Пепельный реквием

И даже в краю наползающей тьмы, За гранью смертельного круга Я знаю, с тобой не расстанемся мы. Мы — память, Мы — память, Мы — звездная память друг друга. Роберт Рождественский — Эхо любви

Только когда Кли сделала долгую паузу, чтобы выпить горячего чаю и немного сбросить внутреннее напряжение, Элизия поняла, что все это время дышала редко и поверхностно. С губ сорвался протяжный выдох. Затем Элизия вдохнула. Сосредоточила внимание на биении собственного сердца, отсчитала несколько ударов — и снова выдохнула, понемногу ощущая, как раскручивается внутри плотно переплетенный узел нервов. Все то время, пока Кли зачитывала подлинный текст трех баллад, Элизия ощущала эмоции Софии. Они то накатывали на нее с удвоенной силой, то отступали, подобно волнам на морском берегу, но где-то на границе подсознания Элизия постоянно чувствовала одно. Боль. Софии было горько погружаться в эти воспоминания, горько знать, что именно ее состояние стало причиной, по которой Арей утратил контроль над скверной. Элизия повернулась, увидела Софию у плиты. Та стояла, скрестив руки на груди, и с поджатыми губами наблюдала, как суетится у конфорок Тимми, решивший сообразить на всех перекус. «Как ты?» — мягко поинтересовалась Элизия. София опустила глаза. Ее призрачная фигура замерцала, и она торопливо отвернулась, оставив вопрос Элизии без ответа. «Кажется, некоторые события, описанные в балладах, стали открытием для тебя самой, — подметила Элизия. — Ты не помнишь, что с тобой случилось во время удара скверны в Валентии?» София продолжала хранить молчание, рассеянно накручивая на палец прядь длинных запутанных волос. Элизия ощутила себя типичным представителем королевской стражи Фонтейна, ведущим допрос с пристрастием — не хватало только направленного в лицо луча фонарика и яростных вскриков: «Отвечай немедленно!» Элизия уже хотела извиниться и заверить, что они могут отложить этот разговор хоть на целую вечность, но тут София наконец заговорила. — Не помню. Она изо всех сих старалась придать своему голосу ровное, сдержанное звучание, но в этом не было нужды: Элизия и так знала, сколько горечи, даже ужаса принесли Софии воспоминания о собственной жизни. — Помню, как пришла в город. Как в последний раз увидела семью, как Даниэль сражался с тем порождением на чердаке, как Маэль… — Голос Софии прервался, рука взметнулась, сжав переносицу. Некоторое время она молча обкусывала губы. — Если честно, снова поднявшись на чердак, я думала, что погибну. Я была готова к этому. Более того, все это время я была уверена, что так оно и случилось. Идрис помог моему духу остаться, но он никогда не рассказывал… Я не знала, что выжила. И тем более не знала, что Арей… Но как же тогда… Что же тогда… София закрыла лицо руками. Элизия сумела и сама закончить ее незаданные вопросы. «Как же тогда я умерла?», «Что же тогда произошло с Ареем?» София терзалась так, будто это она отдала приказ сбросить на Шиу небесный шип. Элизия вздохнула. Она могла понять эти чувства. Кевина из ее родной вероятности тоже убила не она — и все равно ощущение, будто она несет за это прямую ответственность, не оставляло до сих пор. Решив больше не тревожить Софию, Элизия бросила быстрый взгляд на Отто. Судя по отстраненному выражению лица, тот беседовал с Идрисом. Элизия вопросительно вздернула брови, но Отто качнул головой, дав понять, что содержимое их разговора не предназначено для чужих ушей. Элизия всегда невольно напрягалась, когда у Отто появлялись секреты, но она понимала: у Идриса наверняка были причины не рассказывать Софии правду. А у Отто есть причины продолжать об этом молчать. Была ли смерть Софии ужасной? Если она так и осталась лежать на базе Небесного порядка без сознания… Неужели в день падения Шиу боги убили ее прямо в таком состоянии? От мысли об этом Элизии стало некомфортно, и она подвинула все три баллады к себе, продолжила чтение с того места, где остановилась Кли. Все слушали молча. Тимми сосредоточенно позвякивал посудой. Элизия заметила, как изменилось выражение его лица в тот момент, когда Кли прочитала о семействе Мадригалов и о рапире Маэля, отмеченной особым символом. Тимми пришла в голову какая-то мысль, но делиться ей с остальными он не счел нужным. — Падение Шиу. — Элизия и не заметила, когда София перебралась к ней за спину, вцепилась пальцами в спинку стула. — Там сказано, как произошло падение Шиу? Элизия пробежала взглядом по строкам, пропуская ненужные детали, и сказала сразу всем: — Ничего нового о падении Шиу тут не сказано. Написано, что через несколько дней после похорон великого Валентийского Рыцаря — видимо, имеется в виду Маэль Мадригал, — Арей отправился в пламенные земли наойи. Там он потерял контроль над собой, нанес Териону тяжелую рану. Терион ушел через портал. Что случилось дальше, мы знаем и так. Небесный порядок отдал приказ сбросить на Шиу селестиальный шип, который расколол его тело и душу, оставив только слабый отпечаток скверны. — Выходит, именно благодаря этому отпечатку мы и смогли удачно провернуть наш план с Кольцом Изнанки в Пепельном море, — догадалась Люмин. — Ох… Какие бы мысли ей ни овладели, она вдруг помрачнела и принялась задумчиво пропускать сквозь пальцы прядку волос надо лбом. — И все? — резко развернулась Кли. — Вот так просто? На Арея сбросили шип, и дело с концом? — Волнуясь, она сделала такой большой глоток чая, что чуть не поперхнулась. — Поверить не могу! Я думала, эта баллада разоблачает богов, рассказывает правду о падении Шиу… — Она и рассказывает, — тихо сказал Отто. Присутствующие повернулись к нему. Аякс вопросительно вздернул брови. Отто же со вздохом сложил на столе руки, принялся наблюдать, как золотится в складках белых занавесок солнечный свет. — Боги лживы. Они использовали оскверненных как оружие. Очевидно, падение Шиу случилось не по вине Софии, такая трактовка попросту искажает факты. — Он посмотрел на Элизию, но надолго задерживать на ней взгляд не стал, повернул голову так, словно мог видеть застывшую за ее плечом Софию. — Возможно, Арей в самом деле утратил над собой контроль. Возможно, убить его было единственным способом спасти Тейват, особенно если учесть, на что способна скверна, которая овладевает телами сильных, но эмоционально нестабильных, сломленных людей. А уж в том, что к концу жизни Арей был сломлен, сомневаться не приходится. София за спиной Элизии опустила голову. Не заботясь о том, как выглядит со стороны, Элизия подняла руку и осторожно накрыла ладонь Софии — холодную, но все же осязаемую. — Что бы ни произошло в Пепельном море, ответственность за это несут боги, которые поставили оскверненных в подобную ситуацию. Они боялись создавать новых солдат, боялись за свой авторитет и свою власть. Когда в отношениях с семеркой оскверненных начались трудности, боги загнали себя в тупик, поскольку не могли ни позволить им жить, ни избавиться от них. — И они воспользовались ситуацией, — мрачно подытожил Тимми. — Так же, как эта Афина радовалась тому, что случилось с Софией. Они наверняка трактовали падение Шиу на свой лад. А Арей теперь умер, правды нигде не написано, и о том, что там на самом деле случилось, мы не узнаем никогда. Клод устало вздохнул. — Так ли это важно сейчас? — Сейчас — нет, — не стал спорить Тимми. — Но с исторической точки зрения… — Он примолк, задумчиво перемешивая осевшие на дно кружки чаинки. — Да и с точки зрения справедливости тоже. Никто ему на это не ответил. Кли расстроенно поскребла нос. Аякс принялся нервно ковырять какую-то металлическую заклепку на плече, из-за чего Отто наградил его неодобрительным взглядом. Аякс поспешно потянулся к своей кружке, но прежде придвинул вазочку с печеньем поближе к Люмин. Та бездумно взяла одно из них, надкусила, методично пережевала, размышляя обо всем, что довелось узнать. — Благодаря открытиям Софии боги смогли запустить проект по созданию Небесных ключей, — продолжила Элизия. — Собрали подходящие для таких мощных артефактов предметы, соединили в них, как придумала София, селестиальную энергию и скверну, а потом… Элизия вдруг резко замолчала. Ее щеки пошли пунцовыми пятнами, и друзья, никогда прежде не замечавшие на лице Элизии подобного выражения, встревоженно переглянулись. — О… о… Казалось, Элизия пытается вымолвить какое-то слово, и Тимми услужливо пришел на выручку: — Охуеть? — Тебе пора пополнить словарный запас, дружище, — заметил Клод. Тимми фыркнул, хлопнул перед Клодом тарелкой с бисквитом, найденным в недрах воистину бездонного холодильника Отто. От резкого звука подскочила Искра. Одарив Тимми взглядом, на какой способны только проснувшиеся по вине нерасторопного двуногого кошки, она соскочила Клоду на колени и свернулась на них клубком. — Отвратительно, — наконец совладала с эмоциями Элизия. — То, что происходило дальше, было просто отвратительно. Читать вслух ей больше не хотелось. Люмин взяла эту обязанность на себя, и так ребята наконец выяснили, каким именно образом тысячи лет назад была побеждена скверна. Боги не знали, что оскверненные сохранили свои души и с помощью этого ограничили возможности Небесных ключей — а если даже и знали, то повлиять на Воображаемые законы не могли. Как только создание артефактов было завершено, они стали подыскивать им подходящих владельцев. Первую семерку называли «счастливчиками». Боги утверждали, что в отличие от нестабильных оскверненных, Небесные ключи абсолютно безопасны, поскольку хранят яркий отпечаток селестиальной энергии. Возможно, это было правдой. Только владельцы Небесных ключей даже не подозревали, что на самом деле должны были опасаться не доверенных им артефактов, а того, что им отведена лишь роль пешек в чужой игре. Боги отбирали среди людей тех, кто демонстрировал крепкую, стабильную связь с Небесным ключом. Это были необязательно истинные владельцы, просто те, кто хорошо понимал свой артефакт — по такому же принципу Принц Бездны распределял Небесные ключи между исчезнувшими. Владельцам Клятвы Ветра приходилось труднее всего, ведь на их плечах лежала задача повторить подвиг Софии. Обратить состояние артерий земли вспять. — Сделать это было не так просто, — передавала прочитанное Люмин. — София сумела сотворить невозможное, потому что обладала даром Кайрос и врожденной способностью чувствовать скверну. Но владельцы Клятвы Ветра этим похвастаться не могли. Может, если бы они установили с Клятвой Ветра настоящую связь, как получилось у Элизии… Она покачала головой. Элизия же посмотрела на Софию. Та теперь нервно мерила шагами кухню, то и дело поглядывая на Люмин. — Владелец Клятвы Ветра отвечал за восстановление артерий земли, — продолжила Люмин. — Остальные поддерживали его с помощью скверны и селестиальной энергии Небесных ключей. — Значит, благодаря совместным усилиям прошлых носителей Небесных ключей скверна была очищена, — сказал Тимми. — Вернее, запечатана. Или, если еще точнее… — Мы поняли, — замахала на него руками Кли. — Боги не знали, как очистить скверну полностью, и отложили решение проблемы на тысячи лет. Они надеялись, что будут к тому моменту целы и невредимы, но, как и предсказывал Арей, их песенка оказалась спета. Она покосилась на Клода, только сейчас вспомнив, что тот имеет к падению богов непосредственное отношение. Лицо Клода осталось непроницаемым. — Наверное, прорывы в Разломе и в Заоблачном пределе — одни из таких, древних, — предположил он. — Возможно, у местных артерий земли оставалось еще немного времени, но похищение Камня Связывания и действия Бездны в Разломе усугубили ситуацию. Простите. — Нет проблем, чувак, — отозвался Тимми. Кли пнула его под столом. — Ты упоминала «первую» семерку, — повернувшись к Люмин, припомнила она. — Значит, были и другие? Люмин кивнула. — Как я уже говорила, у владельцев Клятвы Ветра не было ни способностей Софии, ни истинной связи. Да и вообще все семеро носителей ключей были обычными людьми, которые пытались манипулировать вселенскими законами. Это была колоссальная нагрузка на тело и разум, и после каждого такого очищения… — Они умирали, — догадалась Кли. Ее лицо стало бледным. Она попыталась взять из тарелки перед Клодом бисквит, но промахнулась и нечаянно окунула руку ему в чай. Клод взглянул на это с таким выражением, будто перед ним только что обрушилось на стол фальшивое небо. Элизия знала, о чем он думает. Рассказ о мире, поглощенном скверной, обострил его чувство вины. В конце концов, действия Бездны подтолкнули Тейват к началу такой же катастрофы. — Умирали, — повторил Тимми. — Блядь. Я в восторге от Небесного порядка. Можно мне выбросить Глаз Бога? — Успокойся, — попросил Отто. — Да, их действия были отвратительными, но порой это единственный способ добиться цели. Я не говорю, что они заслуживают прощения или восхваления. Существовали иные пути. Но боги тоже пытались победить скверну, вот и все. Тимми скрестил руки на груди, и сережка в виде перышка в его ухе протестующе качнулась. — Тогда почему не участвовали в войне сами? — Боялись, — предположила Кли. — Не скверны. А того, что она может с ними сделать. Если даже маленькая девочка стала чудовищем, а призрак отца Софии обрел такую силу, что начал отдавать порождениям приказы, представляете, на что были бы способны зараженные боги? — Какая-нибудь Афина наверняка смогла бы одним броском Элисейского копья уничтожить всю Валентию, — согласилась Люмин. Элизия тем временем склонила голову набок, задумалась. — Это кое-что объясняет, — заметила она. — То, почему ни один оскверненный не помнит предыдущих носителей Небесных ключей. Для очищения требовалось много, невероятно много энергии. Часть ее принадлежала носителям, а часть — душам оскверненных. — Оскверненные отдавали слишком много сил. После этого наступал период забвения, как это случилось с еще живой Софией, — кивнул Отто. — Вот почему никто из них не помнит, как Тейват избавился от скверны. — Они продолжали сражаться даже после смерти, — прошептала Кли. — И со скверной, и с планами богов на слияние вероятностей. Лицо Софии обрело мертвенное выражение, глаза остекленели, и она принялась закручивать волосы на палец с такой силой, что они затрещали. Был бы тут Арей, он бы протянул руку, не позволил бы Софии дальше путать и без того стянутые в узлы пряди. Прямо как Кевин. Элизия невольно коснулась собственных волос, опустила глаза, охваченная странным чувством. — Не могу поверить, — прошептала София. — Я думала, что дам Тейвату шанс. Что все изменится. Неужели это был единственный путь? Раз за разом обрекать семь человек на гибель… Сколько людей умерло ради этого временного перемирия со скверной? Даже если допустить, что силы семерых хватало на такой большой город, как Валентия. А ведь помимо больших городов существовали еще сотни маленьких поселений, деревень… София подошла к окну, обхватила себя за плечи. Брови Элизии изогнулись в сочувствующем выражении. Да уж. Пожертвовать собой, а после узнать, что из-за этой жертвы твой возлюбленный стал чудовищем, а боги убили еще десятки или даже сотни людей — судьба, какой не пожелаешь и врагу. «София, я знаю, это ужасно. Но исходя из того, что ты рассказывала, что мы знаем о скверне из истории и личного опыта, вариантов особо не было». — Это и пугает, — отозвалась София. — Скверна умеет вскрывать худшее в людях. Она знает их темное нутро, знает, как пробудить его, как заставить погружаться все глубже на дно человечности, туда, где люди и без заражения становятся монстрами. Мысль об отсутствии выбора часто вынуждает человека легко принимать ужасные решения. Склонив голову, София наблюдала, как снаружи суетятся рыцари королевской стражи, как несет на руках уставшую дочь не менее уставшая мама, как смеется, устроившись на крыльце, молодая пара. София смотрела на мир, который в любую секунду мог обернуться оскверненным адом. — И что самое ужасное, — шепотом добавила она, — это происходит снова. Я знала, что так будет, что однажды скверна вернется, но я надеялась дать миру время. Что он будет по-настоящему готов, а не как мы, слепые дураки, которые боролись наугад, понимаешь? А теперь… Посмотри вокруг. — Она обреченно обвела рукой пространство. — Теперь у Тейвата даже богов нет, какими бы чудовищами они ни были. «Зато у Тейвата есть истинные владельцы, — заметила Элизия. — Если мы объединим усилия и все Небесные ключи, мы наверняка сможем снова откатить состояние артерий земли». — Наверняка, — согласилась София. — Но захочешь ли ты рискнуть? Захочешь ли поставить их жизни на кон, точно не зная, сумеете ли вы выдержать это испытание? Элизия закрыла глаза. Она сама, Тевкр, Аято, Кэйа, тот печальный мальчик из Фатуи, Отто и… Кевин. Нет. Она не сможет. Этот ответ был очевиден. Она знала, что Кевин способен без раздумий хоть руки собственные оторвать, если это спасет мир, но она не могла такого допустить. Не могла снова дать ему уйти, расплатившись своей жизнью за жизнь Тейвата. Выбирать вместо большинства любимое меньшинство… столь эгоистично. И так по-человечески. Итак, теперь Элизия видела перед собой два пути. Первый: пустить проблему в Разломе и Заоблачном пределе на самотек. Позволить скверне распространяться дальше, рискуя тем, что она в любой момент может ударить в гавани Ли Юэ или в Сумеру. Этот путь соответствовал тактике «одна проблема за раз», но в то же время проблемы, оставшись без присмотра, лишь интенсивно множились. Один удар тянул за собой другой. Пагубная энергия влияла на артерии земли, заставляла скверну пробуждаться повсюду, и такими успехами вскоре весь Тейват, как и тысячи лет назад, будет охвачен заражением. Последствия этого Элизия хорошо прочувствовала из тайного текста трех баллад. Второй путь… Второй путь был путем без возврата. Задумавшись о нем, Элизия принялась беспокойно крутить в руках чашку. Чаинки на дне складывались в удивительные узоры, и какая-нибудь талантливая гадалка наверняка смогла бы прочесть в них судьбу Элизии даже лучше, чем на звездном небе. Конечно, если бы Элизия положила оба этих пути на чаши весов, первый бы не просто перевесил — он пробил бы поверхность земли и устремился куда-нибудь к ее центру. О втором Элизии не хотелось даже думать. Она поставила чашку на стол, подперла подбородок рукой, направив взгляд за окно, на тот озаренный солнцем мир, который так старалась спасти своей любовью София. Правда заключалась в том, что на чаши весов следовало положить еще одно важное обстоятельство. Оно возникло совсем недавно. Сначала Элизия приняла его за нервную дрожь, которая прокатилась по телу в тот миг, когда фиолетовый свет особой лампы Отто впервые озарил тайные записи в дневнике Лизы. Но по мере прочтения текста баллад ощущения изменились, и так уж вышло, что в какой-то момент Элизия внезапно осознала, откуда они взялись. Она знала, что значат подобные ощущения. С одной стороны, это пугало. С другой… с учетом этого обстоятельства выбор оказался на удивление прост. Чаши весов без проблем склонились в нужную сторону. Элизия поднесла чашку к губам, слабо улыбнулась. Решение было принято. Тем временем Люмин повернулась к Паймон. Поначалу та бурно комментировала тайный текст баллад, но в один момент вдруг примолкла и как-то погрустнела. С тех пор она не участвовала в обсуждениях и вообще вела себя так, словно хотела затеряться в тени кухонного шкафа. — Ты в порядке? — уточнила Люмин. — Паймон… Паймон в порядке, да. — Летающая малышка одарила присутствующих улыбкой, фальши которой обзавидовался бы даже Венти. — Паймон просто задумалась над судьбой оскверненных… и над ролью, которую сыграли в их жизни боги. София отвернулась от окна, задержала на Паймон долгий внимательный взгляд. Элизия ждала комментария, но София молчала. — Паймон думает, что боги обошлись с оскверненными ужасно, — добавила Паймон. Ее крошечная рука беспокойно дотронулась до черной заколки в волосах. — И никакими способами не смогли бы загладить перед ними свою вину. За то, что были слепы и глухи… За то, что следовали за своими амбициями. За то, что не сделали достаточно, чтобы их защитить. Люмин и Аякс обменялись быстрыми взглядами. Кли вопросительно вздернула брови, посмотрела на Тимми, и тот повел плечами, разделяя всеобщее удивление. — Простите, — пробормотала Паймон. — Просто мысли вслух. Пожалуйста, не обращайте на Паймон внимание. С этими словами она вдруг сделала небывалое: ни на кого не взглянув, торопливо покинула кухню, напрочь позабыв о бисквитах, чае и даже о Путешественнице, с которой старалась никогда не расставаться.

* * *

Перед тем, как вернуться в Мондштадт, нужно было дождаться Кевина. Тот, очевидно, увлекся беседой с достопочтенным господином Чжун Ли, так что у друзей выдалось еще немного времени на отдых. Аякс воспользовался этим, чтобы разыскать Отто в операционной. — А, мой дорогой пациент, — ровным тоном поприветствовал Отто. Он менял в вазе цветы и убирал последние следы вчерашней операции. — Чем могу быть полезен? Аякс привычно вооружился блокнотом. Отто терпеливо дождался, когда он выведет непослушными пальцами слова:

Можешь вернуть мне руку и глаз?

Отто вздохнул. Он ждал этой просьбы — ждал со смирением, но в то же время с ужасом, поскольку понимал, что за ней кроется. Личные проблемы и мотивы Аякса его не касались, но Отто дал Антону обещание. И потом… Восстановление пациента — тоже ответственность врача. Что уж поделать, если психическое восстановление будет труднее физического. По этой причине Отто сказал: — С рукой никаких проблем. Прошлой ночью я очистил ее и добавил несколько деталей, чтобы тебе было легче с ней управляться. Сможешь сам регулировать ее и настраивать для разных задач. Расскажу, когда установлю. Что касается глаза… Он поколебался, взглянул на букет амаллисов. Любимые цветы Каллен глядели на него с подоконника, навевая привычные печаль и теплоту. — Времени заниматься им у меня не было. Его механизм, очевидно, был сделан в спешке. Ему не хватает тонкости в настройке, чтобы он мог полноценно заменить тебе настоящий. Заставить его открываться и закрываться вместе со вторым, синхронизировать зрение… Задача не из простых. Она потребует времени. Но я готов заняться этим сразу после того, как разомкнем вероятности. Аякс помолчал, обдумывая новости. Он принял их довольно холодно, будто практически не придавал им значения. Затем его рука снова потянулась к блокноту.

Он нужен мне сейчас.

— Зачем? — спросил Отто. — Аякс, он будет всегда открыт. Всегда, даже во сне. Это может попросту свести тебя с ума. Ни единый мускул на лице Аякса не дрогнул.

Я должен видеть, кого убиваю.

Прочитав ответ, Отто прикрыл глаза. Когда они все вместе обсуждали в кухне прочитанное, Аякс казался оживленным. Иногда на его лицо набегали тени, но в основном он внимательно прислушивался к разговору, то и дело похлопывал друзей по рукам и плечам, живо откликался на просьбы Кли и вопросы Тимми — младшие здорово старались втянуть его в беседу. Сейчас… У Отто сложилось впечатление, что Аякс, едва скрывшись от чужих взглядов, снял маску и позволил своему порожденному Бездной демону разгуляться. — Аякс. — Голос Отто зазвучал мягко. — На мой взгляд, тебе хватит для этого одного глаза. Глаза, над которым ты имеешь контроль. Аякс сделал широкий шаг вперед. Его лицо на секунду исказилось, в глубине синего глаза вспыхнули искры, а дыхание вырвалось из груди, словно одичалый зверь из клетки. Отто эта пантомима не впечатлила и не испугала. Он неподвижно стоял, не сводя с Аякса равнодушного взгляда, и терпеливо ждал, когда тот успокоится. Аякс не стал ударять. Его рука, поначалу сжатая в кулак, расслабилась и опала вдоль тела. Плечи сгорбились. Он удрученно взялся за блокнот и вывел новые буквы — их очертания дрожали.

