4Э 206, месяц Первого Зерна
Камни лезут из-под земли, будто кто-то специально их подсовывает. Наконец попадается особенно здоровенный булыжник, и мотыга вырывается из рук, как живая. Бидди с ругательствами спотыкается и падает, больно ударившись коленом об уже вырытые камушки. – Твою налево! – шипит она. Несколько секунд она сидит прямо на земле и жалеет себя, затем тянется за мотыгой и с кряхтением встает. Потом с надеждой оглядывается – и тут же понимает, что, трудясь почти все утро, обработала клочок земли, на котором и сортира не построишь. Злость и досада вскипают, как пена в ядовитом вареве. Она в сердцах бросает мотыгу и ковыляет к огороду. Бросить бы все это… Но старая земля с каждым годом родит все хуже – еще бы, Бидди ведь каждый сезон тут сажает на протяжении трех десятков лет, – вот и приходится «осваивать» новый участок – буквально в двух шагах от обрыва. Бидди опускается на скамью у забора и вздыхает. Все-таки куда проще купить у алхимиков из Лиги Шепотов это их волшебное удобрение, да нанять пару молодцов, чтобы перекопали с ним ее вертоград. Расплатиться с тружениками можно будет все теми же снадобьями, которыми она зарабатывает себе на жизнь – на самые простые зелья от усталости всегда находятся охотники. Размышляя так, она некоторое время сидит, вытянув ушибленную ногу, но вскоре поднимается и возвращается к работе – удобрение стоит как половина рабочей лошади, и еще неизвестно, сработает ли оно. Солнце неспешно поднимается к зениту, с носа капает пот, а руки и поясницу уже ломит, но Бидди старательно игнорирует неудобства, а заодно и все нарастающий звон в ушах. Лишь спустя несколько очень утомительных минут она понимает, что означает этот звон – кто-то чужой вошел на ее землю и продвигается к самому центру мимо заговоренных ею же оберегов. Бидди медленно выпрямляется и смотрит на подвесной мост, ведущий к ее жилищу от противоположного берега Камышовой реки. Никого и ничего. Ерунда какая-то. Звон вдруг утихает, и она слышит только шум ветра в листве, да плеск волн снизу. Наверное, кто-то шел по лесу и свернул к ее мостику, но понял, что заблудился, и сменил направление. Бидди переводит дух и возвращается к работе. Она выбирает и отбрасывает на тропу камни, стряхивает с корней травы почву, разбивает комья земли и рыхлит ее. Руки дрожат, но Бидди не сдается. Нужно успеть обработать большую часть до обеда, иначе это затянется не на один день, а уже со следующей недели надо высаживать первую партию рассады. Еще один рядик, уговаривает она себя, и действительно заканчивает вскапывать еще одну полосу земли, прежде чем силы ее окончательно покидают. Она выпрямляется, смахивая грязной рукой пот со лба, и только теперь замечает незнакомца, который неподвижно стоит у плетня, огораживающего ее вертоград. Бидди каменеет от страха. Места здесь глухие, но она живет тут так давно, что знает каждого обитателя местных хуторов и маленьких деревенек, рассыпанных по холмам, а так же всех бандитов и прочих темных личностей, нашедших пристанище в этом регионе. Еще бы не знать – все они ее клиенты, в конце концов, а она сама – единственный целитель на многие лиги вокруг. Но этого типа она точно видит впервые. Такую громадину она бы запомнила, даже заметив разок мельком. Судя по всему, если она подойдет к нему поближе, то ее макушка окажется где-то на уровне его желудка. Лица незнакомца не видно – он стоит прямо под старым тутовником, отбрасывающим густую тень, а еще на нем плащ, ярко-алый, обернутый вокруг массивного торса и заколотый на плече золотой фибулой с драконом, и край этого плаща наброшен на голову, отчего тень ложится на его лик особенно густо. Бидди еще успевает подумать, что видела подобную одежду только на старых портретах в Вейноне, когда чужак нарушает молчание: – Я бы помог тебе с землей, любезная, но вижу, ты справляешься сама. Голос у него такой низкий, что кажется едва слышным. Тем не менее, от него у Бидди трясутся поджилки. Но недолго. Она берет себя в руки, сплетает нужное заклятие и уже в следующее мгновение усталость и боль в натруженных мышцах отступают, и она вновь чувствует себя свежей и полной сил. Впрочем, для настоящей свежести не хватает сполоснуться, но это придется отложить. – Добрый день, – вежливо говорит она. – Я не слышала, как ты пересекал мост… – А я и не пересекал. – Чужак кивает вбок, в сторону обрыва. – Я приплыл на лодке. Проще добраться до тебя по реке, чем по суше. Бидди прикусывает губу от досады – она следила за мостом, но совершенно забыла про свой крошечный причал. – Понятно. Что ж, очевидно, ты прибыл сюда намеренно, и, раз нашел дорогу к моей скромной обители, значит, действительно нуждаешься в моих услугах. Какая у тебя беда? Незнакомец склоняет покрытую плащом голову набок. – У меня не то чтобы беда, – дружелюбно говорит он. – Я хотел кое о ком тебя расспросить. Впрочем, хотелось бы сперва уточнить – в правильное ли место я прибыл. Он обводит взглядом полянку на обрыве, где стоит дом Бидди и раскинулся ее вертоград. – Это, я так понимаю, Дрейклоу? – Так мне сказали местные, когда я здесь поселилась. – Очень хорошо. А ты, значит, сестра Бригита, некогда обитавшая в приорате Готтлсфонт? Сердце Бидди пропускает удар. – Я – Бидди, местная знахарка, – отвечает она ровным голосом. – То, о чем ты говоришь – в прошлом. Меня давно изгнали из обители за… недостойное поведение. – Прошу простить меня, госпожа, я не хотел бередить твои раны. – Тем не менее, ты это сделал. Зачем ты явился сюда? Незнакомец вздыхает. – Разговор не задался с самого начала, да? Может, присядем? Я к тебе с долгой беседой. – Не думаю. – Бидди скрещивает руки на груди. – Говори, зачем пришел. Если тебе нужны зелья и прочие снадобья, я продам, правда, не проси приворотов и еще какой-нибудь ерунды, пожалуйста – этим не торгую. Она смотрит прямо под полу плаща, где едва угадываются очертания лица, и ей вдруг кажется, что глаза незнакомца отсвечивают желтым. Но не как у волков или кошек, а скорее теплым солнечным пламенем. Примерно как у Тьермэйллина. – Мое имя ты знаешь, – говорит она резче, чем ожидала сама, – но я не знаю твоего, и даже еще лица не видела. Не кажется ли тебе, что это немного невежливо для гостя, причем незваного? Незнакомец степенно кивает и выходит из-под дерева, одновременно отбрасывая с головы полу своего старинного плаща. Бидди изумленно моргает. Глаза у него вовсе