопрос? Я бы хотела, чтобы ты нашел ответ сам. Мне кажется, в глубине души ты уже его знаешь. Но по-настоящему поймешь лишь тогда, когда наступит подходящее время. — Экая ты таинственная, — проворчал Кевин. — Тебя что, Венти укусил? Элизия тихонько фыркнула. Впрочем, она быстро посерьезнела. Какими бы ни были ее причины умолчать об Отто, она все еще терзалась чувством вины: ей не хотелось сталкивать их обоих с тягостным прошлым. — Что ты собираешься делать? — спросила она. Размышляя над ответом, Кевин вновь вытряхнул из пачки сигарету, повертел в руках зажигалку. «Пообещай мне, что останешься собой», — попросила его копия из другой вероятности, прощаясь с Элизией. Кевин тысячи лет думал, что больше не знает, кто он. Но он ошибался. Кевин всегда был Кевином. Чтобы определять себя, он не нуждался ни в Отто, ни в родном мире, который давно обратился в руины. Старая боль давно стала его частью, и он научился с этим жить. Ему не хотелось хоронить себя раньше срока, завязывать все свое существование на том, что случилось бесчисленные тысячи лет назад. Потому что Кевин всегда был Кевином. И всегда находил в себе силы подняться. Раньше он делал это из упрямства. А теперь он знал: если он поднимется, если заставит себя оторвать взгляд от потускневших картин былого, он увидит нечто совершенно новое. Новых людей. Друзей и любимых. Мир, который стал ему домом. Новые стремления и новые мечты. Новые причины ярко гореть. Шесть лет назад Кевин выбрал повернуться навстречу будущему, и это решение привело его сюда — в самую непростую точку его жизни, но при этом, как ни парадоксально, самую счастливую. Он ни о чем не жалел. И в призраках прошлого больше не нуждался. — Ты выбрала ему поверить, — сказал он наконец. — А я верю тебе. Он щелкнул зажигалкой, и язычок пламени обнял сигарету. Кевин обернулся, взглянул на могилу своей копии. Макушки белых тюльпанов и сотворенных Кевином пламенных цветов качались на ветру, нежно касаясь безжизненного камня. — Если Отто задумает навредить миру еще раз, я сделаю, что должен. Голос Кевина звучал бесстрастно, и впервые, наверное, за всю жизнь это бесстрастие не было напускным. Разумеется, ему не хотелось опять доводить до крайностей. Но не хотелось ему и терзаться виной за то, что он лишь пытается уберечь любимый мир. Даже если беречь его приходится от человека со знакомым, некогда столь дорогим лицом. Кевин затянулся, прикрыл глаза, растворяясь в привычном запахе сигаретного дыма. Склонив голову набок, Элизия с интересом ждала продолжения. — Я не хочу жить в ожидании того, что, возможно, никогда не случится. А иначе упущу то, что находится прямо передо мной. Он указал на распростертую внизу долину, на ночное небо, залитое звездным светом, на сад Элизии, полный прекрасных цветов со всех уголков Тейвата, на далекие огни — проблески сумерской столицы, которая понемногу восстанавливалась после кризиса. — Все это. Он указал на Элизию. — Всех вас. Заправив за ухо прядь волос, Элизия улыбнулась. Кевин обхватил ее свободной от сигареты рукой, прижал к себе, и следующие полчаса они просидели бок о бок, разговаривая о прошлом и размышляя о будущем. Элизия спросила о Селене. Кевин рассказал то немногое, что помнил спустя тысячи лет — о девочке, которая делила с Элизией один облик, но не одну судьбу. Рассказал он и об Отто. О том, далеком Отто, который навсегда остался посреди руин умершего мира. Страх перед воспоминаниями ушел. Шесть лет назад Отто в самом деле перестал быть для Кевина смыслом существования. Замкнутый круг, по которому он бежал столько лет, был разорван на острове Амаканэ. Кевин наконец сдержал данное себе обещание. Это получилось благодаря людям, которые вовремя оказались рядом. Таким, как Кадзуха. Венни. Элизия. Множеству других. Теперь, чтобы отблагодарить их, Кевин мог сделать только одно — довести начатое до конца. Выполнить возложенную на него задачу. Разомкнуть вероятности и помочь миру, который помог ему жить дальше. Защищать Тейват не из чувства долга или вины. Из желания, которое горело в оскверненной темноте ярче Пламенного Правосудия. Кевин был готов проговорить с Элизией хоть всю ночь, но через некоторое время ощутил легкий мысленный импульс. Тевкр. — Давай вернемся в мастерскую, — предложил он. Элизия, осведомленная об эмоциональной связи Кевина с другими оскверненными, не стала спрашивать о причинах такого неожиданного решения. Коротко кивнув, она поднялась, взявшись за предложенную Кевином ладонь. В последний раз обернулась на могилу, окруженную россыпью цветов, белых и оранжевых, словно снег и пламя. — Готова? — мягко спросил Кевин. Элизия сжала его руку. Закрыла глаза. На миг между ее бровей задрожала складка, но она быстро справилась с чувствами. Когда она подняла голову, в ее взгляде плескалось тепло — должно быть, то самое тепло, которое семь лет назад разрушило цепи судьбы, сковывавшие Отто Апокалипсиса во всех мирах бескрайней вселенной. — Готова. Она взяла Кевина под локоть. Он привычным движением рассек пространство. Обменявшись взглядами, они улыбнулись друг другу — и плечом к плечу шагнули к Воображаемому Древу.