Прости.

— Знаю, это тяжело, — тихо сказал Отто. — Прекрасно понимаю, через что ты сейчас проходишь. Аякс недоверчиво приподнял бровь. Отто сложил руки за спиной, взглянул на белоснежные макушки амаллисов, которые размеренно покачивались от сквозняка. — Я тоже был демоном. Он не сказал ничего конкретного, но интонация, с которой прозвучали эти слова, заставила Аякса задуматься, а затем сдержанно кивнуть. Отто надеялся, на этом разговор про глаз будет окончен, но Аякс вновь взялся за блокнот, начал выводить:

И все же…

— Хорошо, я скажу иначе. — В глазах Отто сверкнула сталь. — Я могу вернуть тебе глаз в его текущем состоянии, но с учетом всех перечисленных мною факторов он, скорее всего, в ближайшее же время поджарит твои мозги. «Кажется, я слишком много общался сегодня с Кевином, — подумал Отто. — Подобный жаргон — его стезя». — Меня твои мозги не касаются, — добавил он. — И ответственность за свою жизнь ты несешь сам. Но подумай вот о чем: отомстить кому-либо, будучи мертвым, весьма проблематично. Аякс сверлил его взглядом. Отто сохранял невозмутимый вид. Их молчаливая борьба продолжалась не меньше минуты. Наконец Аякс прикрыл свой зрячий глаз, беззвучно вздохнул. Лицо у него приняло такое выражение, словно он мысленно считал до десяти, пытаясь подавить желание швырнуть Отто сквозь окно мастерской. Когда Аякс снова посмотрел на Отто, яростные искры в его синем глазу угасли. Он потянулся к блокноту, но писать ничего не стал. Только кивнул и встал в темном углу в ожидании, когда Отто закончит с делами и приступит к восстановлению механической руки. — Ты солгал ему, — заметил Идрис. Все это время он стоял, привалившись плечом к стене, и в молчании наблюдал за происходящим. Отто не обернулся на голос. Рассматривать Идриса было не слишком интересно: его лицо почти всегда сохраняло бесстрастное выражение, а лиловые глаза оставались вне зависимости от обстоятельств плотно закрытыми. «Осуждаешь меня?» — Отчего же? Я и сам достаточно лгал своим пациентам во имя их собственного блага. «Ты был врачом?» — поинтересовался Отто. С того момента, как на крыльце мастерской объявились Элизия с альтернативным Кевином и целой компанией разношерстных людей, прошло не слишком много времени. Но даже за такой короткий срок Отто успел достаточно узнать о других оскверненных. Один только Идрис оставался загадкой, книгой, которую заперли на замок, а ключи спрятали у подножия Воображаемого Древа. Кем он был при жизни? О чем думал, когда умирал? Какие чувства тревожили его сердце, когда он принял решение пожертвовать собой ради такой абстрактной, далекой, непостижимой цели? Даже связь между Небесным ключом и истинным владельцем не могла дать Отто ответы на эти вопросы. А Идрис не спешил удовлетворять чужое любопытство. — Я много кем был, Отто. Как, впрочем, и ты. Отто тихо хмыкнул, выдвинул ящик, в который ночью убрал инструменты для работы с механизмами. — Врач и убийца, спаситель и разрушитель, лучший друг и худший враг, жертва и охотник… Человек сменяет множество ипостасей, и чем дольше он живет, тем больше противоречивых понятий может к себе применить. «Некоторые люди остаются верны себе до самого конца». Отто по-прежнему не оборачивался, но ощутил, как в голосе Идриса зазвучала улыбка. — Ты имеешь в виду Кевина? Хм… Мне хочется и поспорить с тобой, и согласиться. У Кевина тоже хватает ипостасей. Но в то же время его судьба в любом мире остается неизменной. Она не предопределена звездами Тейвата, но связана совсем иными, непостижимыми для нас с тобой законами. Рука Отто, которая перебирала инструменты в поисках нужных, на миг замерла, и он ощутил, как в животе завязывается тугой узел. «Что это значит — судьба Кевина в любом мире остается неизменной? Идрис, ты же не хочешь сказать, что вне зависимости от вероятности он…» — Я этого не говорил, — мягко сказал Идрис. — Я лишь сказал, что она неизменна. Меняться, но в то же время сохранять свою суть — часть этой судьбы. — Когда Отто, не выдержав, обернулся, он увидел, что глаза Идриса слегка приоткрыты и полны какого-то странного чувства, какое возникает, когда на исходе теплого лета замечаешь под ногами первые опавшие листья. — Не волнуйся. Даже если мы с тобой не можем похвастаться подобной верностью самим себе, мы вольны выбирать, кем закончим этот путь. Лиловые глаза скользнули к Отто, но он не стал отвечать на этот взгляд, отвернулся, жестом велев Аяксу пересесть на кушетку. Механическая рука легла на стол. Аякс покосился на нее с опаской, и перед тем, как продолжить, Отто еще раз спросил, уверен ли Аякс в своем решении. Тот кивнул. Стараясь не слишком задумываться о таинственных словах Идриса, Отто приступил к делу.

* * *

Свесив ноги с края, Венни сидела на мельнице. Вообще-то на мельницы ей забираться запрещали. Да и в разные другие места тоже. Мама упала бы в обморок от одной мысли, что Венни в принципе может вскарабкаться на высоту больше своей кровати. Но это мама. А Венни высоты не боялась. Очень даже наоборот. На высоте она всегда чувствовала себя… как это называла Кли? «Одухотворенной», вот. Когда видишь мир внизу крошечным, почти игрушечным, все проблемы волей-неволей кажутся решаемыми. Пускай на самом деле они такие серьезные, что даже мама с папой против них бессильны. Болтая ногами, Венни размышляла обо всем, что происходило в последнее время. В основном, конечно, о вчерашней ссоре с мамой. Называть это ссорой было бы неправильно — они не ругались. Но факт оставался фактом: мама не вернулась ночью домой, и Венни переживала, что она могла натворить глупостей. Взрослые — они ведь такие. Им только волю дай, сразу начинают говорить ерунду вместо того, что думают на самом деле, а ведут себя при этом так, будто держат все вокруг под контролем. Венни очень злилась, когда дядя Кевин вел себя так во время заражения, а потом очень радовалась, когда сумела его образумить. Все вокруг считали Венни слишком маленькой и разговаривали с ней уклончиво, какими-то шифрами, в которых она ничего не понимала. А дядя Кевин был прямой, как палка, и простой, как монетка моры. Венни была очень этому рада, ведь она была уже серьезным, взрослым и чрезвычайно ответственным ребенком. В общем, как серьезный, взрослый и чрезвычайно ответственный ребенок, она сидела на мельнице в опасной близости от края и размышляла, не поискать ли маму в Долине Ветров. — Что ты здесь делаешь? Этот резкий оклик заставил Венни отпрыгнуть — к счастью, в противоположном от края направлении. Обернувшись, она увидела папу. Выражение лица у него было таким, словно он опять, как в истории дяди Кэйи, на спор съел целый лимон вместе с корочкой. — Э-э… Сижу, — нашлась с ответом Венни. — Еще маму высматриваю. Она ведь сегодня ни часочка не спала и всю ночь провела Барбатос знает где! Она сейчас наверняка очень уставшая. Папа вздохнул. Венни съежилась, решив, что папа отругает ее за бездумное покорение лестниц и отправит вниз, драить в качестве наказания какие-нибудь вонючие ведра, которые вечно стаскивал в подвал «Доли ангелов» Чарльз, но все обошлось. Складочки на папином лице разгладились. Он поскреб переносицу, опять вздохнул. Венни даже подумала, что к нему пристал Дух-вздыхашка из истории дяди Кэйи, и хотела уже как следует щелкнуть папу по лбу. Дядя Кэйа обещал, что это непременно поможет изгнать безобидного, но очень наглого духа. По всей видимости, Венни просто показалось. Бросив вздыхать, папа приглашающе раскрыл объятия, и Венни с радостью в них занырнула. Обниматься с папой ей всегда нравилось. Вообще-то папа был не большим любителем объятий. Дядя Кэйа сказал, раньше он, едва завидев распахнутые в его направлении руки, пускался в бегство или делал вид, что под прилавком в «Доле ангелов» случился потоп. С появлением мамы он избавился от этой привычки, но все равно обнимался крайне редко, в основном только по праздникам. Короче говоря, Венни была ужасно рада такому щедрому предложению и тотчас зарылась носом в его черную куртку. От куртки пахло сигаретами Августа — они с папой порой подолгу что-то обсуждали, и Август курил при этом так неистово, что обзавидовался бы даже дядя Кевин. — Пап, — сказала Венни, поглаживая его по повязке на сломанной руке. — А как ты на мельницу забрался с такой рукой? Опасно же! — И это ты говоришь мне об опасности? — пробормотал папа. Справедливо. Не поспоришь. Венни поерзала. Сказала: — Не беспокойся. Я уже не в первый раз на эту мельницу залезаю, каждую ступеньку тут знаю. — Да, — криво усмехнулся папа. — Это определенно успокаивает. Некоторое время они молчали. Прижавшись к папиной груди, Венни слышала, как колотится его сердце: тук, тук, тук-тук-тук. Оно стучало быстро и сбивчиво. Будь тут господин Венти, он наверняка бы сочинил под такой ритм песню. — Прости меня, малышка, — неожиданно сказал папа. Венни отстранилась, одарила его таким изумленным взглядом, будто у него на голове обустроил дом плесенник. Еще сильнее Венни изумилась, когда обнаружила, что в папиных глазах стоят слезы. — Пап, ну ты чего? За что простить? Ты же лучший! Папа тихонько вздохнул. — Если бы это действительно было так, я был бы в курсе про твои похождения на мельницу. И был бы рядом в Алькасар-сарае, когда напал этот… Принц Бездны. И не отпускал бы тебя одну в Фонтейн. — Но я не была одна, — распахнув глаза, ответила Венни. Желая подбодрить папу, она сжала его пальцы, большие, теплые и шершавые оттого, как часто они в последнее время сжимали оружие. — А про мельницу даже не волнуйся. Мы с Ликсом специально постарались, чтобы об этом никто не узнал, и раз не знал даже ты, значит, Ликс правда такой умный и хитрый, как про него говорят! — Ликс? — переспросил папа. Судя по выражению лица, его обуревали противоречивые чувства. — Он живет недалеко от собора, — доверительно сообщила Венни. Папа помотал головой, будто не знал, в какой из участков своего разума стоит уложить новую информацию, сжал переносицу. — Хорошо. Как скажешь. Я… Я просто пытаюсь сказать, что в последнее время часто оставляю тебя и подвожу. Мы с твоей мамой постоянно заняты другими делами, и… В общем, я не хочу, чтобы ты думала, будто мы не рады тебя видеть или не любим тебя. И вчерашние слова твоей мамы… Он замялся, и Венни скептически вздернула брови. Мда-а-а. С тем, чтобы говорить откровенно, у мамы с папой большие проблемы. — Да я уже все знаю, па, — прервала она папины мучения. — Если бы у меня была сестренка или братик, мне было бы грустно жить дальше одной. Маме тоже грустно. Дядя Кэйа мне все уже объяснил, можешь не переживать. — Кэйа? — переспросил папа. — Ну да… Стоило догадаться. — По его губам, прежде напряженным, скользнула слабая улыбка. — И как только ему это удается? Честное слово, как будто это он отец с пятилетним стажем. Венни призадумалась, но с ответом не нашлась. Она в вопросах отцовства не разбиралась. — Мне надо спускаться, — с сожалением объявил папа. — Я обещал встретиться с рыцарями Ордо Фавониус, обсудить восстановление города и перепроверить припасы, чтобы… — Лицо Венни приняло скучающее выражение, и папа, быстро смекнув, что к чему, перешел к делу: — В общем, мне опять надо оставить тебя одну, Венни. Прости. В Мондштадте сейчас не хватает рук, а твоя мама пока не в состоянии помогать, и… — Иди уже, — великодушно разрешила Венни. — Если так волнуешься, я знаю, как ты можешь загладить свою вину. — Правда? — нерешительно усмехнулся папа. Венни кивнула, взяла его ладонь обеими руками. — Пикник. Ты обещал. Еще полгода назад, помнишь? Говорил, что мы выберемся куда-нибудь к Озеру Звездопадов и целый день будем жарить над костром всякие вкусности! — Не помню такого, — с непроницаемым лицом отозвался папа. Венни поняла, что он издевается, и с напускной сердитостью ткнула его кулаком в здоровое плечо. Папа тихо засмеялся. Слушать этот смех оказалось так радостно, что Венни не выдержала, сомкнула обе руки за его шеей, крепко прижалась, надеясь украсть капельку его нежного тепла, чтобы потом закутаться в это тепло, как в плащ дяди Кевина. — А теперь мы можем взять на этот пикник еще и дядю Кэйю, — добавила Венни. — Если вы с мамой, конечно, захотите. Может, тогда дядя Кэйа больше не будет плакать, как сегодня. — Кэйа плакал? — посерьезнел папа. Венни закивала. Она услышала это случайно. Дядя Кэйа сидел на заднем дворе «Доли ангелов». Стояло раннее утро, прохожих было мало, и все они в основном торопились по своим делам — а дел в разгар восстановления города было не перечесть. Ступеньки, на которых устроился дядя Кэйа, скрывались в тени. Никто не видел ни его самого, ни бокал с каким-то темным напитком, который дядя Кэйа рассеянно крутил в руках. Решив подкрасться и совершить на дядю Кэйю злостное нападение с обнимашками, Венни подобралась к углу таверны… И услышала, что дядя Кэйа плачет. Он делал это совсем тихо, практически беззвучно. Венни даже не сразу поняла, что это за странные, сдавленные звуки, похожие на болезненные выдохи. А потом увидела, как по щеке дяди Кэйи скатилась слезинка, и сразу все поняла. Мешать ему показалось Венни неправильным. Если бы дядя Кэйа хотел поделиться с кем-то своей печалью, он вряд ли сидел бы в темном углу в компании одного только бокала. Но все же оставить такое без внимания Венни не могла. Она не умела освобождать чужие сердца от темноты и тем более ничего не смыслила в грусти, сопровождавшей дядю Кэйю с их самой первой встречи. Он умело скрывал ее, но глаз у Венни был хорошо наметан: спасибо дяде Кевину, который мог бы быть ходячим справочником по печали всех мастей. Венни прекрасно замечала, какая ненастоящая у дяди Кэйи улыбка, и понимала, что плачет он не из-за боли в ранах. И раз она ничего не могла с этим поделать, оставалось только обратиться к самому надежному в мире человеку — к папе. — Спасибо, что сообщила, крошка, — взлохматив Венни волосы, сказал папа. — За дядей Кэйей сейчас нужно присматривать. На это у меня тоже почти нет времени… — Он с досадой вздохнул. — Но к счастью, я могу положиться на тебя. Давай будем поддерживать его, насколько сможем, хорошо? — И позовем на пикник, — напомнила Венни. Папа наклонился, одарил ее поцелуем в макушку. Поцелуи у него всегда были сосредоточенные, как если бы он концентрировал в них всю свою любовь, и очень-очень теплые. — И позовем на пикник, — согласился он. — А теперь нам пора спускаться. — Тебе пора, — уточнила Венни. — Я хочу посидеть еще немного. Папа страдальчески вздохнул. Наверное, в иных обстоятельствах он бы схватил Венни в охапку и не успокоился, пока она не очутилась бы на твердой земле. Но теперь у Венни был Глаз Бога и запас упрямства, которому даже папе нечего было противопоставить. Пришлось ему смириться с тем фактом, что дочь уже в пятилетнем возрасте чувствует себя на мельнице как дома, и спускаться в одиночку. Венни проводила его взглядом. Убедившись, что папа благополучно добрался до земли, она легла, вытянула вверх руки, наблюдая, как танцует между облаков солнечный свет и как потоки ветра с пригоршнями осенних листьев резвятся между ладонями. Наверное, папа не переживал еще и потому, что знал: даже если Венни сорвется, Анемо Архонт непременно ее поймает. Когда лежать на мельнице стало скучно, Венни спустилась вниз — и тут же разглядела неподалеку знакомую беловолосую макушку. Она принадлежала Ликсу. Худой семилетка в безразмерной белой футболке сидел прямо на мостовой и, скрестив ноги, поигрывал перочинным ножичком. В его густых волнистых волосах застрял опавший лист. Не замечая этого, Ликс свободной от ножа рукой перелистывал страницы книги у себя на коленях. — Здравствуй, — поздоровался он, тактично, как всегда. Подобные манеры никак не сочетались с его прикидом. Помимо необъятной футболки, Ликс носил дырявые на коленке штаны и черные ботинки на грубой подошве. Насколько Венни знала, вся эта одежда принадлежала когда-то его старшему брату. Семья Ликса была небогатой, так что младшие просто донашивали за старшими даже прохудившиеся вещи. Венни уселась на землю рядом с Ликсом и уставилась на лист в его волосах, размышляя, вытащить его или оставить торчать. В принципе, с таким незамысловатым украшением Ликс походил на сказочного эльфа. Правда, ни у одного сказочного эльфа не бывает таких грязных локтей. — Я видел твою маму, — сообщил Ликс. — Что же ты молчал! — выпалила, подскочив, Венни. — Ты не спрашивала, — поразмыслив, ответил Ликс. — Она у Сидрового озера, на причале. Выглядит расстроенной. Пойдешь к ней? Напрочь позабыв про лист в его волосах, Венни подскочила, подобрала полы платья. Вопрос, на ее взгляд, был дурацким. — Тебя проводить? — уточнил Ликс. — Да ну, я что, по-твоему, принцесса беспомощная? — отмахнулась Венни. Ликс ухмыльнулся, из-за чего стал похож на довольного кота. — А кто сказал, что я переживаю за тебя? Я, может, о благополучии мондштадтцев забочусь. Ты теперь с Глазом Бога. Мало ли, на что способна пятилетняя девушка с таким оружием. Венни покрутила пальцем у виска. Поставить в один ряд слова «пятилетняя» и «девушка» способен только Ликс. — Папа, кстати, в курсе про мельницы, — сообщила она. — На твоем месте я бы нашла какой-нибудь гроб и на недельку прикинулась мертвой. Он пока не осознал, потому что весь виноватый и грустный, но через пару дней… — Я обречен, — изрек Ликс. Венни пожала плечами, мол, ты знал, на что шел, когда завел дружбу с дочкой семьи Рагнвиндр. Ликс накрылся книгой, прикинувшись мертвым. Заявив, что не намерена тревожить покой мертвецов, Венни умчалась в сторону Сидрового озера. Как и говорил Ликс, мама сидела на причале. Еще издали завидев ее сгорбленный силуэт, Венни в нерешительности замедлила шаг. Пожалуй, надо было соглашаться на предложение Ликса. Беззащитной принцессой Венни, может, и не была, но от группы поддержки сейчас не отказалась бы. Она не обижалась на маму и знала, что мама наверняка не обижается на нее (правда же?). Но все равно не могла избавиться от навязчивого беспокойства. В голове сразу же зазвучал мамин голос, гневный, отчаянный и оттого хриплый, как у ворона на могильной плите: «Моя сестра мертва, а я помню лишь то, что она была МОНСТРОМ!» Ух… Погладив для уверенности Глаз Бога, Венни осторожно, бочком приблизилась и опустилась рядом с мамой на доски причала, согретые сентябрьским солнцем. — Привет. Мама с силой вздрогнула, перевела на Венни потерянный взгляд. Венни сжалась, на секунду решив, что мама погонит ее прочь, но та ответила с привычной мягкостью: — Привет. Установилось неловкое молчание. Обе вспоминали вчерашнюю размолвку. Венни не знала, готова ли мама поговорить о произошедшем. А мама не знала, с чего начать. Или, может, думала, что Венни ничегошеньки не понимает. Или, может, с нетерпением ждала, когда Венни уйдет. Или… Продолжать это можно было до бесконечности. Венни беспокойно поерзала, пытаясь подобрать слова, но мама все же заговорила первой: — Я… — Она прокашлялась. — Я очень рада тебя видеть, Венни. И снова повисло молчание. Мама сидела неподвижно, почти не дыша, и глядела на поверхность озера, которая от ветра шла мелкой рябью. Венни ковыряла доски причала. — Венни, то, что я вчера сказала… — Я знаю, мам. — Прости. Мне очень жаль. — Я знаю, мам. — Мне было очень больно. Из-за Барбары. Она моя любимая сестра… Была. Была моей любимой сестрой. И то, что ее больше нет… Мама замолкла. По звучанию ее голоса Венни догадалась, что мама борется с подступившими слезами. Венни неуверенно придвинулась ближе. — Я знаю, мам. Мама всхлипнула. Она боролась со слезами храбро и отчаянно, как положено Рыцарю Одуванчику, но слезы оказались сильнее. Мама склонила голову. Слезы, которые покатились по ее щекам, были настолько крупными, что ими можно было напоить привязавшуюся к Клоду кошку. Венни еще немного поерзала. Маму, очевидно, нужно было обнять, вот только у Венни не было уверенности, что мама этого хочет. Пока она колебалась, на озеро налетел порыв теплого ветра. Он коснулся уха Венни, перебрал пряди ее пламенных волос, и Венни показалось, она слышит ободряющий шепоток: «Ты же хотела, чтобы все снова улыбались, не так ли?» Венни почесала ухо, которому вдруг стало щекотно. Шепоток был прав. Вернуть на лица любимых людей улыбки — вот о чем Венни мечтала с тех самых пор, как в Мондштадте объявились враги, которые практически сравняли дорогой сердцу город с землей. А Элизия говорила, что мечты надо оберегать. Помогать им воплощаться в жизнь, шажок за шажком. Даже если будет трудно. Даже если не все люди отнесутся к этой мечте с пониманием. Она придвинулась еще ближе и, обняв маму, ткнулась лбом ей в руку. Мама заплакала пуще прежнего. Сначала Венни решила, будто сделала что-то не так, но тут мама тоже обняла ее, да так крепко, что стало трудно дышать. Так они и сидели, зажимая друг друга. Мама продолжала плакать. Венни ласково поглаживала ее по руке и думала о том, как же это страшно — терять человека, которого очень любишь. Ты словно перестаешь быть собой. И вместе с человеком прощаешься с кусочком собственного сердца. Венни никогда не теряла дорогих людей, но помнила, как едва не погиб в Алькасар-сарае Кевин. В тот момент ей было так страшно, что закладывало уши. А когда Принц Бездны проткнул Кевина тем жутким клинком… Размышляя об этом, Венни вдруг отчетливо осознала, что именно сейчас чувствовала мама. И тоже расплакалась. Когда слезы у них обеих подошли к концу, мама выпрямилась, утерла лицо, бледное и исчерченное усталыми тенями после бессонной ночи, судорожно выдохнула. Венни заглянула ей в глаза. Она никогда не видела маму такой уставшей, такой… беспомощной. Обычно мама всегда суетилась. Разбиралась с делами рыцарского ордена. Помогала папе. Крутилась среди горожан, подбадривая их или направляя. А теперь она казалась потерявшейся маленькой девочкой. Скажи Венни незнакомцу из другой страны, что мама вообще-то действующий магистр рыцарского ордена, незнакомец назвал бы ее выдумщицей. — Мам, — окликнула Венни. — А ты и дальше будешь магистром? Мама подтянула колено к груди, обняла его обеими руками, сцепив напряженные пальцы в замок. — Не знаю, Венни. Я ничего уже не знаю. Прости, ты, наверное, не такого ответа от меня ожидала… — Мама слабо улыбнулась. В последний раз Венни видела у нее подобное выражение лица, когда мама простыла так сильно, что неделю не вылезала из постели. — Все кажется таким… неопределенным. Еще вчера я была полна решимости строить новое будущее, а теперь пытаюсь представить его и ничего перед собой не вижу. Понимаешь? Венни понимала. Когда она подумала в Алькасар-сарае, что дядя Кевин вот-вот умрет, будущее тоже превратилось для нее в череду смазанных картинок. Будто Ликс опять задел локтем картину своей мамы. — У тебя есть мы, — поразмыслив, сказала Венни. — Я это знаю, крошка, — ласково ответила мама. Отвернувшись наконец от озера, она протянула руку, погладила Венни по волосам. — Знаю. «Нас недостаточно?» — хотела спросить Венни, но вовремя передумала. Мама очень любила папу и Венни, просто Барбара тоже была частью ее семьи. Так что «достаточно», «недостаточно» — все эти слова не имели смысла. Без Барбары жизнь мамы стала другой. С вечной дыркой там, где должно было быть что-то очень теплое, приятное и дорогое сердцу. Вот и все. — Мам, а какой была Барбара? Венни задала этот вопрос осторожно, понемножку выговаривая каждое слово — так в середине зимы прощупываешь ногой, насколько прочно схватился на озере лед. Она переживала, что вопрос вызовет у мамы новый приступ слез, но та, наверное, уже больше не могла плакать, а потому слегка дернула уголком губ. — Светлой, — сказала она. Они с мамой вместе повернулись в ту сторону, где над городской стеной возвышались остроконечные крыши собора. Мама привлекла Венни к себе, и Венни, оперевшись на нее, как на мягкую теплую подушку, закрыла глаза. Она попыталась представить, как Барбара читает утреннюю молитву, а сквозь витражные окна собора струится солнечный свет, и в воздухе летают пылинки, похожие на искорки. Вообще-то сестры собора исправно там убирались, но Венни подумала, что в танце таких вот маленьких золотых искорок Барбара наверняка смотрелась бы очень красиво. Даже проникновенно. Венни помнила только страшную, когтистую Барбару, но дядя Кевин однажды сказал, что Бездна как раз того и хочет: чтобы все друг друга боялись и помнили друг про друга только плохие вещи. — Она всегда помогала всем вокруг, — продолжила мама. — И была удивительно доброй. Честное слово, ее могла довести до слез любая трогательная история. Некоторые люди этим пользовались. Она знала об этом, но все равно от них не отворачивалась. — Почему? — спросила Венни. — Люди, которые пользуются другими, гадкие. Я бы не стала таким помогать. Мама тихонько засмеялась. Это был очень грустный смех. — Потому что таким вот человеком она была. Говорила, пускай пользуются, сколько захотят, их поступки и мотивы — не ее дело. Говорила, что сама хочет вопреки любым обстоятельствам оставаться хорошим человеком. Чтобы ей было не стыдно смотреть в глаза своему отражению. Венни вздохнула. Она немножко знала о том, что случилось с Барбарой в самом конце. Дяде Кэйе было слишком больно это обсуждать, поэтому Венни расспросила Августа. К счастью, Август был не из тех, кто воображает себя жутко взрослым и постоянно хранит от детей секреты. Напротив, он был таким прямолинейным, что у некоторых от этого сводило зубы. «Представь, что у тебя в голове поселилась вторая Венни, — сказал он. — Ее никто не видит и не слышит — только ты. А эта Венни очень злая и постоянно нашептывает тебе плохие вещи. И прогнать ты ее никуда не можешь, и прятаться тебе некуда». Венни ответила, что от такого, наверное, сильно устаешь. «Да, — помолчав, отозвался Август. — Сильно. Так и получилось. Барбара устала и больше не смогла сопротивляться второй, злой Барбаре». В общем, исходя из всего, что знала Венни, можно было смело сказать: желанию Барбары не суждено было осуществиться. Вряд ли она смогла бы без стыда заглянуть в глаза собственному отражению, потому что отражение это стало жестоким и злым. Это было ужасно грустно и несправедливо. — А у тебя остались ее фотографии? — спросила Венни. — Или какие-нибудь вещи? Я бы хотела… Я бы хотела немножко про нее узнать. Чтобы помнить про нее много хорошего. Мама вздохнула так тяжело, что Венни провалилась глубже в ее объятия. На некоторое время над причалом опять установилась тишина. Ветер собирал складками озерную гладь, разносил над ней пожухлые листья и пушинки одуванчиков. Где-то неподалеку сонный рыбак напевал под нос песню Шестипалого Хосе, ту самую, которую он написал в честь Сяо и Люмин. В воротах Эола общалась с Итэром: оба помогали жителям в разных частях Мондштадта и теперь обсуждали, сколько материалов нужно будет принести из Спрингвейла. Рядом крутились Беннет, Ноэлль и мама Тимми, которые ожидали от Эолы указаний. Заметив Венни, Беннет помахал, и Венни помахала в ответ. — Остались, — хрипло сказала мама. — Когда несколько лет назад умерла Сесилия, мама Августа и жена магистра Варки, они раздали ее вещи, потому что решили, что она хотела бы этого. Я думала поступить так же. Но если хочешь… Мы можем вместе перебрать их и разнести по домам нуждающихся. А я расскажу тебе, что смогу вспомнить. Что думаешь? Руки мамы слегка дрожали, поэтому Венни ласково обхватила их и ответила: — Думаю, что Барбаре очень бы понравилась эта идея.

