Пловца на лодочке малой Дикой тоской полонит; Забывая про водные скалы, Он только наверх глядит. Пловец и лодочка, знаю, Погибнут средь зыбей; И каждый так погибает От песни Лорелей. Генрих Гейне, «Лорелея» (перевод Александра Блока)
— Все будет хорошо. Ветер, по-майски теплый, ласково перебирал волосы дочери. В ее белых локонах, длинных и мягких, будто жидкий шелк, застрял лепесток сирени. Серафина наклонилась, одним бережным движением достала лепесток, одарила дочь поцелуем в лоб. — Ну что? Уже меньше болит? Ярослава, торопливо утерев мокрый нос, кивнула. Серафина не сдержала тихого смешка. Крошке всего шесть, а храбрится не хуже старшего брата. — Хочешь, расскажу секрет? Заплаканные глаза Ярославы расширились и засияли в предвкушении. — Угу! Сложив платок, которым промакивала ссадину на коленке Ярославы, Серафина устроилась рядом с дочерью, обхватила ее за плечи. Ярослава прижималась так доверчиво, что сердце поневоле начинало щемить — будто не могло уместить всю трепетавшую внутри любовь. Мягко поглаживая ее пряди, Серафина заговорила: — Давным-давно твой папа спас меня от серьезной беды. Тогда он еще не был твоим папой, зато был самым добрым, самым храбрым человеком во всем Тейвате. Подняв голову, Серафина отыскала взглядом Иная. Он и старший сын Велемир обменивались на берегу чередой ударов. С каждым днем движения Велемира становились все более выверенными. Во взмахах клинка появилась уверенность. Инай, конечно, подтрунивал над сыном, но делал это скорее для того, чтобы Велемир не возгордился. Серафина-то видела, насколько доволен его успехами Инай. Она улыбнулась. — Следующие несколько дней мне было очень-очень больно. Все это время твой папа не отходил от меня ни шаг. Приглашенные им знахари разводили руками — никто не понимал, как мне помочь. Тогда твой папа, оседлав коня, стремглав помчался на север, в земли, где властвуют только силы природы да духи. Там, в ледяной пещере на самом краю материка, он преклонил колени перед статуей древнего божества — и получил от него в дар слова великого заговора. — Заговора? — удивленно переспросила Ярослава. Велемир, подсеченный ловким выпадом Иная, чуть не повалился в реку. Инай успел перехватить его за воротник. Смущенный Велемир потер плечо, забормотал извинения, но Инай только взъерошил ему волосы и похвалил за серьезное отношение к тренировке. Серафина кивком указала Ярославе на корзинку, которую они прихватили с собой из Заполярного Дворца. Ярослава, схватив заранее подготовленное покрывало, с готовностью соскочила на землю и принялась обустраивать место для пикника. Серафина тем временем доставала из корзины продукты. Ее руки, как всегда, двигались неторопливо. Длинные тонкие пальцы ухватили яблоко, алое, в цвет крови, которая много лет назад сочилась из ран Серафины несмотря на усилия знахарей. Кто бы мог подумать, что одно только маленькое яблоко может принести столько воспоминаний. Улыбнувшись в такт своим мыслям, Серафина передала яблоко дочери, а сама принялась нарезать овощи. — Да, милая. Заговор — это особые слова, которые обладают колдовской силой. Вернувшись домой, папа с их помощью исцелил меня. С тех пор я каждый раз использую их, чтобы прогнать боль. Повторяю про себя до тех пор, пока не станет легче. Если хочешь, могу научить и тебя. — Серафина улыбнулась, зажмурив глаза. — С этим заговором никакие ссадины тебе не страшны. — Ой! — вскричала, чуть не выронив яблоко, Ярослава. — Очень, очень хочу! Переговариваясь, Инай и Велемир присели у реки, чтобы умыться. Наблюдая за их веселой суетой, Серафина и сама чувствовала необъяснимое веселье. Отложив нож, она подалась вперед, мягко обхватила руки дочери, заглянула в эти широко распахнутые от любопытства глаза — ясно-голубые, почти бесцветные, как у отца. Конечно, Серафина соврала. Конечно, Инай никогда не отправлялся на север за словами заговора. Но то, что он сделал ради ее спасения, было не подвластно пониманию шестилетней девочки. Когда-нибудь Серафина расскажет Ярославе правду. И сказка о чудесном герое станет историей о Крио Архонте, который пожертвовал своими силами и титулом ради спасения девушки, умирающей от ран и скверны. — Мам? — окликнула, склонив голову набок, Ярослава. — Так что там насчет заговора? — Ох! — спохватилась Серафина. К счастью, на выручку подоспел Инай. Задумавшись, Серафина даже не заметила, когда они с Велемиром поднялись к сирени на вершине холма. Велемир, которого лет с двенадцати начали смущать проявления нежности со стороны семьи, держался в сторонке, деловито начищая клинок. Инай бросил на него быстрый взгляд, слабо усмехнулся, а затем повернулся к Ярославе. — Древний заговор, говоришь? Да. Я хорошо помню его текст. Его спокойный голос обдал привычной прохладой. Даже передав силы Архонта Серафине, Инай сохранил с элементом Крио особое сродство. Его кучерявые длинные волосы, спадающие до плеч, были белее снега в зимнем лесу. Практически бесцветные глаза казались двумя льдинками. Несмотря на это, их выражение не было холодным. Напротив, они всегда лучились теплом — будто пытались напомнить, что после морозных дней обязательно наступает оттепель. Усмешка Иная превратилась в улыбку. Ветер трепал его волосы, разносил над головой лепестки сирени. Озаренный солнечным сиянием, он в самом деле напоминал героя волшебной сказки. Царевича, который отправился на крайний север во имя своей любви. — Мне кажется, если вы сейчас не скажете слова заговора, Яра взорвется, — проворчал Велемир. Проверяя чистоту клинка, он повернул его плоской стороной, и в лезвии промелькнуло его отражение. Серые кудри с белыми проблесками и синие, словно звездное небо, глаза. Лицо с заостренными чертами выражало привычное недовольство. Голос Велемира тоже звучал грубо, но Серафина знала, как сильно он заботится о младшей сестре и как любит проводить время в компании семьи. К четырнадцати годам он вырос удивительно осознанным и к тому же прозорливым мальчишкой. Серафина засмеялась, взглянула на Иная, не скрывая любопытства. Сказка про заговор была импровизацией, и теперь Серафине было интересно узнать, какие же волшебные слова выдумает для Ярославы Инай. Вскинув голову, тот некоторое время наблюдал за тем, как качаются на ветру ветви сирени, а затем проговорил: — «Звезды ясные, возьмите скорбь мою, возьмите горе мое, возьмите боль мою, унесите за горы, за долы, за лес густой. Да не покинет меня свет ваш. Да будет слово мое крепко». — Опустив глаза, он ласково похлопал Ярославу по макушке. — Но просто так заговор не сработает. Тебе обязательно нужно смотреть в небо. Тогда звезды услышат тебя — и ни за что не оставят тебя одну. Велемир с усмешкой качнул головой, но под строгим взглядом Серафины придержал скептические замечания при себе. Ярослава озадаченно приложила палец к губам. — Но что же делать днем, как сейчас? На небе ведь нет ни одной звездочки! Инай по-прежнему держал ладонь на ее волосах. Они с Серафиной оба имели привычку пропадать в мыслях и могли подолгу молчать, обдумывая вместе с ответом еще с десяток других вещей. Но на сей раз Инай отозвался сразу — так, как если бы делился с Ярославой глубинным убеждением, которому оставался предан всю свою не по-человечески долгую жизнь. — Звезды не исчезают от того, что ты не видишь их, Яра. Неважно, где ты окажешься. В Снежной, в Инадзуме, даже в глубинах Бездны — звезды всегда будут наблюдать за тобой. Чтобы ты всегда… — Инай повернул голову, улыбнулся Серафине, и та, не удержавшись, улыбнулась в ответ. — …могла следовать за ними.* * *
Серафина и Инай прорывались сквозь порождения скверны плечом к плечу. Оба молчали. Их внимание было целиком сосредоточено на противниках, слишком опасных, чтобы их недооценивать. А на подкорке непрерывно билась одна и та же мысль. «Дети». Вокруг клинка Иная сконцентрировалась ледяная энергия. Серафина успела заметить, как взметнулся его серебряный плащ — и тут же повернулась, чтобы отразить атаку подступающего порождения. По всему Заполярному Дворцу открывались звездные разрывы. Сквозь них сочились бессчетные монстры. Их острые когти разили без промаха, и Серафина уже не могла в точности сказать, сколько солдат навеки остались лежать среди крови и скверны. Кровь и скверна. Скверна и кровь. Словно два вестника апокалипсиса, которые скачут через устланное телами поле боя на черном и красном коне. Крио гнозис придавал Серафине сил. Подобно пулям, тронный зал стремительно рассекали ледяные вспышки. Иногда Серафина с Инаем вставали спина к спине. Иногда расходились — но благодаря связи, протянутой между бывшим Крио Архонтом и нынешним, могли друг о друге не переживать. Даже упуская Иная из виду, Серафина твердо знала, что он жив. Пожалуй, только благодаря его присутствию ей удавалось сохранить голову на плечах. Все переменилось… ледяная вспышка, поворот, удар… так быстро. Давно ли они с Инаем и детьми сидели под сиренью, смеялись над историями Велемира, ели яблоки и провожали закат? Серафина с Инаем слышали о тревожных вестях из Каэнри’ах, но особого значения им не придавали — пускай оба понимали, как опасны исследования скверны, Каэнри’ах находилась далеко. А семья и родина были тут. Прямо тут. До сегодняшнего дня. Дня, когда грехи Каэнри’ах выплеснулись на целый мир и смели его безжалостной черной волной. Когда произошел первый прорыв, Серафина с Инаем сидели в пустующем Зале Советов. Проблемы, которые они обсуждали, казались теперь столь незначительными… даже смешными. Заслышав шум, оба спешно выбежали в коридор — и увидели цепочку кровавых следов, которая обрывалась у дальней стены. Во всем Тейвате считали, что солдаты Заполярного Дворца всегда готовы к битве. Но никто, даже безупречно натренированные бойцы, не мог предсказать, что враги посыплются с неба. Солдат, который бился недалеко от Иная, со страшным криком сгинул под ударами оскверненного существа. На изодранный плащ Иная попали брызги крови. Он обернулся. В Снежной верили, что души, ушедшие в одиночестве, рискуют заблудиться на пути в светлый мир, зовущий их из-за грани. Поэтому Инай проводил павшего в последний путь единственным способом, который был ему сейчас доступен — мимолетным взглядом. Затем, стиснув зубы, он вернулся в бой. Отвлечься на мертвецов означало мгновенно присоединиться к их скорбному полку. У выхода из тронного зала Серафина и Инай наконец воссоединились. Обменялись взглядами. В глазах каждого отчаяние мешалось с решимостью. У них не было времени оплакивать потери. И Серафине, и Инаю уже приходилось иметь дело со скверной. Оба понимали, как опасно медлить. Кивнув друг другу, они одновременно толкнули двери — и тотчас окунулись в новое ожесточенное сражение. А страшные мысли между тем не