* * *

— Он сделал что, простите?! — Тебя удивило, что Клод использовал против «Аспида» свое бессмертие, или то, что он наконец дал имя кошке? — ухмыльнулся Тимми. Уперев руки в бока, Кли пронзила Клода взглядом. Тот сделал вид, что крайне заинтересован люстрой. Впрочем, прикрытие не удалось: в этот момент целительный зеленый свет, исходивший от ладони Отто, соприкоснулся с ожогом на почерневшей руке, и Клод дернулся. Кли еще сильнее вздернула брови. Заслышав рассказ Тимми о происшествии в руинах Каэнри’ах, она так разозлилась, что едва не выдала бывшему Чтецу наставительный подзатыльник. — Что за люди меня окружают? — возмутилась она. — Нет, господин Отто, вы только подумайте! Один так и норовит подставиться под смертельный луч автоматона. Второй при всяком удобном случае пытается нашинковать себя, как будто он салатный лист. Тевкр вопросительно показал на себя. Тимми ухмыльнулся еще шире — и тоже удостоился возмущенного взгляда. — А третий еще и издевается! — припечатала Кли. — Ты даже не представляешь, насколько хорошо я тебя понимаю, — с печальной улыбкой отозвался Отто. Кли на секунду примолкла, наблюдая за тем, как улыбка исчезает с его лица, будто стертая горьким воспоминанием. Мотнув головой, Отто сосредоточился на исцелении Клода. Тот утверждал, что ожоги его не беспокоят, но заметив, как плохо он действует израненной рукой, Отто все же настоял на своем. — Будет досадно, если на мастерскую нападет враг, а вы не сумеете дать ему отпор, — сказал он с нарочитым равнодушием. Кли задумчиво приложила руку к подбородку. Отто использовал на Клоде те же приемы, что и Кевин: вместо того, чтобы пытаться переубедить, хитрил, выдумывая убедительные поводы. Клод не слишком заботился о собственном благополучии, но заслышав о возможном нападении, тотчас посерьезнел и немедля согласился на лечение. Так они и собрались в кухне. Кошка по имени Искра дремала на стуле рядом с Клодом. Отто, сжимая в левой руке Глаз Бога, правой водил над ожогами Клода, и вместе с зеленым светом по кухне разливалась приятная прохлада. Тимми качался на стуле. Тевкр наматывал круги перед окном, то и дело бросая на улицу долгие задумчивые взгляды. Волновался. Хотя, если уж на то пошло, волновались все. В последний раз Кли чувствовала подобное напряжение перед тем, как Сяо отправился за Люмин. Все пытались вести себя обычно, но на столе лежал блок азотита, а за дверью дальней комнаты ждал операции Аякс. Из-за воздействия блокиратора он впал в глубокое беспамятство, и Тевкр не мог даже поговорить с ним — просто совершал прыжок веры в надежде, что совместные усилия сумеют вывести брата из плена скверны. — У вас тоже были в друзьях безумцы? — поинтересовалась Кли, чтобы отвлечься от мрачных размышлений. Вопрос не помог, поэтому она встала, осмотрела кухонные ящики, пытаясь решить, что приготовить на ужин. Отто не возражал. Как и обещала Элизия, он вообще относился ко всему происходящему по-философски, будто незнакомцы с умирающими Предвестниками на руках приходили к порогу его мастерской каждый день. — Друг. — Зеленый свет в ладони Отто угас. Осмотрев результат своих усилий, он потянулся за бинтами. — Всегда рисковал, не думая о себе. Сражался на передовой так, будто был бессмертным. Люди, одержимые своей целью, часто выживают вопреки всему. Вспомнив Принца Бездны, Кли согласно закивала. — А что у него была за цель? — спросил Тимми. Тевкр чуть повернул голову. Он не участвовал в разговоре, просто молча стоял у окна, скрестив руки на груди, но явно прислушивался. — … Отто ответил не сразу. По тому, какое уставшее выражение приобрели его глаза, Кли поняла: человека, о котором он вспоминал, больше нет в живых. Наверное, именно по этой причине Отто постоянно казался таким печальным. — Защищать. Фонтейн… и не только. Кли было интересно узнать подробности, но она сочла, что расспрашивать грубо. Прежде она, наверное, не смогла бы сдержать любопытства, но события последнего месяца напомнили одну простую вещь: не она одна несет за плечами груз прошлого. У нее есть своя лишняя тень — Альбедо. А у всех остальных в этой комнате есть своя. Когда Кли разложила на кухонном столе ингредиенты для будущего ужина, в доме открылись друг за другом два портала. Из одного, розового, вышли Кевин с Элизией. Элизия казалась заплаканной, но при этом умиротворенной, будто сбросила с души давний груз. Кевин же выглядел так, как только может выглядеть человек, выкуривший долгожданную сигарету. Впрочем, присмотревшись повнимательнее, Кли решила, что он тоже сбросил давний груз. А еще старый плащ. Новый смотрелся непривычно и отличался простотой, но Кли понравился. По какой-то причине Кевин казался в нем более приближенным к людям, а не к ледяным статуям. Из второго портала, звездного, показалась знакомая пламенная шевелюра. Бросив размахивать ножом над помидорами, Кли в три прыжка пересекла кухню и заключила гостью в крепкие объятия. Тоня, засмеявшись, одарила Кли поцелуем в макушку. Тевкр тоже подошел, сжал плечо сестры, и она отозвалась нервной улыбкой. Оба были рады встрече, но не могли думать ни о чем другом, кроме грядущей борьбы за Аякса. — Привет, братец. Тевкр рывком развернулся, увидел Антона. Поддерживаемый с одной стороны костылем, а с другой — Люмин, он перешагнул через край портала, и взгляды всех присутствующих тотчас обратились к нему. — Пурпурная чума… — неуверенно начал Тимми. — Антон принял лекарство, — торопливо отозвалась Тоня. — Он уже выздоравливает. А об остальном давайте поговорим позже, хорошо? Люмин и Сяо украдкой переглянулись. Элизия прислонилась плечом к стене, скрестила руки на груди. Их с Кли взгляды пересеклись, и Кли безошибочно прочитала в глазах Элизии ту же мысль, которая возникла у нее самой: хотя работа над лекарством успешно завершена, что-то определенно не так. И Пурпурная чума, и скверна в Разломе все еще остаются грозным противником. Но как справедливо заметила Тоня, сейчас говорить об этом было некогда. После того, как Тоня с Антоном представились всем, с кем еще не были знакомы, друзья собрались за кухонным столом. Клод забрал на колени Искру. Отто принялся в задумчивости складывать медикаменты в аптечку. Кли вернулась к нарезке помидоров. Тимми, который от волнения едва не перекувыркнулся вместе со стулом, бросился ей помогать. Люмин коротко поведала о плане Отто. Все это время ее пальцы беспокойно теребили серебряную глазурную лилию на шее. Отто листал папку по проекту «Одиннадцать», которую передала ему Тоня. Антон, низко опустив голову, внимательно вникал в предстоящее. — Иными словами, разбираем механическую часть его тела, — подытожил он, когда Люмин замолчала. — Оставляем Глаза Порчи и установленные Дотторе механизмы, которые помогут сохранить Аяксу жизнь в момент подмены скверны на азотит. Ищем способ встроить азотит, после чего очищаем Аякса от скверны и надеемся, что азотит сможет стать полноценной заменой скверне. — Как же жутко это звучит, — прошептала Паймон. Кли не могла с ней не согласиться. — Что думаешь? — оторвавшись от папки, спросил у