* * *

— Спасибо, — сказал Август, выслушав доклад Кадзухи и Скарамуччи, мальчишки из Фатуи, который внезапно взялся за восстановление Мондштадта так, словно это была его родина. — Спасибо вам обоим, нам здорово пригодятся эти припасы. А теперь отдохните. Мы точно не знаем, когда Бездна планирует следующий удар, так что нужно быть готовыми в любой момент. Наверное, эти слова не могли зарядить никого на хороший отдых, но Август был не из тех, кто любил закрывать глаза на проблемы. Кадзуха поблагодарил в ответ. Скарамучча промолчал. Перекинувшись парой дежурных фраз, они вместе прошли до дверей собора, настороженно поглядывая друг на друга, а после разошлись. Скарамучча покинул собор так спешно, будто за ним гналась стая разъяренных гончих разрыва. Кадзуха же задержался у памятного алтаря, чтобы почтить память погибших в день битвы за Мондштадт. Август скользнул взглядом к алтарю, к портрету своего отца, обмер на пару мгновений — а затем резко ожил и, двигаясь с преувеличенной энергичностью, подошел к сестре Грейс. — С чего начать? — спросила она без лишних предисловий. — Давай общий отчет. Сколько раненых? Много в критическом состоянии? Каких лекарств сейчас не хватает? Сестра Грейс, которая после Дня Пепла возглавила Собор Барбатоса, отличалась поразительной организованностью. Вот и сейчас она вытащила из ниоткуда тонкую черную папку, в которую заранее вложила все необходимые инструкции и списки. Пока Август пробегал глазами ее записи, Грейс рассказала об общей обстановке в Мондштадте. — Стоит признать, лекари из Фатуи сильно облегчают нам задачу, — заметила она. — Но я все же советую держать с ними ухо востро. Меня беспокоит, что второй Предвестник по-прежнему в городе. — Не волнуйся, он под наблюдением Розарии, — ответил Август, не отрывая взгляда от списка недостающих лекарств. Выглядел он пугающе внушительно. — Остальных Фатуи мы тоже держим под присмотром. Если попробуют выкинуть что-нибудь, церемониться с ними не станем. Он вернул папку Грейс. — Я понял. Отправлю Итэра с запросом о помощи в Фонтейн и Инадзуму. — Интересный выбор, — заметила Грейс. — Его отсутствие, — поправил Август. — Из-за скверны Ли Юэ и Сумеру сейчас сами страдают от нехватки припасов. Натлан под управлением Карлоса — считай, под каблуком Фатуи. А Снежная нам помогать не станет. Да и не слишком безопасно принимать от нее помощь в подобных обстоятельствах, насколько я помню из инцидента с Глазами Порчи в Инадзуме. Сестра Грейс забрала папку, и та загадочным образом исчезла — Август опять не успел заметить, куда Грейс ее дела. — Ты хороший лидер, мондштадтский ангел-хранитель, — заметила она. — Прозвучит банально, но я думаю, твой отец гордился бы сейчас тобой. Он всегда говорил, что ему недоставало деловой хватки. Август не нашелся с ответом, только подумал, что ему вдруг отчаянно захотелось покурить. — Что насчет Рэйзора? — перевел тему он. Грейс вздохнула. Оглянулась на дверь, за которой сейчас находился Рэйзор. В этой же комнате очнулся после битвы за Мондштадт сам Август. — Физически он здоров. — Грейс задумчиво пожевала губы. — Что касается всего остального… Думаю, будет лучше, если ты посмотришь сам. Предупреждаю сразу: зрелище не для слабонервных. Если не уверен, что после всего пережитого в Бездне сумеешь выдержать… По телу прокатился болезненный разряд. Он возникал всякий раз, когда кто-нибудь упоминал Бездну. Август беспокойно потер запястье, на котором темнели шрамы от скверны, и сказал: — Уверен. Отец считал его своим сыном. Быть рядом, помогать ему восстановиться — моя обязанность как старшего брата. Взгляд Грейс стал печальным, брови приподнялись. От этого выражения Августу стало некомфортно, и он впился в собственное запястье с такой силой, что по руке прокатилась череда нервных сокращений. Сестра Грейс заметила, но комментировать не стала. — Я предупреждала, Август. Не все обязанности бывает возможно исполнить. Надеюсь, ты помнишь об этом. Она кивком указала Августу на дверь и сообщила, что подождет снаружи. Август выдохнул. Чтобы избавиться от навязчивого страха, следовало столкнуться с ним как можно быстрее. Поэтому он, выпустив покрасневшее запястье, повернул ручку двери и одним широким шагом пересек порог комнаты. Несмотря на солнечный день, в комнате царил полумрак. Шторы были плотно задернуты, хотя над одной из них все же белела полоска света — а все потому, что карниз был сорван, как будто на шторе недавно висел одичавший кот. Взгляд Августа скользнул от пустой кровати к опрокинутому стулу, к следам длинных и острых когтей, которые тянулись по половицам, будто свежие раны, и все еще немного пахли деревом. Такие же следы виднелись на стенах. В одном месте деревянная панель была вырвана, и в образовавшейся расщелине виднелись царапины, которые наводили на мысль о том, что кто-то отчаянно пытался прорыть себе путь на свободу. Когда Август осторожно двинулся вперед, под сапогами захрустели осколки стекла. Опустив взгляд, он обнаружил остатки разбитого светильника. Его железный каркас был погнут мощным ударом. Изучая его, Август вдруг ощутил себя уязвимой мишенью под прицелом зорких хищных глаз, которые смотрели на него из темноты. — Рэйзор, — окликнул он негромко. — Это я, Август. Я не желаю тебе зла. Пожалуйста, покажись. Давай поговорим. Комната хранила молчание. Август стоял неподвижно, чутко вслушиваясь в окружающие звуки. За окном заливалась трелью птица. Где-то далеко кричали дети. За дверью в комнату слышались голоса прихожан. А внутри самой комнаты было так тихо, словно Август вдруг оказался под крышкой наглухо закрытого гроба. Наконец он различил в этой густой, насыщенной опасностью тишине приглушенное рычание. Оно вырывалось изо рта обладателя вместе с дыханием и доносилось из-под кровати. Осторожно скользнув туда взглядом, Август увидел проблеск глаз — красных, но к счастью, теперь уже не из-за скверны. Впрочем, судя по увиденному, очищение от скверны было лишь крошечной ступенькой к возвращению Рэйзора. — Рэйзор, — снова позвал Август. — Ты помнишь магистра Варку? Этот человек нашел тебя, научил пользоваться оружием… Стараясь ступать мягко, практически бесшумно, Август стал понемногу подходить к кровати. Рычание затихло. Рэйзор прислушивался, чутко, как зверь, готовый в любую секунду броситься наутек от перепугавшего его человека. Или, быть может, броситься на него. — Варка дал тебе имя, — продолжил Август. — Ты был волчонком, но стал человеком. Помнишь Лизу? Как она разговаривала с тобой? Учила? Рэйзор молчал. Август поравнялся с кроватью. Красные глаза продолжали цепко улавливать любое его движение. Август осторожно опустился на корточки. Затем, поразмыслив, медленно протянул руку ладонью вверх. Так обычно тянешься к бродячему псу, чтобы тот мог обнюхать тебя и убедиться, что ты не желаешь ему зла. Из-под кровати показалась рука Рэйзора. Август увидел вздувшиеся на ней вены. Увидел длинные ногти, грязные, местами обломанные, обкусанные, окровавленные: Рэйзор повредил их, пока пытался выцарапать себе путь из комнаты. На самом деле это была не человеческая рука. Это была лапа зверя. Сердце Августа болезненно сжалось. Они с Рэйзором никогда не были близки, но все же считались братьями и бок о бок прошли Бездну. Глядя на букет сесилий на могиле отца, Август дал себе обещание вопреки всему вытащить Рэйзора из мрака… Он даже не думал, что мрак завладел Рэйзором изнутри. Мальчик-волк сохранил свой человеческий облик, но волка напоминал куда больше, чем мальчика. На пару мгновений Августом овладела растерянность. Ему не хотелось обращаться со своим братом, как с собакой, но в то же время других способов заслужить его доверие Август не знал. Пока он колебался, Рэйзор еще немного показался из-под кровати. Он двигался, припадая на руки, будто на лапы. Красные глаза были сощурены, по телу, напряженному, натянутому, прокатывались мускулы. Август увидел его спутанные серые волосы, сухие, жесткие, сбившиеся в колтуны. Увидел шрамы, которые темнели на бледной коже, напоминая о жестокости Принца Бездны. Увидел и свежие царапины — они были оставлены на собственном лице самим Рэйзором. А потом Рэйзор прыгнул. Это был прыжок волка, который пытается одним мощным броском поймать кролика и, придавив его к земле тяжелыми лапами, перекусить шею. Август невольно отшатнулся. Утратив равновесие, он рухнул на пол, заслонился руками в попытке защититься. Рэйзор летел навстречу, широко распахнув хищные глаза. В тот момент, когда удар показался Августу неизбежным, Рэйзор вдруг стукнулся о невидимое препятствие и, коротко вскрикнув, повалился на пол. Крик перерос в скулеж. Передняя часть тела, которой Рэйзор влетел в невидимый барьер, слегка дымилась. Август потрясенно сел, прижал к себе ободранную в падении руку. Его била крупная дрожь. Только сейчас он заметил едва различимую фиолетовую полосу, которая полукругом тянулась по полу в метре от кровати. Судя по начертанным вдоль полосы рунам, ее сотворил Сайно. Полоса создавала вокруг кровати защитный барьер, который удерживал Рэйзора внутри, не позволял напасть на посетителей комнаты, вырваться на свободу или еще сильнее себе навредить. Рэйзор освободился из плена Бездны, но все еще оставался пленником. Август немного придвинулся. Рэйзор обратил к нему затуманенный взор. Их разделяла всего лишь тонкая руническая полоска. При желании Август мог протянуть руку и дотронуться до плеча Рэйзора, но делать это он благоразумно не стал. — Рэйзор… Ты понимаешь, что я говорю? Рэйзор молчал, продолжая тихонько поскуливать. Август нервно поглаживал свежую царапину на локте. — Архонты… — прошептал он. — Я просто не знаю, что сказать. — Его по-прежнему трясло, а вместо мыслей в голове зияла пустота. — Как это могло произойти? Я знаю, с тобой в Бездне не было ни отца, ни Лизы, но… Ты ведь еще сохранял остатки человечности. Ты даже иногда говорил. А теперь… Неужели это из-за скверны? Но разве очищение могло как-то на это повлиять? Или дело в смерти Барбары? Черт… Окончательно запутавшись, Август закрыл лицо руками. Рэйзор прекратил скулить. Теперь он чутко прислушивался к словам Августа. Так бродячий пес, вышедший к людям, внимательно следит за их интонациями, пытаясь угадать, получит ли он сегодня подачку. — Прости, — тихо сказал Август в прижатые к лицу ладони. — Прости, Рэйзор. Если бы я только мог… Надо было помочь тебе сбежать. Еще тогда, шесть лет назад. Придумать что-нибудь, вытолкнуть из портала… Возможно, Рэйзор не понимал смысла слов, которые говорил Август, но улавливал его неподдельную грусть. Издав тихий жалобный звук, который никак нельзя было назвать человеческим, Рэйзор придвинулся чуть ближе к рунической полоске. Он поглядывал на нее с опаской, понимая, что при любом неосторожном движении она причинит боль. Тем не менее, теперь их с Августом отделяло всего несколько дюймов. — Боль… — Рэйзор запнулся. — …но. Боль-но. Он поднял руку, указал ободранным пальцем на Августа. Август убрал руки от лица. Он не хотел плакать, потому что за последнее время порядком устал от собственных слез, но они все равно неровными дорожками пробежали по лицу, затерялись под воротником рубашки. — Тебе больно? — уточнил он. Рэйзор покачал головой. — Тебе. Ав… Август. Боль-но. В горле встал настолько тугой и тяжелый ком, что у Августа никак не получалось его сглотнуть, и он приложил дрожащую руку к шее. — Рэйзор… — Где больно? Этот вопрос потряс Августа до глубины души. Казалось, Рэйзор ждет ответа, чтобы после, как верный пес, положить голову на больное место хозяина и греть его своим теплом, пока тому не станет лучше. От этих ассоциаций стало горько и страшно. Август осторожно потянулся сквозь руническую полоску. Перед тем, как пересечь незримый барьер, его пальцы дрогнули. Как Август и предполагал, с внешней стороны барьер оказался проницаемым. Беспрепятственно преодолев рунную завесу, Август осторожно потянулся рукой к Рэйзору. Тот напрягся. Его глаза пристально следили за каждым движением Августа, а тело подобралось в испуганном ожидании. Август действовал мягко. Неторопливо, стараясь в лишний раз не тревожить Рэйзора, он опустил ладонь ему на голову, провел рукой по спутанным волосам, похожим на собачью шерсть. Рэйзор не стал атаковать. Прикосновения его не успокоили, но он мирился с ними, похоже, окончательно убедившись в мысли, что Августу можно верить. — Где больно? — повторил он свой вопрос. С момента, как Август открыл глаза после битвы за Мондштадт, он врал о своем состоянии всем, от Дилюка до сестер Фавония. И только мальчику-волку он ответил с предельной честностью: — Везде. Рэйзор не стал ничего отвечать. Собаки не беседуют с людьми об их самочувствии, просто молча лежат рядом — так и Рэйзор продолжал лежать на полу, поджав под себя руки, как лапы. Его лицо казалось отстраненным. Пока Август продолжал поглаживать его по волосам, Рэйзор оцепенело глядел на то, как под оборванным карнизом в комнату струится свет. — Лес, — сказал внезапно Рэйзор. — Ты хочешь в лес? — уточнил Август. Рэйзор кивнул. — Лес… свобода. Лупикал. Здесь… неволя. Люди. Люди злые. — Не все, — ответил Август, ощущая, как соленый привкус уже отпечатался на губах. — Никто в Мондштадте не желает тебе зла, Рэйзор. Принц Бездны был плохим человеком, это правда. Но Принц Бездны больше тебя не тронет. Никто тебя больше не тронет. Рэйзор помолчал, будто обдумывая его слова. Его взгляд по-прежнему впивался в полоску света над шторой. Август медленно поднялся, подошел к окну. Обернулся на Рэйзора. Тот сел, подобрался к рунической полоске так, чтобы оказаться поближе к окну. Он ждал, когда Август откроет шторы, ждал так, будто вместо штор Август должен был распахнуть перед ним дверь на свободу. Август коснулся плотной ткани. Отчего-то ему вспомнилось то далекое утро, когда отец впервые ворвался в его спальню, чтобы впустить туда солнечный свет и вскричать: «Сегодня будет светлый день!» — Светлый день, ха… — тихо проговорил Август. — Да уж. Сегодня будет светлый день. Он раздвинул шторы, и золотой свет, упругим потоком ворвавшись в комнату, скользнул по глазам Рэйзора. Тот уже привык к полумраку и поначалу зажмурился, но потом, согретый прикосновением осенних лучей, подался еще немного вперед, будто надеялся испить солнечное сияние. Его лицо впервые за все время озарилось подобием радости. Улыбка напоминала скорее хищный оскал, гримасу, которую мог бы состроить обрадованный добычей волк. Тем не менее, Рэйзору нравился свет. Нравилось ему и то, что он разглядел за окном. Ветер, который колыхал макушки деревьев и гнал мимо окон крошечные ураганы из листьев и семян одуванчиков. Далекие очертания гор и лесов: озаренные осенними лучами, они казались обителями богов на земле. — Свобода, — сказал Рэйзор. — Лупикал. Там, где лес… Хорошо. Нет люди. Нет больно. Свобода. В солнечном сиянии Август отчетливо различал царапины, которые Рэйзор оставил на своих щеках обломанными ногтями. Да, Сайно и сестры Фавония постарались обезопасить его. Но этот крошечный полукруг, очерченный рунической полоской, не мог стать для Рэйзора надежным убежищем. Даже если оставить Рэйзора в комнате с голыми стенами, он будет вредить себе снова и снова, полагая, что хотя бы так он сумеет выцарапать себе путь на волю. Он был диким зверем. И как всякий дикий зверь, запертый в клетке, даже весьма уютной и не лишенной удобств, он страдал и тосковал по своей волчьей свободе. — Отпусти, — сказал вдруг Рэйзор. — Август… хороший. Август знает, как плохо в клетке. Август… понимает. Отпусти. По… жа… луйста. Август сделал глубокий вдох. Да. Он знал, как плохо в клетке. Он прекрасно понимал, что испытывает сейчас Рэйзор. И это была самая главная проблема.               Из комнаты Рэйзора Август вышел в глубокой задумчивости. К счастью, Грейс его не дождалась: ей пришлось спешно уйти, чтобы помочь сестрам с делами на другом конце города. Ноги сами принесли Августа к памятному алтарю. Ему не хотелось видеть портрет отца. Видеть в его глазах, уже неживых, оставшихся только воспоминанием на застрявшей в вечности картинке, молчаливый упрек. Но в то же время Август был бы рад сейчас поговорить с ним. Даже если бы обмен мнениями закончился спором, как это нередко у них случалось. Августу просто хотелось разделить все произошедшее с кем-нибудь, кто мог бы его понять. У алтаря уже стоял, опираясь на трость, хорошо знакомый Августу человек. Это был Аято. Он выглядел чуть лучше, чем вчера, когда Скарамучча с Кадзухой едва ли не умирающим дотащили его до собора. От Кэйи Август знал, что Аято был тем, кто удержал Рэйзора от рокового прыжка в штормовые воды. Это далось ему нелегко. Непослушное тело Аято наполнялось силой лишь благодаря энергии Небесного ключа, но эта же энергия разрушала его, подвергала организм немыслимой нагрузке. Ничего удивительного, что рука, которой Аято сжимал трость, слегка дрожала, а на лице, частично спрятанном за завесой длинных, местами посеребренных сединой волос, теснились тени. — Аято, — окликнул Август. Тот обернулся. Его глаза оставались мутными — это значило, что Аято пока не решался призвать на помощь силы Тэмари. — Август. Голос Аято звучал слабо. По легкой дрожи его плеч Август догадался, что Аято давно хотел бы присесть, но чувствовал себя слишком ослабевшим, чтобы самостоятельно сдвинуться с места. Беззвучно выдохнув, Август приблизился, взял Аято за локоть и подвел к скамье. Аято с облегчением сел. Август опустился рядом, помог пристроить трость так, чтобы она не мешалась, но в то же время находилась у Аято под рукой. Странные это были ощущения. Аято казался стариком, хотя на самом деле был еще очень и очень молод. — Как ты себя чувствуешь? — спросил Август. — Вчера… Если честно, ты здорово всех перепугал. По губам Аято скользнула вымученная улыбка. — Извини. Сам не знаю, что на меня вчера нашло. Даже когда Мона со Скарамуччей помогли мне, я все еще не мог отпустить Рэйзора. Боялся, что если выпущу его… — Аято ненадолго примолк. Август терпеливо ждал продолжения. — Боялся, что он уйдет, как Варка. Извини. — Брось извиняться. — Август принялся бездумно поддевать носком сапога выступающий над полом угол плитки. — Если уж кто и должен просить прощения, так это я. Аято удивленно вздернул брови. — Ты едва жизнь свою не отдал, чтобы вернуть Рэйзора, — объяснил Август. — А я обесценил твою жертву. Теперь настал его черед колебаться. Аято не торопил. Его палец беспокойно постукивал по скамье. Взгляд мутных глаз двигался так, будто Аято пытался что-то рассмотреть. — Я отпустил его, Аято, — тихо сказал Август. — Оу. Между ними повис неозвученный вопрос. Август вздохнул. С силой прижал друг к другу ладони, ощущая в них нервную дрожь. Огоньки свечей, расставленных на памятном алтаре, колыхались, и оттого казалось, что на фотографии отца пляшут тени. Его взгляд то наполнялся теплотой, то, напротив, становился осуждающим, и Август, не в силах больше наблюдать за этим, опустил голову. — Могу спросить, почему ты принял такое решение? — тихо поинтересовался Аято. Август повернулся. Лицо Аято оставалось непроницаемым, только в его отчетливо проступающих линиях затаилась бесконечная усталость. — Он попросил. Когда Рэйзор озвучил свою просьбу, Август долгое время стоял неподвижно. Рэйзор продолжал повторять жалобное «Отпусти» — снова и снова, как слова заклятья. Каждое из этих «Отпусти» разбивалось об Августа, осыпало сердце стеклянным крошевом. Десятки мыслей проносились в его голове, но ни одна из них не могла дать ответ на вопрос, как будет лучше поступить. Рэйзор был и человеком, и волком. Когда-то он пытался влиться в мир людей, но это время давно прошло. Не было рядом ни Лизы, ни Варки — тех, кто некогда протянул ему руку. Зато в памяти Рэйзора все еще оставался ярким пылающим пятном образ Принца Бездны. Рэйзор не верил людям. Он чувствовал себя среди них чужаком. После шести лет, проведенных в Бездне под воздействием скверны, он боялся даже собственной тени, ведь она имела человеческие очертания. Но он помнил о «лупикал». О своей волчьей семье, одной мысли о которой хватало, чтобы жесткие складки на его лице разгладились, а хищный оскал смягчился. Рэйзор мечтал о покое, простом и понятном волчонку. О холмах, поросших травой и фиолетовой россыпью волчьих крюков. О ветре, с которым можно было бегать наперегонки по лесам, где пахло ягодами и влажным мхом. О солнце, в лучах которого можно было нежиться на краю утеса, наблюдая, как по небу лениво ползут гиганты-облака. Август не знал, как будет правильно поступить. Следовало ли ему отказать Рэйзору? Оставить его за рунной чертой, пообещать, что все наладится, приходить к нему день за днем, чтобы скрасить его неволю, попытаться втянуть обратно в общество людей? Или, может, нужно было прежде посоветоваться с Аято, с Розарией, с Беннетом и Фишль, со всеми, кто переживал о судьбе Рэйзора, со всеми, кому он был дорог? Возможно, он ошибся. Возможно, его поступок был аморален и глуп. Но в тот момент, когда Рэйзор сидел у рунической полоски, раз за разом умоляя отпустить его на свободу, сердце Августа не выдержало. Он приблизился, стер подошвой одну из рун, нарушая магическую цепочку. Мигнув, барьер угас, и Рэйзор тотчас взвился на ноги, взвился странно, сгорбившись так, будто не мог решить, идти ли ему прямо или встать на четвереньки. Август замер. Рэйзор тоже не шевелился. Август ждал нападения, но когда оно так и не случилось, отошел к окну и медленно открыл его створку. Рэйзор вскочил на подоконник и собирался уже выбраться на свежий воздух, когда вдруг замер в оконном проеме и, обернувшись, обратил на Августа взгляд чуть прищуренных от солнечного света красных глаз. — Август… Спа… сибо. Лупикал не забудет. С этими словами Рэйзор спрыгнул с подоконника на мостовую. Воровато осмотревшись, как укравший чужой ужин зверек, он склонился над землей и быстро припустил к железной ограде, за которой заканчивалось кладбище. Добравшись до холмика, в который был воткнут тяжелый двуручный меч, Рэйзор ненадолго задержался. Затем Август увидел, как его юркая фигура перемахнула через ограду и вскоре скрылась в неизвестном направлении. Теперь компанию Августу составлял только ветер, бившийся в распахнутую створку, и тишина. Об этом Август и рассказал Аято. Он не стал утаивать ни своих мыслей, ни своих сомнений и был готов к осуждению, но Аято сказал лишь: — Я понимаю. Он не стал порицать. Не стал и утверждать, что Август поступил правильно. Никто из них не знал, существовало ли в подобной ситуации единственно верное решение. Тем не менее, Аято понимал, и это было ценнее любой на свете поддержки. — Думаю, с ним все будет в порядке, — добавил Аято. — Он ведь и прежде держался своей волчьей стаи, так? Они будут рады видеть его. А он будет рад вернуться к ним. Может, однажды мы еще увидим их силуэты в какую-нибудь красивую лунную ночь. — Мм, — отозвался Август. Аято сжал его плечо, и Август в знак благодарности легонько похлопал его по колену. Аято стоило вернуться в постель. Августу нужно было решить еще добрую сотню вопросов и успеть на вечернюю встречу с Дилюком. Несмотря на это, оба продолжали неподвижно сидеть у памятного алтаря. Джиллиана из сестер Фавония принесла хвойный чай. Собор наполнился его обволакивающим ароматом и шумом разговоров: это пришли с большой коробкой, наполненной доверху одеждой и книгами, Джинн и Венни. Венни обняла Аято. Джинн поставила коробку на скамью, и они с Джиллианой принялись обсуждать, как лучше организовать раздачу вещей. Вскоре к ним присоединились Венти и Кадзуха. Как и всегда, Венти принес с собой мягкое дуновение ветра и музыку, от которой сердца друзей наполнились щемящим теплом. Кадзуха подыгрывал, сжимая в руках зеленый листок. Собор полнился музыкой, разговорами и ароматом хвои. А где-то посреди холмов, залитых солнечным светом, бежал навстречу свободе и родному лесу мальчик-волк.