отпускали и формировались в одно-единственное: «Только бы они были живы». Только бы… Незримая сила полоснула по самому естеству Серафины. Удар оказался таким ощутимым, таким выжигающим, что Серафина невольно вскрикнула. Сила стихии вышла из-под контроля, и ледяная вспышка, просвистев мимо порождения скверны, разбилась об стену, распустилась на холодном камне морозным цветком. Серафина не успела даже отдышаться — черный коготь вспорол плечо. На пол хлынула кровь. Еще один удар пришелся по ноге. Подсеченная болью, Серафина упала, едва не разбив лицо о каменные плиты. Кровь и скверна. Скверна и кровь. Сознание помутилось, но Серафина все же смогла поднять дрожащую руку и отбросила подступающего монстра прочь. Там им немедля занялся вооруженный клеймором солдат — за багряной пеленой Серафина не могла различить даже его лица. Что случилось? Это страшное чувство… Неужели… «Инай». Глаза Серафины испуганно расширились. Он стоял над телом ужасающей гончей. С клинка капала черная кровь. Глядя на поверженного противника, Инай тяжело дышал. От раны чуть ниже сердца во все стороны разбегались черно-красные дорожки. Кровь. Скверна. Инай и Серафина встретились взглядами. Инай слабо улыбнулся. Подоспевший солдат помог Серафине подняться, и она бросилась к мужу, но тот вдруг остановил ее, выставив руку. На кончиках его пальцев концентрировалась ледяная энергия. Глаза светились — неуверенно, тускло. Аура Иная, которая казалась божественной даже после передачи Крио гнозиса, стремительно угасала. Тем не менее, не отрывая от Серафины взгляда, полного печали и теплоты, Инай начал сплетать перед собой ледяную стену. — Что ты делаешь? — вскричала Серафина. Облегчая физическую боль, ее раны покрывала морозная корка. Но душа рассыпалась, и никакое могущество Архонта не сумело бы этому помешать. — Инай! — Прости. Его взгляд на мгновение скользнул к ране. Серафина обратила внимание, как быстро расползается, пожирая свет Иная, зловещая темная субстанция. Даже его пальцы, и те уже начали чернеть, постепенно обращаясь хищными когтями чудовища. — Не знаю, сколько времени это займет, — признался Инай едва ли не смущенно. — Ха… Из всех возможных исходов заражения скверной мне достался именно этот. Прости. Руки Серафины сжались в кулаки, а глаза вспыхнули от того, сколько бессильного негодования плескалось в сердце. Как это может быть правдой? Как может Крио Архонт, пускай бывший, столь быстро поддаться скверне? Разве это справедливо? Почему… Почему, почему, почему?! — Серафина, — мягко окликнул Инай. — Забери его обратно. — Выступив вперед, Серафина взмахнула рукой так резко, словно пыталась рассечь этим движением сам Небесный порядок. — Забери гнозис, Инай. Ты ведь еще можешь спастись. С гнозисом у тебя будет достаточно сил противостоять скверне, и… Уголки его губ слабо дернулись. Серафина уже понимала: Инай, этот невозможный упрямец, этот герой чудесной сказки, этот Архонт, в сердце которого всегда жило слишком много любви, сделал свой выбор. Возможно, он мог бы забрать гнозис обратно. С учетом связи, протянутой между ним и Серафиной, сделать это можно было по мановению руки. Но Инай не двигался, продолжая отделять себя от Серафины ледяной стеной. В конце концов, Серафину тоже ранило чудовище из разрыва. Под ледяной коркой кровь сплеталась со скверной, образуя зловещий узор — кружево самой смерти. Зараженных было двое. А гнозис один. Плечи Серафины поникли. Губы приоткрылись, но она так и не сумела ничего сказать — ее била дрожь. Она хотела бы броситься вперед. Хотела бы схватить оброненный погибшим клинок и прорваться через ледяную стену, разбив ее вдребезги. Ухватить Иная за руки. Заглянуть ему в глаза. Пообещать, что в этот раз они тоже пойдут вместе до конца. Быть с ним — как однажды он, не испугавшись опасности, был с ней. До момента, пока он не станет чудовищем. Вопреки всему, что пытается их разлучить. — Серафина, — позвал Инай. Его голос постепенно менялся, становился все более грубым… потусторонним. Серафина отвернула голову. Глаза отчаянно кололо, но происходящее пока казалось нереальным. Просто кошмаром, который снится спящей в Зале Советов Царице. Инай вздохнул. Похоже, с каждой секундой ему становилось все труднее говорить, поэтому он обронил лишь одно короткое: — Дети. Серафина вздрогнула. Дети… Дети. Ее губы сжались в тонкую линию. Наклонившись, она все же подобрала с пола брошенный клинок, взглянула на отражение, которое смутно угадывалось сквозь потеки крови. С другой стороны лезвия на нее смотрела разбитая женщина с иссеченным царапинами лицом. В ее глазах теснились слезы, а от напряжения на лбу обозначилась глубокая морщина, столь неуместная на таком молодом лице. Даже перестав быть женой, она все еще оставалась Архонтом… и матерью. — Я выиграю столько времени, сколько сумею, — пообещал Инай. — Не… — Он прервался, пытаясь совладать с болью, а затем снова улыбнулся. — Не забывай слова заговора, хорошо? Может, я и не стану звездой. Но обязательно пригляжу за тобой, где бы мы оба ни были. Серафина выдохнула. По ее щеке наконец скатилась слеза. — В таком случае… Сияй для меня поярче, Инай. Чтобы я точно знала, что ты там. Смотришь за мной. Ведешь за собой, как Полярная звезда.Этот фрагмент можно читать под музыку: Лена Август — Заря. Ставьте на повтор
С этими словами она развернулась и, больше не в силах ничего говорить, побежала навстречу арочному проему. Лестницы, коридоры, пролеты… Нескончаемый путь к той единственной ценности, что у нее осталась. Иногда на глаза наворачивались слезы. Тогда Серафина сердито стирала их ребром окровавленной ладони и, орудуя одновременно и катализатором, и клинком, прорубала себе дорогу сквозь порождения скверны. В пути ее оберегали силы гнозиса. Силы, дарованные ее вечным Архонтом. Ее любимой путеводной звездой. А Инай, оставшийся далеко за спиной, поднял клинок, встречая новую волну порождений скверны. Его тело уже наполовину оплетала тьма, но несмотря на это, Инай удерживал ледяную стену, которая защищала проход в глубины дворца, нерушимой. — Ваше Величество, — растерянно окликнул его солдат с клеймором. — Позвольте помочь вам, не сражайтесь в… — Иди. Голос Иная звучал ровно. Солдат с клеймором продолжал колебаться. Его взгляд метался между Инаем и проходом, где скрылась Серафина. Между Царем и Царицей. Между прошлым и будущим этой страны. Инай улыбнулся — в последний раз. — Иди, — повторил он. — Продолжай следовать за своим Архонтом, как прежде. С этими словами он бросился навстречу подступающей волне чудищ. От скорости движений изорванный серебряный плащ трепыхался за спиной, будто истерзанные крылья. Ясные голубые глаза, белки которых почти целиком почернели, неотрывно следили за врагом. От удара гончей клинок Иная переломился, разлетевшись по окровавленному полу осколками, но он не сдавался. В его руку легло копье, сотканное из чистого, первозданного льда. Зачарованный зрелищем, солдат с клеймором некоторое время стоял, не в силах оторвать от своего повелителя взгляд. А затем, молча отдав честь, развернулся и побежал следом за Серафиной. В глубины дворца, где в его защите нуждались другие. А Инай продолжил бой. И сражался до тех пор, пока скверна не начала вгрызаться в тело изнутри. Придавленный силой, с которой больше не мог бороться, Инай опустился на колени. Вокруг смыкались вражеские ряды. Инай закрыл глаза. Пол расчертила сияющая голубая линия — тонкая, потому что на надёжную защиту уже не хватало энергии. — Звезды ясные, возьмите скорбь мою, возьмите горе мое, возьмите боль мою… Плиты на полу задрожали, знаменуя приближение мощнейшего элементального выброса. Инай взывал к артериям земли, и они отзывались, даруя свое благословение. — …унесите за горы, за долы, за лес густой… В уголках рта выступила кровь, смешанная со скверной. Подхваченные буйством стихии, волосы развевались, хлестали по почерневшему лицу, а за спиной хлопал окровавленный серебряный плащ. — Да не покинет меня свет ваш. Да будет… Голос сорвался на шепот. По щеке скользнула слеза. Тем не менее, Инай твердо закончил: — Да будет слово мое крепко. Острие копья взметнулось. В тот же миг плиты треснули — и разлетелись каменными осколками вместе с мощным шквалом морозной энергии. В коридоре разразилась настоящая метель. Ледяные осколки нещадно секли порождений скверны, а вместе с тем разрывали тело самого Иная. Он не желал становиться чудовищем. В конце концов, чудовища не умеют любить. А идеалом Крио Архонта всегда была — и навсегда останется — любовь. Когда метель улеглась, в коридоре не осталось ни одного порождения скверны. Не осталось в ней и Архонта, который пожертвовал своей божественностью во имя любви. Только ледяная стена стояла еще некоторое время. А затем, будто утомленная необходимостью сдерживать силы врага, покрылась сетью трещин — и вмиг осыпалась осколками. Серафина, которая как раз преодолела последнюю ступеньку лестницы, споткнулась — и не упала лишь потому, что успела вовремя опереться на клинок. Дрожащая рука вжалась в сердце. То бешено колотилось, отдаваясь в висках болезненной пульсацией. Незримая нить, которая столько лет связывала две души, оборвалась. И там, где прежде жило тепло, образовался холодный сгусток, который медленно обращался ледяным осколком. Слез не было, но Серафина все равно утерла лицо. «Присмотри за мной, Инай. Присмотри… за всеми нами». Выпрямившись, она судорожно выдохнула. А затем расправила плечи и, решительно чеканя шаг, направилась вперед по коридору. К двери, за которой ее поджидал новый кошмар.Конец музыкального фрагмента
* * *
Этот фрагмент можно читать под музыку: Audiomachine — Through the Darkness. Ставьте на повтор
<История нестабильна>. <Расщепление неизбежно>. Тарталья засмеялся. Осознание того факта, что, даже собрав последний фрагмент своей истории, он не смог стать целым, казалось до смешного символичным. Однажды разрушенное уже никогда не сможет быть воссоздано в изначальном виде. Даже если собрать страницы поврежденной книги, даже если терпеливо вклеить их обратно, все до единой, книга навсегда останется хранить свои шрамы. То же самое было верно и для людей.Царица!!!
Теневой Глаз Порчи придавал Тарталье невероятную силу. Окутанный багряной дымкой, он пересекал остатки разрушенного зала столь стремительно, что не успевал уследить глаз. От скорости движений плащ за спиной неистово метался. Копье, полностью сотканное из теневой энергии, разило с мощью, от которой при столкновении со стенами и полом разлеталось каменное крошево. С каждым мгновением боя тьма вокруг Тартальи становилась все гуще, а разум все глубже увязал в трясинеНо разве Серафина…
Заткнись! Сражайся! Расплатись за свою разрушенную историю!