Антона Отто. Антон вздохнул, сжал переносицу. На его руке все еще виднелись следы, оставшиеся после Пурпурной чумы. — Это отвратительный план, — честно признал он. — Но другого у нас нет. Принимая во внимание все оставленные Сандроне записи по проекту «Одиннадцать», это трудноосуществимо, но может сработать. Отто сплел руки в замок, положил на них подбородок. — Как врач, насколько оцениваешь шансы на успех? Кли оставалось только поражаться. Отто сразу показался ей умником, но производил впечатление человека, вечно погруженного в свои мысли. Сейчас он, напротив, подобрался, целиком сосредоточился на деле. Даже его взгляд, прежде отстраненный, стал резким и немного ожесточенным: Отто пытался подготовить себя к предстоящим трудностям. — Я… Ха… — Антон протяжно выдохнул, нервно потер плечо. — Процентов пять, не больше. — Добавь еще пять процентов от механика, — предложил Отто. — Десять против девяноста. Задача трудная, но посильная. Нам понадобится человек, способный контролировать скверну. Если очистим ее сразу, Глаза Порчи дадут Аяксу от силы полчаса жизни — этого не хватит. Если ничего не предпримем, скверна попросту не позволит встроить азотит. Сяо нахмурил брови, обдумывая его слова. — Можем позвать Кэйю, — предложил он, повернувшись к Кевину. Тот качнул головой. Отто скользнул в его сторону взглядом, и от Кли не укрылось, как на короткий миг дрогнули его руки. — Очистить скверну может любой Небесный ключ, кроме Пламенного Правосудия, — напомнил Кевин. — А вот управлять ей — это другой вопрос. Камень Связывания позволяет направлять селестиальную энергию. Не скверну. Кэйа нам здесь не помощник. Отто устало приложил руку ко лбу. Судя по выражению лица, он тут же принялся думать над обходными путями, но тут вперед подался прежде молчавший Тевкр. — Я могу это сделать. — Парень, — вмешался Клод. — Ты можешь управлять скверной внутри своего тела. Это не распространяется на тела других людей. Ты не… Он вдруг резко замолк, невольно потянулся к почерневшей руке, и в его глазах вспыхнуло пугающее выражение. Будто прямо перед Клодом с неба обрушились звезды. — В чем дело? — мягко спросила Кли. Ее голос и ласковое прикосновение Искры, которая решила приободрить нового хозяина, вывели Клода из состояния оцепенения. Он сморгнул и тихо пояснил: — Во время нападения на странствующий театр Альбедо… — Он посмотрел на Кли так, будто пытался заранее извиниться за последующие слова. — Альбедо каким-то образом подчинял своей воле скверну внутри наших с Аяксом тел. «Подчинял?» Кли не решилась переспрашивать. Она в этом не нуждалась. И так догадалась по глазам Клода, что Альбедо управлял скверной, надеясь причинить своим жертвам как можно больше боли. Крепче обхватив нож, она принялась с неистовством стучать им по разделочной доске. Клод бесшумно вздохнул. — Может, все же есть какой-то способ, — сказал он Тевкру. Вместо ответа тот прикрыл глаза. Кевин заинтересованно склонил голову набок, и Кли догадалась, что Тевкр общается с Екатериной. — Мне понадобится блокиратор и Милосердие Екатерины, — сказал он наконец. — Долго удерживать скверну я не смогу, но, наверное, часа на два-три меня хватит. Может, на пять. — Сделай так, чтобы хватило на пять, — твердо отозвался Отто. — По-твоему, это так работает? — возмутилась Паймон. Отто бросил в ее сторону взгляд, полный сожаления. — Я понимаю твое недовольство, — сказал он. — Но неужели ты думаешь, что мы сможем быстро пересобрать человека заново? Да, времени понадобится много. И мы не можем позволить себе компромиссы. Паймон открыла рот, пытаясь найтись с возражением, но тут Тевкр качнул головой, одарил Паймон успокаивающим взглядом. — Отто прав. Все нормально. Я справлюсь. Антон задержал на нем взгляд, в котором удивление мешалось с гордостью. Затем, подтянув к себе папку по проекту «Одиннадцать», пролистал ее, нашел несколько страниц, занимавших его мысли, пробежался по ним глазами. Отто терпеливо ждал его вердикта. — Тоню тоже возьмем, — сказал наконец Антон. — Я еще не восстановился до конца, мне понадобится ее помощь. Отто не стал спорить, только спросил: — Вы трое… Уверены, что готовы оперировать своего брата? Это будет тяжелая борьба с печальными шансами. Стоит заранее подготовить себя к тому, что ничего не выйдет. И тогда… Он замолк. Его руки снова дрогнули. Кли уловила, как на короткое, практически незаметное мгновение его глаза обратились к Кевину. — Тогда он умрет у вас на руках, — заключил Отто. Люмин прикрыла лицо ладонью, и Сяо ободряюще сжал ее локоть. Люмин слабо улыбнулась в ответ, но фальши этого выражения поразился бы даже Венти, король фальшивых улыбок. — Мы готовы, — хором сказали Антон, Тоня и Тевкр. — В таком случае… — Отто посмотрел на Кевина, и тот спокойно кивнул в ответ. — Предлагаю больше не откладывать. Давайте сделаем все возможное, чтобы обеспечить эти десять процентов шанса на успех.

* * *

Тевкр устало привалился к стене, с трудом взял под контроль дрожащие руки. Операция шла уже почти пять часов. По лицам Отто и Антона было предельно ясно: шансы на успех стремительно тают. Должно быть, вскоре десять процентов превратятся в один. Еще с тех пор, как Тевкр задумался в Алькасар-сарае над судьбой старшего брата, он понимал, какая непростая задача ждет впереди. И хотя он до сих пор был полон решимости оставаться рядом с Аяксом до самого конца, он даже подумать не мог, насколько тяжело это окажется. Тяжело было смотреть на механические детали, бережно очищенные и разложенные Отто на ткани, и осознавать, что это не фрагменты «Клавдии» или очередного руинного механизма. Это фрагменты человека. Тяжело было смотреть на искусственную часть тела Аякса, наполовину разобранную, а оттого еще более жуткую. Казалось, вместо брата на кушетке лежит скелет, а руки Отто касаются не потемневших от скверны шестеренок, а оголенных костей. Тяжело было смотреть на человеческую часть тела Аякса. Он балансировал на грани жизни и смерти, и потому его настоящий глаз глубоко ввалился, а каждая черточка лица заострилась до такой степени, что об них можно было бы порезаться. К счастью, блокиратор, который Тевкр ввел перед началом операции для ослабления силы скверны, погрузил Аякса в еще более глубокое беспамятство. Антон пообещал, что боли он не почувствует. Вот только едва уловимые интонации в его голосе заставили Тевкра усомниться. Еще было тяжело удерживать скверну. Тевкр последовал всем советам Екатерины. Ввел блокиратор. Взял с собой Милосердие Екатерины — контакт Небесного ключа с истинным владельцем наделял их обоих немыслимой силой. Доверившись указаниям Екатерины, холодным, секущим, будто выпущенные из револьвера пули, Тевкр сумел установить над скверной в теле Аякса временный контроль. — Тебе повезло, что это твой брат, — сказала Екатерина, когда на исходе первого часа Тевкр обессиленно вжался в спинку стула, едва сдерживая желание лечь на пол и скончаться на месте. «Какое это имеет значение?» — спросил он, чтобы отвлечься. Екатерина сидела у окна. Окно было задернуто занавесками, но Екатерина все равно