* * *

Скарамучча провел на ногах целый день и большую часть ночи. Это здорово помогало отвлечься: от слияния вероятностей, способного настигнуть кого и когда угодно, и от состояния Териона. С момента битвы на утесе прошло уже больше суток, но Терион по-прежнему не восстановился. Его контуры были подернуты тьмой, а силуэт просвечивал сильнее, чем раньше. Всегда такой разговорчивый, теперь он в основном либо не показывался вовсе, либо сидел в отдалении, закрыв глаза, и устало дремал. Иногда, сощурившись, Скарамучча замечал, как в воздух от фигуры Териона поднимается едва различимая струйка тьмы. Будто он понемногу утекал, растворялся в Воображаемом пространстве. К вечеру Скарамучча не выдержал. Когда с основными делами в Мондштадте было покончено, он ушел к дереву в Долине Ветров и устроился там среди корней. Контур Териона слабо угадывался неподалеку. — Как ты себя чувствуешь? — О, господин Предвестник. — Голос Териона звучал непривычно хрипло. — Беспокоитесь обо мне? Я польщен. — Хорош издеваться. Знаешь же, что беспокоюсь. Перед тем, как ответить, Терион призадумался. — Молодец, что признаешь это. Растешь над собой. — Придурок, — беззлобно отозвался Скарамучча. Терион слабо усмехнулся. Повернув голову, Скарамучча разглядел, что он сидит, привалившись спиной к стволу дерева, и опечаленно смотрит на черту горизонта вдали. Солнце понемногу склоняло свою сонную голову к западу. От этого долина казалась наполнена каким-то неземным, по-волшебному теплым сиянием. — Это проблема расколотой души. Даже склеенная, она может легко рассыпаться от любого удара, — сказал наконец Терион. — Не волнуйся. Скоро мне станет лучше. — Вчера ты говорил то же самое, — заметил Скарамучча. — Запиши терпение в список качеств, которые тебе было бы неплохо потренировать. «Скоро» — не значит «сию минуту». Если бы не корень, выступающий из-под земли прямо между ними, Скарамучча с радостью пихнул бы Териона по ноге. С каких это пор «сию минуту» начало длиться два дня? — Ты говорил, твоя душа раскололась из-за Небесного порядка, когда боги убили тебя. Что все-таки произошло в тот день? Этот вопрос Скарамучча задал осторожно, внимательно наблюдая за тем, как сменяются выражения на лице Териона. Он поначалу удивился. Затем посерьезнел. В его глазах даже вспыхнула злость — она была направлена не на Скарамуччу, а на богов, которых Терион ненавидел так яростно, что мог бы силой этой ненависти опрокинуть Селестию на землю. Наконец, он вновь стал печален. Скарамучча вспомнил картинку, которая однажды мелькнула в воспоминаниях Териона: залитый кровью пол, чужая рука, которая грубо стискивала его волосы, и нечто страшное, невыносимо горькое за окном… Нечто такое, отчего душа способна разлететься в осколки даже без участия Небесного порядка. Терион вздохнул. В прошлый раз Скарамучча решил, что этой тайне так и суждено остаться невысказанной. Даже несмотря на протянутую между ними связь, Терион умудрялся оберегать от вторжения свои воспоминания, особенно те, что касались других оскверненных. Но после битвы на утесе в Фонтейне кое-что изменилось. Скарамучча не смог бы сформулировать, что именно теперь было по-другому, но Терион начал относиться к нему иначе. Как будто стал чуть больше доверять. — Боги убили моего друга, Арея. Шиу. Сбросили на него небесный шип и заставили меня смотреть. В том, что боги Селестии — собрание психов, получающих необъяснимое удовольствие от страданий смертных, Скарамучча и не сомневался. Но даже так слова Териона его изумили. — Зачем? — Это было их наказание. — За то, что ты не справился со скверной? — предположил Скарамучча. По губам Териона скользнула жесткая усмешка. — За то, что позволил себе говорить слишком смело. И замахнулся на то, что оказалось мне не по плечу. Скарамуччу так и подмывало выяснить подробности. Теперь картинка, которая прежде мелькала в воспоминаниях Териона лишь обрывочно, оказалась цельной. Скарамучча увидел, как Терион стоит на коленях, а из раны на его груди сочится, стекая на пол, кровь, пронизанная черными прожилками. Увидел его затуманенный слезами взгляд, направленный за окно — туда, где далеко-далеко темные небеса рассекала падающая серебристая стрела. Цепкая женская рука оттягивала Териона за волосы. Властная женщина возвышалась над ним, будто античная статуя, и ее карие с желтым проблеском глаза гневно мерцали. С крепкого плеча спадал край накидки, похожей на совиные перья. Вторая рука сжимала древко копья. Лезвие копья было чистым: страшную рану Териону нанесла не богиня. На короткий миг взгляд богини переместился, и Скарамучче почудилось, что она смотрит прямо на него. Он отшатнулся — и вывалился из воспоминаний Териона с таким ощущением, будто его вскрыли и сунули внутрь булыжник. В ушах шумела кровь. Все естество Скарамуччи содрогалось от боли, ужаса, гнева, бессилия и неизмеримой, нестерпимой тоски. Такими были чувства Териона в ужасный миг падения Шиу. Такие же чувства преследовали его до сих пор, спустя тысячи лет. Скарамучча хотел что-нибудь сказать, но тут услышал осторожные шаги. Незваный гость не обрадовал. Состроив кислую мину, Скарамучча повернулся к нему… и тут же подпрыгнул, как ужаленный в одно особо нежное место, потому что прямо над ним возвышалась Мона. Кислая мина тотчас соскользнула с лица. Скарамучча попытался что-то сказать, но сумел издать только сдавленный звук, предательски похожий на писк. Мона вздернула брови. Терион ухмыльнулся. «Очень смешно, придурок!» — Смешно, — не стал спорить Терион. — От вашей пантомимы, господин Предвестник, я чувствую, как ко мне возвращаются силы. «Ничего к тебе не возвращается! Ты думаешь, я не знаю? И вообще, прекрати называть меня Предвестником! Тебе и самому прекрасно известно, что я оборвал с Фатуи любые связи и возвращаться туда не собираюсь!» Пререкаться с Терионом можно было вечно. А вот терпение Моны вечным не было. Вспомнив об этом, Скарамучча торопливо взвился на ноги, нервно пригладил встрепанные волосы, откашлялся и с нарочитой небрежностью сказал: — Не волнуйся, я не буду тебе мешать. Я уже ухожу. — Правда? — Лицо Моны оставалось невозмутимым. Камень у подножия статуи Анемо Архонта, и тот мог похвастаться большей эмоциональностью. — Жаль. А я как раз хотела с тобой поговорить. Голос опять подвел и прозвучал так высоко, что едва ли не звенел: — Поговорить? Со мной? — С тобой, с тобой, — устало вздохнула Мона. — Нет, если ты, конечно, не хочешь… Она передернула плечами, развернулась в сторону дороги, и Скарамучча подался вперед так торопливо, что едва не грохнулся. — Хочу! Если бы он имел на это право, он бы придержал ее за запястье. Вот только всякое прикосновение к Моне напоминало о той ужасной ночи в Фонтейне. Той самой, когда Скарамучча схлопотал пулю в сердце, вспомнил прошлое, передал Шепот Порчи Фатуи, а после увенчал эту великолепную череду событий, ударив Мону по лицу. Ему до сих пор было стыдно. И он до сих пор как следует не извинился. За это. И за многое другое, что вынудило их с Моной разойтись разными дорогами. — Хорошо, хорошо, — сказала Мона, повернувшись. — Необязательно так кричать. Присядем? Скарамучча опустился на свое прежнее место. Мона присела на выступающий над землей корень. Терион некоторое время наблюдал за ней, а затем, решив не мешать, исчез в сгустке теней. — Так… — нервничая, Скарамучча сложил вместе ладони, принялся бездумно тереть их друг об друга. — Как ты меня нашла? — С помощью гадания, — отозвалась Мона. Она не глядела на Скарамуччу, только беспокойно ковыряла шершавую поверхность корня, будто надеялась выцарапать на нем тайное послание. Наверняка это послание звучало бы как-нибудь так: «Ска… ра… мучча… и… ди… на… хуй». — Я думал, ты сейчас не можешь гадать. Слияние вероятностей, созвездия двух миров перепутались, все такое… — Да, — отозвалась Мона все тем же ровным, лишенным интонаций голосом. — Особо не могу. Но в другой вероятности ты погиб, и твое созвездие угасло. Так что мне ничего не мешает прочесть твою судьбу. — В самом деле? — вздернул брови Скарамучча. Гадания казались ему смешными. Он, конечно, был наслышан о таланте Моны, а будучи еще глупеньким актером без памяти, даже верил, что ее великий астрологический дар способен вершить судьбы. Мона говорила, мол, это так не работает, но Скарамучча все равно верил. Он всегда в нее верил. Все шесть лет, которые она была рядом. Он смущенно кашлянул, но так и не решился об этом заговорить. Мона тоже молчала. Скарамучча шмыгнул носом. Мона продолжала ковырять корень. Скарамучча постучал носками ботинок друг о друга. Мона вздохнула, щелкнула пальцем по краю шляпы. — В общем… — Ее взгляд забегал в отчаянном поиске того, за что можно было бы зацепиться. — Я решила заглянуть в твое будущее. Не подумай, что мне было сильно интересно, я просто надеялась найти какую-нибудь зацепку, чтобы помочь во всей этой ситуации со слиянием вероятностей, а себе я гадать не могу, так что… Они снова замолкли. В голове Скарамуччи раздался усталый голос Териона: «Боги, да две улитки быстрее доберутся из Мондштадта в Снежную, чем вы перейдете уже к делу». — Заткнись, — прошептал Скарамучча. Мона удивленно подняла голову, впервые встретившись со Скарамуччей взглядом, и он торопливо объяснил: — Я не тебе. Терион достает. Это он только с тобой такой галантный, а со мной — сущий дьявол. Даже жалею, что не выбросил Шепот Порчи в море. «Ну да, жалеет он, — фыркнул Терион. — По-моему, ты чуть не расплакался, когда решил, что я погиб». Скарамучча залился краской до кончиков ушей, и Мона, заметив это, внезапно смягчилась и даже немного улыбнулась. Странно, но Скарамучча тоже расслабился. Сообразив, как нелепо его общение с Терионом смотрится со стороны, он тихонько засмеялся, и Мона, подхватив его веселье, прыснула в сжатый кулак. Некоторое время они сидели, наслаждаясь этой неожиданной волной облегчения. Будто железная стена, в которую они оба прежде бились, рухнула, и они снова увидели друг друга такими, как до нападения на Фонтейн. Вдруг лицо Моны исказила грусть. Она поджала губы, прикрыла глаза, скрывая возникшее в них горькое выражение. — Об этом я и хотела с тобой поговорить, — сказала она. — О судьбе, которую я увидела в гадальной чаше. Я не… У меня нет уверенности, о чем именно шла речь, но… Мона взволнованно поскребла плечо, и Скарамучча весь подобрался, ожидая неприятных новостей. — Я видела смерть, Скара. Скарамучча был так потрясен ее словами, что даже не обратил внимание на уже ставшее непривычным обращение. — Смерть? — уточнил он. Голос дрожал. — Мне очень жаль, — прошептала Мона. — Я не могу сказать больше. Я пыталась рассмотреть, но отражение нестабильное, зыбкое… Может, даже угасшее созвездие оказывает влияние на процесс гадания. Может, смерть, которую я увидела, на самом деле относится к тому, другому Скарамучче. А может… — Она вздохнула, стянула с головы шляпу, принялась бездумно комкать ее в руках. — Не знаю. Скарамучча дотронулся до уха. Его не покидало ощущение нестерпимого, оглушающего звона. — Я бы хотела сказать, что будущее не предопределено, — добавила Мона, — но на моей практике предсказания чаще всего сбываются. Как бы люди ни пытались изменить свое будущее, они все равно рано или поздно к нему придут. И я, наверное, неправильно поступаю, пытаясь предупредить тебя о том, над чем ты не имеешь власти… Скарамучча поднял голову, всмотрелся в ее тронутое тревогой лицо. Это было ужасно глупо, но в тот момент он задумался не о собственной судьбе, а о том, как же это приятно: когда девушка, которая изображает безразличие, на самом деле все еще хоть немного о тебе переживает. — Но я решила, что должна это сделать, — заключила Мона. — Хотя бы в качестве извинения. — Извинения? — хрипло переспросил Скарамучча. Мона кивнула. Дальнейшие слова дались ей с трудом, но она, сглотнув, все же заставила себя произнести их: — Из-за меня ты шесть лет жил чужой жизнью. Я не сожалею о своем решении, поскольку всего лишь пыталась защитить дорогих людей, к которым через некоторое время после переезда в Фонтейн начал относиться и ты. Но я сожалею, что причинила тебе столько боли. И прошу за это прощения. Скарамучча обмер. Расправив скомканную шляпу, Мона торопливо натянула ее, соскочила с корня, ясно дав понять, что задерживаться не намерена. Скарамучча продолжал сидеть, а в голове все разносилось эхо ее слов. «Я сожалею, что причинила тебе столько боли. И прошу за это прощения». Он прижал руку к тому месту, где у нормальных людей находилось сердце. Поднялся, ловя взглядом каждое движение Моны. Дальнейшие слова посыпались изо рта неконтролируемой лавиной: — Мне тоже жаль. Я не сожалею, что узнал правду, и не считаю, что ты имела право скрывать ее от меня. Но я сожалею, что ударил тебя в Фонтейне. Что бросил тебя там одну, что помог устроить слияние вероятностей, что столько ребят из королевской стражи погибло и что Габриэль оказался из-за меня в таком состоянии, что погибла Уиллоу, что я предал твое доверие и твою любовь, что мы больше не будем вместе… Глаза Моны изумленно расширились, но она не перебивала. — Мне правда очень и очень жаль. Жаль, что я навсегда останусь просто Скарамуччей и никогда не стану Аделардом ни для мира, ни для самого себя, ни тем более для тебя. «Какое категоричное заявление», — высказался Терион. Скарамучча даже не стал тратить силы на то, чтобы послать его к черту. Мона молчала. Молчала очень долго, так долго, что Скарамучча даже испугался за ее самочувствие. Лицо у Моны стало бледным, и только на щеках алели два больших пятна, а глаза лихорадочно блестели. — Может, не станешь, — согласилась она наконец. — Но там, на утесе, ты стал на шаг к нему ближе. Спасибо, что помог в бою с Барбарой. И что вытянул Рэйзора. И за то, что делал сегодня в Мондштадте. Не пойми неправильно: чтобы исправить слияние вероятностей, этого недостаточно. Но… Она сделала глубокий вдох, а затем протяжно выдохнула, закрыв глаза. Скарамучча обратил внимание, как бьется жилка на ее шее. — Это уже кое-что. Это то, что сделал бы Аделард. Ни слова больше не говоря, Мона сдержанно кивнула на прощание, а затем развернулась и с невероятно прямой спиной зашагала к дороге в Мондштадт. Скарамучча заметил, как она украдкой подняла руку и спешно утерла лицо. От мысли, что он опять довел ее до слез, на душе стало паршиво. Пнув корень, Скарамучча рухнул у подножия дерева и уныло подпер подбородок рукой. Голову полонили самые разные мысли. Что странно, ни одна из них не касалась зловещего предзнаменования Моны. Куда сильнее Скарамуччу занимал тот факт, что они наконец смогли поговорить более или менее дружелюбно — впервые с ночи налета на Фонтейн. И это… Это оказалось так приятно. Снова видеть ее улыбку. Слышать смех, совсем тихий и робкий, как если бы Мона считала своим долгом снижать в присутствии Скарамуччи градус эмоций. Снова слышать, как она называет его «Скарой». Скарамучча знал: прошлое не вернуть. Когда он сказал Моне, что они никогда больше не будут вместе, это не было предположением. Скарамучча понимал, Мона уже не сможет спокойно смотреть на его руки, которые с такой легкостью причинили ей боль, а он всегда неосознанно будет ждать от нее подвоха. С одной стороны, все это навевало печаль — такое странное, похожее на вязкий кисель чувство, в котором медленно утопаешь, захлебываясь обманчивой обволакивающей сладостью. А с другой стороны… Скарамучча впервые за долгое время испытал подобие облегчения. По какой-то необъяснимой причине после разговора с Моной он будто избавился от груза, который преследовал его много лет. — Так бывает, когда честно говоришь о своих чувствах, — ехидно заметил Терион, вновь появившись у подножия дерева из сгустка теней. — Приятно, не так ли? Быть искренним. С собой и с другими людьми. В этом есть нечто успокаивающее. Я бы назвал это истинной свободой. — А-а, — протянул Скарамучча. — Выходит, когда ты влезаешь в разговор со своими философскими замечаниями и непрошеными советами — это «истинная свобода». Так что ли? К его изумлению, Терион не стал язвить в ответ. Вместо этого он вдруг вскинул голову и засмеялся — так просто и честно, что тьма, которая пронизывала его силуэт, стала слегка светлее. Скарамучча фыркнул, откинулся назад, прижавшись спиной к разгоряченному солнцем древесному стволу. Над головой раскачивались тронутые ветром ветви. Облака, налитые позолотой, будто сладкие спелые яблоки, не торопясь совершали свое паломничество от одного края неба к другому. Над долиной разливался пьянящий запах осени, в котором ностальгия по ушедшему лету мешалась с ожиданием грядущих теплых дней. Скарамучча вдруг подумал, что если этому месту суждено вскоре стать его последним пристанищем, вольно странствующий по Мондштадту ветер непременно присмотрит за ним на той стороне. Раскинув руки, он лежал, будто обнимал мир, и смеялся вместе с Терионом, ни капли не стесняясь того, что со стороны они похожи на безумцев.