— Остановись! — взмолилась Серафина. — Прошу тебя, Аякс! Заслышав это имя, Тарталья невольно остановился. Его будто парализовало. Копье, занесенное для удара, заходило ходуном. Грудь тяжело вздымалась и опадала. Человеческая половина лица будто омертвела. Даже глаз, широко распахнутый, лишенный всякого сияния, теперь казался бездушным обломком льда. Впрочем, все это скрывалось под маской. Он скрывался под маской. Сломленный. Уязвимый. Истерзанный прошлым, которого оказалось слишком много для одного человека. «Аякс»… <История нестабильна>. <Расщепление неизбежно>. Серафина опустила подготовленную для атаки руку. Похожий на застывшую слезу катализатор над ее плечом потускнел. Ледяная энергия, которая концентрировалась внутри, словно задумалась, стоит ли давать свой прицельный залп. — Аякс, — шепотом повторила Серафина. — Давай… поговорим. «Поговорим». Поговорим. По губам Тартальи скользнула усмешка, злая и горькая. На что она рассчитывала? Думала обернуть против него даже имя? Смешно. «Аякс». Этому имени следовало безвозвратно сгинуть в Квантовом море. Носить его мог только достойный сын своего отца. Но то, что вышло из лаборатории номер восемь, не могло зваться даже человеком — и уж тем более не имело права быть чьим-либо сыном. Да, оно несколько месяцев продолжало упрямо называть себя Аяксом. Но… Он холодно засмеялся. Сандроне была права. Аякс никогда не покидал лабораторию номер восемь. Шесть лет назад он умер. Осталась только тень. Или, быть может, пустая кукла, которая долгое время тешила себя надеждой стать человеком. Его звали Тарталья. Дурак в маске. Главный комедиант в трагедии своей жизни. Отшвырнув копье, он взметнул обе руки. Из-под земли, повинуясь его резким движением, вырвались багряные цепи. Одно их присутствие пожирало элементальную энергию, будто цепи сковывали саму реальность. ГлазаНет уж. Ты от меня не уйдешь.
Губы скривились в безумной усмешке. От мощи теневой энергии броня начала трескаться. Образовавшиеся пустоты быстро заполняла багряная тьма. Цепи переплелись, влетели в стену, разбив ее вдребезги. Ледяные осколки засекли Царицу по лицу, по шее, по обнаженной части рук. Царапины тут же наполнились морозным сиянием — края ран быстро подтягивались друг к другу. Как же легко она справлялась с любыми его ударами. Тарталья чувствовал себя маленьким мальчишкой, который царапает ножом многовековой ледник. Леднику было не просто все равно на удары — он даже не знал о присутствии мальчишки, настолько незначительным и смешным тот был. Проклятая Царица. Она тоже относилась к нему со снисхождением. Защищалась, уворачивалась, но не атаковала, будто он не стоил ее усилий. С губ сорвался крик — где-то на грани боли и сумасшествия:Воспринимай меня всерьез!
…Но в конце концов Тарталья не смог озвучить ни единой буквы. И все же нечто в поведении Царицы неуловимо изменилось. В ее глазах сверкнула сталь. Подняв руку, она прикоснулась к катализатору, и тот вдруг растекся чистой ледяной энергией, заструился по ее плечам, обернулся белым плащом, похожим на изорванные крылья. Вместо катализатора Царица вооружилась клинком. Древнее лезвие раскалывали трещины. Сквозь них струился ясный голубой свет — символ тесной связи с ледяным элементом. Возможно, ее испугало, как легко Тарталья разрушил ледяную стену. Возможно, он попросту начал ей надоедать. Так или иначе, она наконец решила вести бой по-настоящему. Элементальная вспышка столкнулась с теневой. В месте их удара образовались ледяные кристаллы, пронизанные багряными прожилками. Энергия Порчи сочилась через них, будто кровь, и это зрелище — напоминание, что даже лед возможно ранить — придавало Тарталье решимости. А потом атака Царицы, преодолев сопротивление Глаза Порчи, ударила в грудь. Тарталья влетел спиной в стену. Обнажая механическую половину лица, треснутая маска наконец раскололась. По обледеневшему полу застучали обломки. Один из них ярко мерцал. Тарталья судорожно выдохнул. Обломок не был фрагментом маски. Он был осколком истории. <Це□ост□ость □аруше□а>. <Расщеп□е□ие □еизбеж□о>. Тарталья рухнул на пол, потянулся за осколком, но тот ускользнул из-под закованных в перчатку пальцев. Глаз Тартальи расширился. Как бы он ни пытался ухватить фрагмент собственного «я», тот оставался недостижим. Осколок истории под названием «Сквозь звезды и Бездны», который Аякс получил, последовав за Кевином на выручку Сяо, будто не желал быть частью собственного хозяина. От каждого шага Царицы над полом поднимались облака ледяной энергии. Ее скулы покрывала морозная корка. Брови и ресницы стали почти бесцветными. — Не вынуждай меня делать это, Аякс. Тарталья тряхнул головой, прогоняя шум в ушах и опутывающий сознание дурман. Жалеет его? Он не нуждается в жалости. Нет, нет, нет. Жалость не приведет к свободе. Она только запрет в клетке — немногим лучше, чем лаборатория номер восемь. Он повел рукой, подзывая оброненное копье, оперся на него, поднялся, не отрывая взгляд от важнейшей цели своего списка.Нападай. Даже если ты убьешь меня…
Острие копья вновь указало на сердце Царицы. Тарталья не мог ничего ей сказать. Оставалось только сражаться. Писать слова, порожденные шестилетней болью, с помощью крови и железа.…мне все равно. Сказать по правде, мне совсем без разницы, что будет после.
Царица, утомленная его упрямством, вздохнула. А затем они с Тартальей снова сошлись в битве. Царица бросила его жалеть. Теперь, когда она сражалась всерьез, у Тартальи не оставалось ни шанса. Ему было плевать. Он раз за разом бросался навстречу ее клинку, опьяненный самим фактом этой схватки. Он отдавался ей, потому что не знал, чему еще может отдаться. Он не знал, ради чего жить, и потому не боялся умереть. С каждым ударом Царицы осколки истории Тартальи разлетались по залу. Он не заметил, в какой момент лишился механической руки. На сей раз обычной рука не стала — на ее месте осталась темнеть жалкая дыра. Такая же, какая постепенно пожирала сердце Тартальи. Вскоре потускнел и огонек механического глаза. Исчезла броня. Рассыпался звездными искрами плащ. Тело стремительно теряло силы, уменьшалось, возвращаясь к той же форме, с которой начался путь Тартальи в Квантовом море. Он снова становился ребенком. Беспомощным ребенком, который мог даже не мечтать о победе над великой Царицей. Но ведь все не может закончиться так… Так глупо. Так безнадежно. Рассыпанные по полу осколки истории дрожали. Тарталья кружил среди них, из последних сил сжимая копье. Из-за теневой энергии его тело сплошь покрывали багряные полосы, но Тарталья не чувствовал боли — физические ощущения притупились. Значение имело лишь то, что разрывало душу. Боль, о которой нельзя было поговорить вслух. Отчаяние, которое невозможно было выразить на бумаге или жестами. Одиночество, пожиравшее сердце даже в окружении людей. <Ц□□ост□ость □а□уш□□а>. <□асщ□п□□□и□ □□изб□ж□о>. — Пожалуйста, остановись! — вскричала Царица. — Ты делаешь хуже только самому себе. Милый, разве ты не хотел вернуться домой? Разве ты не хотел… жить дальше? Тарталья засмеялся — беззвучно, как и всегда. «Жить дальше». «Вернуться домой». Что за чушь она несет? Почему упрашивает прекратить бой? Почему всякий раз бьет не насмерть? Почему в ее глазах стоят слезы? Почему… Почему она ведет себя не как Царица? <Потому что это □□ та Ца□ица, кото□ую ты з□а□шь, идиот>. Тарталья попытался отмахнуться от этого голоса — грубого, резкого, настойчиво отпечатывающего в сознании каждый слог. Но ему тотчас вторил другой: <Им□□□о! И□и ты забы□? □ё зовут С□□афи□а. Она спас□а т□б□ жизнь. Я по□имаю, как т□б□ бо□ь□о. Мы вс□ хо□ошо это по□има□м. □о убийство С□□афи□ы □ишь п□иум□ожит твою бо□ь>. <Подумай о п□ичи□ах, по кото□ым о□а спас□а т□бя>. «Серафина», «спасла тебе жизнь», «приумножит твою боль», боль, больно, так больно…Заткнитесь!
По человеческой половине лица Тартальи заструились слезы.Пожалуйста… Просто помолчите.
Оба голоса смолкли, но Тарталья по-прежнему ощущал их присутствие. Два невидимых зрителя молча ждали развязки. Они оба надеялись на счастливый финал, но Тарталья не был уверен, заслуживает ли хорошего конца такая паршивая история. Голос в сознании советовал подумать о причинах, по которым Царица спасла его. Но Тарталья не понимал причин. Он не мог отыскать в поступках Царицы никакой логики. Кто-то, кажется, говорил, что Царица просто такой человек…Не смеши. Что ты о себе возомнил? Думаешь, кто-то стал бы бескорыстно помогать тебе? Ты утратил свой Глаз Бога — не потому ли, что даже боги не хотят смотреть на мир глазами такого чудовища, как ты?