не сводила с него взгляда, словно могла видеть сквозь ткань улицы ночного Фонтейна. — Можно сказать, вся скверна во вселенной является частью единого разума. Мы называли его Волей Скверны. Именно благодаря этой Воле любые существа, зараженные скверной, теоретически могут установить друг с другом связь. «Такую же связь, какой вы обладали с Ареем», — догадался Тевкр. — И даже более развитую, — кивком ответила Екатерина. — Но сделать это непросто. Все равно что пытаться заставить Волю Скверны играть по своим правилам. Тевкр вытер пот со лба. На некоторое время ему пришлось целиком сосредоточиться на том, чтобы удержать ползущую по жилам Аякса и его механическим частям скверну в узде. Скверна же так и норовила разлиться, обдать ядовитыми потоками руки Антона и Отто, а после погасить золотое свечение азотита — раздражающее, ненавистное. Красные глаза Екатерины внимательно наблюдали за Тевкром. Склонив голову набок, она не вмешивалась. Не помогала, но и не мешала, предоставляя Тевкру разобраться с проблемой самостоятельно. Она будто пыталась подготовить его. Чтобы однажды, когда Екатерины не будет рядом, у Тевкра были силы противостоять скверне в одиночку. — Ты ведь даже сейчас чувствуешь намерения скверны, ощущаешь ее восприятие, — заметила Екатерина. — Потому что, став марой, ты стал неразрывно с ней связан. Вот что такое Воля Скверны. Мары, не сумевшие сохранить свое сознание при обращении, целиком подчиняются ей. Тевкр нахмурил брови. Древние наойи верили в демона, живущего под вулканом Миктлан и медленно пожирающего землю изнутри. Они называли его Текутли и считали скверну его кровью. «Каждый, кого коснулось красное пламя, умирает или становится низшим демоном у подножия вулканического трона, безоговорочно подчиняясь Текутли». Текутли из историй наойи — это не просто скверна. Это Воля Скверны, единая сеть, объединяющая всех обращенных. И благодаря тому, что Тевкр с Аяксом оба были ее частью, Тевкр мог подчинять себе ток скверны в организме брата. Альбедо тоже был ее частью. И, должно быть, будучи существом, целиком созданным из скверны, занимал в этой сети особое положение. Тевкр сумел совладать лишь со скверной в теле человека, с которым его связывали родственные узы. Альбедо же управлял скверной в телах любых зараженных. Интересно, догадывается ли Принц Бездны, какое чудовище он породил, сняв с Альбедо оковы? Сейчас, на исходе пятого часа, Тевкру не помогали даже родственные связи. Скверна сопротивлялась. Она не хотела подчиняться. Она намеревалась вечно стоять выше всех живых существ. Да что уж там? Выше самой жизни. Тевкр боролся с ней, и эта борьба изматывала его до такой степени, что комната перед глазами понемногу превращалась в смазанное пятно. Даже голос Екатерины, и тот достигал Тевкра с трудом, будто он вдруг очутился на дне озера и силился расслышать то, что происходит на земле. Но он должен был продержаться. Должен был дать Отто, Антону и Тоне достаточно времени. Не позволить десяти процентам превратиться в один. Отто скользнул быстрым взглядом по Тевкру, проверил его состояние. Очевидно, мальчик стоял из последних сил. Обуздывать скверну — все равно что пытаться удержать на плечах небо. Отто видел, как его тело бьет мелкая неконтролируемая дрожь, как подергивается от усталости и напряжения его голова, как глаза затапливает муть. Если так пойдет и дальше, Тевкр попросту истощит свои силы до такой степени, что не сумеет даже дышать. — Десять минут, — попросил Отто. Антон мельком обернулся на брата, а затем, стиснув зубы, принялся за работу с двойным усердием. Он и сам казался мертвецом, на пять часов выбравшимся из могилы ради невозможной цели. Тоня помогала, подавая инструменты. В ее глазах, огромных от страха, плескалась тревога за трех братьев разом, но она молчала, ничем не выдавая паники. Отто сосредоточился на реакциях Глаз Порчи. Считывать их он научился еще семь лет назад, когда работал над проектом по воскрешению Каллен. Тогда он боролся за мертвеца. А сегодня пытался отвоевать у смерти живого. — Реакции нормальные, — вынес он вердикт. — Мы готовы. — Готовы? — побледнела Тоня. — Хочешь сказать… Она посмотрела на механическую часть тела Аякса, которую теперь пронизывали не черные дорожки скверны, а провода, напитанные энергией азотита. Антон сжал ее плечо. — Да. Пора очищать скверну. Либо сработает, либо нет. Он переглянулся с Отто, и тот устало кивнул. — Если ничего не получится… — Он кашлянул, пытаясь подавить волнение. — Глаза Порчи дадут ему еще полчаса жизни. У вас будет полчаса, чтобы попрощаться. Он задержал взгляд на каждом из них. Лицо Тони казалось на фоне пламенных волос особенно белым. Ее губы сжались в тонкую нить, а пальцы крепко обхватили запястье Антона. Она стояла, неестественно выпрямив спину, и скользила глазами по механической половине тела Аякса, будто пытаясь в последний раз проверить, что они ничего не упустили. Антон не выпускал плеча сестры. Его взгляд казался застывшим. Отто сразу подметил его выдающийся ум, но сейчас этот ум стал для Антона злейшим врагом — он ясно давал понять, что шансы на успех теперь куда ниже десяти процентов. Влияние Глаз Порчи, скверна, непривычная энергетика азотита — все это сказалось на ходе операции, не говоря уже о бесчисленном количестве деталей, которые Сандроне не осветила в своих записях. Антон отчаянно тянулся за чудом. Но его реалистичная натура не позволяла следовать за столь зыбкой надеждой. Он готовил себя к худшему исходу, но всем было ясно: в последнее время Антону пришлось пережить слишком много худших исходов. Отто не был уверен, как он переживет этот. И наконец, Тевкр. Он все еще концентрировал скверну подальше от механической части Аякса, чтобы не позволить повредить налаженную Отто систему. От усердий в уголке его рта скопилась черная жидкость — смешанная со скверной кровь. Это напомнило Отто, что, каким бы страшным ни был возможный результат, откладывать больше нельзя. — Я схожу за Элли, — сказал он. Никто не ответил. Отто вышел из комнаты, затворил за собой дверь, выдохнул, пытаясь найти в себе силы сделать шаг навстречу будущему. Элли и Кевин ждали поблизости. Элли беспокойно мерила шагами коридор. Кевин курил, выпуская дым в распахнутое окно, и порой нервно ерошил волосы. — Как успехи? — первым делом спросил он. Руки Отто непроизвольно сжались в кулаки. Он понимал, что Кевин перед ним прибыл из другой вероятности, но все равно не мог избавиться от ощущения, что общается с призраком из прошлого. К этому еще нужно было как-то привыкнуть. — Успехов нет, — совладав с чувствами, сказал он. — Но есть мизерный шанс, что все-таки будут. Элли, поможешь очистить скверну? Волнуясь, Элизия прижала к себе обе руки. Кевин потушил сигарету, легонько приобнял Элизию за плечи, и это помогло ей взять над чувствами верх. Перед дверью обратно во временную операционную все трое остановились, обменялись взглядами. В час спасения чужой жизни фрагменты прошлого обратились дымкой. Отто понимал, рано или поздно они вновь обретут очертания, но сейчас все произошедшее