* * *

Ребята вернулись в Мондштадт тремя порталами. Оказавшись на площади у монумента, они столкнулись с Дотторе. Второй Предвестник сидел у «Хорошего охотника», сидел так непринужденно, словно был всего лишь досужим посетителем. Завидев его, Кли пробормотала парочку отборных ругательств, которые подслушала у Кевина. Аякс сразу напрягся. Люмин привычно сощурилась, внимательно улавливая каждое движение Дотторе, и расположила руку так, чтобы можно было в любой момент призвать оружие. Впрочем, после прочитанного в дневнике Лизы отношение друзей к Дотторе стало несколько иным. Никто к нему симпатией не проникся, но все же они помнили, что когда-то Дотторе спас Лизу. А Лиза, как ни странно, спасла его в ответ. И даже испытывала к Дотторе сложную помесь чувств, которую можно было назвать влечением. В голове это укладывалось плохо, но Кли уже примирилась с тем, что вообще довольно мало знает об окружающих. Взять, скажем, реакцию на Отто. Даже несмотря на маску, скрывавшую половину лица Дотторе, Кли сумела разглядеть проступившее за ней потрясение. Что вынудило этого наглухо равнодушного к окружающим человека испытать подобный шок? И почему его рука дернулась так сильно, что выплеснулся из кружки чай? Дотторе быстро оправился от изумления и скрылся за привычной стеной безразличия. Кли невольно подумала, каким человеком он мог бы стать, если бы почаще был искренним, как с Лизой. — Гляжу, проект «Одиннадцать» официально можно признать закрытым, — высказался Дотторе вместо приветствий. В глазу Аякса сверкнула ярость, и он подался вперед. Теперь, когда Отто вернул ему руку, она могла стать грозным оружием, способным запросто переломить Дотторе шею. Дотторе, казалось, это ни капли не заботило. Заметив реакцию Аякса, он лишь ухмыльнулся, отчего Люмин начала терять терпение. — Спокойно, — сказал им обоим Сяо. — Почему ты все еще здесь? — холодно осведомился Кевин. — У тебя что, нет дел где-нибудь в другом месте? Неужели не завалялось на задворках Тейвата ни одного ожидающего тебя эксперимента? — Самый важный эксперимент сейчас, очевидно, проходит здесь, — отозвался Дотторе. — И я, видишь ли, лично заинтересован в его результате. Люмин закатила глаза и пробурчала нечто похожее на проклятие. Обсуждать дальнейшие планы рядом с Дотторе никому не хотелось, так что ребята по молчаливому согласию отошли к алхимической лавке Сахарозы. Сахароза отсутствовала, зато ребята встретили Мику, который спешил куда-то по поручению Августа. Мика поздоровался, коротко передал последние новости о восстановлении города и тотчас умчался. Кевин ушел искать мастера Дилюка и господина Камисато, напоследок назначив Отто встречу в «Доле ангелов» — попробовать достойное одуванчиковое вино. На эту встречу были приглашены и все остальные. Элизия сказала, что хочет повидаться с Венни. Тимми стремительно умчался: никто так и не понял, в каком направлении он скрылся. Отто отправился предложить свою помощь целителя в Соборе Барбатоса. Люмин и Сяо захотели провести вечер на Утесе Звездолова. Они позвали с собой Паймон, но та до сих пор оставалась не в духе, а потому отказалась. Тевкр повел Аякса домой. — Там, конечно, сейчас довольно много людей, но ты не волнуйся, с ними легко найти общий язык, — сказал Тевкр, заметив, как колеблется Аякс. Тот слабо улыбнулся. Его взгляд скользнул к Дотторе, и выражение лица тотчас стало задумчивым, с затаенной где-то глубоко внутри злобой. Впрочем, Тевкр уже потянул брата за собой, и Аяксу пришлось оставить Дотторе наедине с хрустящей курочкой из «Хорошего охотника». — Ну-у… — протянула Кли, когда они с Клодом остались посреди площади одни. — Хочешь присоединиться к Дотторе? — Обожаю ужинать в компании безумных докторов, — отозвался Клод. Кли его едкие, ворчливые шутки очень нравились, так что она хихикнула и предложила Клоду переночевать в старой спальне Альбедо. Тот не стал возражать. Искра приободрилась, предвкушая сон на удобной кровати — редкая роскошь в последнее время. Перед тем, как покинуть площадь, Кли приблизилась к монументу. Протянула руку. Коснулась кончиками пальцев гранита, согретого заходящим солнцем. Не считая Барбары, все исчезнувшие были спасены. Но на этом монументе еще со времен Дня Пепла не хватало одного имени. Имени человека, который был заклеймен убийцей и разрушителем, но на самом деле боролся с губительным воздействием так долго, насколько хватило сил. Клод не мешал. Он терпеливо дождался, когда Кли прочитает у монумента молитву Анемо Архонту, а после следом за ней зашагал тенистыми переулками к дому, под крышей которого когда-то жил и Альбедо. Кли отыскала ключи. Перед тем, как отпереть замок, она рассеянно покрутила в пальцах брелок с Додоко. Это была самодельная игрушка — Альбедо подарил ее Кли на восьмой день рождения. Кли тогда без устали носилась по всему Мондштадту, хвасталась прохожим своим приобретением, и бедный мастер Дилюк в конце концов был вынужден повесить на дверь «Доли ангелов» табличку «Закрыто». Кэйа потом тайком перевернул ее обратно, так что Кли ворвалась к мастеру Дилюку прямо в тот момент, когда он в глубокой задумчивости протирал бокалы. Кли впервые услышала, как одновременно бьется столько стекла. Некоторые крепкие выражения, которые мастер Дилюк адресовал Кэйе, она тоже услышала впервые. Альбедо, узнав об этом инциденте, только вздохнул и своим спокойным, мягким голосом сказал: «Кли, пожалуйста, в следующий раз не называй этот брелок бомбой, хорошо?» Кли пообещала. Она много чего ему обещала. А он, в свою очередь, много чего обещал в ответ. Говорил, что будет рядом в трудные минуты. Говорил, что перед лицом жизненных испытаний Кли не останется одна. Он соврал, как типичный взрослый — легко и непринужденно. А может, в тот момент он действительно верил, что их с Кли ожидает впереди лишенная горестей жизнь. Когда они сидели вечером за столом в компании мамы и пили горячий шоколад, когда Альбедо брал ее резвиться в снегу на Драконьем Хребте, когда они плыли на огромном корабле в Инадзуму на фестиваль Иродори… В те моменты им обоим казалось, что они смогли бы покорить вечность. Что они навсегда останутся такими. Свободными. Счастливыми. Братом и сестрой. А теперь Кли вертела в руках ключи и размышляла о том, как совсем скоро сойдется с Альбедо в смертельно опасной битве. Вздохнув, она отперла дверь. Дом был небольшим, но очень уютным. Особенно уютно здесь становилось с возвращением мамы. Сейчас он казался опустевшим, а потому опечаленным. Кли взглянула на плащи и куртки, вывешенные в прихожей. На залитый солнечным светом проход в кухню. На золотистые пылинки, которые взметнулись в воздух, когда она открыла дверь, и теперь медленно оседали на половицы, пахнувшие разогретым лаком. Казалось, если прищуриться, можно разглядеть сквозь время силуэты из детства. Их с Альбедо зыбкие тени, которые появлялись в кухонной арке и, проскальзывая по коридору, исчезали у лестницы на второй этаж. Эхо прошлого, которое умерло в День Пепла, но все еще оставалось жить в памяти Кли, согревая сердце. — Ты скучаешь по своим друзьям? — внезапно спросила Кли. — Проходи в кухню. Я заварю чай. Клод наклонился, чтобы Искре удобнее было спрыгивать на пол. Кошка тут же принялась с хозяйским видом изучать новое помещение. Клод же сбросил свой плащ с темно-фиолетовым подкладом. — Скучаю, — сказал он после небольшой паузы. — Даже по Итэру. Не по Принцу Бездны, а по тому мальчишке, с которым мы смотрели на звезды. Он был смешным, тот Итэр. Вечно краснел, когда Эйси входила в комнату. Смущался, если какая-нибудь шуточка Рэйн попадала прямо в цель. И всегда, всегда в первую очередь думал о своей сестре. Клод прошел вперед. Его силуэт вписался в контур арочного прохода, озарился солнечным светом, и Кли вдруг улыбнулась. — Что? — удивился Клод. — Ничего, — отозвалась Кли. — Все в порядке. Правда. Все по-настоящему в порядке. Она подумала, что в этом доме не всегда будут жить одни только тени. К старым воспоминаниям добавятся новые. И там, где сейчас из прошлого проступал силуэт Альбедо, появятся другие силуэты. Клода. Тевкра. Тимми. Элизии. Всех друзей, которых успела обрести на своем пути Кли. Всех тех, кого ей еще только предстоит встретить. — Клод, а если Итэр все же осознает смерть своей сестры… он остановится? — спросила она. Клод ответил не сразу. Убрал руки в карманы. Отвернул голову, наблюдая, как в окне кухни пляшут лучи уходящего сентября. — Нет. Не думаю. — Но ведь его цель больше не будет иметь смысла. Зачем тогда подвергать мир такой опасности? Он ведь сам вписан в Ирминсуль. А значит, тоже рискует исчезнуть. Клоду снова понадобилось время, чтобы собраться с мыслями для ответа. — Я ведь уже говорил тебе. В день падения Каэнри’ах там не осталось живых людей. Умерли все. Даже те, кто сумел выбраться. — И ты? — спросила Кли. — И я. Кли положила ключи на столик в прихожей. Слова Клода звучали спокойно, но в них все равно таилось нечто такое… Кли долго гадала, что это. «Печаль», «боль», «тоска» — все эти слова подходили, но им недоставало точности. А теперь, после стольких размышлений и разговоров, Кли наконец поняла. Она приблизилась. Клод продолжал стоять в арочном проходе, на границе между коридором и кухней, как будто не решаясь сделать шаг навстречу солнечному свету. — Не надо, — сказала Кли. Клод молчал. — Не надо искать своей смерти. Пожалуйста. Я, наверное, многого не понимаю и вообще не имею права говорить тебе такие вещи, но… Клод, я не хочу, чтобы ты умирал. Не уходи. — Кли… Договорить он не успел. Искра, которая все это время неторопливо расхаживала по первому этажу, вдруг навострила уши, принюхалась — а затем с протяжным мяуканьем бросилась вверх по лестнице. Кли с Клодом потрясенно переглянулись. Позабыв о разговорах, они метнулись следом за Искрой. Кошка остановилась перед дверью в мамину спальню, встала на задние лапы, а передними принялась скрестись, тянуться вверх, пытаясь подцепить дверную ручку. — Что она делает? — изумился Клод. — Кошки чуют сверхъестественное, — прошептала Кли. Дверь в мамину спальню, длинная и широкая, из шершавого белого дерева, тотчас показалась ей самым зловещим объектом во вселенной. Кли могла поклясться: если постараться, можно увидеть даже, как сквозь щель над порогом сочится черная дымка. — Глупости какие-то, — проворчал Клод. Дверь сразу же стала самой обыкновенной. — У тебя ни грамма фантазии, — заметила Кли. — Отчего же? Просто здравого смысла на пару килограммов больше. С этими словами Клод одним решительным шагом преодолел дистанцию до двери и повернул ручку. Сколько бы там килограммов здравого смысла не умостилось в его насквозь пропитанном скептицизмом уме, даже он не стал сразу же пересекать порог комнаты. Наверное, так подействовала история Софии. Кли не могла избавиться от жуткого ощущения, что где-то в шкафу или под маминой кроватью затаился монстр. Вот сейчас он заскребет когтями по полу, медленно выберется на свет, раскачиваясь, как одержимый, протянет свои тонкие хищные лапы, вывернется так, что шея изогнется под неестественным углом… Бах! Кли взвизгнула, отшатнулась, ухватила Клода за запястье, но бояться было нечего: это Искра одним прыжком перелетела через половину комнаты и тяжело приземлилась на четыре лапы. — Кли, — ровно сказал Клод. — Я все понимаю, но Рэйн тут нет, и вторую руку она мне сделать не сможет. Опустив взгляд, Кли поняла, что от испуга едва не вывихнула Клоду запястье. К счастью, он не стал дальше ехидничать на эту тему. Загородив Кли от возможной опасности, он первым шагнул в комнату и поравнялся с тем местом, где поджидала нетерпеливая Искра. Ее взгляд, казалось, говорил: «Ну что вы мнетесь там, как два идиота?» Кли тоже прошла в мамину спальню, замерла, осматриваясь. Ей никогда не запрещалось приходить сюда, но маминым гостеприимством Кли не злоупотребляла. Только, бывает, лежала здесь на кровати, когда мамы не было дома, и наблюдала, как загораются под вечер звездочки на привезенной из Фонтейна лампе. Сейчас звездочки оставались тусклыми. Комнату пронизывали солнечные лучи. Просачиваясь сквозь щелку между занавесками, они рассекали пространство ровной золотой полосой — казалось, при желании можно было бы вскарабкаться по ней на небо. Искра сидела в центре комнаты. Солнечный свет золотил ее мягкие шерстинки, а глаза, неторопливо моргающие, казались сейчас особенно внимательными. Дождавшись, когда Кли приблизится, Искра села и принялась передними лапами скрести половицу. — Твоя мама обустроила тайник с кошачьей едой? — предположил Клод. Кли опустилась на корточки и попробовала подцепить половицу, но та прилегала плотно, и только узкий зазор в полу говорил о том, что там действительно есть потайное пространство. Клод попросил нож. Кли сбегала в кухню и уже через минуту снова стояла в спальне, наблюдая, как Клод осторожно погружает край ножа в расщелину между досками. — С тебя ремонт, — сказала Кли. — Ну это же тайник твоей мамы, а не моей. — Да, но мы вскрываем его из-за твоей кошки. — Она не моя кошка. — Тогда почему ты спросил сегодня у Кевина, можешь ли взять ее вечером в таверну? Клод одарил Кли многозначительным взглядом, после чего потянул половицу на себя, и та с неохотой поддалась. Кли тут же опустилась на колени, подползла поближе, с любопытством заглядывая в черный провал. Тайник оказался неглубоким. Кли надеялась увидеть засохшую мумию или хотя бы необычайный прибор из другого мира, но под половицей обнаружился лишь обернутый зеленой лентой конверт и какой-то кусок плотной ткани, сложенной вчетверо. Вытащив его, Кли поняла, что это остроконечная шляпа — такая же, как у мамы, только чуть более темная и украшенная золотым узором. — Верно, — сказала Кли. — У каждой уважающей себя ведьмы должна быть запасная шляпа. Поразмыслив, она отряхнула шляпу от пыли и, распустив волосы, водрузила себе на голову. Отчего-то ей подумалось, что мама была бы не против. А Клод отчего-то ухмыльнулся так, что Кли захотелось поближе познакомить его с пылью, скопившейся в углах тайника. — Ладно, — сказала она. — А что насчет письма? Письмо оказалось очень старым. Настолько, что конверт пожелтел, бумага под пальцами Кли хрустела, а выведенные на ней буквы потускнели и превратились в вереницу неразборчивых символов. Кли вдруг подумала, что этот конверт мог лежать здесь с тех самых пор, как к порогу дома пришел Альбедо. Он ведь тогда передавал маме похожее письмо, и оно тоже было обернуто зеленой лентой. Различить что-либо на конверте Кли с Клодом так и не сумели. Пришлось Клоду во второй раз взяться за нож. — Ты уверена? — спросил он перед тем, как вскрыть письмо. — Эти вещи не просто так были спрятаны здесь. Может, они имеют для твоей мамы особенное значение и не предназначены для чужих глаз. Даже для твоих. — Но ведь должна быть причина, по которой Искра привела нас сюда, — заупрямилась Кли. — Не волнуйся. У мамы всегда все под контролем. Даже когда кажется, что тебе удалось ее перехитрить. Не удивлюсь, если все это часть ее очередного плана. Клод недоверчиво выгнул бровь, но спорить не стал. Нож легко взрезал старую бумагу, и в руки Клода лег прямоугольник письма. — Ну что там? — в нетерпении подалась вперед Кли. Клод держал руки слишком высоко, чтобы что-нибудь разглядеть, поэтому Кли оставалось только довольствоваться выражением его лица. А оно вдруг резко изменилось. Прежде равнодушный, Клод рывком выпрямился, побледнел, сощурился, пробегая взглядом по верхним строчкам письма. Он будто не мог поверить собственным глазам. — Что там? — повторила Кли. Клод не слышал. Рассердившись, Кли дернула его за рукав, и только тогда он растерянно заморгал, будто впервые осознав, где находится. — Прости, я… Он выдохнул, потер переносицу. Кли решительно ничего не понимала. Она уже успела придумать с десяток возможных содержаний письма, когда Клод наконец справился с чувствами и тихо сказал: — Это письмо адресовано мне. — Тебе?! — потрясенно переспросила Кли. Они синхронно посмотрели на Искру. Та с невозмутимым видом подняла лапу, небрежно дернула ей, стряхивая прилипший комочек пыли, и принялась вылизываться. Кли никогда прежде не видела, чтобы кошки так явно гордились собой. Искра же буквально лучилась самодовольством. — Это… — Кли перевела взгляд на Клода, все еще бледного и какого-то подавленного. — Это письмо от моей мамы? От Алисы? — Нет, — помолчав, ответил Клод. Когда он повернул бумагу так, чтобы Кли могла ее изучить, его руки слегка дрожали. — Это письмо от Рэйн.