не желтые, а ярко-синие, синее, чем сегодняшнее небо над их головами, а сам он выглядит таким воплощением чисто сиродильского типа, что можно отправлять в палату мер и весов. Разве что сиродильцы редко бывают такими огромными – Бидди и среди орков с нордами таких бугаев не видывала. – Можешь звать меня Гай Нумерий, – меж тем мирно говорит тот. – Это мое настоящее, вернее, мое первое имя, хотя я уже прорву лет им не назывался. – Гай, – повторяет Бидди. – В Сиродиле чуть не каждый третий представляется Гаем. – И все же это мое личное имя. Кстати, сейчас-то изобилие имен, мужских и женских. При Септимах тоже было неплохо, но вот в империи Реманов у всех сиродильцев мужеска полу был богатейший выбор аж из семидесяти всяких Гаев, Гнеев и прочих Марков. А у женщин и того не было – им полагались лишь имена их родов. Бидди неопределенно хмыкает. Они знакомы всего несколько минут, но чужак уже почему-то начинает ей нравиться. Красивым его не назовешь – седой как лунь, на широкой загорелой морде с массивной челюстью белеют шрамы, хотя морщин почти нет. Далеко не молод, но и не древняя развалина. Наверное, лет ему, сколько и ей. Ну, примерно. – Присядем, – указывает она на столик в палисаднике, – и ты наконец-то расскажешь, зачем забрался в такую глушь. – Чтобы увидеться с тобой, Бидди из Забытой Долины, – отзывается Гай, шагая за ней. – Хмм. – На сей раз Бидди даже не спотыкается, услышав свое старое имя. – Интересно, как там моя деревня? Стоит еще, как думаешь? – Если честно, не знаю. Но Маркартский Медведь хорошо прошелся по всему Восточному Пределу огнем и мечом после Великой войны. – И правда. Бидди останавливается, осматривает хлипкие стулики, окружающие стол – на них обычно сидят ее посетители, – а потом широким жестом предлагает гостю толстый чурбак в качестве седалища. Тот степенно и плавно усаживается, и она удовлетворенно кивает – этот кусок бревна хотя бы не развалится под его задницей. – Итак… – Она садится на стул напротив. – Что тебе нужно от меня? Несколько секунд Гай смотрит на нее прямо, потом склоняет голову набок. – Как я уже сказал: я собираю сведения. Кое о ком, кого ты можешь знать. – Да неужто? Я много кого успела узнать за свою жизнь, знаешь ли. – Немного конкретики: меня интересует ребенок, которого ты и один старый целитель из альтмеров принесли с Коловианского нагорья в приорат Вейнон тридцать два года назад. Бидди кажется, что кто-то с размаху врезал ей в живот. Некоторое время она сидит, не шевелясь и почти не дыша. В висках пульсирует кровь, а затылок начинает тяжелеть – признак поднимающегося давления. Возраст, к сожалению, берет свое; как бы ни старалась она поддерживать себя в форме, всегда где-то что-то срывается. – Какой ребенок? – тихо переспрашивает она. Гай печально качает головой. – О Бидди… Или сестра Бригита, если хочешь. Я ведь уже показал себя достаточно осведомленным о твоем прошлом. Зачем ты оскорбляешь меня? Бидди, не отрываясь, смотрит на его драконью фибулу. Легионер? Нет, они не носят таких плащей уже сотни лет. Да и не полагается простому легионеру алый цвет и эта фибула – золотая, судя по всему. А если не простой… Почему тогда приплыл сюда один-одинешенек, где его свита? Или… Да нет, она бы уже знала, если бы к ее дому подбирался отряд щитоносцев. Гай Нумерий терпеливо ждет. Бидди расправляет плечи и смотрит прямо на него, не в глаза – этого поединка ей точно не выдержать, да и голову задирать неудобно – на его тяжелый подбородок, смягченный ямочкой. – Я… не готова сейчас это обсуждать. Можешь зайти попозже? Вечером, например? Или завтра? Гость некоторое время сидит без движения, а потом изящно поднимается и неспешно шагает к обрыву – там лесенка, что ведет на ее причал. Перед тем, как начать спускаться, он оборачивается: – Я вернусь завтра вечером, госпожа. Надеюсь застать тебя дома. Она сидит еще долго, до тех пор, пока не утихает размеренный плеск весел на Камышовой. И еще чуть-чуть. Потом встает и неверным шагом приближается к брошенной мотыге. Пытается взрыть дерн, но руки совсем не слушаются. Бидди застывает, опираясь на древко инструмента, и памятью возвращается в Вейнон холодной ранней весной семьдесят четвертого года.***
– Думаешь, это метис человека и мера? Она все еще юная сестра Бригита из Готтлсфонта и жмется сейчас к стене в одном из чертогов обители Талоса. Тьермэйллин и еще один целитель – приор Критон – разглядывают недовольно кряхтящего младенца. Банри пришлось распеленать, чтобы этот лысый старикашка мог ее осмотреть. Бригите это не слишком по душе, но ее мнения никто не спрашивает – она всего только послушница, не принесшая окончательных обетов. Тьермэйллин вздыхает. – Я этого не говорил. Но фермер, который ее видел, уже записал меня в папаши. – А мать? – Назначил ею какую-то пастушку. – Пастушку из горянок, разумеется. – Старик кивает в сторону Бригиты. – Сестра тоже думает, что это твоих, хм, рук дело. – Неправда! – возмущается Бригита. – Я просто сказала, что это девочка-полукровка… – Да, да. – Старый монах склоняется над младенцем и сует свой морщинистый палец в ее ротик. – Сколько ей, по-твоему? Тьермэйллин пожимает плечами. – Трудно сказать. Если считать, что она человек или помесь с человеком, то на вид месяца два-два с половиной… – Только ей, я думаю, больше. – Она же маленькая совсем, – не выдерживает Бригита. – И едва научилась держать головку. – В том-то и дело, сестра, в том-то и дело, – щурится старик. Тьермэйллин уезжает через пару дней, прихватив с собой Кисину, очень надолго. Бригита ухаживает за ребенком, помогает в лабораториях и госпитале, в свободное время читает и терзается мыслями о покинувшем ее эльфе, да и о старухе, что уж там. Старик Критон частенько заходит, чтобы увидеться с Банри. Бригиту это сначала забавляет, но потом начинает беспокоить – уж очень странно он смотрит на дитя, настороженно, но в то же время с восторгом и даже каким-то предвкушением. Однажды вечером она заходит в келью, где они с Банри живут, и успевает услышать, как приор, опять явившийся, пока ее не было, бормочет: – …ведь пути богов, неисповедимы, правда, дитя? Раз они послали нам именно тебя, значит, так нужно. Затем он замечает, что вернулась Бригита, и, пробормотав какие-то извинения, убирается вон. С тех пор сестра старается не оставлять Банри одну. К началу лета девочка все еще умеет только держать головку. Ей, по расчетам Бригиты, скоро