семь лет назад не имело значения. Аякс не был просто именем в записной книжке. Отто хотел спасти его не ради спасения собственной души, даже не ради искупления бесконечной вины перед миром. Он хотел сделать это ради его братьев и сестры. За пять проведенных бок о бок с ними часов Отто ощутил, как сильно все трое любят брата. С каким отчаянием и с какой надеждой они ждут его домой. Люди заслуживают быть с теми, кого любят. Отто потянулся к дверной ручке, но его пальцы дрогнули, выдавая страх. Думая о любимых людях, он невольно вспоминал Каллен. Пряди белых волос на фоне звездного неба. Руки, которые не знали мягкости в обращении с механизмами и вечно торопились, как и сама Каллен. Улыбку, которая могла согревать сердца, и голос, который звал других на свет. Вспоминал Отто и свой провал семилетней давности. Он не добился успеха в воскрешении Каллен, едва не утащил на дно целый мир, убил друга, которым так дорожил. Теперь ценой его провала будут три разбитых сердца. Их боль и горечь их утраты он обязан будет записать на свой счет. К сердцу подкрадывалась запоздалая паника. Отто удавалось пять часов держать ее под контролем, но теперь, когда оставалось сделать лишь последний шаг, он больше всего на свете хотел никогда не открывать эту проклятую дверь и не видеть последствий содеянного. — Отто, — окликнул Кевин. Отто вздрогнул: его плеча коснулась рука. Рука Кевина. Его ледяные глаза смотрели с мягкостью, какой Отто почти и не помнил. В последний раз Кевин из его вероятности смотрел так очень много лет назад. Когда Каллен еще была жива. Когда они все еще были настоящими друзьями. С другой стороны на плечо Отто легла ладонь Элизии. — Я не буду давать ложных надежд, — сказал Кевин. — Но пойми вот что: пока мы стоим здесь, Аякс точно не выкарабкается. Поэтому мы можем лишь открыть эту чертову дверь. И жить с последствиями. — Мы будем рядом, Отто, милый, — пообещала Элизия. — Мм, — отозвался Отто. Он прикрыл глаза. Когда-то они уже стояли вот так, плечом к плечу. В самом начале войны с Гидро Архонтом. Кевин говорил о необходимости отстоять идеалы Каллен. Элизия говорила о необходимости жить дальше. Тогда Отто их не послушал. Он сосредоточил все свое существование на утраченном и предал идеалы Каллен, когда, не в силах справиться с болью, пустил под нож столько людей. Ему не хотелось повторять былых ошибок. У него не было уверенности, что ждет за этой дверью — смерть или спасение. Но Кевин был прав. Он мог сделать только одно. Открыть эту чертову дверь. Кивнув в такт своим мыслям, Отто повернул дверную ручку, и они вместе с Кевином и Элизией шагнули навстречу неизвестности. Элизия подошла к кушетке, ласково погладила Аякса по волосам. Еще недавно он пытался ее убить — это не имело для Элизии никакого значения. Она скользнула взглядом по его наполовину разобранному телу. По Глазам Порчи, которые источали посреди переплетения шестеренок и металлических пластин темную энергию. По Глазу Бога, который во избежание незапланированного воздействия Отто отложил на стол. — Я готова, — сказала Элизия. Она сняла сережку в виде крыла бабочки — Клятву Ветра, которую она теперь все время носила в ухе. Крепко сжала ее в ладони, не боясь переломить крыло. Оно лишь казалось хрупким, но на самом деле обладало стойкостью, которой могли бы позавидовать многие искусные клинки. — Тевкр, — скомандовал Отто. Тевкр наконец позволил себе убрать руки, склонился, зайдясь в приступе тяжелого кашля, который рвался из груди пополам со скверной. Затем его повело в бок, и он повалился прямо в подставленные объятия Кевина. — Молодец, малой, — тихо похвалил тот. Тевкр лишь слабо усмехнулся в ответ. Не позволяя потоку скверны загубить результат общих усилий, Элизия направила селестиальную энергию, и та потекла по ее рукам, обволокла тело Аякса, опутала его целительной силой. Желтые дорожки азотита вспыхнули ярче. Тоня, не справляясь с напряжением, уткнулась в плечо Антона, и тот мягко привлек ее к себе, будто пытался спрятать от страха. Тевкр в руках Кевина напрягся, и Кевин, ощутив, как в ослабленном сердце Тевкра беснуется ужас, закрыл глаза. Отто замер у операционного стола, внимательно наблюдая за процессом. Селестиальная энергия теснила скверну, прорезала ее губительную черноту потоками серебристой энергии. Поначалу очищение проходило легко. Затем оно замедлилось, и, хотя от скверны остался уже только едва заметный сгусток, у Элизии никак не получалось от него избавиться. — Что происходит? — встревожилась Тоня. Рука Отто потянулась к инструментам, но в противостоянии скверны и селестиальной энергии инструменты были бессильны. — Не получается, — прошептала Элизия. — Как будто скверна не хочет его отпускать. Или он сам… Она не договорила, целиком сосредоточившись на попытках прогнать скверну прочь, но остальные и так поняли, что она пыталась сказать. «Или он сам не хочет возвращаться к жизни». Тоня не сдержала сдавленный возглас. Антон закрыл глаза. Он долго держался. Он вынес Пурпурную чуму и исцеление от нее. Он сумел принять тот факт, что изобретенное им лекарство стоило жизни Шэн Ли и памяти Хранителя Облаков и что пережить последствия лечения смогут не все. Он выдержал даже смерть матери. Но осознание того, что после стольких усилий, после стольких пройденных кругов ада, после шести лет непрерывной борьбы Аякс может попросту уйти по собственному желанию, окончательно его переломило. Антон вздохнул. Устало покачнулся. Тоня бережно перехватила его и помогла добраться до стула. Она хотела приободрить брата, но, поглощенная собственным ужасом, не сумела подобрать подходящих слов. Антон же, не замечая ничего вокруг, лишь уронил голову на дрожащие руки. Отто медленно поднял руку, запустил пальцы в волосы, собранные на время операции в хвост. Перед глазами пронеслась целая череда картин. К происходящему в операционной они не имели никакого отношения. Отто следовало сосредоточиться на настоящем, но вместо этого он вновь держал на руках умирающего друга, вновь слушал, как Кевин упрашивает его отпустить — упрашивает с таким выражением, будто давным-давно все для себя решил. И Отто его отпустил. В тот день он разжал руки и перестал бороться за жизнь человека, который похоронил себя раньше времени. — Воля Скверны, — прошептал Тевкр. — Что? — оцепенело спросил Отто. Стиснув дрожащей рукой запястье Кевина, Тевкр выпрямился, посмотрел на Отто, не позволяя ужасу взять верх над разумом. — Воля Скверны подавляет волю Аякса. Отто вздохнул, пытаясь переключиться с кошмаров прошлого на кошмары реальности, в которой у Тевкра умирал брат. Тевкр же коротко поведал о словах Екатерины — о единой воле, которая объединяла всех существ, связанных со скверной. Именно этой воле покорялись зараженные. Именно ей они следовали в попытках уничтожить человечество. Отто принялся усердно тереть лоб. В словах Тевкра таилось нечто важное. Нечто, что могло бы… Потрясенный неожиданной идеей, Отто рывком развернулся к Кевину. — Ты связан со всеми оскверненными, правильно? Кевин, несколько ошарашенный его