Верно… Верно. Не стоит даже допускать мысли, что Царица спасла его просто так. Она лгала, будто не знает о личности Одиннадцатого — но ведь она ни капли не удивилась, узнав, что Аякс является альтернативной его версией. Царица все знала. И наверняка нуждалась в хитром плане, чтобы победить Одиннадцатого, человека, сплетенного из десятков других людей. Тарталья был частью ее плана. Она намеревалась сделать его своим инструментом. Снова. Потому что ни на что большее он теперь не годился. <Ц□□□□□□□□□ь □□□уш□□□>. <□□□щ□п□□□□ □□□зб□ж□□>. Перед тем, как окончательно сдаться терзающему воздействию Глаза Порчи, Тарталья сумел в последний раз воздеть копье — и с силой швырнул его. <□д□□□>. <□як□!> Этот бросок стал воплощением отчаяния. Тарталья был уверен, что Царица в очередной раз избежит атаки. Она могла уйти с траектории удара, могла отразить его, могла даже пронзить Тарталью его собственным копьем… Но она не стала этого делать. Не отрывая глаз от Тартальи, она вдруг развела руки в стороны — будто предлагала копью объятия. Острие пробило Царице плечо. Тарталья ожидал, что на пол хлынет кровь, но вместо этого сквозь рану пробилось золотое сияние. Ослепленный, он зажмурился, прикрыл глаза увитой шрамами детской рукой. Когда свет угас, Тарталья обнаружил, что тонкие лучи света переплелись между собой, соткав прямо в воздухе тонкую мерцающую страницу. Осколок истории Царицы. Тарталья тихо выдохнул. Вместе со светом на свободу вырвались чувства, которые прежде лишь прятались за синими глазами Царицы, словно опасаясь выдавать свое присутствие. Ее боль. Ее собственное отчаяние — когда-то буйствующее подобно пожару, а теперь тусклое, холодное, как остывшие угли. Сквозь историю на Тарталью смотрела не жестокая женщина, превратившая его в монстра. На него смотрелаКонец музыкального фрагмента
* * *
Этот фрагмент можно читать под музыку: Atom Music Audio feat. Alexa Ray, Atom Music Audio, Alexa Ray — Eternal Flame. Ставьте на повтор
Единственной причиной, по которой Матвей до сих пор умудрялся выживать, были тренировки Самуила. Сражение с Царицей напоминало танец на тонком льду. Любой ошибочный шаг мог стать смертельным. Матвей сражался, не жалея сил, припоминая каждый когда-либо усвоенный урок, используя одновременно Глаз Бога, Глаз Порчи, Трансцендентный Лик — ничто из этого не могло приблизить его к уровню Царицы. Он будто снова стал учеником, не способным даже коснуться своего первого серьезного противника. Возможно, причина таилась в историях Царицы. С ними творилось что-то неладное: сквозь Трансцендентный Лик Матвей видел, как дрожат их фрагменты, как они переплетаются, образуя жуткие узоры. Такие мог бы чертить кровью какой-нибудь сумасшедший последователь Ордена Бездны. Всякий раз, когда Матвей пытался с помощью Трансцендентного Лика превратить истории Царицы в силу, по маске пробегала рябь, от которой лицо нещадно жгло, а разум пронизывало ледяными копьями. Лик помогал вовремя избегать сокрушительных атак, но во всем остальном Матвею приходилось полагаться только на собственные навыки. <Холодный огонь должен угаснуть>, — сказала, воздев руки, Царица. Матвей не знал, чего боялся больше: ее равнодушного голоса, будто изрекающего непреложную истину, или ее клинка со странным лезвием, вокруг которого клубилась звездная мгла. Трансцендентный Лик считывал историю оружия — и содрогался от ужаса, от его древней, превосходившей любые мыслимые пределы мощи. «Я должен избегать его ударов». — Что ты сделала с Аяксом? Клинок Царицы прочертил в воздухе темную дугу. Матвей едва успел отступить. От ужаса сердце с трудом вспоминало, как стучать. Матвею приходилось сталкиваться с разными противниками, но с такими он не сражался еще никогда. Царица не просто не знала милосердия. Она была воплощением жестокости. Чистым хаосом, сотканным в холодном зале ради убийства. Шаль, за которой скрывалось ее лицо, еще сильнее подчеркивала пропасть между Архонтом и ее людьми. Тонкая, но плотная ткань напоминала ледяную стену. Вне зависимости от движений Царицы, шаль по-прежнему хранила тайны хозяйки, прятала от окружающих выражение ее глаз, любой намек на остатки человечности. Клинок снова взметнулся. Острие коршуном летело к сердцу Матвея. <Персонаж «Аякс» был удален из истории>. Фигуру Матвея окутало багряное пламя. Энергия Глаза Порчи вздыбилась, защищая хозяина. Клинок легко вспорол щит, продолжил свой смертельный полет… Матвей успел отскочить, выставил собственный меч. Лезвие загудело. Сталь не выдерживала ударов Царицы, покрывалась сколами и трещинами, которые оставалось лишь затягивать лоскутами историй. Аналогичным образом чувствовало себя и тело Матвея. Использование сразу трех артефактов не просто выматывало — оно разрывало организм изнутри, и Матвей ощущал, как под Трансцендентным Ликом изо рта сочится кровь. Бой, который он вел с таким упрямством, был заранее обречен на поражение. Весь вопрос заключался в том, когда именно Матвей встретит свой конец. Трансцендентный Лик заискрился, помогая Матвею лучше осознать слова Царицы. «Персонаж «Аякс» был удален из истории». Царица не убила Аякса. Звездный клинок вышвырнул его за пределы Воображаемого пространства, туда, где не существовало живых миров — только осколки, медленно тонущие и угасающие. Трансцендентный Лик называл это место Квантовым морем. Гробницей всех историй. — Зачем? — потрясенно спросил Матвей. — Неужели смерть показалась тебе слишком милосердной? Неужели мучений, которые пережил Аякс, все еще недостаточно? Ему с трудом верилось, что некогда он присягал этой женщине на верность. Как он мог следовать за таким чудовищем? Как мог делить с ней одни мечты, восхищаться ее целями, гордиться своей службой? Если бы Матвей по-прежнему оставался агентом Фатуи, он бы сказал, что оружие не выбирает хозяина — оно лишь покоряется тому, чья воля окажется непреклонной. Но Матвей больше не был агентом. Он не был клинком, ружьем или Глазом Порчи. Он был собой. Человеком, который отринул своего Архонта, но твердо вознамерился до конца следовать за его главным, давно забытым идеалом. Любовью. <Зачем…> Сильная ледяная вспышка отнесла Матвея к стене. Он ударился плечом, рухнул на пол, наугад выставил руку, укрываясь от очередной атаки за огненным щитом. Вокруг бушевали разрозненные фрагменты историй — они говорили вместо Царицы. <Я хотела убить>. <Нет, не хотела!> <Мы ВПусТиЛИ еЕ, поТОмУ ЧтО так БЫло ПРавИЛьНо>.…Я должен это сделать… …Будто тьма целой вселенной спустилась в Разлом и теперь надвигалась на Матвея вместе с нетерпеливым лже-Ростиком… …А затем, выдохнув, нанёс ножом последний удар…
На мгновение зал будто взорвался изнутри ослепительным золотым сиянием. Втянувшись в клинок Матвея, оно обратилось длинным пылающим лезвием, которое сформировалось прямо поверх первого. «Мне все еще нужно довести всех до последней страницы». Казалось, золотой клинок расколол само пространство. Его мощь сплеталась не только из истории Матвея — он вобрал в себя множество историй, память о жизни и смерти тех, кому не удалось добраться до заветного финала. Ростика. Гриши. Ани. Наташи. Сампо. Мирослава. Магистра Варки. Кевина. Это была сила самого Воображаемого Древа. Меч Матвея разлетелся вдребезги. Теперь он держал одну только рукоять, из которой рвался световой шквал. Встретив эту ошарашивающую волну, звездный клинок Царицы задрожал. Его темное лезвие покрылось трещинами, сквозь которые засочилось жидкое золото — будто кровь или, может, слезы. <Что ты делаешь?!> Царица, вскрикнув, разжала пальцы. Тыльная сторона ее ладони тоже покрылась золотыми трещинами. Она не произносила ни слова, но ее история извивалась, вопрошая: <Больно… Почему так больно?> <Потому что Древо и Море испокон веков противостояли друг другу>. <МЫ — парАДоКС. МЫ — поТЕрЯННые ДЕти КвАНтОВОго МоРЯ>. Звездный клинок, утративший хозяина, отлетел в дальнюю часть зала, где вонзился в ледяной трон. От силы удара трон раскололся пополам. Царица закачалась. Из-за буйства Воображаемого пространства ее истории носились по залу, словно ополоумевшие птицы, и Трансцендентный Лик, не успевая читать их, мелко дрожал, перегружая разум обрывочными фрагментами.Конец музыкального фрагмента
* * *
Серафина бежала. Она не знала, куда пытается добраться, не знала, где искать спасения, не знала, существует ли теперь в этом затопленном скверной дворце хоть один безопасный уголок. Дыхание царапало легкие, вырывалось из горла с хрипом. Ноги не слушались. Серафина сбилась со счета, сколько раз поскальзывалась — то на черных лужах, то на красных. Вокруг безостановочно умирали люди. Серафина перепрыгивала через тела, не решаясь даже опустить взгляд, внимательнее рассмотреть лица тех, кто навсегда остался призраком Заполярного Дворца. Она была ужасным Архонтом. Она бросила страну на растерзание демонической стаи. Вместо того, чтобы повести за собой людей, отдать мудрые приказы, защитить дом, она бежала через поле боя, не смея оглянуться. Сложно было придумать худший способ обойтись с наследием Иная. Но…Этот фрагмент можно читать под музыку: Алиса Игнатьева — Прости, Звезда, пора мне спать. Ставьте на повтор
Тело дочери еще никогда не казалось настолько хрупким. Ярослава мелко дрожала. Все еще шокированная, она не плакала, только беспомощно утыкалась Серафине в грудь — и до сих пор беззвучно повторяла имя Велемира. Любимого старшего брата, который не побоялся выступить против зараженного скверной солдата и в конце концов пал от его руки, прикрывая собой сестру. К моменту, когда Серафина добралась до детской, Велемир был уже мертв, а солдату удалось установить над скверной контроль. «Я этого не…» — успел сказать он прежде, чем безжалостный ледяной кристалл прошил его горло. Архонт Любви была в глазах народа ангелом, спустившимся из золотых дворцов Селестии ради того, чтобы укрыть Снежную своими крыльями. Лишившись крыльев, ангел мог только падать, скорбя об утраченных небесах. И вот теперь Серафина, потерявшая мужа и сына, изо всех сил пыталась сберечь в окружающем безумии свою последнюю ценность. Маленькую девочку, по рукам которой уже расползалась сеть зловещих черных прожилок. — Мама, — всхлипнув, позвала Ярослава. Пытаясь прогнать слезы, Серафина часто моргала. Горло стискивал удушающий ком. Из-за него голос получился сдавленным, сиплым: — Я здесь, крошка. Все будет хорошо. Но ведь заражение скверной — это не разбитая коленка. Ее не залечишь ни волшебными заговорами, ни целебной мазью. Шестилетняя крошка быстро угасала. Осознавая собственное бессилие, Серафина тихо застонала, и вместе с этим стоном на свободу вырвалось все ее отчаяние, вся горечь, колкая, как ледяной кристалл. — Мама, я не помню… — Ярослава прижалась теснее, и Серафина обхватила ее так крепко, словно пыталась вжать в себя, укрыть от скверны и чудищ в недрах своего сердца. — Папа говорил, надо смотреть в небо… Про звезды… — Да, да, милая, — прошептала Серафина. — Папа говорил, звезды обязательно тебя услышат. Они никогда, никогда не оставят тебя одну. Она выбежала из Заполярного Дворца, увернулась из-под атаки демонической гончей, пригвоздила ее к земле ледяным шипом, бросилась по тропе к роще, где оставался крошечный шанс укрыться за деревьями. Как будто деревья могли защитить от монстров, которых не остановили даже многовековые стены. — Мама, а Велемир тоже станет звездой? Соленые дорожки, сбегая по щекам, застывали на губах. Серафина не смогла ответить. Будто осознав ее беспомощность перед лицом катастрофы, Ярослава тихонько вздохнула. Ее