* * *

Держась за руки, Сяо с Люмин поднялись на Утес Звездолова. Впервые с момента ухода из Мондштадта у них появилась возможность побыть наедине, и накануне тяжелой битвы оба только и ждали, когда смогут ей воспользоваться. На утесе было спокойно и тихо. Люмин стянула сапоги и пошла по траве босиком. Трава была холодной и покусывала босые стопы, но Люмин не обращала внимания: ей даже нравилось, как бодрят эти ощущения, как они помогают снять напряжение, засевшее внутри диким перепуганным зверьком. Люмин все подзывала этого зверька, но он прятался в тенях, оставался недоступным взору — она постоянно ощущала его присутствие, но ничего не могла с ним поделать. На краю утеса Люмин остановилась, взглянула на солнечный диск, который катился за черту горизонта, озаряя небеса алым заревом. Ей вдруг подумалось, что небо в этот вечер выглядит так, словно там, наверху, пролилась чья-то кровь. Сзади приблизился Сяо. Сегодня он выглядел непривычно: волосы были забраны вместо хвоста в косу, в просторных рукавах короткого ханьфу путался ветер, а на щеке темнел свежий шрам, оставшийся от удара Вестника Бездны во время битвы в Фонтейне. Изучая Сяо, Люмин никак не могла поверить, что еще шесть лет назад едва выманила его из гавани. Теперь он производил впечатление умудренного опытом путешественника. В конце концов, за последний месяц ему довелось побывать в стольких странах, что любой искатель приключений лопнул бы от зависти. Люмин, стоило признать, тоже выглядела иначе. Привычное платье она сменила на штаны с высоким поясом, удобно обхватывающим талию, и легкую рубашку с длинными рукавами. На плечи была наброшена короткая темно-коричневая куртка. Волосы, которые стали теперь длиннее, чем шесть лет назад, она собрала в низкий хвостик. Новый наряд был закрытым, и это в точности соответствовало ее нынешнему мироощущению. Люмин много думала об этом. О том, как теперь воспринимает окружающих. Какое место может занять среди них. Разговор с Аяксом стал новой отправной точкой. Люмин не чувствовала облегчения, но теперь хотя бы понимала: она не одна в своих чувствах. В своей ярости. В своем жгучем желании отомстить. Сяо, конечно, с самого начала был рядом и даже обещал поддержать в бою против Принца Бездны. Но он не мог, просто не мог понять, каково это: смотреть в собственную душу и видеть, как ее переполняет тьма. А Аякс знал. Он тоже был таким. Сломленным и обозлившимся. Предавать заветы доброй, помогающей всем вокруг Путешественницы в чужой компании было как-то проще. Люмин решила, что если отбросит осколки своего прошлого, теперь весьма обременительного «я», расплатиться с Принцем Бездны не составит труда. В своих талантах она не сомневалась. Шесть лет жизни по чужой указке, может, сломили ее дух, но не тело. Тело стало еще сильнее, овладело новыми приемами, научилось безжалостности, которая могла стать хорошим подспорьем на поле боя. Люмин знала: когда она выйдет против Принца Бездны, она не постесняется использовать любые знания. Любые, даже самые бесчестные и грязные приемы. — О чем думаешь? — негромко спросил Сяо. Люмин одарила его улыбкой. Как ни странно, мысль о скорой мести поднимала настроение, так что улыбка получилась вполне искренней. Правда, Сяо все равно взглянул в ответ с печалью. — Да так. Пытаюсь представить, как будем отвоевывать Архив Бодхи. Как думаешь, Принц Бездны явится сам? Сяо кивком указал на землю, и они с Люмин устроились на краю утеса. Сяо скрестил ноги. Люмин, наоборот, свесила их и стала болтать — так беспечно, словно не осталось за плечами никакой Бездны. — Думаю, это зависит от того, сколько сил осталось в его распоряжении. Мне кажется, за последнее время мы истребили большую часть Ордена. — Орден огромен, — возразила Люмин. — И истребить его не так легко. — Скажи это Кевину, — отозвался Сяо. — По-моему, он твердо вознамерился изничтожать его до тех пор, пока Принц Бездны не уяснит, что Венни неприкосновенна. Воспоминание о том, как Принц Бездны подослал часть Ордена в странствующий театр, чтобы схватить малышку Венни, подняло в душе новую волну ненависти. Люмин сжала руки в кулаки. Сяо, заметив это, потянулся вперед, обхватил дрожащие от ярости пальцы Люмин ладонями. — Люми. — Да? — … Она ждала продолжения, но Сяо молчал. Его взгляд под полуопущенными веками перемещался от одного шрама Люмин к другому. Люмин очень хотелось заглянуть ему в голову, узнать, о чем он думает. Она не могла избавиться от ощущения, будто тьма, поселившаяся в ее сердце, встала между ними стеной, вынуждала отдаляться друг от друга. Сяо касался ее рук, и в этих прикосновениях по-прежнему было много теплоты и любви, но они доносились до Люмин будто издалека, и она никак не могла заставить себя прочувствовать их в полной мере. «Ничего, — подумала она. — Это изменится, как только Принца Бездны не станет». — Сяо, если ты хочешь напомнить мне об осторожности, о необходимости сдерживать себя… Я это знаю. Люмин смотрела ему в глаза. Сяо продолжал молчать. Его губы, сжатые в тонкую нить, едва заметно подрагивали. Он чутко прислушивался к каждому ее слову, а Люмин врала, врала и снова врала. Обещала, что будет тщательно взвешивать каждый свой шаг. Что не позволит Принцу Бездны дурманить ей голову. Что обуздает чувства и даст разобраться с этой проблемой другим. Она стыдилась своей наглой лжи, но в то же время не знала иного способа вырваться из-под бдительного присмотра. Она не хотела, чтобы Сяо оберегал ее. Она нуждалась не в защите, а в исцелении. А исцеление ей могла принести только кровь Принца Бездны. Нет. Пускай лучше Сяо ничего не знает. Он и без того не раз подвергал опасности свою жизнь, пока принимал на себя предназначенные Люмин удары. В этот раз она сама доведет начатое до конца. И убьет Принца Бездны прежде, чем он успел навредить кому-нибудь еще. Люмин все продолжала нести чушь, когда Сяо вдруг подался вперед и, крепко обхватив ее обеими руками, прижал к себе. Люмин изумленно замолкла. Она слышала, как бьется под ханьфу сердце Сяо. Ощущала, как подрагивают его руки. Она хотела сказать что-нибудь обнадеживающее, соврать еще разок, но слова вдруг застряли в горле: Люмин явственно осознала, что Сяо давно раскусил ее ложь. Был ли он расстроен? Разочарован? Она не могла сказать. Когда Сяо заговорил, его голос звучал ровно, но хладнокровия в нем не было. Напротив. Он весь был проникнут необычайной теплотой. — Я надеялся, что мы сможем побыть друг с другом честными. Хотя бы здесь, в этом месте. Сяо отстранился, и Люмин впервые увидела выражение его глаз: непривычно колкое, из-за чего он казался особенно уязвимым. Ощущая себя раздавленной собственным враньем, Люмин подняла руку, ласково провела кончиками пальцев по щеке Сяо, улавливая его тепло. — Что в нем такого особенного? — шепотом спросила она. Сяо тоже понизил голос: — В Инадзуме ты говорила, что однажды мы сможем побывать здесь вместе. А потом я погрузился в сон, а ты пропала в Бездне… Сяо поднял голову к небу, и порыв ветра подхватил те пряди его волос, которые выбились из косы и теперь свободно обрамляли худое лицо с острыми чертами, обычно строгими, но сейчас смягченными светом заходящего солнца. — Здесь я в первый раз прочитал твое письмо. То, которое помогла тебе написать Юнь Цзинь. Ты помнишь? «В стране, всегда охваченной грозою, мы были вместе…» — «…даже в час конца», — подхватила Люмин. — Архонты, Сяо, конечно, я помню. Я помню каждую строчку. Каждое слово. — Ты все еще веришь в то, что написала? Вопрос Сяо поставил Люмин в тупик. Она помнила, как пришла к Юнь Цзинь с просьбой превратить послание для Сяо в стихотворение. У Сяо всегда были сложные отношения с поэзией, и Люмин подумалось, что попытки разобраться в зарифмованных строках могут стать для него первым шагом в мир людей. Уж в том, что рядом окажутся нужные люди, она тогда не сомневалась. Они с Юнь Цзинь спустились к причалу, туда, где не так давно Люмин с Сяо пили травяной чай и ели жареную рыбу-тигра. В этом месте жили особенные воспоминания, и Юнь Цзинь сказала, что они непременно помогут написать проникновенную историю. Еще она сказала, что творчество наверняка поможет Люмин примириться с потерей. «Эти чувства, которые живут в твоем сердце… Если переместить их на бумагу, они станут осязаемыми и понятными. А то, что осязаемо и понятно, мы способны контролировать». Так они и сидели бок о бок, свесив ноги над водой. Стоял поздний вечер. В темноте морские волны с шелестом обнимали столбы пирса. Легкий ветер перебирал стопку черновиков, которую Юнь Цзинь для надежности придавила камнем. В теплом сиянии ламп ее рука порхала над бумагой с особенной нежностью, от которой у Люмин щипало в глазах. Да. В тот момент она действительно верила во все, что пыталась передать Сяо. Вскоре эта вера оставила Люмин. Может, в тот момент, когда Альбедо потерял контроль над скверной. Или позже, когда Принц Бездны отравил Люмин, а она, в свою очередь, пронзила Дайна. Ее собственное послание начало казаться Люмин глупым и наивным. Но каким бы оно на самом деле ни было, оно сумело в конце концов стать для Сяо опорой — и провести его даже через мрак Бездны. Люмин утерла подступившие слезы и промолчала. Молчала она очень долго. Сяо тоже не говорил ни слова. Такие моменты тишины случались у них и прежде, но только сейчас Люмин ощущала на сердце особенную тяжесть. В Инадзуме они с Сяо были вместе, сражались плечом к плечу даже тогда, когда Сяо принял истинный облик, утратив связь со смертным миром. А сейчас они сидели на утесе бок о бок — и были бесконечно друг от друга далеки. — Я не могу, Сяо, — сказала наконец Люмин. — Просто не могу, понимаешь? Взять хотя бы этот утес… Я не могу разделить воспоминания и ощущения, которые у тебя с ним связаны. Глаза Сяо были печальными, но он не перебивал, слушал внимательно, осторожно поглаживая Люмин по руке. — Ты думаешь обо всем, что возникло между нами в Инадзуме. А я вспоминаю, как мы сидели здесь с Принцем Бездны. На этом самом месте. Я была отравлена скверной. Мы готовились к нападению на Мондштадт. Он держал меня за руку, говорил всякое… но сам относился ко мне как к пустой оболочке без какой-либо личности внутри. Оболочке, которая могла бы сыграть, как актриса в чертовом театре, его мертвую сестру. А я беспомощно сидела, и слушала, и верила каждому его слову, хотя в глубине души знала, что в них нет ни капли правды. Знала я и то, что если попытаюсь вырвать свою руку из его хватки, сбежать, вернуться к тебе… Она замолчала. Высвободившись из объятий Сяо, зябко обхватила себя руками, ощущая, как тело изнутри разбивает неприятная дрожь, подобная той, что возникает при болезни. — Вот каким стал для меня мир, в котором есть Принц Бездны, Сяо, — прошептала Люмин. — Каждый его уголок отравлен тьмой. Каждое хорошее воспоминание оказалось выжжено, перечеркнуто, залито кровью тех, за чью смерть я несу ответственность… Ты просто не можешь этого понять. Она не пыталась обидеть Сяо: эти слова слетели с губ сами собой. Люмин не сразу осознала, что именно она только что сказала. Лицо Сяо на мгновение обернулось маской. Каждая черточка казалась заледеневшей. Голос стал твердым и каким-то бездушным. — Конечно, могу. — Сочувствие и понимание — не одно и то же. Я знаю, как ты стараешься поддержать меня, но… — Самигина. Это слово упало между Сяо и Люмин кинжалом. Сяо произнес его очень страшным тоном. Таким, будто его душа вывернулась наизнанку, а затем добровольно бросилась под нож и упала пронзенной с утеса в беспокойные волны далеко внизу. — Или ты думаешь, что я вдруг забыл прошлое, которое сделало меня тем, кто я есть? Люмин невольно отстранилась. Впервые за долгое время Сяо говорил с ней так грубо и резко. Подобным тоном он общался лишь тогда, когда они только-только познакомились. — Я был ее пленником. Я служил ей. Я пожирал чужие сны, убивал людей, в том числе тех, кто был мне когда-то близок. — В глазах Сяо сверкнула сталь. — Я был монстром и никогда об этом не забуду. Так что не надо говорить, будто я тебя не понимаю. Именно потому, что я хорошо понимаю, я и прошу тебя сохранять осторожность. — Но я не хочу сохранять осторожность, — вскинулась Люмин. — Раз хорошо понимаешь меня, должен знать: я хочу освободиться. Следующие слова Сяо прозвучали так твердо, что показались Люмин стеной, об которую она с разбега разбилась: — Ты уже свободна. — Нет, не свободна, — прошептала она. А затем, подавшись вперед, повторила громче: — Не свободна! Это нечестно, Сяо. Ты сотни лет не мог освободиться из-под влияния Самигины по-настоящему. При этом твоя мучительница, прошу заметить, мертва. А это не то же самое, что и жить в ожидании, когда твой кошмар придет за тобой и твоими близкими. Они отодвинулись друг от друга, оба охваченные странным чувством. Никто не хотел говорить гадостей другому, но слова сами срывались с языка, будто стрелы, не способные больше удерживаться на натянутой до предела тетиве. — Да, Самигина мертва, — ответил Сяо с подчеркнутой холодностью. — Ее убил Чжун Ли. Мстил за Гуй Чжун. И знаешь, что? Эта месть не принесла ему облегчения, на которое он рассчитывал. Люмин с вызовом вскинула голову. — Но я делаю это не ради мести. Я не хочу, чтобы Принц Бездны навредил кому-нибудь еще. Например, тебе. — Нет, Люмин, ты мстишь. Ты имеешь на это полное право, но ты теряешь голову, и меня это пугает. Весь остальной мир перестал иметь для тебя значение. Даже твой настоящий брат, не так ли? Люмин вскочила на ноги. Сяо тоже поднялся. Вечер на утесе казался предательски умиротворенным, но в душе обоих клокотала такая буря, какой не бывало даже в океане между Ли Юэ и Инадзумой. Люмин вообще не была уверена, что злится именно на Сяо. Возможно, ее гнев был связан со всем, что в последнее время пожирало душу, разъедало ее подобно скверне. Она сделала глубокий вдох, приготовившись к долгой тираде, но тут ярость, которая прежде искажала лицо Сяо, улетучилась, и ей на смену пришло горькое выражение. Ломким голосом Сяо сказал: — Даже мы. Это неожиданное признание рухнуло на плечи Люмин. Она будто бы на добрый метр провалилась под землю, таким тяжелым и непокорным вмиг показалось ей собственное тело. Сяо озвучил то, что прежде теснилось в сердце Люмин, покалывая его изнутри нервными иголками. Он тоже чувствовал, как они отдаляются друг от друга. Это пугало. Даже не так. Приводило в ужас. Люмин могла сколько угодно злиться. Но это не значило, что она хотела потерять Сяо. Некоторое время они стояли друг перед другом, молча опустив головы. Ветер раскачивал белые макушки сесилий. Некоторые цветы уже понемногу сдались под напором подступающего октября, пожухли и осыпались, и их скомканные лепестки терялись в траве, отчего-то навевая на мысли об угаснувших звездах. Внизу море со всплеском разбивалось об острые камни, опоясывающие утес. Где-то далеко прокричала, заложив над водой крутой вираж, птица. Люмин переступила с ноги на ногу. Сяо со вздохом прикрыл глаза. Они постояли еще немного, ощущая, как молчание стало осязаемым, похожим на упавший между ними упругий мяч, который при любой попытке сблизиться лишь расталкивал их в разные стороны. — Ты будешь мстить? — спросил Сяо. — Скажи честно. Мне не нужно, чтобы ты пыталась меня утешить или успокоить. Я должен знать о твоих планах, чтобы понимать, как действовать. — Чтобы остановить меня? — уточнила Люмин. Сяо беспокойно пригладил встрепанные ветром волосы. — А толку? Никому от этого лучше не станет. Разве что Принцу Бездны, но у меня нет ни малейшего желания делать ему поблажки. — Тогда что ты намерен делать? — спросила Люмин. Сяо поднял взгляд, но вместо того, чтобы задержать его на Люмин, уставился на пламенеющий диск солнца. Небо становилось все более темным, а горизонт — все более красным. Люмин подумала, что вскоре такой же станет и земля в мире смертных. В том, что последняя битва будет ожесточенной, сомневаться не приходилось. Люмин не обладала силой Кайрос, не умела заглядывать в будущее, но точно знала: крови прольется столько, что ею можно будет от края до края заполнить море у мондштадтских берегов. Душу полонил страх. Возможно, именно он был тем хлыстом, который подстегивал Люмин говорить так резко. Она боялась, что прошлое повторится. Что кровь Сяо тоже вольется в это бесконечное море, и их с Люмин совместная история понемногу растворится в его обагренных смертью водах. Возможно, Сяо тоже поддавался страху. Не за себя — за Люмин, которую он чуть не потерял навсегда. Ужас новой разлуки лишал способности мыслить здраво. Сяо с Люмин оба знали о возможностях друг друга. Знали они и то, как порой ничтожны бывают эти возможности перед лицом серьезной опасности. В прошлый раз им обоим повезло. Сяо сумел выбраться из Сна Адепта. Люмин сумела пережить Бездну. Но однажды это везение должно было подойти к концу. Если вражеский клинок пронзит сердце одного из них… что будет делать второй? Как после всего пережитого он сумеет примириться с необходимостью двигаться дальше? Люмин так и подмывало убедить Сяо вернуться в Ли Юэ. Шесть лет назад она больше всего надеялась, что он последует за ней. А теперь хотела лишь, чтобы в момент решающей битвы он оказался на противоположном конце Тейвата. В безопасности. Вдали от Принца Бездны, который прекрасно знал о слабых местах Люмин и мог с легкостью использовать их для победы. — Сяо… — начала она. — Я буду рядом, — сказал он. — «Даже в час конца». На ресницах Люмин задрожали слезы. Она знала, что Сяо это скажет, знала, что он до последнего останется верным своему обещанию. Неважно, какие аргументы она приведет. Даже если она будет умолять его со слезами на глазах, Сяо никуда не уйдет. Финальный бой они встретят вместе, плечом к плечу. Какую бы участь ни уготовала им судьба. Архонты, как же она ненавидела его в тот миг. И как же вместе с тем ее сердце наполнялось благодарностью, теплотой и любовью. — Тогда пообещай мне одну вещь, — твердо сказала Люмин. Сяо повернул голову. Люмин видела, как в его желтых глазах отражается солнечный свет. Порывы морского ветра обнимали их обоих за плечи, путались в складках одежды, перебирали пряди волос. Люмин осторожно приблизилась. Их с Сяо теперь отделяла всего пара шагов. На таком расстоянии она могла с легкостью различить узор на его радужке, трепет его ресниц, услышать его дыхание, ровное, но при этом какое-то напряженное. — Обещай, что все не закончится, как в прошлый раз. Сяо улыбнулся. Протянул руку. Глядя на его раскрытую ладонь, такую же теплую и надежную, как шесть лет назад, Люмин отчетливо осознала, что Сяо не станет давать ей такого обещания. Как и она, он был готов на все, чтобы уберечь любимых людей. Она тоже улыбнулась. Глаза обоих таили печаль, и улыбались они лишь потому, что хотели запомнить этот миг. Этот вечер, озаренный лучами заката. Этот утес, усыпанный белыми цветами. Этот теплый ветер, который обволакивал их и гладил по волосам, обещая навсегда сохранить их имена и истории. Они хотели запомнить друг друга. Запомнить любовь, а не смерть. Люмин взяла Сяо за протянутую ладонь. Он привлек ее к себе, заключил в объятия. Люмин обняла его в ответ. Так они стояли, прижавшись друг к другу, и наблюдали за тем, как растворяется в багровом зареве заходящее солнце. Никто не мог сказать, что принесет грядущая ночь. Но встречать ее вместе было чуть менее страшно, чем порознь.