пять месяцев, но она пока даже не пытается переворачиваться со спинки на животик. Зато взгляд у нее – не по-младенчески серьезный, такой обычно бывает у новорожденных, но Банри сохраняет его и по сию пору. И еще она вовсю гулит и даже произносит вполне отчетливые слоги. Впрочем, гулила она с самого начала – с тех пор, как Кисина нашла ее в Санкр Торе. Третьего числа Середины Года Банри заболевает. Она хнычет, слюнявит все вокруг и постоянно сует в ротик свои кулачки, а еще у нее поднимается небольшой жар. Бригита сперва пугается и не понимает в чем дело, дает ребенку успокаивающий отвар на ночь, и та вроде забывается беспокойным сном, и ее нянька – рядом с ней, но среди ночи сестру будят крики. – Бли! Бли! – надрывается кто-то над самым ее ухом. Бригита продирает глаза в темноте. Свечи прогорели, и ничего не видно. Выругавшись, она сплетает заклинание света и со страхом смотрит в колыбель: оттуда на нее в ответ таращится Банри. – Бли, – лепечет она, а потом четко выговаривает: – Пить! Бригита впадает в ступор. Но уже в следующее мгновение опрометью выбегает из кельи и мчится к покоям Критона. Старик открывает на ее лихорадочный стук с закрытыми глазами, но сразу и бодро спрашивает: – В чем дело, сестра? Бригита, путаясь в словах, пытается донести, что с ребенком что-то не так, приор мгновенно просыпается окончательно и велит возвращаться к Банри и не оставлять ее без присмотра, а сам обещает прийти через несколько минут и захлопывает дверь. Сестра возвращается к себе. Банри, кажется, опять спит, но едва Бригита опускается на стул рядом с колыбелью, распахивает глазенки и начинает верещать: – Бли! Бли! – Ну в чем дело? – несколько раздраженно спрашивает Критон, появившись на пороге в сопровождении одного из братьев. – Кажется, она обращается к тебе, сестра. Возьми ее на руки. Чего она хочет? – Пить… – в изнеможении произносит Бригита. – Ну так напои! Бригита все еще собирается с мыслями. Брат Антоний со вздохом проходит мимо нее, берет бутылочку с чистой водой и склоняется над младенцем. Вопли утихают, Банри жадно чмокает. Потом отстраняется и закрывает глазки. В следующую секунду она уже спит. Антоний подносит бутылку к пламени свечи, которые только что зажег приор, и хмыкает. Критон тоже. – Ну, в общем, можно сказать, наши сомнения разрешились, – говорит он. – Полюбуйся, сестра. Бригита послушно глядит на бутылочку, но не понимает, что в ней такого, пока не замечает отметины на соске. Отметины от зубов. Она поворачивается к колыбельке: Банри мирно сопит, приоткрыв ротик. Сестра протягивает дрожащую руку, пальцем приподнимает губку ребенка – и видит два крошечных белых резца в верхней десне. – Как?.. Что?.. Она же даже не переворачивается сама! Откуда зубы?! Откуда, боги всемилостивые, речь?! – Не кричи, сестра, – морщится приор,– разбудишь дитя. – Их отпрыски, казалось бы, по некоторым критериям отстают в развитии от наших, но в чем-то и опережают, – поясняет Антоний. Он потирает подбородок. – Зубы прорезались, и говорить начала, худо-бедно. Месяцев семь, наверное? Критон кивает. – Примерно так. – Семь?! Нет, ей только пять! – Значит, родилась где-то в месяце Заката Солнца прошлого года. – Приор задумчиво смотрит на истертый ковер под своими ногами. – А зачата примерно… – В Последнее Зерно семьдесят второго, – подхватывает Антоний. – Тьермэйллина бы расспросить. – Расспросим, когда вернется. Оба монаха собираются уйти, но Бригита кидается следом: – Что происходит?! Объясните мне, наконец! – Да что тут объяснять сестра? – закатывает глаза старик. – Сегодня мы наконец-то поняли, кто такая наша Банрион. Она не помесь человека с мером, а просто маленький эльф. Следующим утром Бригита ловит Антония в библиотеке и хватает за рукав. – Если она эльф, почему похожа на человечка с острыми ушами? Брат пытается высвободиться, но она держит крепко. – А как эльфы-младенцы должны выглядеть, по-твоему? Бригита открывает рот и тут же закрывает в замешательстве. Действительно, как? – Зато теперь тебе не надо беспокоиться, что она как-то не так развивается, – похлопывает ее по руке Антоний. – К тому же скоро она начнет переворачиваться на пузико сама. – Уже начала, – бурчит Бригита. – Вчера она это проделала пару раз, причем сначала позвала меня, видимо, чтоб я оценила. – Ну вот видишь… – Она обычного цвета, – говорит Бригита, словно не слыша. – Разве она не должна быть желтой? Или серой, как эти… данмеры? – Почему она должна быть такой? Она, скорее всего, босмер. Ты что, не видела их? У них оттенки кожи, примерно как у людей, тоже разнятся от совсем светлого, – Антоний указывает на ее бледную кисть, – до темного, будто у йокудан. Успокойся, сестра. Малышке требуется твоя забота. Хотя будь готова, что она будет требоваться ей дольше, чем человеческим детям или помесям эльфов с людьми. Бригите хватает суток, чтобы наново привязаться к воспитаннице. Далее события идут своим чередом: ребенок растет и развивается, сначала медленно, потом отчего-то все быстрее, и это удивляет и приора, и Антония, который, как выяснилось, – коррольский знаток эльфийской физиологии; Бригита постигает все новые премудрости целительства; приходят новости о войне, почти всегда – неутешительные; монастырь живет своей жизнью. Тьермэйллин и Кисина возвращаются только летом сто семьдесят пятого года, одним жарким вечером Высокого Солнца. Выглядят оба не очень хорошо – помимо усталости в глазах обоих застыло какое-то иное чувство, и отнюдь не радостное, хотя в последнее время вести с мест событий наоборот, настраивают на оптимистичный лад. Тьермэйллин едва удостаивает взглядом Бригиту, выбежавшую во двор босиком, и скрывается в часовне вместе с приором Критоном. Бригита слышит, как изнутри задвигается засов. Кисина, мурча и тряся хвостом, трется о ее ноги, и ничего не остается, кроме как взять ее и нести на кухню. Тьермэйллин так и не показывается. Бригита ложится спать с Банри и Кисиной, уже освоившейся в новой колыбельке девочки, но едва брезжит рассвет, как ее будят. – Мы уезжаем, – говорит Тьермэйллин, глядя на нее сверху вниз. – Прямо сейчас. Приготовь ребенка к поездке. – Куда? – В Готтлсфонт. – Но… – Там теперь безопасно. – Старый эльф поворачивается к выходу и вдруг начинает сипло смеяться. – Ты что, не слышала? Мы победили в этой войне. Через какой-то час Бригита уже сидит на своей лошади, одетая для путешествия. Банри – прямо перед