натиском, кивнул. Отто взволнованно прошелся взад-вперед перед кушеткой, пытаясь уложить лихорадочно скачущие в голове мысли, соединить новые знания со старыми. Он столько узнал за сегодняшний день, что уже начал подвергать сомнениям собственную память. — Архив Бодхи ведь обладает силой, способной манипулировать сознанием, так? — Так, — согласился Кевин. — Что ты задумал? Отто остановился, обхватил пальцами подбородок. — Сумеешь поговорить с оскверненным, который связан с Архивом Бодхи? — спросил он. — Тевкр и Аякс связаны через Волю Скверны, но не могут взаимодействовать напрямую. Наверное, могли бы, но в таком состоянии Тевкр уже точно не сможет управлять законами скверны по собственному усмотрению. Он нуждается в помощи. Чтобы некая сила помогла двум сознаниям, связанным с Волей Скверны, найти друг к другу дорогу. — И ты думаешь, такой силой может стать Идрис? — уточнил Кевин. — Не Небесный ключ, а оскверненный, от которого Архив унаследовал свои силы. Хм… Пока он обдумывал слова Отто, Тевкр весь подобрался. — Хочешь сказать, я смогу поговорить с ним? — Убедить вернуться… или попрощаться, — тихо сказала Тоня. Отто хотелось узнать мнение Антона, но тот молчал. Отто вообще не был уверен, что он вслушивался в разговор. Подтянув к себе костыль, Антон тяжело оперся на него и теперь неотрывно смотрел в сторону двери, будто ждал, когда в комнату зайдет явившаяся за его братом смерть. — Идрис сумеет помочь, — сообщил Кевин. — Я не владелец Архива и не могу говорить с Идрисом напрямую, но кажется, он пытается передать, что это потребует усилий не только с его стороны. Отто повернулся к Тевкру. — Ты как? Пожалуйста, дай своим силам реалистичную оценку. Тевкр поднялся, прошел к окну, встревоженно потер плечи. Наверное, месяц назад он согласился бы с этим планом без раздумий. Теперь же ему не хотелось сломя голову бежать в пекло. Вернуть Аякса и выжить самому — обе эти задачи были одинаково приоритетны. Поэтому отбрасывать одну из них во имя другой Тевкру казалось неправильным. Он прислушался к внутренним ощущениям. Силы подходили к концу. «Что скажешь, Екатерина?» — Доберешься, — отозвалась та. — Но времени у тебя будет мало. Заранее подумай, что собираешься сказать. Тевкр скрестил руки на груди, встревоженно постучал пальцем по локтю. Наконец он повернулся, взглянул на Отто, на Кевина, застывших в молчаливом ожидании. На Элизию, которая до сих пор не бросала попыток очистить скверну. На Тоню, в страхе зажавшую рот рукой, и на омертвелого Антона. Наконец его глаза остановились на Аяксе, который по-прежнему не подавал признаков жизни. — Я готов. Кевин подозвал его, но, прежде чем проведенная через Кевина сила Идриса погрузила Тевкра в оскверненную реальность, Отто придержал его за плечо. — Иногда люди сами хотят уйти, и ты ничего не можешь с этим поделать, — тихо сказал он. — Что бы ни случилось, не вини себя. Тевкр внимательно выслушал его, а затем, кивнув, поравнялся с Кевином, взялся за протянутые им ладони. — Удачи, малой, — сказал Кевин. Тевкр кивнул и ему тоже. Секунду поколебавшись, Кевин крепко сжал руки Тевкра, и между их сердцами протянулась яркая золотая нить. Тевкр прикрыл глаза. На пару мгновений его сознание затопил сонм голосов — возможно, все они принадлежали другим созданиям скверны. Одни звали его по имени. Другие просили о помощи. Третьи смеялись, сведенные с ума то ли тьмой, то ли пьянящим, но разрушительным могуществом. Все эти голоса вспыхнули в голове одновременно, будто оглушительный оркестр. А затем вдруг стихли. Растаяли, словно россыпь снежинок, упавших на горячую ладонь. Тевкр решился открыть глаза. Он ждал, что окажется в темноте, в бесконечном пустующем пространстве, где нет эха, где даже голоса не обладают силой, но вместо этого перед ним разливался слепящий свет. Тевкр прикрыл лицо ладонью. Когда глаза понемногу привыкли, он различил небо, озаренное всполохами зари, и необъятное поле, засаженное подсолнухами. Как будто… он вдруг очутился дома. Поле казалось океаном, обнимавшим целый мир. Тевкр осмотрелся, но Аякса нигде не увидел. Может быть, он ждал Тевкра где-то на перепутье. А может, и вовсе за границами этого поля, там, докуда не доставлял взгляд. Протяжно выдохнув, Тевкр выпрямил спину — и отправился на поиски брата.

* * *

Тяжесть, которая столько времени давила на грудь, вдруг ослабла. Аякс сделал глубокий вдох. Теплый воздух наполнил легкие, омыл тело живительными волнами, и Аякс наконец нашел в себе силы открыть глаза. Первым делом он увидел небо. К его нежно-голубым краскам примешивались разноцветные полосы — над миром занимался рассвет, и солнце уже показало над горизонтом свой позолоченный край. Завороженный этим зрелищем, Аякс медленно поднялся и наконец увидел, что оказался затерян в море подсолнухов. Будто… оказался на родине. Давным-давно, во времена, которых Аякс уже почти не помнил, они с братьями и сестрой порой сбегали в поля, до горизонта засаженные подсолнухами. Тоня кружила среди высоких стеблей и все твердила, что просто обязана однажды взять с собой отцовский фотоаппарат. Антон находил уютную тень и усаживался там с книгой, изредка похлопывая по волосам подбегавшего Тевкра. А Тевкр безостановочно суетился, пытаясь достать до лепестков — тогда он еще был совсем мал, и с его ростом макушки подсолнухов казались такими же недостижимыми, как диск солнца над головой. Улыбнувшись приятным воспоминаниям, Аякс протянул руку, чтобы погладить лепестки — и прекрасная иллюзия вдруг разбилась.

Этот фрагмент можно читать под музыку: Eternal Eclipse — Shape of Lies. Ставьте на повтор

Он застыл, будто пораженный электричеством робот. Протянутая рука не имела ничего общего с человеческой. Это была рука машины. Машины, которую создали с целью убийства. Аякс хотел отшатнуться, но рука действовала против воли. Она заставила его податься вперед, обхватила подсолнух, и металлические пальцы принялись смыкаться вокруг его желтого соцветия — будто намеревались раздавить солнце. Пытаясь восстановить над ней контроль, Аякс всем телом рванулся назад, но тело предательски замерло, не ступив и шага. Опустив глаза, Аякс увидел, что вся его левая половина закована в металлические пластины, и сквозь прорези между ними сочится густая черная жидкость. Скапливаясь, она падала на землю мелкими каплями, прожигала траву — а после оборачивалась кровавыми сгустками. — Я не… Это не… Металлические пальцы, действующие против воли хозяина, с силой сомкнулись. Раздался роковой хруст. Аякс вскинул голову — и не сдержал стона, в котором отчаяние мешалось с ужасом. Вместо соцветия подсолнуха он держал в руках шею Тони. Ненавистные пальцы наконец разжались, и безжизненное тело Тони рухнуло к ногам Аякса. Ее лицо должно было быть обращено к земле, но шея вывернулась под неестественным углом, поэтому взгляд опустевших глаз уперся прямиком в Аякса. Вскричав, тот бросился прочь — но тотчас был вынужден отступить обратно, поскольку дорогу ему преградила стена пламени. Он не узнал женщину, которая шагнула из огня. Ее тело обуглилось до такой