* * *

Сигареты были чудо как хороши, но еще лучше был вечер: тихий, спокойный, даже вдохновляющий. Покинув библиотеку, где они обсуждали с Дилюком, Августом и Аято план защиты Мондштадта, Кевин устроился на скамейке неподалеку от мельницы. Воздух был прохладен и чист. Порывы ветра ерошили волосы, уносили в темнеющее небо облака сигаретного дыма. Кевин откинулся на спинку скамейки. Высоко над головой крутился мельничный винт, который не останавливался даже по ночам. Наблюдая за его размеренным вращением, Кевин размышлял о Принце Бездны. Чем он занят сейчас? Как планирует действовать дальше? Отправит ли за Небесными ключами Альбедо или придумает нечто еще более опасное? Какие козыри остались у него в рукаве? Пальцы свободной от сигареты руки беспокойно постукивали по скамейке. Мельничный винт вращался, отсчитывая минуты до финала. Где-то далеко, в нескольких улицах отсюда, в воздух взвился фонтан золотых искр, и Кевин прикрыл глаза, понимая: они ознаменовали очередное исчезновение из-за чистки парадоксов. Одна часть его души умоляла броситься в тот переулок, затопленный тьмой осенних сумерек. Вторая призывала остаться. Кевин знал: даже если он поймет, кто исчез, легче от этого не станет. С губ сорвался вздох. Подавшись вперед, Кевин оперся локтями на колени, уставился на огонек сигареты, медленно тлеющей между пальцев. Он не мог избавиться от чувства вины. В мире творился хаос. Вероятности сливались, и люди понемногу исчезали, стертые волей Воображаемого Древа, не знающей ни компромиссов, ни жалости. В Мондштадт опять шагала война. Все рассыпалось. Люди, которых все же удавалось вытащить из губительных объятий Бездны, переставали быть собой, утопали во мраке, разъедающем их честные и добрые в общем-то сердца. И посреди всего этого безумия Кевин впервые за долгое время ощущал себя… счастливым? Да, пожалуй, что так. Счастливым и свободным. Даже с бременем двенадцати душ. Даже с учетом тяжести Пламенного Правосудия, которая давила, изматывала, порой заставляя мир перед глазами темнеть. Все равно. Несмотря на это, в последние дни Кевин часто улыбался искренне — такое с ним случалось далеко не всегда, а особенно в разгар конца света. Безумие? Возможно. Кевину было плевать. Его окружали прекрасные люди. Он наконец сумел отпустить Отто — отпустить по-настоящему, без оглядки, без искушения нарушить данные себе обещания. Он видел перед собой цель, а некоторое время назад начал различать за ней силуэты будущего, не такого уж и мрачного, как он пророчил себе шесть лет назад на острове Амаканэ. Жизнь летела к чертовой матери, но на этом пути соприкасалась с удивительными вещами: от хорошего вина до песен Венти, от приятных встреч до новой дружбы, сумевшей заполнить пустоту внутри. Из теней мондштадтских стен на свет фонаря шагнула еще одна причина, по которой Кевин чувствовал себя так легко. — Привет, Кеви, — сказала Элизия. — Привет, Элли, — сказал Кевин. Она прошла к скамейке, постукивая по мостовой каблуками. В руках Элизия несла по стаканчику с чаем — от него приятно пахло корицей и бадьяном. Остановившись напротив скамейки, Элизия протянула один из стаканчиков Кевину, а со вторым устроилась рядышком. Ее присутствие, как всегда, омыло сердце успокаивающими волнами. Элизия не говорила ни слова, но это молчание было настолько уютным, что Кевину не хотелось его прерывать. Он отхлебнул чай, ощутил бодрящую пряность, согревающую, как сама Элли, позволил себе на пару минут раствориться в этом чувстве, наполнить им измотанную душу. — Как ты меня нашла? — полюбопытствовал он, когда стаканчик опустел наполовину. Элизия слабо улыбнулась. — Наша связь не односторонняя, знаешь ли. Оскверненные чувствуют тебя даже на расстоянии. — Значит, тебя привела сюда София? — Угу. — Привет, Софи. Элизия тихо засмеялась. Пар, который поднимался из стаканчика с чаем, обнял ее лицо, прежде задумчивое, но теперь скорее мягкое и немного печальное. В воздухе разливался пьянящий аромат пряностей. — Она говорит: «Привет, Кевин Каслана. Позволь узнать, ты всегда куришь в свободное время?» Кевин взглянул на сигарету в своих пальцах так, будто увидел ее впервые. — Разумеется. А как еще ты это представляешь? Думаешь, я достану сигарету в разгар битвы и прикурю от Пламенного Правосудия? Здорово, конечно, но боюсь, не слишком умно. Да и сигарету тратить жалко. Никакого удовольствия от курения, когда видишь рожу Принца Бездны. На сей раз смех Элизии был громче. Кевин чуть улыбнулся, наблюдая за ее весельем, но связь между ними обмануть не могла: на сердце у Элизии было неспокойно. — Элли, что тебя тревожит? Смех оборвался. Элизия посерьезнела. Ее взгляд заскользил по верхушкам мельниц, по черепичным крышам, по окнам, в которых уже горели огни ламп. В общем, взгляд Элизии обращался к чему угодно, только не к Кевину. Пальцы свободной от стаканчика руки привычно взялись за волосы. Кевин же привычным движением остановил ее, легонько сжал ее пальцы, подрагивающие так, будто Элизия никак не могла согреться. — Эй. Мы ведь обещали говорить друг с другом. Не только я, но и ты. Помнишь? Элизия наконец посмотрела на него, посмотрела с таким выражением, словно никак не могла решить, обнять его или ударить. — Кеви… — Я слушаю. Что не так? Элизия закусила губу. Кевин ждал, чувствуя, как нарастает паника. — У меня есть к тебе просьба, — медленно проговорила Элизия. — Я бы… Я бы хотела, чтобы ты доставил меня в Разлом. В наступившей вслед за этими словами тишине было отчетливо слышно, как в доме неподалеку хлопнули ставни. Где-то на крыше скрипнул, повернувшись, флюгер. С улицы внизу донеслось покашливание. Завершил очередной оборот мельничный винт. — Что? — наконец совладал с потрясением Кевин. — Ты помнишь, что мы рассказали тебе про Софию, про настоящие возможности Клятвы Ветра, про то, как она обернула вспять заражение скверной в Валентии? Кевин приложил ко лбу стаканчик с чаем, надеясь, что его жар разгонит мысли, застывшие вдруг хаотичной ледяной россыпью. — Помню, разумеется. Но мы ведь решили, что попробуем обернуть заражение вспять уже после раскола вероятностей. Поэтому я не понимаю, почему ты вдруг заговорила об этом. — Потому что у нас нет времени ждать, — покачала головой Элизия. — Кевин, заражение уже добралось до Сумеру. И начало бы распространяться по гавани, если бы не Адепты. Скверна набирает силу с каждым часом. Я видела в воспоминаниях Софии, что это такое — удар скверны. Видела, к каким последствиям он приводит и как непросто с ним справиться. Чем больше мы откладываем… От жара стало только хуже. Кевин поставил стаканчик на скамью, растерянно потушил сигарету. Его руки двигались словно бы без участия хозяина. В висках вдруг начала пульсировать боль. — Я знаю, Элли. Но мы ведь договорились. Решаем по одной проблеме за раз. Кто знает, что произойдет, когда мы попытаемся обратить заражение вспять. Может, мы все упадем в глубокий обморок на ближайшую тысячу лет — кто тогда будет раскалывать вероятности? В ее глазах сверкнула грусть. — А ты знаешь, когда мы найдем Архив Бодхи? — Да может, уже завтра, господи. Принц Бездны хочет ключи назад, он не станет долго бездействовать. А уж мы найдем способ извлечь из его нетерпения пользу. — Кевин провел рукой по волосам, но это не помогло расслабиться, наоборот, только сильнее закрутило в животе тугой узел. — Я понимаю, что для кого-то один день может стать решающим. Но что еще мы можем поделать? Ее ответ не удивил. Кевин тревожился именно потому, что ждал его: — Мы можем обойтись одной Клятвой Ветра. — Ты, должно быть, шутишь. Ты же сама говорила, предыдущим носителям Клятвы Ветра помогали другие владельцы Небесных ключей. А ты хочешь обернуть заражение вспять в одиночку. Элизия тоже отставила стаканчик, скрестила руки на груди, став вдруг какой-то ершистой и очень упрямой: — Не в одиночку. С Софией. — Ах, ну это меняет дело, — нервно отозвался Кевин. Голос Элизии оставался тверд: — У других носителей не было истинной связи с Небесным ключом. А у меня есть. Есть и скверна, и селестиальная энергия — Клятва Ветра обладает всем необходимым. Осталось всего лишь отправиться в зону заражения и откатить назад во времени состояние артерий земли. Кевин со вздохом прикрыл глаза, начал мысленно считать до десяти, пытаясь взять себя в руки… и сбился уже на тройке. — «Всего лишь»! Элизия, это безумие. Я знаю, знаю, как ты переживаешь за Ли Юэ и Сумеру. Но это не значит, что ты должна разменивать свою жизнь на жизни… — Кевин запнулся. Уронил голову на руки. — Блядь. Невозмутимости Элизии можно было только позавидовать. Она даже одарила Кевина улыбкой, такой теплой, будто они обменивались забавными историями. Глядя на эту улыбку, Кевин понимал, что Элизия давно уже все для себя решила. Не мог только понять, почему. — Одна жизнь против жизней сотен людей, — сказала она мягко. — По-моему, тут все очевидно. И потом, кто сказал, что я умру? София ведь осталась жива. Ее убили не манипуляции со временем, а боги. — Мм. Элизия замолчала. Кевин тоже не произносил ни слова. Чай медленно остывал, но его аромат по-прежнему обволакивал, что в новых обстоятельствах казалось решительно неправильным. Кевин принялся беспокойно теребить подол плаща. — Я все еще не понимаю. Почему прямо сейчас? — Потому что я не знаю, что будет завтра. Никто не знает. Мы можем потерять Небесные ключи. Мы можем умереть. И тогда шанса обратить заражение вспять уже не будет. — Да. Это так. Но как мы будем размыкать вероятности без истинной владелицы Клятвы Ветра? Как мы будем… без тебя? Этот вопрос повис в воздухе, словно вуаль, брошенная на поверхность воды. Элизия взволнованно постучала каблуком по земле. Пальцы Кевина нащупали торчащую из подола нитку и принялись терзать ее с таким остервенением, словно та была Принцем Бездны. — София никуда не денется, — спокойно сказала Элизия. — Мы вместе выберем нового владельца, чтобы вы могли разомкнуть вероятности сразу же, как только получите Архив Бодхи. — Элли. Пожалуйста… Связь с оскверненными приоткрывала завесу над грядущим ужасом. Из далекого прошлого до Кевина доносились их чувства. Их горечь. Их смятение и страх. Завидев Софию, впавшую после очищения артерий земли в беспробудный сон, оскверненные ощутили себя так, будто над ними угасло солнце. Именно этот момент стал началом конца. Кевин не хотел даже допускать мысли, что история повторится. Если так подумать, это было ужасно эгоистично. Ради того, чтобы она жила, он готов был принести в жертву незнакомых людей. Не убивать их собственными руками, нет, но позволить им умереть от заражения. Обратиться в чудовищ без шанса на спасение. Сотни людей могли погибнуть, и все потому, что ему не хватало смелости отпустить ее. — Подожди еще один день, — попросил он шепотом. — Мы отвоюем Архив. Мы расколем вероятности и пройдем через это вместе. Если истинные владельцы разделят нагрузку на всех… — Кевин, — мягко оборвала Элизия. Она смотрела с такой нежностью, что на глаза невольно наворачивались слезы. Кевин сдержал их. В последнее время он здорово научился сдерживаться. Элизия придвинулась, ласково взяла его руки в свои, помолчала, пытаясь подобрать слова. Но нужных слов не существовало, поэтому она сказала просто и предельно честно: — У меня нет еще одного дня. Он вздрогнул. — Что ты… — Кеви, боюсь, я исчезаю. Он не стал спрашивать, что она имеет в виду. Губы беспомощно приоткрылись, но никакие на свете слова не смогли бы перечеркнуть волю Воображаемого Древа. Кевин лишь тихо выдохнул. На сердце опустилась тяжесть, от которой даже сидеть прямо казалось невыносимо. Глаза Элизии оставались спокойными, только слегка грустными, и от этого к ощущению тяжести добавлялась боль, сравнимая лишь с раной от Пламенного Правосудия. — Я по какой-то причине думала, что в безопасности, ну, знаешь… — Она улыбнулась, виновато, как если бы несла личную ответственность за решения Воображаемого Древа. — Но вот. Не повезло. Чистка парадоксов добралась и до меня. — Мы все исправим, — сказал Кевин. — Расколем вероятности… — Только если сумеешь достать Архив Бодхи в ближайший час, — с печальным смехом отозвалась Элизия. — Но ведь мы даже со связью Отто и Идриса не знаем, где сейчас Альбедо. Он сжал ее ладони. — Тогда я пойду в Бездну. Найду этого ублюдка, Принца Бездны, заставлю его говорить… — Кеви. Он замолчал. Элизия со вздохом опустила взгляд. Большие пальцы ее теплых рук поглаживали руки Кевина. Он же, ощущая эти прикосновения, мог думать лишь о том, как мало их теперь осталось. — Это какой-то бред. — Перед глазами встала мутная пелена, и Кевин сердито заморгал, пытаясь ее прогнать. — Как такое возможно? Почему ты? А как же ваша история с Отто? И вообще, ты владелица Клятвы Ветра. Это ведь должно что-то значить, разве нет? — Ты ведь не хуже меня знаешь, что Воображаемое Древо судит иначе, — ответила Элизия. В ее голосе тоже дрожали слезы. — То, что для нас трагедия, для него необходимость. — К черту такую необходимость, — шепнул Кевин. — К черту. Но его ярость не способна была ничего изменить. Он мог бы даже прыгнуть в Воображаемое пространство, прокричать Древу, как он ненавидит все эти дурацкие законы, чистку парадоксов, скверну — все, что тяготело над вселенной непоколебимым проклятием. Да только едва ли Древо стало бы его слушать. Таким оно было. Дарующим жизнь человечеству — и в то же время предельно равнодушным к собственному творению. А может, напротив, оберегающим до такой степени, что человечество не способно было его понять. — Пожалуйста, — сказала Элизия едва слышно. — Я знаю, что исчезну. Это неизбежно. Но я бы не хотела уходить просто так. Понимаешь? Даже если никто не запомнит моего имени, даже если моя история перестанет иметь хоть какой-то смысл… Он поднял ее руку, прижался к ней щекой, не зная, что может на это сказать. В сердце ввинчивалась тоска. — Результат моих решений останется. — Элизия зажмурила глаза, улыбнувшись. — Если все получится, и нам с Софией удастся обратить заражение вспять, это тоже останется. Жизнь останется, Кевин. Пускай не для меня, так хотя бы для кого-то другого. Я не могу изменить волю Воображаемого Древа. Но я могу изменить ситуацию в Разломе. Обнять этот мир… в последний раз. Они смотрели друг на друга. Кевин знал, что не имеет права долго хранить молчание: теперь каждая секунда приближала Элизию к исчезновению. Поэтому он все же заставил себя сказать — тихо, потому что голос не слушался: — …Хорошо. Он ненавидел себя за это. За то, что согласился провести ее прямиком навстречу скверне, навстречу собственному концу. Но в то же время он не мог отказаться, когда она смотрела такими глазами, когда все ее существо теперь держалось за мечту в последний раз сберечь любимый мир. Это значило бы, что он позволит ей уйти зря. И что она покинет Тейват, переполненная сожалениями и тревогами. — Хорошо, Элли. Я… проведу тебя в Разлом. В самое сердце заражения, не так ли? Туда, откуда все началось. — Да, — ответила она, не отрывая от него взгляда, пытаясь напоследок удержать в памяти столь знакомые, столь дорогие сердцу черты. — Туда, где я буду ближе всего к источнику заражения. Он тоже не отрывал от нее взгляда. — Из-за скверны Воображаемое пространство волнуется. Я не смогу телепортировать нас прямиком в святилище Камня Связывания. Прорываться придется с боем. — Ничего. Давай будем считать это… ну, скажем, нашим последним вальсом. Он хотел сказать, что у нее очень своеобразные представления о танцах, но слова застряли в горле. Пытаясь сглотнуть тяжелый комок, Кевин сумел только кивнуть, и Элизия кивнула в ответ — пускай в этом и не было никакой нужды, обоим показалось, что так они заключили какой-то особенно важный договор. Кевин первым поднялся со скамейки, продолжая крепко держать Элизию за руку. Стаканчики с чаем так и остались стоять, распространяя вокруг аромат пряностей. Ни Элизия, ни Кевин о них не вспомнили. — Готова? — спросил он. — Конечно. Не волнуйся. Я прямо за тобой. Он думал ответить: «Разумеется, ведь куда ты денешься, пока я держу тебя за руку?» Но не смог. Он знал: неважно, как крепко он будет держать, чистка парадоксов все равно обратит Элизию в поток золотых частиц. Кевин занес свободную руку, хотел рассечь Воображаемое пространство, но тут из густых сумерек донесся робкий голосок: — Могу ли я пойти с вами? Кевин с Элизией обернулись. Из тени показалась та, кого они ожидали увидеть меньше всего. Десятки мыслей пронеслись в голове Кевина, словно поднятые порывом ветра листья, но тут же улеглись — сейчас его волновала только Элизия. Секреты чужого прошлого его не касались. — Тебе решать, — обратился он к Элизии. Элизия завела за ухо прядь волос. Чуть улыбнулась. Затем, поразмыслив, протянула руку навстречу явившейся из сумрака гостье: — Конечно, Паймон. Давай пойдем вместе.               Портал перенес их к краю Разлома. Где-то вдалеке грохотали оружейные залпы: Миллелиты прикатили из гавани пушки, изготовленные несколько лет назад по особому заказу Цисин. Порождения скверны пушечных ядер не боялись и все равно упрямо пытались прорваться через установленные по всему периметру Разлома заслоны, но по крайней мере, непрерывная стрельба сдерживала их яростный натиск. — Как думаете, с Матвеем все в порядке? — спросила Элизия, когда они с Кевином и Паймон бросились по зараженной территории туда, где в небо поднимался гигантский пульсирующий сгусток. — Хотелось бы надеяться, что он до сих пор жив. Кевин призвал Пламенное Правосудие. Опаленные огнем, нити скверны торопливо расползались в стороны, расчищая дорогу. — Держись ближе ко мне, — велел Кевин Паймон. — У нас нет времени останавливаться. Если мы по какой-то причине разделимся, не суйся в центр заражения одна, уходи из Разлома. А то Люмин мне голову открутит. — Вряд ли Люмин сейчас заметит исчезновение Паймон… — пробормотала Паймон. Ее голос звучал едва различимо, но Элизия услышала. — Не говори глупостей! — пожурила она. В ее руках уже очутился лук, на тетиве которого покоилась поблескивающая энергией Электро стрела. — Люмин, конечно, изменилась. Ей через многое пришлось пройти. Но это не значит, что она перестала ценить тебя или беспокоиться. Паймон со вздохом прижала ладонь ко лбу. — Наверное, Элизия права. Паймон относится к Люмин несправедливо. — Все нормально, — ответил Кевин. Сбоку к нему украдкой подбиралось порождение скверны, и Кевин отбросил его ледяной вспышкой прежде, чем порождение бросилось в атаку. — Я тоже отношусь к Люмин несправедливо. — И это ты называешь «нормально»? — вздохнула Элизия. — Кевин, берегись! Лук взметнулся, и стрела сорвалась с тетивы, в полете набирая элементальную силу. Кевин не успел даже обернуться: стрела промчалась мимо и поразила очередное чудище в плечо. Издав страшный крик, на какой не был способен ни один живой человек, чудище изогнулось, рухнуло на четвереньки и уползло во мрак, извиваясь, словно змея. — Спасибо. — Всегда рада помочь. Они оба старались сосредоточиться на этом бессмысленном обмене репликами — так можно было не думать о грядущем расставании. Прорываясь через Разлом плечом к плечу, Элизия с Кевином на время забыли, что ведут свой последний совместный бой. Их вниманием целиком завладела битва. Пламенное Правосудие огненным столпом рассекало мрак. Стрелы Элизии отгоняли порождения скверны. Даже зная, что зараженных почти наверняка невозможно вернуть, Элизия жалела их, избегала наносить смертельные раны. Кевин тоже дрался вполсилы. Это накладывало дополнительные сложности: противники не заканчивались, напротив, лишь подступали, привлеченные уязвимостью своих жертв. Элизия с Кевином кружили посреди зараженной земли. Сила Небесных ключей оберегала их от воздействия скверны, но даже так оба ощущали, как тяжелеет в руках оружие. Кевин бросился в сторону, избегая удара черных когтей, споткнулся об растянутые на земле нити скверны, упал, перекатился, оглушенный и дезориентированный. Элизия очутилась рядом. Череда фиолетовых вспышек отогнала порождение прочь. Кевин взметнул руку — повинуясь ей, из земли выросла стена ледяных шипов, отделившая зараженных от живых. Элизия протянула Кевину руку, помогла ему подняться. Он обратил внимание на то, какой слабой стала ее хватка. — Как себя чувствуешь? — Все хуже, — не стала врать Элизия. — Если так пойдет и дальше, мы не успеем. До пещеры еще далеко. — Сюда! — раздался неподалеку голос Паймон. Одно из чудовищ ухватилось за ледяные шипы, не страшась холода, и просунуло между ними вытянутое, искаженное скверной лицо, в котором уже не было ничего человеческого. Не успели Кевин с Элизией опомниться, как челюсть чудовища вдруг поползла вниз, обнажая темный провал неестественно широкого зубастого рта. В нем собирался сгусток скверны. Кевин рывком подтянул Элизию к себе. Сгусток скверны промчался мимо, разбился об зараженное дерево, осыпав Кевина с Элизией каскадом вязких черных капель. Одна из них просочилась в свежую царапину на щеке Кевина, и он сердито потер ее, отчего на перчатке остался кроваво-черный след. Элизия дважды спустила тетиву, и стрелы, пронзив шипы по обе стороны от головы чудища, выпустили мощную волну элементальной энергии. Чудище скрылось. — Скатертью дорога, — проворчал Кевин. — Скорее! Он ухватил Элизию за руку, потянул за собой, и она, с трудом выдергивая ноги из густых черных луж, помчалась следом. Паймон махала им из-за камня. Сначала Кевин решил, что Паймон отыскала подходящее для обороны укрытие, но тут заметил в земле темный провал — должно быть, один из старых шахтерских тоннелей. Уходить под землю было рискованно, но на поверхности было еще опаснее: пользуясь преимуществами открытой местности, зараженные подступали со всех сторон. Сдерживать их было некогда. Больше не колеблясь, Кевин поспешно затолкал Элизию с Паймон в тоннель, а затем спрыгнул туда сам. Перед тем, как двинуться в неизвестность, он запечатал проход ледяным барьером, и зараженным оставалось лишь беспомощно биться в него с той стороны. — Если Паймон правильно помнит, этот тоннель выведет нас прямо к центру Разлома, — сказала Паймон. — Наше счастье, что вы с Люмин здесь каждый уголок исследовали, — ответил Кевин. — Славься же, тяга искателей приключений к сундукам с сокровищами! Давайте теперь надеяться, что зараженным неинтересно ползать под землей в поисках лишних Камней Истока. Разумеется, эти надежды оказались тщетными. Первый зараженный появился внезапно. Его рука пролезла в расщелину между камнями, цепко ухватила Элизию за волосы и потащила ее к стене. Самого зараженного видно не было — только его пылающие во мраке тоннеля глаза, злые и целиком сосредоточенные на своей жертве. Элизия вскричала от боли, попыталась высвободиться, но зараженный рывком потянул ее на себя. Элизия влетела спиной в камни, пошатнулась. Перед ее глазами заплясали искры. — Элли! — прокричала, бросившись на помощь, Паймон. Кевин успел первым. Он одним широким прыжком преодолел расстояние до Элизии. В ладони сформировался сгусток огня. Горячие искры впились в почерневшую руку зараженного, но тот не отступился. За неимением другого выбора Кевин взметнул Пламенное Правосудие, и раскаленный клинок одним взмахом рассек оскверненное запястье. По тоннелю разнесся отвратительный запах горелой плоти. Элизия тяжело осела на пол, с трудом переводя дух. Кевин опустился рядом, дотронулся до ее щеки, надеясь прикосновением вывести Элизию из забытия. Сработало. Она рассеянно заморгала, потерла ушибленное плечо. — С-спасибо. — Ее взгляд метнулся к отсеченной руке зараженного — та до сих пор дымилась. Элизия побледнела. — Надо идти дальше. Кевин помог ей подняться. Элизия пошатнулась, но устояла, оперевшись на локоть Кевина. Мир перед ее глазами вращался, а тело вдавливало в землю гнетущее ощущение скорого конца. В последний раз она чувствовала себя такой уставшей только после смерти альтернативного Кевина. Элизия попыталась сделать шаг, но тотчас стала заваливаться вбок. Кевин подхватил ее за талию, прижал к себе. — Архонты… — Элизия кое-как отдышалась. — Откуда вообще взялась эта усталость? Я вроде как исчезаю, а не пытаюсь в одиночку вероятности расколоть! Элизия пыталась сохранять бодрый вид, но Кевин чувствовал, как колотится ее сердце — на самом деле она обмирала от страха. — Твоя внутренняя энергия утекает в Воображаемое пространство, — сказал он, припомнив, как лорд Кавех жаловался на такие же симптомы. — Запас этой энергии у всех разный, поэтому одни люди исчезают быстрее, в то время как другие могут держаться целый день. — О. — Элизия кое-как выпрямилась, зашагала вперед, опираясь рукой на стену тоннеля. — И Глаз Бога, и Небесный ключ наверняка увеличивают запасы энергии, верно? — Наверняка, — отозвался Кевин. Пока Элизия целиком сосредотачивала внимание на разговоре, Кевин наблюдал за ее движениями, все более медленными и тяжелыми. Стойкость Элизии была похвальной, но такими успехами она исчезнет раньше, чем доберется до конца тоннеля. Поразмыслив, Кевин убрал Пламенное Правосудие, приблизился, подхватил Элизию на руки. Она только коротко охнула. Сил сопротивляться у нее уже не оставалось. — Не используй Глаз Бога без особой надобности, — велел Кевин. — Но… — Не переживай. Я справлюсь. Кевин постарался улыбнуться. Если бы Кадзуха увидел это выражение лица, он бы наверняка посоветовал Кевину провести пару недель под присмотром жриц Храма Наруками. Но Элизия оценила его попытку поддержать и потому слабо улыбнулась в ответ. Крепче прижав ее к себе, Кевин бросился через тоннель. Паймон летела впереди, указывая дорогу. Несколько раз тоннель разделялся, и тогда Паймон приходилось выбирать путь наугад. Кевину с Элизией оставалось только молиться, что удача окажется на их стороне. Кевину не хотелось даже думать, что будет, если Элизия исчезнет прежде, чем получит шанс осуществить задуманное. Каким бы горьким оно ни было. Тоннель изгибался, то ныряя вниз, то наоборот, уводя круто вверх. Несколько раз им встретились зараженные. Не выпуская Элизию из рук, Кевин отгонял их ледяными вспышками. Чудища с пронзительным визгом отступали во мрак. Продвигаясь вдоль стен, Кевин слышал, как они копошатся за слоем камней, как скребут когтями, как рычат, не спуская хищных глаз с незваных гостей тоннеля. Один раз Паймон чуть не схватили: она вовремя нырнула в сторону. А уже в следующую секунду ледяной шип пригвоздил зараженного к стене, и Кевин с Элизией протиснулись мимо, стараясь не думать, что под слоем скверны когда-то можно было разглядеть человека. Вскоре тоннель начал ощутимо подниматься. Кевин сотворил над сгустком скверны ледяной мост, пронес по нему Элизию и сразу же увидел впереди узкую деревянную лестницу с обломанными ступенями. Элизия дернулась, но Кевин не стал ее выпускать. — Все в порядке. Доверься мне. Остановившись прямо под дырой, которая выводила на поверхность, Кевин создал под ногами ледяную платформу, и та стремительно подняла всех троих наверх. В самый эпицентр заражения. На поверхности оказалось так темно, что Кевин различал окружение только благодаря легкому свечению, исходившему от Паймон. Зараженных пока было не видно, но над Разломом проносились их визги и крики: Кевин однажды слышал подобную какофонию, когда зашел в одержимый скоплением агрессивных призраков дом. Повсюду в небо вздымались бурлящие столпы скверны. Дышать было так тяжело, словно на грудь упал Нефритовый дворец госпожи Нин Гуан. Голову сразу же заволокло дурманом, а в ушах зазвучали назойливые шепотки. — Мы почти добрались, — шепнул Кевин Элизии. — Да, — шепнула она в ответ. — Добрались. Паймон призывно замахала, и Кевин, уже привыкший следовать за ней без вопросов, приблизился. Они стояли у края, за которым прежде начинался вход в главные шахты Разлома. Теперь же вход был запечатан гигантским сгустком скверны. От него во все стороны расползались черно-фиолетовые нити. Они тянулись по земле, опутывали деревья и даже поймали в свои зловещие сети нескольких зараженных. Те не сопротивлялись — напротив, казалось, от контакта со скверной они получают какое-то жуткое, звериное удовольствие. — Мы здесь не пройдем, — встревоженно сказала Паймон. — Но Паймон не помнит, чтобы были какие-то другие способы попасть внутрь Разлома… — Значит, должны пройти здесь, — твердо ответил Кевин. Он усадил Элизию на относительно чистый клочок земли, прошелся взад-вперед, обдумывая положение. Стоило позвать с собой Тевкра или Клода. Может, они смогли бы, используя свою связь с Волей Скверны, расчистить путь. Но Тевкр с Клодом остались в Мондштадте, а сам Кевин властью над скверной не обладал. Элизия могла бы помочь, используя селестиальную энергию, но ей следовало беречь силы. Кевин сердито потер лоб. Он злился. На скверну. На Принца Бездны. На слияние вероятностей. И на себя самого — что в такой ответственный момент разум полнился тревогами вместо того, чтобы думать о деле. — Пламенное Правосудие, — неожиданно сказала Элизия. Кевин повернулся к ней. — Когда ты использовал Пламенное Правосудие прежде, скверна отступала, — подметила Элизия. — Может, с его силой мы смогли бы прорваться вниз. План звучал безумно. По сути, он заключался в том, чтобы покрепче обнять Элизию и с разбегу спрыгнуть с края в самую гущу скверны, выставив перед собой Пламенное Правосудие. Клинку нельзя было доверять, и Кевин каждый раз трижды думал, прежде чем полагаться на него. Но сейчас ситуация была критической. Времени раздумывать не было. Пришлось Кевину без колебаний призвать клинок и протянуть Элизии руку. — Не желаете ли разделить со мной смертоносный прыжок в сердце скверны? — ухмыльнулся он. Элизия взялась за протянутую ладонь. — О, господин Каслана, да вы знаете толк в развлечениях. Кевин осторожно поднял ее на ноги, крепко обхватил за талию. Элизия одной рукой уцепилась ему в плечо, а второй притянула к себе Паймон. Так они, тесно прижимаясь друг к другу, втроем приблизились к черте, за которой начиналась бескрайняя тьма. — Встретимся либо внизу, либо в аду, — сказал Кевин. — Шуточки у тебя! — возмутилась Паймон. Кевин ответил слабой усмешкой. — А кто сказал, что я шучу? Паймон сделала глубокий вдох, чтобы прочитать долгую тираду, и в этот самый момент Кевин с Элизией синхронно шагнули за край. Вспыхнуло, разгоняя мрак, лезвие Пламенного Правосудия. В ушах засвистело — падение стремительно набирало скорость. Сначала крик вырвался у Паймон. Затем его подхватила Элизия. Когда бурлящая скверна оказалась всего в нескольких метрах, не выдержал и Кевин. На пару ужасных мгновений всем троим показалось, что план не сработает, и они просто провалятся в пульсирующий сгусток, тотчас став его чудовищной частью. Но когда Пламенное Правосудие коснулось своим острием кипучей черной поверхности, ее вдруг прошила огненная полоса. В воздух взметнулись фонтаны брызг. Элизия, испуганно вскрикнув, уткнулась лицом в плечо Кевина. Паймон вжалась в Элизию. А затем все трое рухнули прямо в озаренный пламенем разрыв. Сгусток скверны, который запечатывал проход на нижние уровни Разлома, тянулся от поверхности до самой глубины. Кевин всеми силами удерживал Пламенное Правосудие в руках. Соприкасаясь со скверной, меч гудел, будто насыщаясь ее темной силой, тяжелел, пытался вырваться на свободу. Чем глубже они падали, тем громче становился голос в голове Кевина и тем сложнее было ему сопротивляться. «Разрушим… Давай все здесь разрушим! Тебе ведь хочется этого. Выпустить пар. Кто пострадает от обваленных шахт, кроме парочки зараженных, которых уже не вернуть?» Кевин стиснул зубы. Рукоять клинка становилась обжигающей. Перчатка на руке задымилась, и Кевин поспешно направил к ладони ледяную энергию. Словно ощутив, как непросто дается Кевину сопротивление Пламенному Правосудию, Элизия крепче обхватила его за плечо. Острие прорезало скверну в последний раз. — Кевин!!! — закричала Паймон. Дно пещеры стремительно приближалось. Кевин отшвырнул клинок. Описав в воздухе пламенеющую дугу, тот исчез, а вместе с ним исчез и шепчущий голос. В тот же момент Кевин взметнул освободившуюся руку. Снизу резко ударил поток ветра. Подхваченные им, Кевин, Элизия и Паймон на несколько мгновений задержались в воздухе, и Кевин воспользовался этим, чтобы создать вокруг них защитный купол из энергии Анемо. Ударившись об землю, купол смягчил падение — и разбился бирюзовыми осколками. — Прокатились с ветерком, — высказался Кевин, когда все трое перевели дух. — И с благословением Анемо Архонта, по всей видимости. — Уф! — только и сказала Паймон. У Элизии не осталось сил комментировать. Оказавшись на твердой земле, она покачнулась, с трудом подняла налитые тяжестью веки. Ее контуры показались Кевину подернутыми туманом, и он крепко обнял ее, ощущая, как колотится ее сердце, как нервно, сбивчиво она дышит. Вокруг по-прежнему бесновалась скверна. Кевин с Элизией стояли на расчищенном участке земли — таком крошечном, что от одного неосторожного шага их обувь тотчас покрылась бы вязкой черной субстанцией. Элизия вжималась в Кевина. Он обнимал ее обеими руками, не зная, сумеет ли когда-нибудь отпустить. Он знал: когда объятия разомкнутся, Элизия уйдет. А он уже никогда, никогда не сможет проследовать за ней. — Кеви. Голос Элизии звучал мягко. Кевин знал, что если опустит взгляд, то наверняка увидит ее улыбку. Эту улыбку, с которой она встречала любые жизненные трудности. Даже собственный конец. — Кеви, ничего не бойся, — сказала Элизия. Должно быть, она по-прежнему улыбалась, но теперь ее голос звенел от подступивших слез. — В конце концов… Когда я исчезну, ты ведь ничего не вспомнишь. А значит, нет никакой нужды печалиться, ведь так? Кевин еще крепче сомкнул объятия. — Да… Да, Элли. Так. Он не стал говорить ей правду. Не хотел видеть, как в ее глазах, всегда полных доброты и тепла, возникает страх. Не хотел, чтобы перед уходом она переживала, что оставляет после себя. — Не знаю, как все это работает, — всхлипнула Элизия. Она легонько отстранилась, заглянула Кевину в лицо и тихонько, неловко засмеялась сквозь слезы. — Не знаю, может, ты вообще все забудешь, а может, будешь думать, что вместо меня в твоей жизни был кто-то другой… Она обхватила ладонями его лицо. Кевин накрыл ее руки своими. Глаза против воли наполнились слезами. Кевин закусил губу, пытаясь сдержать их. — Но если вдруг Воображаемое Древо сохранит для тебя мои прощальные слова, в том или ином виде… Пальцы Элизии дрогнули. Кевин молча смотрел на нее, наблюдая, как перемещается по пещере ее взгляд, как сбегают по ее побледневшим щекам слезы, как она трепещет, но при этом все равно улыбается, улыбается искренне, так, словно хочет согреть этой улыбкой мир. — Я просто хочу, чтобы ты знал, как сильно я тебе благодарна. У нас было так мало времени, но рядом с тобой я чувствовала себя так легко, так… хорошо. Мне было с тобой хорошо. Он больше не мог. Осознание того, что они разговаривают в последний раз, подрывало волю. Слезы побежали сами собой. Кевин больше не мог их контролировать, как не мог сдержать боль, которая нарастала вне зависимости от того, смотрел ли он на Элизию или отводил взгляд. Она ласково провела большими пальцами по его лицу. — Ну, не плачь. Все будет хорошо, Кевин. Ты ведь сам мне сказал. Скоро вы найдете Архив Бодхи, расколете вероятности… И все будет по-прежнему. — … Элизия сморгнула слезы. — Знаешь, однажды Гидро Архонт уничтожила поле амаллисов, то самое, где Отто признался Каллен в своих чувствах. И мы думали, что потеряли и поле, и связанные с ним воспоминания навсегда. — Элизия опустила руки, крепко стиснула ладонь Кевина. — Но мы ошибались. В одно особенно прекрасное лето амаллисы распустились снова. И даже несмотря на то, что все мы стали к тому моменту другими, мы вернулись туда, бок о бок, и смотрели там на звездопад. Тогда я подумала… Если среди руин смогли распуститься цветы, значит, и человечество способно выдержать любые испытания. Даже слияние вероятностей. Даже скверну. Кевин опустил взгляд. Он плакал практически беззвучно, но отчаянно. Он знал: когда она исчезнет, ему будет здорово ее не хватать. Ее непоколебимой веры в красоту чужих душ. Ее стойкого сердца, в котором умостилось столько любви, что она могла бы исцелить целый мир. — Это нечестно, — только и смог сказать он. — Я знаю, — грустно улыбнулась Элизия. — Как думаешь… почему так? Почему мир вдруг взял и решил стереть меня… будто за ненадобностью? Кевин покачал головой. «За ненадобностью?» Нет. Никогда. Воображаемое Древо само не представляло, от какого человека решило избавиться. Когда Элизии не станет, Тейват опустеет. И никогда уже не сумеет снова стать таким же наполненным, как был прежде, когда она еще озаряла его темные уголки светом своего прекрасного сердца. — Может, ты слишком милая для этого мира. Элизия тихо засмеялась, украдкой стирая вновь подступившие слезы. — Значит, ты все-таки умеешь делать девушкам комплименты. Вот уж и впрямь поразительное открытие на прощание. Они еще немного постояли в молчании. Мир вокруг заливала скверна. Слезы по-прежнему бежали по щекам Кевина. Элизия больше не плакала. Напротив, подобралась, собирая в кулак всю свою решимость, выпрямилась, взглянула с привычной мягкостью, но все же непоколебимо, точно зная, что должна до последнего оставаться смелой. — Не отпускай мою руку, — попросила она. — Хорошо? Просто… подержи меня еще немного. Уголки губ Кевина дрогнули, но он так и не сумел улыбнуться. — Конечно, Элли. Не волнуйся. Я никуда не уйду. Я буду держать тебя до самого конца. Паймон за спиной Кевина тоже плакала. Она не мешала их прощанию, но от мысли, что голос Элизии звучит в Тейвате последние мгновения, ее сердце разрывалось от горя. — Правда? — прошептала Элизия. — Это… замечательно. Кевин прижал к себе одну ее руку. Второй Элизия призвала Клятву Ветра. Хрупкая сережка в виде крыла бабочки возникла над ее ладонью в россыпи золотых частиц, и те на несколько мгновений озарили непроглядную темноту на дне Разлома. — Уже выбрала преемника? — спросил Кевин, наблюдая за тем, как Элизия задумчиво поглаживает сережку дрожащими пальцами. — М, — утвердительно кивнула она. — Думаю, она справится. — Значит, преемница? — Конечно, — с легким смешком отозвалась Элизия. — Я всегда верила, что прекрасные девушки могут спасти мир. Встав на цыпочки, она шепнула Кевину имя. Он прикрыл глаза. Кивнул. Почему-то он не сомневался, что Элизия сделает такой выбор. Теперь ему предстояло забрать Клятву Ветра, а после в правильный момент передать ее новой владелице — не раньше и не позже, чтобы позволить истинной связи окрепнуть. Не выпуская руки Кевина, Элизия отошла на шаг, выдохнула, мысленно подготавливая себя к грядущему испытанию. — Готова? — спросила у нее София. Элизия задержала на Кевине прощальный взгляд. Сейчас он, побледневший и заплаканный, совсем не походил на того храброго воина, которым всегда пытался показаться. Несмотря на свой тысячелетний возраст, он был сущим мальчишкой, и Элизии меньше всего хотелось оставлять его одного. Она помнила, что случилось с Ареем после утраты Софии. И боялась, что Кевин повторит его судьбу. Поэтому перед тем, как приступить к очищению, она сказала еще кое-что. Слова, некогда услышанные от того Кевина, который уже давно обратился в странствующие по артериям земли воспоминания. — Вне зависимости от того, что случится дальше… пообещай, что твое сердце останется прежним. С губ Кевина слетел долгий вздох. — …Обещаю. Обещаю, Элли. Она кивнула. Касланы всегда переживали, что не умеют сдерживать обещания — но на самом деле до конца оставались верны своему слову. Даже если не осознавали этого сами. Элизия подняла Клятву Ветра, когда вдруг вперед с отчаянным возгласом подалась Паймон: — Подожди! Элизия замерла. Кевин вопросительно вздернул брови. Не обращая внимание на их реакцию, Паймон подлетела ближе, приложила ладонь к сердцу, глядя на Элизию печально и даже немного виновато. — Позволь Паймон помочь тебе. — Паймон… — Элизия с Кевином недоуменно переглянулись. — Я не уверена, что ты можешь чем-то помочь. Конечно, ты можешь поделиться своими силами, но это слишком рискованно и… — Нет, — с неожиданной твердостью ответила Паймон. — Это то немногое, что Паймон может сделать, чтобы искупить свою вину. Элизия окончательно растерялась. Паймон говорила очень странные вещи и выглядела при этом так, словно позаимствовала у Путешественницы всю ее решимость. Элизия не слишком хорошо знала Паймон, но все равно понимала: такое поведение было ей несвойственно. София, чей зыбкий силуэт все это время наблюдал за развернувшейся сценой, задумчиво обхватила пальцами подбородок. — Паймон… Что она за создание? Элизия не нашлась с ответом. Конечно, внешний вид Паймон вызывал много вопросов, но не то чтобы у кого-то в последнее время было настроение разбираться еще и в этом. — О какой вине ты говоришь? — уточнил Кевин. Паймон вздохнула. Поскребла плечо. Наверное, если бы не скорое исчезновение Элизии, она бы никогда не решилась на дальнейший шаг. Но отведенное Элизии время стремительно утекало, и Паймон ничего не оставалось, кроме как броситься в омут с головой. Ее тело окутал яркий серебристый свет. Элизия с Кевином прищурились, ослепленные, а затем разглядели, как вытянулся знакомый силуэт малышки Паймон, каким высоким и утонченным он вдруг стал. Когда сияние угасло, Элизия и Кевин увидели образ, который сумела ненадолго воссоздать для них Паймон. Перед ними стояла девушка с белыми волосами, спадавшими мягкими локонами до самых щиколоток. Волосы такой длины никак не могли быть настолько легкими, и оттого девушка казалась эфемерной, неземной. Ее широко распахнутые темно-синие глаза искрились, будто в них отражался свет звезд. Подол платья из невесомой шелковой ткани был расшит серебром. Образ девушки лучился добротой, но на лице застыла горечь, и Элизия, внимательно всмотревшись в эти черты, тотчас вспомнила, где видела их раньше. — Кайрос, — прошептала она. Лицо Кевина осталось беспристрастным. Похоже, он не удивился. У Паймон должны были быть причины, чтобы так внезапно напроситься вместе с Кевином и Элизией в Разлом. — Я уже давно отказалась от этого имени, — сказала эфемерная девушка. — И почти не помню своей прежней жизни. То, что вы видите перед своими глазами — просто эхо, единственный осколок прошлого, который застрял в сознании существа по имени Паймон. — Не понимаю, — нахмурил брови Кевин. — Так Паймон и Астарот — это разные сущности? Девушка обратила к нему печальный взгляд. — И да, и нет. Можно сказать, Паймон перестала быть Астарот еще пятьсот лет назад. Мое тело стало маленьким и слабым. Мой разум покинула большая часть воспоминаний. Без полноценной памяти о своих прошлых деяниях и решениях разве могу я называться прежним именем? Могу ли я считаться Астарот, если не делю с ней ничего общего, кроме заколки в волосах? Кевин с Элизией вместе посмотрели на черную звезду с четырьмя лучами в волосах эфемерной девушки — такую же носила Паймон. — Пятьсот лет назад… — проговорил Кевин. — Падение Каэнри’ах. Из-за их действий случился прорыв скверны, которая грозилась затопить целый мир. Но прежде, чем это случилось, боги обратили изначальное бедствие вспять. Обратили скверну вспять. — Ты обратила, — догадалась Элизия. — Потому ли, что Небесные ключи к этому моменту уже были спрятаны от людей, или потому, что тебе больше не хотелось примешивать к этому смертных… Но ты сама воспользовалась стратегией, которую придумала София. И потратила на это все свои силы. Стала маленькой, как Хранитель Облаков, утратила прежнюю личность… — Стала Паймон, — закончил ее мысль Кевин. Они переглянулись. Затем Элизия обернулась к Софии. Она думала, что София, завидев призрачную Кайрос, будет держаться с ней холодно и отстраненно — прямо как в их последний разговор во время праздничного бала. Когда оскверненные еще были живы, Кайрос много рассуждала об их защите, но ни разу так и не воспротивилась суровым решениям Афины. Она принимала их с покорностью, вместе с тем наивно рассуждая о светлом будущем, на которое оскверненные не имели права. Элизия помнила, как глубоко это задевало Софию. Наивные размышления Кайрос лишь подчеркивали одиночество оскверненных, напоминали о краткости отведенного им срока. Но теперь старые обиды остались для Софии в прошлом. На ее щеках заблестели слезы. Сделав робкий шаг вперед, София улыбнулась. — Мы обе стали другими, — сказала она. Кайрос не могла ее слышать, но возможно, ощущала присутствие, потому что ее взгляд вдруг скользнул за плечо Элизии, задержался на пустом пространстве. — Я очень рада видеть тебя, Кайрос. Элизия передала призрачной богине слова Софии. Кайрос мягко улыбнулась. Элизия же подумала о том, что София унаследовала от Кайрос не только дар управлять временем, но и некоторые ее куда более простые черты. Напористость. Доброту. Любовь к людям, которую не сумели сломить даже конфликты, охватившие Тейват после того, как боги удалились на Селестию. Пускай в силу своего происхождения Кайрос было трудно понимать смертных, она никогда не отступалась. И то, что пятьсот лет назад она в одиночку обернула вспять заражение в Каэнри’ах, точно зная, какую цену придется за это заплатить, говорило об одном: в конце концов Кайрос все же приблизилась к смертным куда больше остальных богов. И она об этом не сожалела. Серебристый образ исчез. Когда Кевин с Элизией сморгнули возникшие перед глазами темные пятна, перед ними снова предстала малышка Паймон. — Давайте сделаем это вместе, — сказала она ласково. — Паймон, Элизия… и София.