ней, на луке седла, для верности Бригита привязала ее к себе широкой и длинной шерстяной накидкой. Тьермэйллин подходит к своему коню, но прежде чем взобраться в седло, смотрит на монахов приората, которые все, как один, вышли проводить их. Вот только не слышно ни напутствий, ни даже прощаний, над всем монастырем повисла могильная тишина. Приор Критон нынче выглядит не просто старым, но древним дедом, которому не дает упасть и рассыпаться прахом только его посох. – Простите, – всхлипывает Тьермэйллин. – Простите, братья… Монахи по-прежнему молчат, и Бригиту пробирает дрожь. Критон, чей голос звучит, как воронье карканье, произносит: – Не за что тебе просить прощения, брат. Ступайте. И пусть Талос ведет вас. Они едут на юг. Не по большакам, а по проселкам и тропкам, через Великий лес. Дорогу выбирает Кисина, и Тьермэйллин во всем ей подчиняется. Бригита, в свою очередь, послушно следует за ними, на ней – вся забота о Банрион. В людных местах – они все же иногда попадаются – Тьермэйллин запрещает ей называть девочку по имени, чтобы никто из чужих не услышал, а то и вовсе приказывает прятать ее от посторонних глаз. Бригита не понимает, почему такая секретность, но слушается. Она пытается расспросить Тьермэйллина, что происходит, но он обрывает ее еще в самом начале, и очень сурово. Раньше он никогда так с ней не разговаривал, поэтому больше она не пытается вызвать наставника на откровенность, лишь надеется, что он рано или поздно расскажет все сам. Наконец, спустя долгие недели пути, они оказываются в окрестностях Готтлсфонта – Бидди узнает развалины форта Деревянной Руки, маячащие среди деревьев. Кисина, только что бодро скакавшая в траве, замирает и оглядывается на Тьермэйллина. Тот спешивается, а затем ведет лошадь к форту, жестом предлагая Бригите сделать то же самое. – Я думала, мы едем в Готтлсфонт, – растерянно говорит Бригита, пока они продираются сквозь заросли к воротам полуразвалившейся крепости. – Да, – рассеянно отзывается Тьермэйллин, – но не в сам приорат… пока. Подождем здесь. – Подождем чего?! У нас почти закончилась еда, и чистых тряпок нехватка! Во что мне переодевать ребенка?! – Потерпи немного. – Тьермэйллин заводит коней во внутренний двор форта и оглядывается. – Скоро все закончится. Он привычно обустраивает маленький лагерь на втором ярусе, пока Бригита нянчится с Банри и не дает той бегать, вернее, ковылять, по неровным камням террасы и жевать ветки папоротника. Кисина куда-то удирает, но Бригита едва обращает на это внимание, занятая ребенком. Вечереет. Банри наконец-то устает и лезет на колени к Тьермэйллину, который сидит у костра и рассеянно смотрит в огонь. Тот обнимает ее, укрывая поданным Бригитой одеяльцем, и вздыхает. – Ты знал, что она чистокровный эльф? – вдруг спрашивает Бригита. Тьермэйллин смотрит на сонно моргающую Банри. – На самом деле я не до конца уверен, что она чистокровная, – неожиданно говорит он. – Но зубы… У нее уже сейчас двадцать шесть штук, я считала. Большие радужки, прямо как у тебя. И она говорить начала раньше, чем ползать. – Знаю, знаю. Просто… – Он гладит темные волосики девочки. – Эти глаза… Такие знакомые. – Он поднимает лицо к темнеющему небу, и Бригита не успевает рассмотреть его выражения. – Вдобавок, она все же довольно быстро научилась ходить, как я понял. – Где быстро? Она пошла только к нынешней Середине года. Ей было год и семь месяцев, если верить расчетам Критона. Ну или на пару дней поменьше. – Приора Критона, – поправляет Тьермэйллин. – Ладно, соглашусь, она больше похожа на ребенка двух меров, а не на полукровку. Впрочем… Ладно, обсудим позже. Вокруг темнеет окончательно, и он, перехватывая спящую Банри поудобнее, предлагает и Бригите отдохнуть немного. Та отнекивается, но недолго – она и впрямь устала, а запас зелий подходит к концу. Она укладывается по другую сторону костра и быстро засыпает. – …Вы со стариком выдаете желаемое за действительное, – слышит она сквозь дремоту. – Это просто босмерский младенец. – Глаза не похожи. Белки слишком светлые. – Совсем маразм заел? Она же еще малышка. Пигмент начинает оседать в склере годам к пятидесяти. Только у данмеров иногда бывают темные, даже черные белки с рождения. В общем, наверное, ее родила одна из лучниц Доминиона и бросила, потому что не могла заботиться о ней в походе. – Серьезно, Солея? Лучница на сносях в армии Талмора? – Абсолютно. Среди стрелков я видела целую кучу женщин, а их офицерам-альтмерам, судя по всему, плевать на их состояние, главное, чтоб стреляли. Пузо – не слишком большая помеха, чтоб натягивать тетиву. Поменяй хват, и будет нормально. – И все же сомнительно, что молодая мать могла бросить ребенка на морозе. – Ты не видел их войска. – Видел. – Тогда должен знать, что некоторые отделения – такой дикарский сброд, что я подумала – талморцы пригнали его из самых гребеней Малабал-Тора. С этих станется, довелось полюбоваться, как они разделывали и жрали трупы павших защитников Скинграда. И прежде чем ты начнешь заливать про материнский инстинкт, не ты ли рассказывал, как во время Пятилетней войны удирал вместе с жителями какой-то деревеньки от котов по болотам, и у одной мамаши все время хныкал ребенок, так она закинула его за ногу в кусты, чтоб не выдавал беглецов своим нытьем? А, и еще ей никто из соплеменников слова не сказал – это тебя больше всего ужаснуло, по твоим словам. – Это было больше двухсот лет назад. – Прекрати. Для вас, меров, это не слишком большой срок. Мало что могло измениться. – Ну хорошо, пусть Банри – дочь какой-то лучницы из Доминиона. Ладно. Но это не объясняет, как она оказалась в самом сердце Санкр Тора. Прямо на гробнице императора. Повисает пауза. – Ну… Санкр Тор ведь когда-то был айлейдским городом. Они и в Валенвуде отметились, вдруг бабенка из беглецов Араннелии решила заодно принести жертву своим предкам? Мол, ребенок сразу к ним и отправится. – И принесла ее Реману Третьему? Может, босмеры и дикари, но не идиоты. По большей части. И потом, в Санкр Торе кроме названия ничто не говорит о его айлейдском происхождении. Да и вряд ли дикарка из Валенвуда так хорошо разбирается в Сиродильской географии, чтоб найти в замерзших горах имперскую крепость, которая стоит на месте древнего города салиачи и носит его имя. Это даже не притягивание за уши, Солея, это полный бред. – А твоя гипотеза – не бред? – Возможно, но я хотя бы не выдаю ее