степени, что казалось черной головешкой, но она до сих пор держалась на ногах — и шла навстречу, будто надеясь заключить Аякса в раскаленные объятия. Одна ее рука, лишенная кисти, болталась вдоль тела. Вторая обхватывала рукоять двуручного клинка, который тащился за ней по земле, оставляя на ней багряные росчерки. Челюсть женщины поползла вниз, и рот раскрылся в беззвучном вскрике, от которого пламенные всполохи взметнулись настолько высоко, что полностью закрыли собой небо. И вновь рука Аякса действовала не по его воле. Он поднял ее, вытянул, будто наставил на женщину незримый пистолет. Оружия в руках не было, но палец прожал несуществующий курок — и над горящим полем пронесся реальный звук выстрела. Беззвучно выкрикнув в последний раз, женщина рухнула рядом с Тоней. Они шли отовсюду. Призраки из его прошлого. Люди, которым он навредил. Люди, которых он убил. Аякс пытался отворачиваться, пытался сбежать. Но куда бы он ни взглянул, куда бы ни направился, мертвецы неотступно следовали за ним — а он убивал их снова и снова, и их тела падали друг на друга, затапливали поле, будто вышедшее из берегов море. В конце концов он, не выдержав, опустился на корточки, обхватил себя руками. Тело колотила дрожь. Один глаз, человеческий, закрылся с нервным подергиванием. Второй, механический, оставался зрячим всегда — и потому беспрестанно передвигался по мертвому полю, будто высматривая для своего обладателя новую жертву. — Я не хочу, — прошептал Аякс. Рука поднималась сама собой. Аякс стиснул зубы, в яростном порыве бросился на землю, пытаясь прижать руку весом собственного тела, такого же непослушного, такого же чужого. — Я не хочу! — вскричал он. Рука уже тянулась сквозь истлевшие заросли подсолнухов навстречу девушке, шагавшей к Аяксу с такими доверчивыми, такими добрыми глазами. Люмин. Она шла, будто не замечая его борьбы, и Аякс понимал: когда она окажется в достаточной близости, рука совершит свой хищный бросок, будто одержимая охотой змея. И когда эти ненавистные металлические пальцы сомкнутся вокруг шеи Люмин, Аякс будет слушать ее мольбы, ее отчаянные попытки достучаться до его человечности — и не сможет сделать ничего, чтобы остановить крушение собственной души. Сквозь сжатые зубы прорвался стон отчаяния. Продолжая прижимать металлическую руку к земле, он зашарил настоящей вокруг себя, нащупал булыжник, подтянул его поближе. Рука сопротивлялась так, словно ощутила попытки Аякса установить над ней контроль. — Иди к черту. — Аякс крепко ухватил булыжник и занес его над металлической рукой. — Иди к черту! Булыжник с грохотом опустился на металлическую руку, и по телу тотчас пронеслась череда электрических разрядов. Из настоящего глаза Аякса брызнули слезы. Он согнулся пополам. От каждого вдоха и выдоха внутренности обжигало так, словно Аякс испивал жидкое пламя. Несмотря на это, он снова занес над металлической рукой камень. — Иди к черту! — повторил он. И снова. И снова. И снова. Раз за разом он повторял эти слова, раз за разом опускал булыжник на металлическую руку, извивался на земле посреди скверны и чужой крови, чтобы вновь начать этот нестерпимый цикл заново. Такова была его борьба с самим собой. Так проходил каждый его день на протяжении шести проклятых лет, и чем дальше, тем тяжелее становилось поднимать камень, тем тяжелее было оправляться после болезненных приступов, которые секли внутренности электрическим кнутом. Пока его тело бродило по миру людей и сеяло хаос, разум боролся за право контроля. За право оставаться человеком в собственном теле. И вот наконец… Булыжник опустился в последний раз. От ненавистной руки не отлетело даже винтика. Пальцы Аякса, сплошь пронизанные красными прожилками, обессиленно разжались. Синий глаз, в котором прежде искрилась надежда, угас, отчего казался темным омутом. У него больше не осталось сил. Он хотел, но попросту уже не мог сражаться. Он был весь истерзан, изъеден ядовитой силой с головы до ног, а рука продолжала сверкать своей металлической поверхностью, напоминая, кто одержал верх в их ожесточенном противостоянии. Несмотря на царапины и вмятины, которые сплошь ее увивали, рука обладала прежним могуществом, и осознание этого лишило Аякса последней воли к сопротивлению. Он никогда не любил просить о помощи, потому что его упрямства и силы хватало на преодоление любых препятствий. Но в этот раз… В этот раз он был беспомощен — перед своим собственным телом. Перед натурой беспощадной машины, которую он не мог обуздать. — Помогите, — прошептал он. — Пожалуйста, кто-нибудь… Хоть кто-нибудь… Но никто не пришел. В этом поле обожженных подсолнухов и разбившихся надежд никто не мог услышать его мольбу. Аякс тяжело повалился на землю, уткнулся в нее лбом. Из груди вырвался судорожный плач, но по щеке вместо слез скатывалась скверна. Рука поднялась, и механические пальцы сомкнулись вокруг шеи самого Аякса. Будто рука намеревалась убить его и, получив независимость от своего упрямого носителя, отправиться сеять смерть. Аякс не противился. Ощутив на горле убийственную хватку, он сумел сделать лишь одно — закрыть глаза, целиком ей отдавшись. Мир тонул в темноте, и Аякс шел на дно, омываемый холодными волнами бессилия и смерти. Он больше не хотел сражаться. Он хотел лишь раствориться в вечном забвении, где даже от его прежнего имени не останется тени. Тарталья, Чайльд, одиннадцатый Предвестник, Аякс… пускай они все канут в небытие. Пускай он сам станет с небытием единым целым. И вот когда весь его мир сжался до бессмысленной точки, застыл у черты, за которой ничего не существовало…

Конец музыкального фрагмента. Новый фрагмент можно читать под музыку: Christina Perri — human. Ставьте на повтор (до конца главы)

Кто-то потянулся к нему сквозь темноту и, крепко ухватившись за металлическую руку, немыслимым усилием воли вынудил ее разжать хватку. А затем одним быстрым, резким движением оторвал ее от тела, и шестеренки с винтиками посыпались вниз, застучали об границу темноты, заставляя ее покрываться трещинами, сквозь которые струился золотой свет. — Аякс! Не смей сдаваться темноте! Открывай глаза! Этот голос… Аякс пытался. Он пытался открыть глаза, увидеть, кто зовет его на свет. Но казалось, на груди кто-то сидит — такая тяжесть поселилась внутри, таким невозможным казался даже малейший вдох. Тогда знакомый голос хлестнул его еще раз: — Дыши, черт тебя подери! Чьи-то руки ухватили его за плечи, с силой тряхнули. Аякс ощутил тепло. Руки казались родными, и он отчаянно хотел сжать их, убедиться, что они настоящие, человеческие. Но для этого… Для этого надо было дышать. Его губы приоткрылись, и он сделал глубокий вдох. Это чувство казалось таким непривычным, будто он умер и родился заново, переосмысляя каждый свой вдох, каждый свой шаг. Аякс вдохнул. Выдохнул. От странного ощущения, захлестнувшего его подобно речным потокам, глаз закололо слезами. Он позволил слезе стечь по щеке, и она прозрачным потоком рассекла его искаженное металлической пластиной лицо, скатилась по шее, упала на землю — землю, которая