Этот фрагмент можно читать под музыку: Mree — When You Come Home. Ставьте на повтор до конца главы

Элизия кивнула. Кевин протянул Паймон руку. Паймон крепко вцепилась в него, подлетела ближе, напоследок шепнула Кевину несколько слов. Элизия не расслышала, а переспрашивать показалось ей неприличным. Вместо этого она целиком сосредоточила внимание на Клятве Ветра, и Небесный ключ, повинуясь ее воле, воспарил над ладонью, разбрасывая во все стороны золотистые искры. Кевин держал их обеих за руки. Он бы никогда и никому в этом не признался, но ему было страшно. Так страшно, что будущее, которое только-только начало отчетливо ему представляться, вновь рассыпалось беспорядочными осколками. И сколько бы Кевин ни бродил среди них, он видел лишь проблески отражений — но не цельную картину, за которой он мог бы следовать. Клятва Ветра поднялась в воздух, застыла между Элизией и Паймон. Элизия улыбнулась — в последний раз. В последний раз ее исполненный нежности взгляд обратился к Кевину. Затем она отвернулась, закрыла глаза. Еще на несколько мгновений Кевин сумел уловить ее образ, проникнутый мягкостью: Элизия заглядывала в темные недра мира, но не боялась их, наоборот, смотрела в них так, словно в ее представлении даже скверна нуждалась в объятиях. Паймон же выглядела сосредоточенной. Она протянула руку, и Клятва Ветра оказалась заключена между их с Элизией ладонями. Ладонью богини и ладонью смертной, которые дарили миру свою любовь. Затем Кевина ослепил свет. Он резанул по глазам, но даже тогда Кевин не закрыл их, боясь упустить момент, когда Элизия исчезнет. Скверна вокруг бесновалась. Пытаясь отстоять свои последние секунды в мире смертных, она взмывала к потолку пещеры огромными черными столпами, и Кевин растянул над их головами ледяной купол. Черные капли разбивались об него, разлетались брызгами, но не могли навредить. В этом бушующем оскверненном океане место, где сейчас стояли Кевин, Элизия и Паймон, оставалось последним безопасным островком, и оттого казалось, что в руках Элизии и Паймон сосредоточилась вся оставшаяся в Тейвате божественная сила. В конце концов свет стал настолько ярким, что на какое-то время Кевин утратил возможность видеть. А когда зрение восстановилось, его снова окружала тьма. Эта тьма больше не была такой, как прежде. Чувство удушения пропало. Приоткрыв губы, Кевин наконец сумел сделать полноценный вдох — будто вынырнул из морских глубин впервые за долгое время. Скверна исчезла. Там, где прежде бурлили вязкие черные столпы, земля очистилась, и на ней снова покачивали своими мерцающими макушками подземные цветы. Затем какая-то сила потянула Кевина вниз. Это одновременно упали, ослабев, Элизия с Паймон. Кевин успел подхватить их обеих, сел, одной рукой прижимая к себе Элизию, а другой — Паймон. Обе впали в глубокое беспамятство. Паймон, казалось, просто уснула, словно утомленная долгим путешествием с Люмин. Лицо Элизии было умиротворенным. Даже в бессознательном состоянии уголки ее губ оставались слегка приподнятыми. Наверное, такие они, теплые люди. Даже в трудные моменты их лица хранят отголоски прежних улыбок, и остальные, соприкоснувшись с их светом, могут найти в себе силы выбраться из темноты. Элизия сделала это. Провела на свет целый мир. Такая долгая борьба со скверной закончилась в одночасье, но мало кто знал, чем именно пришлось для этого пожертвовать. Кевин не сводил с Элизии взгляд. Ее контуры уже начали понемногу таять, и когда Кевин посмотрел на свою руку, он увидел, как между пальцами струятся потоки золотых частиц. Слезы высохли. Кевин молча наблюдал, как частицы поднимаются к потолку пещеры, разгоняя мрак своим теплым мерцанием. Наверное, если бы Элизия сейчас оставалась в сознании, она бы сказала что-нибудь вроде: «Ну, ну, не расстраивайся. Совсем скоро ты ничего не вспомнишь. Зато… Посмотри вокруг, Кевин. Посмотри, как оживает, даже несмотря на скверну, красота». И Кевин смотрел. Он смотрел на стены пещеры, исчерченные символами империи Цзинь. На постамент, где когда-то хранился Камень Связывания. На сияющие цветы, которые распускались на самом дне Разлома не столько вопреки — благодаря окружающему их мраку. Он смотрел, как волосы Элизии мягкими прядями обрамляют ее лицо. Как золотые частицы, поднимаясь ввысь, сплетаются в причудливые узоры, словно пытаясь напоследок показать окружающему миру прекрасные картины. Осторожно выпустив Паймон, Кевин освободившейся рукой взялся за ладонь Элизии. Он ведь обещал, что будет держать ее до самого конца. Остаток отведенного им времени Кевин просидел, напоследок вглядываясь в ее черты. Затем… она исчезла. В тот же самый момент опустели фотографии в мастерской Отто. Сам Отто растерянно моргнул, приложил руку ко лбу, пытаясь вспомнить, как же звали ту незнакомку, что однажды явилась к его порогу с идеей вести дневник. Забыла, с кем танцевала у фонтанов в Сен-Аньере, малышка Венни. Кли, проходя мимо площади у монумента, замерла, не зная, откуда взялось в груди это щемящее чувство внезапной утраты. Люмин, бездумно листавшая «Элегию восточных ветров», подняла голову. Она не знала, почему, но на глаза ей ни с того ни с сего навернулись слезы. Еще в этот самый миг Миллелиты, которые вели у границ Разлома ожесточенный бой, вдруг выпрямились, направили взгляд к небесам. Темнота раздвинулась. Ночь по-прежнему властвовала над Ли Юэ, но теперь высоко вверху можно было различить серебряную россыпь звезд. Битва с порождениями скверны не закончилась — они никуда не исчезли. Но в тот момент в сердцах бойцов разгорелась надежда. Охваченные внезапным желанием во что бы то ни стало отстоять родные земли, они с новой силой вступили в схватку, и грохот пушек, который прежде звучал похоронной канонадой, стал маршем, заигравшим во имя мечты. Некоторое время Кевин смотрел на опустевшие руки. Затем, поднявшись, подобрал малышку Паймон и упавшую на землю Клятву Ветра. Скверна больше не властвовала над Разломом, и потому Кевин беспрепятственно рассек Воображаемое пространство. Пришла пора возвращаться в Мондштадт. Оказавшись у Воображаемого Древа, он остановился. Древо оставалось безучастным. Его одинокий ствол по-прежнему пронизывал эпицентр вселенной, а розовые листья, символизирующие миры, покачивались на ветвях. Где-то там, среди этих листьев, наверняка можно было разглядеть и Тейват. Скверна отчаянно пыталась сорвать его с ветки. Но не менее отчаянными оказались и люди, которые защищали любимый мир — пускай порой обмирая от страха, но все же с решимостью, которую не могла перебороть никакая злая сила. В этот момент Кевином овладела ярость. Не выпуская Паймон, он призвал свой старый клинок, свободной рукой перехватил рукоять, замахнулся, не сдерживая крик боли. Лезвие ударилось о ствол Воображаемого Древа. Но на Древе не осталось даже царапины. Поддавшись ярости, Кевин разил Древо снова и снова. А оно по-прежнему взирало на него свысока, равнодушное, холодное и бесконечно далекое. В конце концов, оно было осью бесчисленных миров. А Кевин был всего лишь человеком. Меч выскользнул из руки, зазвенел, ударяясь о прозрачный барьер, который отделял Воображаемое пространство от темного звездного моря далеко внизу. Кевин не стал его подбирать. У него не было на это сил. Подкошенный болью, которую невозможно было больше терпеть, он упал на колени, судорожно задышал, пытаясь сдержать слезы. Он-то думал, они уже закончились. Но он, конечно, ошибался. И теперь они снова обжигали глаза, бежали по щекам, а Кевин прижимал к себе Паймон и тихо, едва слышно посылал в адрес Воображаемого Древа проклятия. А где-то далеко, в землях Сумеру, на опустевшем утесе, где двое когда-то делились друг с другом своими историями и ловили взглядами падающие звезды, размеренно покачивались тронутые ветром цветы — белые, посаженные Элизией, и оранжевые, созданные Кевином. Жизнь продолжалась. Только Элизии в ней больше не было.

Вместо титров: HOYO-MiX, Ling Huang — TruE (Ed Ver.)