за истину в последней инстанции. Солея вздыхает. – Да, я понимаю – живой и здоровый младенец в заброшенной крепости это странно. Ладно, очень странно. Но с чего ты взял, что тут есть какое-то божественное вмешательство? Тьермэйллин некоторое время молчит. – Я не утверждал этого. Но эта цепь совпадений… Меня атакуют собственные соседи, я отсылаю Бригиту с Кисиной в горы с фермером, у которого вдруг сбегают овцы, после чего сестра отправляется их искать и находит как раз в Санкр Торе. Кисина слышит детский плач – прямо у главных врат, и в конце концов находит ребенка на алтаре у гробницы многие сотни лет мертвого императора. И все это в разгар войны, которая может положить конец Империи, как таковой. – Как ты сам отметил – это просто совпадения. – Я еще кое-чего не сказал, – хрипло говорит Тьермэйллин. – Тем вечером, когда на меня наехали юнцы с дрекольем, я прямо перед дракой видел зарницы. Очень яркие. – Зимние грозы бывают. Это просто отблески молний. – В ясном небе? Тогда над всем северо-западным Сиродилом завис антициклон, на недели, отчего и морозы были, собственно. И потом, грома я так и не дождался. Не говоря уж… не говоря уж о том, что сверкало как раз над Санкр Тором. Я потом сверялся с картами. Солея молчит, и Тьермэйллин добавляет: – Критон со мной согласен. – Ты прекрасно знаешь, что он готов цепляться за любую соломинку. – …И Кисина тоже на нашей стороне. На сей раз пауза куда дольше. Наконец, Солея произносит: – Хорошо. Будем исходить из худшего, хотя скорее всего это будет перестраховкой. Но… в чем-то ты прав, она в опасности, даже если она действительно дочь лучницы из Доминиона. Сестра Бригита, хватит прикидываться спящей, вылезай-ка из-под одеялка, разговор есть. Бригита смущенно садится на постели. – Доброй ночи, матушка, – робко говорит она. – И тебе. Солея выглядит точно так же, как и в день бригитиного отъезда из монастыря – женщина средних лет и небольшого роста, плотная и румяная. Темные с проседью волосы аккуратно убраны в пучок на затылке, еще более темные глаза живо изучают лицо послушницы. – Ты повзрослела, девочка, – говорит она. – И от тебя наконец-то перестало пахнуть вереском. После секундного замешательства Бригита догадывается – Солея имеет в виду, что ее монахиня больше не похожа на коренную обитательницу Предела, и речь тут не о внешности. Она пожимает плечами. – Похоже, ветра Сиродила выдули из меня остатки родины. Солея усмехается, но тут же становится серьезной. Она переводит взгляд на Тьермэйллина: – Итак, что мы решим? Бригита тоже смотрит на него, но Тьермэйллин почему-то прячет глаза. – Я думал, мы уже все оговорили. Ты берешь Банрион, и вы с Кисиной возвращаетесь в Готтлсфонт. – Что ж, ладно. – И я вот еще что подумал: если кто будет интересоваться твоими мыслями о ее происхождении, говори, что девочка, всего скорее, отпрыск какого-нибудь талморского солдата и коловианки. Когда мы ехали из Вейнона, то в нескольких деревнях видели таких малышей, с раскосыми глазками и острыми ушками. Их матерей тоже – они все люди и выглядят… не очень счастливыми, мягко говоря. – Знаю. У нас тут маленьких метисов тоже хватает. Зато талморцы громче всех орут о чистоте крови. – Вряд ли этих детей зачал кто-то из старших офицеров, – замечает Тьермэйллин. Солея улыбается очень недоброй улыбкой. – Прямо не знаю. Один из командиров Наарифина считается за такого? Он кошмарил Скинград почти четыре года, а базой у него была усадьба барона Секстия, которую он захватил в самом начале. Она не очень далеко от нас – полдня пути к югу и немного на восток. Самого барона и его жену он самолично зарубил в день захвата, а их двух пятнадцатилетних дочерей-близняшек… не зарубил. Они очень хорошенькие, знаешь ли, этой самой имперской стати – черные волосы, голубые глаза… Коли бы я не давала им кое-какие снадобья, обе обзавелись бы целым выводком остроухих ублюдков к концу военных действий. Если б, конечно, «папаша» позволил их выносить, а не скормил бы девочек ватаге скампов, когда бы заметил признаки беременности хоть у одной. Тьермэйллин опускает голову. Бригита тихо спрашивает: – И… что с ними теперь? – Они выжили, если ты об этом. В отличие от их насильника. Уехали в Анвил, насколько мне известно. Бригита скорбно кивает, а Солея тем временем говорит: – Итак, давайте заканчивать. Я, значит, возвращаюсь с младенцем и хвостатой старухой в приорат, а вы едете на восток, в Нибеней… Бригита моргает. – Как?.. Солея горько вздыхает: – Прости меня, дитя. Это… так несправедливо по отношению к тебе… Но если мы хотим сохранить жизнь этой девочке – и тебе, к слову, то придется вас разлучить. – Что?! Почему?! – Потому что ты слишком приметная, Бидди, – тихо говорит Тьермэйллин. – При чем тут это?! – При всем. Кое-что въедливый может сопоставить факты и в конце концов выяснить, кого ты нашла в Санкр Торе. – И… И что?! И вообще, Банри нашла Кисина! – Кисина? – хмыкает Солея. – Кошечка моя разлюбезная? Которую я, старая дура, драгоценностями обвешиваю, и которую ты увезла на Нагорье подальше от войны? Она-то тут причем? Кисина, развалившаяся неподалеку от костра, издевательски мявкает, намывая левую лапу. – Я не понимаю, – лепечет Бригита. – Какая опасность угрожает Банри? Тьермэйллин и Солея переглядываются. – Ты знаешь, что за место – Санкр Тор? – спрашивает последняя. – Ну да. Я почитала кое-что в Вейноне. Раньше это была столица Империи, но потом ее перенесли в Имперский город. – А еще в Санкр Торе, тогда айлейдском, Святую Алессию боги благословили на ее мятеж, и на его месте она построила свой святой город – который и стал столицей ее империи. Говорят, она и похоронена где-то на той земле. Потом главная крепость стала усыпальницей Реманов, а еще позже Тайбер Септим получил там Амулет Королей. – Тот алтарь, где, по твоим словам, лежала Банри, – подхватывает Тьермэйллин, – он очень походит по описанию на постамент, где Талос, забрав Амулет, оставил свои доспехи, запачканные его собственной, божественной кровью. Эти доспехи один из наших братьев в конце прошлой эпохи забрал и принес последнему императору из династии Септимов – Мартину, и именно в них тот возглавлял ту самую историческую оборону Брумы. Теперь ты понимаешь, к чему мы ведем? Бригита качает головой и смотрит на Банри, которая по-прежнему спит на его руках: – Это просто маленькая девочка. Вам не кажется, что вы оба преувеличиваете? – Не