пальцы, прежде сжимавшие рукав Серафины, ослабели и разжались. — Яра, — позвала Серафина. — Ярочка, доченька, не уходи. Мы уже почти выбрались. Милая, посмотри. Посмотри, какой красивый лес, посмотри, сколько снега… Ярослава молчала. Серафина добралась до полянки, вокруг которой росли припорошенные снегом ели — туда, где не было оскверненных существ. Верхушки деревьев скрипели на ветру. Серафина опустилась на землю, положила Ярославу себе на колени, провела дрожащей рукой по ее волосам. Черные прожилки раскалывали кожу так легко… Так легко. Серафина и сама помнила, каково это — угасать под натиском чужеродной силы. Если бы не Инай, если бы не его жертва… Глаза Серафины расширились. Судорожно выдохнув, она вжала обе руки в грудь. Она не могла отдать ради спасения Яры свое сердце. Но она могла передать ей гнозис. Оградить дочь от беды божественной силой Крио Архонта. Его любовью. Темный лес озарился ледяным светом. В ладонях, сложенных лодочкой, Серафина держала Сердце Бога — будто осколок упавшей звезды. — Все будет хорошо, милая. Теперь все будет хорошо. На губах задрожала улыбка. Серафина склонилась над дочерью, поднесла ладони с гнозисом к ее сердцу, но… — … Снежинки оседали на исчерченной прожилками коже — будто пытались скрыть следы заражения, сохранить облик Ярославы чистым, первозданным. Запечатленным на картине ангелом. Белые волосы разметались по снегу. Светлые, почти бесцветные глаза были обращены к небу так, словно Ярослава до последнего пыталась отыскать там звезду своего брата. Но в ту ночь не было видно звезд. Тьма, которая вырвалась из глубин Каэнри’ах, затопила целый мир — и осквернила даже небеса. Серафина осталась неподвижно сидеть на холодной земле. На ее ладонях, все еще протянутых, мерцало Сердце Бога. Ледяной свет выхватывал из темноты ее слезы, ее широко распахнутые глаза, ее дрожащие губы. Затем Сердце Бога соскользнуло с ее рук и упало в снег. Серафина осторожно переложила дочь, медленно поднялась, не сводя оцепенелого взгляда с чудищ, которые буйствовали у края рощи. С елей осыпался снег. Серафина двинулась между ними, и опадающие белые хлопья становились ее траурной вуалью — пускай не черной, но холодной, прямо как сердце, из которого безжалостно вырвали любовь. Люди, зараженные скверной, молили своего Архонта о помощи. О спасении. О милосердии. Но Серафина не замечала их. Она шла навстречу чудищу, которое свирепствовало у ворот дворца, шла с таким лицом, будто по доброй воле поднималась на эшафот. Забери меня. Словно заслышав ее молчаливый призыв, чудище повернуло голову. Серафина видела его пылающие багрянцем глаза, его черные когти — суля освобождение, они устремились к тем жалким обломкам, что остались от ее разбитого сердца. Серафина закрыла глаза. — Ваше Величество!Конец музыкального фрагмента
Чей-то клинок пронзил чудище насквозь. Его рев, полный боли и скорби, вывел Серафину из оцепенения. Она вздрогнула, подняла веки, с изумлением и растерянностью взглянула на высокого мужчину, который спрыгнул рядом с телом чудища на снег. С его клинка на снег капала черная кровь. Длинные каштановые волосы спутались от скверны и крови. Один глаз, прозрачно-голубой, с зеленым оттенком, неотрывно глядел на Серафину. Второй прятался за маской, которая надежно укрывала правую половину лица. Во время сражения маска повредилась, и теперь сквозь трещины изредка просачивался тусклый синий свет — похоже, мужчина прятал нечто большее, чем просто давние шрамы. Серафина не помнила, чтобы хоть раз видела его раньше. Мужчина отбросил полы темно-синего плаща, украшенного эмблемой черного солнца. Герб Каэнри’ах. Страны, ответственной за сегодняшнее бедствие. Страны, ответственной за смерть всех тех, кого Серафина так любила. В душе взметнулась холодная волна ярости. Глаза вспыхнули зловещим синим светом. Незнакомец отступил. Его рука, обтянутая черно-синей перчаткой, удобнее перехватила клинок — даже несмотря на гнев Архонта, незнакомец не дрогнул. — Ваше Величество… Серафина. Его голос зазвучал неожиданно мягко, с теплотой, которая тотчас напомнила о погибшем Инае. Температура вокруг Серафины упала на несколько десятков градусов. Ошарашенный захлестнувшим его ощущением мороза, мужчина пошатнулся, но в бегство так и не обратился. — Выслушай. Но Серафина не хотела слушать.Этот фрагмент можно читать под музыку: Eliott Tordo Erhu — Daughter of the Sea. Ставьте на повтор
Она хотела найти что-нибудь, хоть что-нибудь, что помогло бы примириться с опустошающим чувством утраты. Заполнить трещины в истерзанном сердце. Даже если это будет вечный лед. Даже если ее сердце никогда не сумеет ощутить тепло. Ее горе сформировалось в ледяное копье. Мужчина ушел из-под атаки. — Люди Каэнри’ах совершили ужасную ошибку. Но… Заглушая его слова, из груди Серафины вырвался страшный, почти звериный крик. Теперь она окончательно утратила сходство с ангелом и напоминала скорее разъяренную гарпию, когти которой разрывали само мироздание. Воздух засекли ледяные шипы. Снег, оторвавшись от земли, начал закручиваться в воронку. Мужчина торопливо растянул перед собой ледяной щит, но сила Серафины без труда обратила его элементальными осколками. — «Ошибку»?! — взревела она. — Хочешь сказать, мой муж и дети умерли по ошибке? Ледяной шип пронзил плечо мужчины, и тот повалился на спину, судорожно ловя ртом воздух. По снегу растекалась кровь. Оброненный меч вонзился рядом, и ветер, поднятый буйством стихии, принялся с ожесточением трепать повязанную на рукояти ленту. — Нет, конечно, нет… — шепнул мужчина. — Тогда, может, люди Каэнри’ах смогут вернуть мне их?! Мужчина не ответил. Его глаз неожиданно наполнился слезами. Сначала Серафина решила, что он попросту боится за свою жизнь, но мужчина плакал не от страха. Его душа полнилась неподдельной скорбью. — Я хотел не этого, совсем не этого. Если бы я только мог помешать королю… Если бы только был достаточно силен, твои дети бы не… В тот момент он выглядел таким же сломленным, как и сама Серафина. Она понятия не имела, откуда мужчина знает про ее детей, как он выяснил ее настоящее имя, почему горюет о судьбе Снежной так, будто эта страна была ему родной. Но его слезы служили доказательством чистоты намерений, символом искреннего раскаяния. Понимания, на какое способен лишь человек, утративший все. И хотя ярость Серафины была сильна, она не стала обрушивать ее на мужчину. Они оба были жертвами обстоятельств. Оба в равной мере разрушенные и опустошенные. Вместо этого Серафина развернулась, подняла руки, направляя свирепую морозную силу навстречу оскверненным существам. Метель окрепла. Снег вперемешку с ледяными кристаллами сек порождений скверны, отгонял их прочь от дворца, через рощу, к границе необитаемых земель, покинутых людьми тысячи лет назад. — Ваше Величество! — Это скверна… — Мы не хотели… Люди, преобразованные скверной, молили Царицу о помиловании, но в тот момент сердце Серафины не ведало жалости. Метель, суровая и бескомпромиссная, гнала зараженных следом за монстрами. Их мольбы тонули в свисте ветра. Серафина слышала легенды о марах — людях, переживших заражение и даже получивших благодаря скверне новые способности. Именно по этой причине она не могла рисковать. Не могла позволить существам, отмеченным такой страшной силой, бродить по землям Снежной. Сеять хаос. Убивать еще чьих-нибудь детей. Она знала, сколь неправильно винить их в смерти Велемира и Ярославы. Но в то же время не могла преодолеть ненависть, терзавшую сердце. Вместе с ледяной коркой, которая расползалась по рукам, душу сковывала мрачная решимость. Марам не место в Снежной. Никто больше не погибнет. Она, Крио Архонт, не позволит своей стране пасть. От крика, который вырвался из ее сдавленной горем груди, содрогнулся лес. В тот же миг метель, вышвырнув порождений скверны и мар в необитаемые земли, заплясала на границе, и от этого безумного танца ели накренились к земле. Сорванные морозными порывами иглы кинжалами вонзились в снег. — Ваше Величество, — окликнул незнакомец из Каэнри’ах. Он уже более или менее справился с чувствами и теперь стоял, зажимая нанесенную Серафиной рану. — Ваше Величество, все позади. Вам следует остановиться. Серафина не отозвалась. Даже у Архонтов существовал свой предел. Достигнув его, Серафина постепенно растворялась в ледяной стихии, обращалась статуей, безразличной к внешнему миру, к боли, что выжигала изнутри. Вокруг нее концентрировалось облако морозной энергии. Уцелевшие солдаты в страхе отступали ко дворцу — никому не хотелось повторять судьбу мар. Только незнакомец из Каэнри’ах остался стоять. Его длинные волосы развевались на ветру. Во время метели поврежденная маска разлетелась вдребезги, и теперь Серафина хорошо различала его лицо — иссеченное тьмой и синими прожилками, будто древним, непреодолимым проклятием. Не испытывая ни капли страха, незнакомец молча зашагал сквозь облако Крио. На плащ оседал иней. Ресницы побелели, отчего взгляд светлых глаз казался особенно выразительным, пронизывающим до недр души. Этот взгляд звал Серафину обратно. К миру живых. Незнакомец протянул руку, остановился в шаге от Серафины. Между ними протянулась элементальная связь. Глаз Бога, закрепленный у мужчины на плече, мерцал. Он молча перетягивал на себя избыток ледяной энергии, пока в конце концов несколько прядей его волос не побелели. В тот же миг Серафина ощутила, как к ней возвращается контроль над телом. Ослабленная, истерзанная собственными силами, Серафина покачнулась. Незнакомец успел сделать шаг вперед, перехватил ее, крепко прижал к себе. Ощутив простое человеческое тепло, Серафина выдохнула. К глазам подкатили слезы. Она зажмурилась, но все-таки не смогла сдержаться. Горестный плач прокатился по телу судорожной волной. Еще никогда Серафина не ощущала себя такой разбитой… такой беспомощной. Это был день, когда началась катастрофа в Каэнри’ах. День, когда Серафина, сама того не зная, толкнула Снежную на путь, из-за которого много лет спустя едва не сгинул целый мир.Конец музыкального фрагмента
* * *