больше не пахла гарью и кровью. Аякс поднял дрожащие веки и различил перед собой знакомое лицо. Лицо, которое он видел за последнее время множество раз — и которое прежде не мог различить за черной стеной скверны. — Тевкр… Младший брат повзрослел. Он больше не был мальчишкой, который бегал среди подсолнухов, не зная, как дотянуться до их верхушек. Его волосы были белее зимних просторов в родной деревне, а по глазам порой пробегали отблески, отчего они казались всполохами северного сияния над Заполярным Дворцом. Он прошел через одиночество, через потерю семьи, через скверну, через саму смерть — и в конце концов оказался здесь. Аякс поднял единственную уцелевшую руку, крепко сжал запястье брата, не в силах сдержать слез. — Тевкр… Ты не должен быть здесь. Это слишком опасно, тебе нужно… — Ты серьезно? Голос Тевкра прозвучал с непривычной резкостью. Он смотрел на брата с помесью испуга и ярости. Но еще в его глазах горела решимость. Стиснув воротник его рубашки, Тевкр притянул его к себе и отчетливо произнес: — Мне не нужна твоя защита, Аякс. Мне не нужно, чтобы ты врал мне об игрушках, об Одноглазике, о своем прошлом, о чем угодно, лишь бы меня уберечь. Посмотри на меня! Ты правда думаешь, что я до сих пор нуждаюсь в добрых сказках, за которыми можно спрятать зло этого мира? Его эмоциональная реакция поразила Аякса, и он закрыл рот, так и не решившись закончить фразу. Над их головами раскачивались подсолнухи — целые и невредимые. В поле не было ни следа пожара. В небе зарождалась заря, и солнце упрямо поднималось наверх, озаряя верхушки желтых цветов золотым сиянием с таким неистовством, словно хотело напомнить тьме: любая ночь окончится зарей, и на смену старому дню неизменно придет новый. — Но мне все еще нужен ты, — уже тише добавил Тевкр. Его рука дернулась, и Аякс понял, что голос брата понемногу пропадает, будто заблудившись среди подсолнухов. — Тевкр, подожди! — Мне все еще нужен ты, — повторил Тевкр. — Что бы ты про себя ни думал… Каким бы чудовищем себя ни считал… Контуры Тевкра понемногу таяли. Аякс всем телом подался вперед, надеясь остановить неизбежное, но Тевкр стремительно исчезал, и только его голос снова и снова докатывался до Аякса через поле: — Я не знаю ни одного чудовища, которое бы шесть лет приносило в жертву свое сердце, чтобы уберечь любимых людей. Образ Тевкра обратился золотыми потоками, которые, переплетаясь, потянулись через поле, будто пытались показать Аяксу дорогу. — Ты человек. Аякс поднялся. Обернулся. На противоположном конце поля теснилась тьма. Она не могла дать ему покой, но сулила желанное небытие. Аякс не знал, заслуживает ли жить дальше. Он даже не мог сказать, кто он теперь. Может ли тот, кто наполовину собран из металла, тот, кто напитывал его кровью и чужой болью, называться человеком? А может ли называться монстром тот, кто сражался шесть лет, не жалея ни сил, ни осколков собственной души? Аякс не был уверен. Он уже ни в чем не был уверен. Но одно он знал точно. Как в свое время он защищал младших, так теперь они защищали его. И вместо того, чтобы отталкивать их протянутые руки из желания уберечь, он мог лишь довериться им — как они доверялись ему, когда давным-давно еще были детьми. — Пойдем, сын своего отца, — позвал издали голос Тевкра. — Мы все ждем тебя домой. Аякс отвернулся от облака темноты. Утер ребром ладони слезы. У него не было сил улыбаться, но он сумел выпрямить плечи и шире раскрыть свой человеческий глаз, пытаясь впустить в сердце образ залитого солнцем поля. Мира за границами темноты. Мира, который ждал его, распахнув объятия, обещая воссоединение с братьями и сестрой. Единственного мира, в котором он мог отвоевать для себя прощение и постоять за свою человечность. Затем, глубоко вдохнув, будто перед прыжком веры, он протянул руку, коснулся сплетения золотых потоков — и, следуя за их спасительным светом, сделал первый шаг.               Тевкр устало покачнулся, оперся на кушетку, не сводя глаз с брата. Ему не хватило времени. Он надеялся, что успеет сказать, как сильно они с Тоней и Антоном любят его. Сколько людей ждут Аякса обратно, сколько людей переживают о его судьбе этой нескончаемой ночью. О, он столько всего хотел ему поведать… Но он не успел. И он больше всего боялся, что сказанных им слов будет недостаточно. В операционной стояла тишина. Взгляды всех присутствующих были прикованы к Аяксу. Дверь была открыта настежь — в комнату пришли те, кто прежде ждал исхода операции в кухне. Паймон обеими руками держалась за дверной косяк. Тимми с Кли стояли плечом к плечу, а за их спинами молча наблюдал за происходящим Клод, на плечах которого устроилась Искра. Сяо крепко держал руку Люмин. Она смотрела на Аякса, не моргая, и по ее щекам тихо стекали слезы. Все терпеливо ждали. Отто не сводил глаз с часов, висевших прямо над букетом амаллисов. Тиканье секундной стрелки вонзалось в сердце градом ножей. Неужели… не получилось? Отто скрестил руки на груди, пытаясь отгородиться от этих страшных мыслей, сделал шаг назад, к окну, не зная, как сбежать от боли, скрутившей душу тугим узлом. И в тот момент, когда он уже хотел объявить о неудаче, человеческая рука Аякса вдруг дернулась — и самыми кончиками пальцев коснулась ладони Тевкра. — Аякс! — воскликнула Люмин. От облегчения плач, прежде беззвучный, вырвался из ее груди, и она вжалась в плечо Сяо, содрогаясь всем телом. — Получилось! — вскричала, не помня себя от радости, Паймон. — О, Барбатос, — только и сказала побледневшая Кли. — Тошенька, Тошенька, у нас получилось! — позвала брата Тоня. — Что?.. — обессиленно отозвался Антон. Отто отвернулся. За спиной звучали крики радости и облегчения. Кто-то звал Аякса по имени. Кто-то поздравлял Тевкра, Тоню и Антона. Кто-то даже пытался поблагодарить Отто, но он не слушал. Просто не мог слушать. Остановившись у окна, он закрыл глаза, провел рукой по лицу. Это, наверное, было глупо, но по неведомой причине он сам не сумел сдержать слез. Может, дело было в усталости. А может, в том, что успешным завершением операции Отто смог доказать самому себе, что истории совсем необязательно развиваться по спирали. Люди в силах размыкать порочные круги. Даже если сами стали их причиной. Пытаясь сморгнуть слезы, он поднял взгляд к потолку — и вдруг услышал мягкий голос. Голос звучал не в комнате. Он раздавался в голове, и по неведомой причине Отто вдруг омыли волны умиротворения. — Здравствуй, Отто. Меня зовут Идрис. Отто обернулся. За спинами новых знакомых в сгустке теней появился человек с длинными серыми волосами. Прикрыв глаза в каком-то спокойном, даже просветленном выражении, человек по имени Идрис слегка улыбался. Едва взглянув на эту улыбку, Отто сразу ощутил в ней печаль. — Поздравляю. Ты проделал отличную работу. Но как ты прекрасно понимаешь и сам, борьба на этом не закончилась. Чтобы разомкнуть порочный круг, одного спасения недостаточно, — Идрис кивком указал на коридор, как если бы предлагал Отто пройтись. — Пойдем. Я бы хотел кое о чем с тобой поговорить.

Вместо титров: Монеточка — На заре