особо, – хмыкает Солея. – В свое время избавлялись от куда менее значимых «помех». Я не слишком солидарна с нашим престарелым коллегой по поводу сверхъестественного происхождения этого дитяти, но не могу забыть, что на одном полюсе у нас Талмор, желающий избавиться от любых упоминаний о боголюдях, а на другом – император, трон под которым очень сильно пошатнулся, несмотря на одержанную по весне победу. Вскоре, если верить кое-каким сведениям, он зашатается еще ощутимее. Так что слухи о ребенке, найденном в гробнице Реманов, могут прийтись очень не по нраву обеим сторонам со всеми вытекающими. – Про то, где конкретно мы ее нашли, знают кроме меня и Кисины только Тьермэйллин, Критон и его братья, – возражает Бригита. – Ну и ты, матушка. Кунию… Тому фермеру, которому я помогала с овцами, я ничего такого не рассказывала. – Но тем не менее он в курсе, что Банрион – из Санкр Тора. Ты что, забыла, как быстро распространяются слухи? Наверняка сейчас уже в каждой деревне и на каждом хуторе на Нагорье, а то и в низинах, знают байку о найденном в древней столице младенце. И о прелестной рыжей и татуированной синим монашке, которая вынесла его оттуда одной зимней ночью. Бригита волей-неволей проникается беспокойством, которое грозит перерасти в настоящий страх. Она быстро одергивает рукава облачения, чтоб не было видно вязи наколок на предплечьях, и смотрит в огонь. – Пенитус Окулатус знают свое дело, – тихо говорит Тьермэйллин. – А о шпионской сети Талмора и говорить не стоит. Мне жаль, Бригита, но иначе нельзя. Пусть Банрион просто маленький босмер или метис, но ей грозит реальная опасность, равно как и тебе. – Тогда и Кунию с его семейством тоже, – со злостью говорит Бригита. – Они с сыном тоже свидетели, а Куний действительно очень любит болтать. Тьермэйллин на секунду отводит взгляд. – Они в меньшей опасности, чем ты и Банри. Они не были непосредственными участниками событий. – Зато они видели Банри. – Мало ли кто кого видел, – хлопает себя по бедрам Солея и встает, протягивая руки к Тьермэйллину. – Пора. Скоро уже начнет светать, и нам нужно возвращаться в приорат. Бригита, чувствуя, как внутри что-то обрывается, смотрит, как Тьермэйллин аккуратно, чтобы не разбудить, передает настоятельнице Банри, и задумчиво говорит: – Может, раздеть ее? Чтобы лучше соответствовала легенде? – Прекрати, все нормально. – Солея поправляет вязаные Бригитой носочки и подтыкает одеяло. – Она уже достаточно большая, это если бы она была младенцем, логичнее было «найти» ее завернутой лишь в какую-нибудь тряпку. А так… положим, мать некоторое время держала ее при себе, но потом вынуждена была избавиться – например, муж вернулся с войны. – И отнесла ее в лес в одежках и пинетках? – А зачем ей все это, если ребенка больше нет? Бригита в разговоре не участвует. Все ее силы уходят на то, чтобы не удариться в безобразную истерику. Солея переводит взгляд на нее. – Прости меня, – повторяет она. – Своей вины перед тобой мне никогда не искупить. Я… мне придется сказать в Готтлсфонте, что ты… опозорила облачение. Иначе как объяснить твое отсутствие? Бригита не выдерживает и начинает плакать. Тьермэйллин тянется к ней, чтобы взять за руку, но она вскакивает и отбегает в сторону. – За что?! – выкрикивает она. – За что вы так со мной?! Они оба молчат. Банри вдруг просыпается и начинает хныкать. И хнычет все громче, невзирая на все попытки Солеи ее успокоить. Бригита утирает слезы и достает из своего заплечного мешка косорылого тряпичного котенка – ее первый опыт в шитье игрушек. Звереныш весьма безобразен, но Банри его очень любит, вот и теперь, заполучив кота в ручонки, она унимается и быстро засыпает снова. Солея переводит дух. – Что ж, придется взять и это чудо. Кисина… – Кисина уже сидит на верхней ступеньке. Солея тяжело вздыхает и смотрит на свою теперь уже бывшую послушницу и старого эльфа. – Видимо… Видимо пора. Удачи вам обоим. Она медлит еще немного, а затем начинает спускаться вслед за кошкой. Выдержки Бригиты хватает всего на несколько секунд – она бросается следом, но Тьермэйллин хватает ее поперек туловища и держит, очень крепко. Бригита давится рыданиями. – Пусти! – Нет. Возьми себя в руки, Бидди. Ты уже взрослая девочка. – Я Бригита! – Нет. – Тьермэйллин печально качает головой. – Теперь ты Бидди. Снова. И до самого конца. Бригита бессильно повисает в его объятиях. – Кисина даже не посмотрела на меня на прощание, – горько шепчет она. Они покидают развалины форта, когда небо начинает светлеть. Бригита уже не плачет – слезы, кажется, все вышли. Через несколько суток они выбираются из Великого Леса и выезжают на Красную кольцевую, но Тьермэйллин сворачивает к югу, а не к северу. – Я думала, нам нужно в Нибеней, на восток, – говорит Бригита. – Мы на восток. Просто не поедем, а поплывем. Так проще. Но и менее безопасно – мародеры в тех местах переведутся не скоро, хотя Легион и старается вовсю. Дни пути складываются в недели. Наконец они проезжают под колоссальным Имперским мостом, и оказываются на правом берегу Верхнего Нибена. Здесь река еще не такая широкая – видно левобережье, пусть и едва-едва. Путники минуют несколько опустевших поселков, а затем Тьермэйллин приводит Бригиту на небольшой безлюдный причал. Находится он вдалеке от больших дорог и хорошо скрыт за деревьями, к нему не ведут даже тропы, но Тьермэйллин находит его без проблем. Здесь он спешивается и снимает со спины запасной лошади свернутую палатку. – Слезай, – говорит он, – нам придется немного подождать. И они ждут четыре дня, питаясь одними крабами и дикой кислицей, которая растет тут в изобилии – припасы, пополненные в последней мало-мальски уцелевшей деревне, Тьермэйллин предложил поберечь. Делать, кроме охоты и собирательства, особо нечего, так что Бригита по нескольку раз на день перебирает свои вещи. Ей приходит в голову выкинуть все из мешков и переупаковать по новой, но, опустошив торбы, она находит на самом дне золотой кулон Кисины. В Вейноне его там точно не было, значит, Кисина умудрилась засунуть его внутрь во время путешествия по Великому Лесу. Ожидание приносит свои плоды: однажды ночью Бригита просыпается от звука нескольких голосов, высовывает голову из палатки и видит Тьермэйллина беседующим с каким-то хвостатым типом. Хвост толстый и гребенчатый, а тип шипит, выговаривая слова, – стало быть, аргонианин. У причала пришвартовано суденышко, которое