Человека, который спас Серафину, звали Нидхёгг. О себе он рассказывал мало. Серафина знала, что в прошлом Нидхёгг был придворным магом короля Ирмина. Когда началась катастрофа, некоторые жители Каэнри’ах, чувствуя перед Тейватом вину, разошлись по разным странам, где помогали справиться с чудовищами. Нидхёгг отправился в Снежную. Бедствие продлилось гораздо дольше, чем рассчитывали в Заполярном Дворце. Многие хорошие солдаты отдали свои жизни. Ресурсов отчаянно не хватало. Бывало, Серафина целыми днями не брала в рот ни крошки — она не нуждалась в еде так, как обычные люди, и потому отдавала свои порции людям. Вскоре начались трудности и с медикаментами, и с оружием. От скверны обычная сталь ломалась с такой скоростью, что казалось, будто армию вот-вот придется вооружать вилками. Поэтому все свое свободное время — крайне ограниченное — Серафина тратила на зачарование оружия. Нидхёгг оставался рядом. Он не жаловался, не задавал лишних вопросов, ни о чем не просил. Он лишь молча выполнял приказы и иногда, когда Серафина поддавалась горечи утраты, брал на себя командование остатками армии. Наверное, со стороны Серафины было крайне неразумно доверять незнакомцу, да еще и выходцу из Каэнри’ах, такие важные поручения. Но по какой-то причине она чувствовала, что может на него положиться. Или, быть может, в ее новом мире, ставшем неожиданно маленьким, она просто отчаянно нуждалась хоть в ком-нибудь, кто смог бы без колебаний и страха подставить плечо. Что уж греха таить: Серафина изменилась. Она утратила прежнюю мягкость. Говорила с окружающими вежливо, но отстраненно. Показывалась на люди только в случае нужды — в основном для того, чтобы отдать приказы или сразиться с порождениями скверны. Уголки губ всегда были опущены вниз. Глаза смотрели двумя безучастными льдинками. Она пыталась отыскать в душе хотя бы намек на сострадание, но чужие горести неизменно проходили мимо. Серафина будто утратила способность сопереживать. Не зная, сумеет ли теперь хоть однажды ощутить себя живой, Серафина целиком отдалась защите Снежной. Увы, люди, разбалованные любовью своего Архонта, принимали оцепенение ее доброго сердца за свирепость. Никто не забыл ужасную метель. И теперь, стоя перед холодным троном своей единственной повелительницы, люди не могли сдержать дрожь — каждый боялся сгинуть в беспощадном буране. Единственным человеком, который разбавлял одиночество Серафины, был Нидхёгг. Первое время они говорили исключительно о делах. Порождения скверны становились активнее всего по ночам, и устраивать военные совещания приходилось днем. Нидхёгг обычно держался поодаль, сидел в углу, подальше от света солнца — по этой причине немногие выжившие советники относились к нему, как к тени Царицы. Нидхёгг часто бывал не согласен с их идеями, но спорить ему не нравилось. К тому же советники видели в нем самозванца. Выходец из Каэнри’ах попросту не мог пользоваться при дворе доверием. Но когда дверь за советниками закрывалась, Нидхёгг поднимался со своего места, подходил к столу, брал в руки разноцветные флажки — и, выставляя их на карту, предлагал совершенно иной план действий. Обычно его идеи оказывались куда более разумными и эффективными. В конце концов Серафина стала обсуждать большинство вопросов касаемо бедствия именно с ним. Советники же брали на себя заботы о внутренних делах Снежной — Нидхёгг хорошо разбирался в сражениях, а вот людей понимал плохо. Однажды, когда с начала бедствия прошло уже немало дней, в тронном зале прозвучали новости о падении Каэнри’ах. За нарушение великого запрета боги Селестии уничтожили Каэнри’ах. На чистокровных жителей пало проклятие ужасающего бессмертия, а те, чья кровь была смешана с другими нациями, обратились в монстров. Такой была кара Небесного порядка. Едва советник закончил свой доклад, взгляды присутствующих обратились к Нидхёггу. Его лицо оставалось непроницаемым. На правой стороне — после утраты маски в бою с Серафиной Нидхёгг так и не надел новую — тускло мерцали синие прожилки. Рука в черно-синей перчатке сжимала рукоять закреплённого на поясе клинка. Лишь ее легкая дрожь намекала, какие чувства бушуют за ледяной стеной, за которой Нидхёгг прятал от окружающих свое сердце. Он казался едва ли не равнодушным. Словно новости касались не Каэнри’ах, а каких-то далеких земель за пределами Тейвата. Но Серафина помнила, как он плакал, как просил прощения за смерть детей, за то, что не сумел образумить короля Ирмина, не остановил катастрофу. Среди дюжины собравшихся в зале людей — да что там, среди целого мира — Серафина единственная знала настоящего Нидхёгга. Она единственная понимала, как он корит себя за судьбу Каэнри’ах. Как прямо сейчас в его душе обрываются нити, которые худо-бедно удерживали его разбитое неведомой трагедией сердце. — Прошу меня простить, — сдержанно сказал Нидхёгг и, поклонившись своей Царице, с неестественно прямой спиной покинул зал. Как только двери за ним закрылись, к Серафине повернулся один из советников. — Ваше Величество, мы не можем оставлять этого человека в Заполярном Дворце. Чтобы привести его в смятение, Серафине было достаточно поднять брови. — Кто знает, каким еще образом Небесный порядок решит покарать Каэнри’ах? — побледнев, торопливо продолжил советник. — Сейчас, после бедствия, Снежной меньше всего нужны новые проблемы. Прогоните его. Отправьте за границы обитаемых земель, как вы поступили с марами. Уверен, это пойдет стране на пользу. Подперев подбородок рукой, Серафина бросила задумчивый взгляд за окно. Туда, где в нескольких десятках миль от дворца, за стеной леса, бушевала порождённая ею метель. Она не знала, сколько раз видела во сне солдата, убившего ее сына. Всякий раз он хватался за пробитое ледяным кристаллом горло и, захлебываясь кровью, повторял: «Я не хотел, я этого не хотел!» А Серафина снова и снова смотрела, как он падает рядом с телом Велемира, как кровавые дорожки расползаются по холодному полу, будто слезы, как хохочут, довольные войной людей друг против друга, порождения скверны. Она не раз задавалась вопросом, как бы поступил на ее месте Инай. Какой компромисс между защитой мар и защитой от мар нашло бы его любящее сердце? — Безусловно, помощь Нидхёгга в защите Снежной была неоценима. Но бедствие почти окончено, — поддержал коллегу другой советник. Он заметил, что Серафина пропала в мыслях, и начал раздражаться. — Теперь нашей стране — и вам, как ее Архонту — нужно в первую очередь заботиться об ее жителях. Уголки губ Серафины дрогнули в усмешке. — Ха. Оба советника остолбенели. Еще несколько неловко кашлянули, принялись глядеть по сторонам с таким выражением, будто Серафина надела себе на голову шутовской колпак. — Ваше Величество? Да. Верно говорят: короли обладают властью над страной, но не над собственной жизнью. Серафина поднялась с трона и, подобрав полы платья, прошла между советниками. Они тотчас принялись кланяться. Некоторые даже похватались за воротники. Неужто боялись потерять головы? Значит, не ставят ее ни в грош, считают жалкой, не способной исполнять свой долг Архонта — но при этом обмирают от страха, едва теряют над ней контроль? «Вы были такими всегда, или же это я жила, ослеплённая светом Иная?» Серафина прошла в центр зала, остановилась на позолоченном символе восьмиконечной звезды. Полярной Звезды. После смерти Иная она стала новым гербом Снежной. — Нидхёгг останется при дворе. — Ваше Величество!.. — протестующе начал советник, тот самый, которого раздражало ее молчание, но Серафина пронзила его строгим взглядом. — Это не обсуждение, — холодно сказала она. Советники неловко переминались с ноги на ногу. Серафина оглядела их, одного за другим. Сколько раз их ошибочные решения едва не завели Снежную в тупик? Если бы не военная мудрость Нидхёгга, эта страна пала бы еще в первые дни бедствия. Да, теперь, после падения Каэнри’ах, активность монстров пойдет на спад. Но ведь битва еще не закончена. А главное, конец одной войны не означает, что никогда не придет вторая. Мирные времена отличались своей хрупкостью — и своей конечностью, стремительной и безжалостной, как падение карающего шипа с небесного острова. Царица нуждалась не только в щитах, но и в клинках. — Совет окончен. С этими словами, похожими на два ледяных кинжала, Серафина толкнула двери и первой покинула зал.Этот фрагмент можно читать под музыку: Bruno Coulais, Kila — Sadness. Ставьте на повтор
Нидхёгга она нашла в соседнем крыле дворца. Похоже, он постарался уйти настолько далеко, насколько хватило выдержки. Теперь же он стоял, тяжело навалившись на подоконник, и оцепенело глядел перед собой. На его щеках не было слез, но Серафина видела, как часто вздымается и опадает его грудь, как дрожат его сведенные напряжением пальцы. Будь она прежней, она бы обхватила Нидхёгга за плечи, шепнула бы утешающие слова. Может, даже бы что-нибудь спела — она любила исцелять сердца музыкой. Но в начале бедствия Крио Архонт утратила свет своей любви. Поэтому она лишь подошла и, скрестив руки на груди, привалилась спиной к стене, вскинула голову к потолку. Будто надеялась увидеть там фразы, способные принести Нидхёггу облегчение. Примирить с потерей, которая обрушилась на него подобно метели. Нидхёгг бездумно потер глаза — сухие, но очень колкие. — Ваше Величество. — Брось, — велела Серафина. — Мы ведь не на совете. Мне кажется, мы оба несколько не в том положении, чтобы переживать о формальностях. В ночь, когда мы встретились, ты называл меня по имени. Давай так будет и впредь. Нидхёгг вздохнул и, отвернувшись от окна, тоже привалился к стене. — Хорошо. Как скажешь. Серафина наконец оторвалась от созерцания потолка. — Как ты? Нидхёгг принялся бездумно теребить край перчатки. В который раз Серафина обратила внимание, что синие прожилки тянутся не только по его лицу — виднелись они и на запястье, и даже на груди. Серафина видела их пару раз, когда навещала Нидхёгга после одного особо тяжелого ранения. — Странно, — признался наконец Нидхёгг. — Каэнри’ах — не моя родина. Но я долгие годы считал это место своим домом. Странно осознавать, что его больше нет. Серафина кивнула. Она хорошо понимала чувства Нидхёгга. В конце концов, она тоже не была уроженкой Снежной. Инай рассказывал, что нашел ее на самом северном берегу континента, у кромки ледяного океана. Не считая северного сияния и нежной мелодии, которую Серафина считала колыбельной, воспоминаний о родине у нее не сохранилось. Ее жизнь началась в тот момент, когда прикосновение Иная пробудило ее ото сна. Снежная стала для Серафины домом. Здесь она обрела шанс на новую жизнь. Второе рождение. Именно поэтому она так боялась ее потерять. Лишаясь дома, человек навсегда утрачивал кусочек своего сердца. — Где ты родился? — спросила Серафина. Она впервые спрашивала его не о войне. Нидхёгг скрестил руки на груди, мельком взглянул на Серафину, после чего повернул голову, сосредоточился на том, как покачивает верхушки елей северный ветер. — Сал Виндагнир. Глаза Серафины изумленно расширились. — Разве это не цивилизация, которая сотни лет назад обитала на Драконьем Хребте? — Она, — коротко ответил Нидхёгг. Прожилки на его лице мерцали. Словно пытаясь успокоить танец света, Нидхёгг в задумчивости коснулся их. — То, что произошло с Каэнри’ах… Это уже не первый такой случай. Небесный порядок избавился от Сал Виндагнира. Сбросил свой «очищающий» шип. Только приговор для Сал Виндагнира был иным. Все его жители обратились в монстров. Мне просто повезло оборвать превращение. Серафина шагнула вперед, потянулась рукой к прожилкам Нидхёгга, но так и не решилась к ним прикоснуться. Он неподвижно стоял, в молчании наблюдая за ее движениями. — Это метка Небесного порядка? — прошептала Серафина. Нидхёгг прикрыл глаза. — Символ проклятия, да. — Выходит, ты застал гибель уже двух цивилизаций. Нидхёгг ничего на это не ответил — только дернул уголком губ в слабой, безрадостной усмешке. Серафина отступила. Нидхёгг по-прежнему не открывал глаз. Пользуясь этим, Серафина в задумчивости изучала его строгий профиль. У него ведь больше ничего не осталось. Ни семьи, ни родины, ни дома. Только груз одиночества и печаль многовековой давности. Как можно было прогнать человека, утратившего все, как можно было оставить его наедине с болью, которую не могло понять ни одно живое существо? Советники утверждали, что Серафине нужно было в первую очередь заботиться о жителях Снежной. Но кем, в таком случае, был Нидхёгг? Он, человек, который по неведомым Серафине причинам рисковал ради спасения Снежной жизнью? У нее никогда бы не повернулся язык назвать его чужаком. — У тебя все еще есть дом, — сказала она. Нидхёгг взглянул на нее, не скрывая изумления. — Я не могу тебя утешить, — честно признала Серафина. — Не могу разделить с тобой скорбь по Каэнри’ах. Эта страна отняла у меня мужа и детей, и я никогда не сумею ее простить. Но я никогда не забуду то, что ты сделал для Снежной. — Серафина… — растерянно отозвался Нидхёгг. Она жестом дала понять, что не закончила. — Оставайся здесь. Небесный порядок несправедлив, а порождения скверны опасны. В таком мире люди могут полагаться только друг на друга. Я знаю, что могу положиться на тебя, Нидхёгг. И если ты вдруг можешь найти в себе силы положиться на меня… — Они были у меня всегда, — на удивление быстро ответил он. Серафина вздернула брови. На кончике языка вертелся вопрос, но она уже долгое время не могла его сформулировать. Может, если бы Нидхёгг рассказал свою историю целиком, Серафина сумела бы понять его. Осознала бы, откуда взялось это чувство, будто они с Нидхёггом знакомы уже не первую жизнь. Но он хранил свои секреты надёжнее Небесного порядка, и потому Серафина промолчала. — Спасибо, Серафина, — сказал Нидхёгг. — Ты права. Этот мир несправедлив и опасен. Может, вместе мы сумеем хоть немного его исправить. Мечта Нидхёгга была крайне амбициозной — и столь же несбыточной. Но в тот момент Серафина подумала, что хотела бы ее поддержать. Лишившись Иная, Велемира и Ярославы, она словно впервые открыла глаза. Раньше мир казался ей безупречным. В нем цвела сирень, ароматно пахли яблоки, а скверну можно было победить волшебными словами и силой любви. Теперь же Серафина смотрела на вещи иначе. Теперь она знала, насколько бессильны люди перед лицом зла. Нидхёгг мечтал искоренить несправедливость. Серафина мечтала подарить людям силы оберегать то, что они так любили. Они оба были наивными дураками. В тот день их мечты соприкоснулись. На руинах разрушенных миров двух одиноких людей проросли цветы, вобравшие в себя всю их скорбь и всю их решимость. Серафина не знала, каким получится этот только зародившийся сад. Но она очень хотела его увидеть. — Снежной понадобятся люди, способные ее защищать, — сказала она. — Новая армия, — кивнул Нидхёгг. — У нас и вправду почти не осталось людей. Но те, которым удалось выжить — настоящие бойцы. Особенно этот парень, Самуил. Невероятно надежен и талантлив. Возможно, с его помощью у нас получится натренировать новых солдат. Собрать нечто вроде военной организации. — Хм… Серафина снова вскинула голову к потолку. Нидхёгг тоже поднял глаза. Возможно, они оба пытались разглядеть сквозь завесу камня далекое небо. Предел богов, который они вознамерились покорить — каждый по-своему. Припомнив взгляды советников, Серафина очень захотела сказать глупость. Будто сделать первый шаг от потери к примирению. — Организации понадобится название. — Фатуи, — буркнул Нидхёгг. Серафина опустила на него глаза. — Фатуи? Это слово твоей родины? — Нет. Я понятия не имею, откуда оно взялось. Услышал его… — Он помедлил, прищурился, словно глядел сквозь воспоминания. — Давно. Когда странствовал. — И что же оно значит? — полюбопытствовала Серафина. Нидхёгг посмотрел на нее. В его взгляде, прежде затуманенном, заплясали веселые искры. — «Дураки». Пару секунд Серафина глядела на него, широко распахнув глаза. А затем, вскинув голову, засмеялась — так громко, как не смеялась уже долгие, очень долгие дни.Конец музыкального фрагмента
И так выжившие подняли среди руин знамя, украшенное символом Полярной звезды, а над страной воцарились дураки. Серафина продолжила править. Недовольные этим советники вскоре покинули Заполярный Дворец — о них никто не горевал. Нидхёгг, которого теперь знали под прозвищем Пьеро, возглавил Фатуи. Он собирал союзников по всему миру, и хотя Серафине не всегда нравились найденные им люди, она безоговорочно доверяла его решениям. В кратчайшие сроки Фатуи удалось превратиться из горстки добровольцев в крупную организацию, с силой которой считались по всему миру. Нидхёггу активно помогал Самуил, известный как Капитано, первый Предвестник. Несколько последующих лет Фатуи истребляли остатки чудищ. Серафина сосредоточилась на восстановлении столицы и деревень. Жизнь текла своим чередом. Не всегда простым, не всегда радостным — но все же стабильным. Заполярный Дворец, который после смерти семьи казался Серафине огромной гробницей, ожил. Дни напролёт в нем звучали разговоры и даже смех. Бывало, слышались споры. Особенно часто пререкались Нидхёгг и Самуил. Эти двое вечно ругались по мелочам, ведь Нидхёгг был жестким, а Самуил — принципиальным. Второй Предвестник, Дотторе, получал от их стычек неподдельное удовольствие. — Я бы посмотрел на их драку, — поделился он однажды с Розалиной, восьмой Предвестницей по прозвищу Синьора. Та взглянула на него, как на полоумного. К счастью, обычно Нидхёггу с Самуилом все же удавалось прийти к общему решению. Тогда они снова становились близкими товарищами, которые на поле боя защищали друг другу спины, а в мирное время могли вместе и выпить, и поговорить по душам. Впрочем, «по душам» звучало смело. На самом деле Нидхёгг так и остался для окружающих закрытой книгой. Они с Серафиной общались куда чаще, чем прежде — и куда более откровенно, чем с остальными Предвестниками. Порой Нидхёгг рассказывал о своих странствиях, а иногда даже о жизни в Сал Виндагнире. В такие моменты Серафина вспоминала мрачные предзнаменования советников и поглядывала за окно, туда, где высоко в небе парила Селестия. Она думала, не сбросят ли оттуда очередной шип — просто за то, что Нидхёгг осмелился поделиться тайнами, давно похороненными в снегах Драконьего Хребта. Но самые сокровенные вещи он всегда держал под ледяным замком. Иногда Серафине казалось, что она вот-вот подберёт ключи. Обычно это случалось в моменты, когда она ловила на себе его взгляды — долгие и исполненные необъяснимой теплоты. Может, если бы она хоть раз задумалась над причиной этих взглядов как следует, Нидхёгг все же сумел бы открыть ей свое сердце. Но она боялась. Подспудно она понимала, что за чувства кроются в глазах Нидхёгга. Вот только каждый шаг им навстречу неизменно приносил воспоминания об утраченной семье. Об Инае. О Велемире и Ярославе. Наверное, Инай хотел бы, чтобы Серафина двигалась дальше. Но что бы сказали о Нидхёгге дети? Простили бы маму за то, что она наконец отпустила отца? Никто не мог дать Серафине ответ на этот вопрос. И потому, терзаемая им, она всякий раз возводила между собой и Нидхёггом незримую стену. Оба вспоминали о ней только тогда, когда для сокращения дистанции оставалось сделать последний шаг. И в конце концов, не имея возможности пересечь эту стену, они двинулись от нее в противоположные стороны. Это произошло через четырнадцать лет после бедствия в Каэнри’ах. Последствия катастрофы наконец остались позади. Фатуи продолжали накапливать боевую мощь. Теперь Предвестникам, Пьеро и Царице предстояло определить, какой дорогой они двинутся в будущее. От количества предложений и разногласий болела голова. Последние пару месяцев в Заполярном Дворце не утихали споры. Каждый видел дальнейший курс Снежной по-своему, но последнее слово все же оставалось за Архонтом, и потому теперь Предвестники ждали решения Серафины. А она не знала. Просто не знала, в каком будущем сможет достичь того прекрасного сада, который привиделся ей в день давнего разговора с Нидхёггом. В трудные времена она всегда приходила на могилу. На тот самый холм у реки, где по весне цвела сирень и пели свиристели. Служащие Дворца не раз предлагали Царице взять уход за могилой на себя, но она неизменно отказывалась. В конце концов, уборка листьев и сорняков оставалась для нее единственным способом выразить любовь к ушедшим. Стояла весна. Поднимаясь на холм, Серафина задумчиво глядела на реку, у которой некогда резвились Инай и Велемир. Вдоль берега теперь гнездились птицы. У подножия раскидистой сирени, там, где когда-то Ярослава расстилала покрывало для пикника, виднелись три могильных плиты. Как и всегда в такое время, их верхушки были покрыты вуалью из фиолетовых лепестков. Серафина набрала целую горсть — а затем, вытянув ладони в сторону реки, отправила лепестки плясать на вольном ветру. Их сиреневая вереница потянулась к горизонту. Провожая ее взглядом, Серафина опустилась между могилами Иная и Ярославы, подтянула колени к груди, крепко обхватила их руками. Плечи опустились. Здесь, вдали от людей, Серафина с особой силой ощутила груз ответственности. Четырнадцать лет прошло. Она думала, что научилась жить, но на самом деле лишь успешно справлялась с последствиями катастрофы. А теперь проторенная дорога кончилась. Глядя на множество открывшихся путей, Серафина не ощущала ни радости, ни облегчения — только растерянность. Движение к будущему оказалось не тропой, а лестницей, и за четырнадцать лет Серафина сумела преодолеть лишь первую ступеньку. — Что мне теперь делать, Инай? Он, конечно, не мог ответить. Даже если он и правда обратился после смерти звездой, небо в этом мире не разговаривало с землей. Нидхёгг винил в этом Селестию. По его словам, жители Каэнри’ах надорвали завесу, которая на протяжении тысячелетий отделяла Тейват от остальной вселенной, поскольку мечтали услышать голос звезд. Так следовало ли Серафине пойти за Нидхёггом? Бросить вызов богам, чтобы однажды тоже получить возможность прикоснуться к звёздам? Ко всему, что она потеряла? Серафина подняла голову, потянулась рукой к ветвям сирени. Те росли высоко, и Серафина не могла до них дотянуться, но ей нравилось смотреть, как на кончиках пальцев танцует рассеянный солнечный свет, как колышутся нежные лепестки, как они трепещут там, недостижимые, но оттого не менее прекрасные. В глубине души она знала ответ на свой вопрос. Оставалось лишь найти в себе смелость сказать его остальным. — Серафина. Уголки ее губ дёрнулись, но вместо того, чтобы приподняться в улыбке, опустились. Серафина ожидала, что Нидхёгг придет. Как и всегда, она была рада видеть его. Да только вместе с Нидхёггом на холм поднялись и разногласия, которые в последнее время лишь укрепляли стену недосказанности. Серафина прекратила тянуться к сирени и опустила взгляд. — Нидхёгг. Он стоял в добром десятке шагов. Длинные волосы, в которых за четырнадцать лет добавилось седых прядей, развевались на ветру. Губы были сжаты в тонкую линию, а глаза таили серьезное выражение. Серафина и не помнила, когда Нидхёгг улыбался в последний раз. — Пришел убеждать меня в своей правоте? Она надеялась, Нидхёгг хотя бы усмехнётся, но он лишь со вздохом опустил голову. Значит, и правда хочет обсудить дела. — Давай пройдёмся, — предложила Серафина. Нидхёгг согласился, помог подняться, и они плечом к плечу двинулись к берегу. Серафина наблюдала, как по ту сторону реки качаются верхушки деревьев. Нидхёгг целиком сосредоточил взгляд на тропе под ногами. Его пальцы обеспокоенно гладили рукоять клинка. Этот клинок был его верным другом вот уже четырнадцать лет — а может, и гораздо дольше. Сам Нидхёгг шутил, будто у клинка есть два острия. Одно, обычное, он использовал большую часть времени. Второе же стало причиной, по которой в волосах Нидхёгга добавилось седин. Будучи проклятым Небесным порядком, Нидхёгг не мог стареть, но использование клинка все же ухитрялось отнимать у него годы жизни. В моменты, когда лезвие напитывалось тьмой, сквозь которую сочился звездный свет, очередная прядь волос Нидхёгга окрашивалась в белый, а он сам становился капельку старше. Когда Серафина увидела его впервые, Нидхёгг выглядел лет на тридцать. Теперь же ему можно было дать около сорока. «Зачем ты используешь вторую сторону клинка?» — спросила однажды Серафина. Нидхёгг тщательно вытер лезвие и, оглядев идеально гладкую поверхность, ответил: «Некоторым историям невозможно подарить достойный финал. Тогда остается только отказаться от них». Серафина не