и ялом-то стыдно назвать, Бригита плохо разбирается в кораблях, но лодчонка уж очень маленькая – четырехвесельная вроде бы. Тьермэйллин оборачивается: – Ты проснулась? Хорошо. Собирай вещи, скоро мы отчаливаем. – Он кивает аргонианину: – Вот, это и есть моя Бидди. Как видишь, без подвохов. – А что за тряпки на ней? – щурится ящер. – Монашка что ли? – Не-а… Пока бежали сюда, у нее одежонка совсем износилась, пришлось позаимствовать робу в какой-то брошенной часовне. Бидди завязывает тесемки на заплечном мешке, внимая разговору краем уха. Потом спохватывается: – А где наши лошади?! Тьермэйллин поводит плечами. – Ну… Я оплатил ими наш проезд. Я знаю, ты привязалась к своей кобылке, но… ее нельзя доставить на другой берег так же, как и нас с тобой. Бидди остается только глотать слезы. Еще одна потеря в череде потерь. Тьермэйллин помогает ей перетаскать вещи в лодку, а потом забраться туда. В конце они на пару с аргонианином отвязывают судно и при помощи остальной команды отпихивают на глубину, а затем запрыгивают на борт сами. Команда помимо капитана, с которым вел дела Тьермэйллин, представлена еще тремя матросами, но весел-то четыре, и еще кто-то должен рулить, а поднимать парус никто не намерен, так что Тьермэйллин садится гребцом вместе с остальными. Бидди перебирается на нос и сидит там, глядя в туман над рекой. К вечеру занявшегося дня они пересекают Нибен в наиболее узком месте, но, к растерянности Бидди, к берегу не пристают, а ночуют прямо в лодке. Судно продолжает двигаться по течению на юг, а потом она видит устье какой-то реки. – Корболо, – скалится капитан, и Тьермэйллин кивает. – Нам туда, – говорит он. – Придется потрудиться – течение в устье очень сильное. Они заходят в новую реку и двигаются к верховьям. Путешествие все длится и длится, а берега Корболо безлюдны от самого устья. Может, потому что они очень крутые – вся жизнь там, наверху, просто Бидди ничего не видно. Они с Тьермэйллином почти не разговаривают, и Бидди просто ждет, когда они прибудут на место. Наконец лодка оказывается у устья совсем уж небольшой речушки. Близко к берегу капитан подходить опасается – дно чересчур пологое, и он не хочет сесть на мель – и его пассажирам приходится замочить ноги. Когда их багаж оказывается на крошечном пляже, Тьермэйллин обращается к главарю: – Вы точно справитесь вчетвером? – Не боись. Мы же только вниз теперь. До самого Черного леса. Лодка отплывает, Тьермэйллин и Бидди сгребают свое барахло и карабкаются по круче. Бидди пару раз едва не скатывается вниз, но Тьермэйллин всякий раз страхует ее магией. Берега здесь лесистые, и он, впервые за много дней ночевки на ялике, разбивает лагерь под массивным буком. Бидди безучастно наблюдает за тем, как он суетится у костерка. – Где мы? – спрашивает она. – В графстве Чейдинхол. Река, которая впадает в Корболо – Камышовая. Завтра поищем, нельзя ли перебраться на другой берег, не замочив ноги, кажется, я ошибся с правой и левой стороной. – Нет, я… Долго еще? Куда мы бежим? Тьермэйллин усаживается напротив нее: – Потерпи немного. Скоро узнаешь. – Он шевелит угли в костре. – Тут раньше был подвесной мост не очень далеко. Может, еще сохранился… На следующий день, после полудня они и впрямь находят мост. На другом берегу – силуэт какой-то постройки. – Кто там живет? – спрашивает Бидди. – Последние лет пятьдесят никто. Но… давай посмотрим. Мост старый, но не трухлявый. Оба пересекают его и оказываются на небольшом плато. Прямо перед ними – дом, сложенный из грубого камня, справа от него – остатки какого-то забора, то ли загон там был раньше, то ли просто огород. Дом явно старше моста, одноэтажный и приземистый, но, тем не менее, покрытый не соломой, как большинство таких сельских построек, а черепицей. – Неплохо, – говорит Тьермэйллин после первого осмотра. – Гораздо лучше, чем я ожидал. Впрочем, давай-ка заглянем внутрь. Он вытаскивает из поясной сумки большой тяжелый ключ. Внутри домика темно и воняет старой пылью, правда, как отмечает Тьермэйллин, нет запаха сырости и плесени – уже хорошо. В углу он находит дрова, но Бидди сомневается – безопасно ли разводить огонь в этом старом очаге, надо сначала проверить дымоход. Тьермэйллин соглашается, и готовят они снова на свежем воздухе. Потом целитель открывает окна в доме, чтобы впустить свет и воздух, подпирает дверь камнем, и оба принимаются за уборку. Двумя днями позже, вечером, они сидят уже у очага в доме и едят густую чечевичную похлебку, прислушиваясь к звукам ливня снаружи. Бидди тихо костерит свою злую судьбу – все утро она полоскала в реке с мостков белье, найденное в здешних сундуках, чтобы избавить его от многолетней пыли, а потом развешивала на веревке, протянутой между деревьями, и все для того, чтобы его залило дождем. – Да ладно, что такого? – пожимает плечами Тьермэйллин. – Ну повисит чуть подольше, подумаешь. Бидди мрачно сопит, но потом ее одолевают мысли, которые она вынашивает с прошлой ночи, и она спрашивает: – И что теперь? Мы… будем жить здесь? Как… муж и жена? В смысле – я же больше не монахиня… Тьермэйллин вздыхает. – Слишком стар я для того, чтобы быть твоим мужем, дитя. Боюсь, и мне придется тебя оставить. Я помогу тебе обжиться тут, а потом уйду. Сердце Бидди сжимается до боли. В последнее время ей кажется, что она исчерпала весь запас слез, отведенных ей на всю жизнь, но вот, пожалуйста, у нее снова глаза на мокром месте. – Почему?.. Он печально качает головой. – По многим причинам. Ради твоей безопасности, прежде всего. Но еще у меня есть… обязанности. Спрашивать, какие – глупо. Он все равно ничего не скажет. Бидди встает, забирает его опустевшую миску и идет мыть вместе со своей. Тьермэйллин задерживается на неделю. Он действительно помогает ей во всем – с приборкой, мелким ремонтом в доме, сколачивает во дворе новый забор для огорода и отдает ей свой запас драгоценных семян лекарственных растений. – Местность тут весьма богата на флору с самыми разными эффектами, но кое-что в лесу и на берегах не найти. В Коловии свои уникальные эндемики, посмотришь заодно, приживутся ли они в Нибенее. Я оставлю тебе свои книги по ботанике и растениеводству вместе со всем остальным. Бидди кивает. Мыслями она пребывает далеко от травничества. На следующий день забор готов, а участок перекопан, и, глядя на него, Бидди чувствует тяжесть на сердце. Предчувствия не подводят. После ужина