поняла, что он имеет в виду. Тогда Нидхёгг улыбнулся. «Я слабый человек, Серафина. Клинок дает мне силу побеждать противников, которых я не могу одолеть. Пускай и не самым честным образом. Но с определённого момента своей жизни я решил, что ради защиты самого дорогого готов на все». И он защищал. Не раз и не два Серафина видела, как Нидхёгг прибегает к силам клинка, чтобы одолеть монстров или иных могучих врагов. За эти победы приходилось дорого платить — но в то же время Нидхёггу удалось спасти тем самым сотни людей. Серафина вздохнула. Она уважала Нидхёгга и не хотела с ним ссориться. Но откладывать этот разговор было больше нельзя. — Каким ты на самом деле видишь будущее Снежной? — спросила она. — Ты ведь не просто так настаиваешь, что мы должны наращивать боевую мощь и изучать знания, оставленные древними цивилизациями. Ты в самом деле вознамерился отомстить богам. Пальцы Нидхёгга крепче обхватили рукоять клинка. Некоторое время он молчал, и в наступившей тишине, тягучей и тягостной, слышался лишь плеск реки. Наконец он сказал: — Не отомстить. — Тогда как это называется? — Серафина устало улыбнулась. — Последний год ты только и делаешь, что говоришь о необходимости разбить оковы Небесного порядка. — Именно этого я и хочу добиться. Разбить оковы. Серафина вопросительно вздернула брови. Выпустив рукоять клинка, Нидхёгг вздохнул, потер переносицу. Синие прожилки на правой половине его тела привычно мерцали. Серафина подумала, что самые страшные раны, нанесённые Небесным порядком, прячутся у Нидхёгга внутри. — Четырнадцать лет назад ты сказала, что этот мир несправедлив и опасен. И я сразу предупредил, что намерен его исправить. — Я не ожидала, что ты говоришь настолько буквально. — Серафина покачала головой. — Нидхёгг, это безумие. Ты говоришь о безумных и крайне опасных вещах. Неужели тебе не хватило? Сал Виндагнир, Каэнри’ах… Эти страны пали именно потому, что заигрались в богов. И теперь ты хочешь, чтобы Снежная повторила их судьбу? — Это именно то, чего я пытаюсь не допустить! Серафина остановилась, обернулась, не скрывая изумления. Впервые за четырнадцать лет Нидхёгг повысил голос на нее. Не на Самуила, с которым они постоянно пререкались, не на случайного солдата, который отлынивал от обязанностей на посту. На нее. Серафина и сама не знала, почему это так сильно ее потрясло. Будто в тот момент она в полной мере ощутила, что они с Нидхёггом оказались на разных сторонах реки — и теперь, чтобы услышать друг друга, им приходилось кричать. А коварный ветер уносил слова вниз по течению, и каждый улавливал лишь искажённые обрывки того, что должен был услышать на самом деле. Нидхёгг сделал шаг вперед, но так и не решился сократить дистанцию. Его глаза смотрели так же колко, как и в ту ночь, когда умерла Яра. — Я не хочу потерять… все это. Вас. — Тогда почему подставляешь под удар?! — с горечью воскликнула Серафина. Она не понимала, почему слова Нидхёгга разрывают душу в клочья. — Небесный порядок уничтожал цивилизации и за более мелкие прегрешения. Ты же намерен бросить богам открытый вызов. Это гарантированная смерть. — Нет. В этот раз все будет иначе. — У тебя нет такой уверенности. Нидхёгг протянул руку, и в россыпи голубых искр на его ладони появился Крио гнозис. Сердце Бога, которое четырнадцать лет назад Серафина выбросила в снег. С тех пор она ни разу не поинтересовалась его судьбой. Оказалось, Нидхёгг сберёг его. И теперь считал, будто никчёмная безделушка, дарованная богами в качестве символа иллюзорной власти, способна стать для Снежной щитом. — Нидхёгг… — Мы можем победить, Серафина. Если будем терпеливы. Если используем знания, которые оставили те, кто стремился к свободе до нас. — Он судорожно выдохнул, и его напряжённые пальцы сомкнулись вокруг гнозиса. — Ты сама сказала. По воле Небесного порядка погибли десятки цивилизаций. Разве это справедливо — наказывать многих за грехи одного? Разве хоть у кого-то из нас есть понимание черты, которую ни в коем случае нельзя переступать? Боги никогда не спускались к нам. Никогда не объясняли, какие законы нельзя нарушать. Люди тысячи лет живут на бочке с порохом. Рисковать погибнуть в любой момент за неосторожно оброненное слово или необдуманный поступок человека, которого ты даже не знаешь — вот настоящее безумие. Обдумывая его слова, Серафина обхватила себя руками. В ветвях по-прежнему пели свиристели. Серафине отчаянно хотелось стать одной из них и упорхнуть в небеса, подальше от этого тяжёлого разговора. — Я не хочу застать гибель еще одной цивилизации, — прошептал Нидхёгг. — Больше никогда… не хочу видеть это. Люди заслуживают свободы. — Ты думаешь, можно обрести свободу среди руин? Слова Серафины упали между ними ледяным копьем. Нидхёгг поднял глаза. Серафина избегала его взгляда, смотрела в сторону сирени на вершине холма. Правая рука нервно обхватывала запястье левой. — Может, люди не сумеют получить свою свободу. Может, они никогда не услышат голос звезд и не увидят то, что лежит за фальшивым небом. Но зато у них будет это. Реки и их берега. Цвет сирени. Птицы и облака. Солнце и луна. Дома. Семьи. Не все мечтают коснуться звезд, Нидхёгг. Многие предпочтут синицу в руках, а не журавля в небе. Он промолчал. Его брови слегка задрожали. — Возможно, ходя по земле, невозможно постичь красоту, которая открывается с высоты вольного полета. Но тот, кто летает слишком близко к солнцу, всегда рискует опалить крылья — и, разбившись, утратить не только обретенную свободу, но и собственную жизнь. — Остальные Предвестники с тобой не согласятся, — шепнул Нидхёгг. Серафина горестно улыбнулась. — Разумеется. Ведь ты давно думал об этом, не так ли? И потому все Предвестники делят твою нелюбовь к Небесному порядку. Ты готовился к войне, Нидхёгг. Но я — Крио Архонт. И я не давала своего разрешения. Я не позволю втянуть мою страну в обреченную борьбу. Нидхёгг вскинул голову, и на сей раз на дне его взгляда вспыхнули искры, от которых сердце Серафины болезненно сжалось. Нидхёгга задели ее слова. — Мы отстраивали эту страну вместе. — А вместе ли? Ты четырнадцать лет строил планы, о которых даже не потрудился рассказать. Так может, все это время тебе нужна была не я, а военная мощь, достаточная, чтобы бросить вызов богам? Нидхёгг стиснул зубы — а в следующее мгновение его клинок покинул ножны, и сверкающее острие уставилось на Серафину.Этот фрагмент можно читать под музыку: Audiomachine — Shadowfall. Ставьте на повтор
Серафина выдохнула. Она надеялась засмеяться, но горло сдавливала удавка горечи. — Значит, хочешь сразиться? — Не хочу. — Голос Нидхёгга звучал едва различимо. Ему, кажется, тоже было трудно говорить. — Но готов, если потребуется. Я ведь говорил: чтобы защитить самое дорогое, я готов на все. Губы скривила усмешка. — Выходит, не так уж я тебе и дорога? — Это не так. Серафина покачала головой. — Не ври, Нидхёгг. Ни себе, ни мне. Тейват — вот что дорого тебе больше всего. Ты, человек, влюбленный в мир, готов при необходимости пожертвовать частью его жителей. И ты правда считаешь такое спасением? Рука Нидхёгга, сжимавшая клинок, едва заметно дрожала. — Я уже все для себя решил. И готов сражаться за свои убеждения. — Хорошо. — Серафина вздернула подбородок и наконец сумела встретить его взгляд. Невыразимая мука в нем переплеталась с решимостью. — В таком случае… Сражайся в полную силу. Потому что я тоже готова защищать самое дорогое любой ценой. Из-за амбиций, подобных твоим, почти всё мое самое дорогое сгинуло безвозвратно. Инай, Велемир, Ярослава… Осталась только Снежная. Уж прости мое желание сберечь хотя бы ее. С этими словами Серафина призвала клинок, которым сражалась с момента начала катастрофы, и первой бросилась навстречу Нидхёггу. Они впервые кружили вместе, но не в танце, о котором оба на протяжении четырнадцати лет задумывались не раз, а в ожесточенном сражении. Быстрый обмен ударами сопровождался ледяными вспышками. Поверхность реки покрылась морозной коркой. Свиристели, потревоженные битвой, беспокойно кружили в небе. Холодный ветер срывал с ветвей лепестки сирени, пригибал к земле травы и цветы. Весенний день выстыл. Небеса затянули свинцовые тучи, и от переизбытка элементальных сил над рекой пошел снег. Неужели все должно было закончиться именно так? Серафина задавалась этим вопросом, пока поднимала оружие, пока отражала атаки Нидхёгга, пока сама осыпала его градом безжалостных ударов. Они оба выкладывались в полную силу. Серафина не переставала спрашивать себя, не стоит ли остановиться. Не стоит ли вместе поискать решение, ради которого не придется воевать. Но рука раз за разом совершала свои отточенные движения, и Серафине оставалось лишь целиком раствориться в пляске двух лезвий. В ее единственном способе вести с Нидхёггом разговор, от которого он не смог бы убежать. «Почему ты столько скрываешь от меня?» — вопрошал, вибрируя от силы удара, ее клинок. «Неужели за столько лет я не заслужила твоего доверия?» — кричали, вспарывая землю, ледяные шипы. «Почему ты ни разу так и не сказал мне, почему плакал четырнадцать лет назад?» — стенало ее собственное сердце. А меч Нидхёгга снова и снова повторял свое печальное: «Прости». Но Серафина не нуждалась в этом. Она просто хотела хотя бы раз понять его. Она бросалась к нему, но всякий раз, даже когда острие клинка касалось его кожи, оставалась бесконечно от него далека. Стена, которую они возвели друг между другом, стала непреодолимой. Теперь уже не имело никакого смысла пытаться ее разрушить. Возможно, Нидхёгг рассудил также, поскольку в один момент он повернул клинок другой стороной, и лезвие окутала звездная тьма. Серафина не успела среагировать. Острие вспороло ей руку. — Прости, — теперь уже вслух сказал Нидхёгг. Серафина изумленно выдохнула. Для Архонта рана была пустяковой, и она не могла понять, почему в голосе Нидхёгга звучит столько раскаяния и боли. Он будто совершил ужасное преступление, но боялся не расплаты, а собственного чувства вины. — Боги, Серафина, прости меня… Прости, пожалуйста, прости. — Что ты… Она успела увидеть, как Нидхёгг рухнул на колени, как клинок вылетел из его руки, а по лицу ручьями побежали слезы. Не до конца отдавая себе отчет в собственных действиях, Серафина потянулась к нему — и в тот же миг ощутила, как неведомая сила выталкивает ее из этого мира. — Нид… Сила победила. Вскрикнув, Серафина вылетела за пределы реальности, рухнула во тьму, словно сорванная с неба звезда. Тогда она еще не знала: клинок Нидхёгга отправил ее в Квантовое море. Все, что происходило в Снежной дальше, больше не было частью ее истории.Конец музыкального фрагмента
* * *
Тарталья медленно опустился на пол. По его лицу катились слезы. Маленькое детское тело сотрясала дрожь. Тарталья силился поднять глаза, посмотреть на Серафину, но он не мог себя заставить. Он не мог поверить в увиденное. Не мог поверить, кого пытался убить. Убить… Убить. Он низко опустил голову, взглянул на осколки собственной истории. Они дрожали в унисон со своим обладателем. Тарталья протянул руку. Ближайший осколок не стал сопротивляться, и Тарталья осторожно взялся за него, поднес к лицу. Тонкая страница, в которой заключалась его неотъемлемая часть, тускло мерцала. Какие слова были на ней записаны? Тарталья не знал. Он не знал даже, как зовут главного персонажа этой истории. Тарталья? Чайльд? Аякс? «Кто я? О чем повествует моя история?» Он прижал страницу к себе, и слезы побежали по человеческой половине лица с удвоенной силой.Вместо титров: МакSим — ПТИЦЫ