Тьермэйллин говорит: – Мне пора. – Прямо сейчас?! – вскидывается Бидди, и он с улыбкой качает головой. – Да нет, зачем? Завтра соберусь, с утра. Этой ночью они в первый и единственный раз любят друг друга на старой скрипучей кровати. Бидди молится всем богам, и особенно Матери, из обители которой ее так несправедливо изгнали, о том, чтобы понести, но все молитвы тщетны – беременность так и не наступит. На утро Тьермэйллин с единственным сильно отощавшим заплечным мешком выходит из ее нового жилища и некоторое время стоит без движения, а потом поворачивается к Бидди. – Ты наверное думаешь, почему я бросаю тебя тут, без средств к существованию? Здесь поблизости рассыпаны деревеньки. И возможно, их станет больше. После войны народ, вполне вероятно, кинется сюда из Коловии, тут-то войска Доминиона прошлись не слишком частым гребнем, на восточную часть Нибенейского бассейна они точно не заходили далеко. Словом, для тебя, как для целителя, всегда найдется работа. Чтобы не быть голословным – помнится, на востоке, в полудне пути отсюда, есть небольшая деревня, Серсен, там еще рядом айлейдский источник. Попробуй для начала представиться ее жителям. – Представиться? И что я скажу? Здрасьте, я ваша соседка, живу на ферме тут рядом? – Вроде того. Скажешь, что ты дальняя родственница Мелисандры. Очень дальняя. И продолжаешь ее дело. В качестве доброй воли можешь подарить селянам парочку зелий и каких-нибудь веревочных безделушек, которые ты на досуге плетешь. Скажешь, что это талисманы от… поноса, например. Бидди ревниво спрашивает: – Что за Мелисандра? – Моя знакомая, – смеется проклятый Тьермэйллин и поясняет: – Не волнуйся, с ней я не был так знаком, как с тобой. По-моему, она была старше меня, когда мы с ней впервые встретились. Она умерла в начале сто двадцатого года. И завещала свою ферму мне. – Кем она была? – Ведьмой, – улыбается Тьермэйллин. – Самой настоящей. Бидди удивленно поднимает брови. – Мне точно безопасно называться ее родственницей? – Ну ты же можешь постоять за себя? – А если придут жечь эту халупу? Она, конечно, каменная, но если постараться… – О, не волнуйся. Этот дом способен выдержать катаклизмы вроде Кризиса Обливиона. Проверено во время него, к слову. Чтобы дверь вынести, нужен осадный таран. – Поверю на слово, – бормочет Бидди. – Да, еще. Под ковром у стены напротив очага есть люк в подвал. Владей и всем, что найдешь там, но… будь осторожна, девочка, будь очень осторожна. – Тьермэйллин умолкает, но Бидди чувствует, что еще не все сказано. Словно в подтверждение он хрипло произносит: – Может статься, что тебя найдут и здесь. Если кто-то будет спрашивать тебя обо мне, твоем житье-бытье в Готтлсфонте или на Нагорье, или, пуще того, о Банрион, тебе придется… принять меры. Ты ведь понимаешь, о чем я? Бидди кивает, не отвечая. – Хорошо. Наследство Мелисандры должно помочь тебе справиться с большинством проблем, так что не стесняйся использовать его, потому что те, кто за тобой придут, церемониться не будут, поверь. Тьермэйллин склоняется и целует ее: лоб, глаза, губы, обе руки. Потом прижимает к груди с такой силой, что у Бидди скрипят ребра. – Прощай, сердце мое. Он ступает на мост, проходит около его трети, но потом возвращается и говорит: – Я… Когда все станет более… понятным, я вернусь за тобой. Может, лет через пять. Или семь. Если ты, конечно, еще захочешь меня видеть. – Я всегда буду рада тебя видеть, – ровно говорит она. Видят боги, как тяжело ей дается это внешнее спокойствие. Тьермэйллин кивает: – Хорошо. Тогда иди в дом. Я слыхал, у твоего народа смотреть в спину уходящему считается дурной приметой. Бидди послушно уходит и плотно прикрывает дверь. Она застилает постель и убирает неубранную с вечера посуду. Закончив, она возвращается во двор, но Тьермэйллина там уже нет. Нет его и на мосту, и даже ветви деревьев на другом берегу не качаются. Она дает волю слезам, а нарыдавшись, принимается за работу – содержать целый, пусть и небольшой домишко в одиночку – нелегкая задача. – Ничего, – говорит она себе перед сном, обнимая подушку, на которой еще остался его запах. – Он же сказал, что вернется за мной.***
Но он не вернулся, ни через пять, ни через двадцать пять лет. Она не смотрела ему вслед, но он все равно не вернулся. Херня все эти приметы.***
– Тебе придется принять меры. Ты ведь понимаешь, о чем я? – спрашивает Тьермэйллин, будто стоя прямо за ее спиной. Бидди вздрагивает и оборачивается. Разумеется, там никого нет. И быть не может. За прошедшие годы она много раз перебирала в мыслях различные причины, почему он не пришел за ней, как обещал, и пришла к выводу, что наиболее вероятная из них – смерть. Она еще тешила себя мыслью сколько-то лет, что почувствовала бы, будь он мертв, но потом перестала. Ничего бы она не почувствовала. Не так уж хороши ее способности в Мистицизме. – Да, понимаю… – шепчет она. – Я все сделаю, солнце. Бидди возвращается в дом и моется, потом переодевается в чистое платье и повязывает чистый фартук. А затем спускается в подвал, люк в который замаскирован ковром. Поднимается наверх она уже почти ночью – но удовлетворенная и почти умиротворенная. Часть дела сделана. На следующее утро она достает с ледника свежее мясо и овощи и принимается за готовку. Гай Нумерий обещал прийти вечером, она должна успеть. Угощение для гостя готово, и Бидди терпеливо ждет, когда он объявится. Солнце уже наполовину скрывается за лесом на западе, когда она ощущает знакомый звон в ушах. Потом встает и идет накрывать на стол в палисаднике. Когда Нумерий поднимается к дому, все уже готово: на покрытом свежайшей скатертью столе расставлены тарелки и миски, полные снеди, и запотевшие кувшины с двумя видами морса – земляничным и малиновым. – Госпожа, – поднимает брови Нумерий. – Я не вовремя? Ты никак гостей ждешь? – Уже дождалась, – усмехается Бидди, – одного гостя. Присаживайся. – Благодарю, но я искал тебя не для того, чтобы объедать. – Садись. И ешь. Считай – это мое извинение за вчерашнее. Мое ремесло велит мне не отказывать в помощи никому, а я… почти что это сделала. Гай Нумерий пару секунд смотрит на нее. Сегодня он снова закутан в свой алый плащ, но перед тем, как расположиться за столом, расстегивает фибулу и стягивает его – размером накидка подстать владельцу, можно укрыть до земли тяжеловоза, – а потом вешает на оградке. Под плащом Гай одет довольно просто – темно-серые матерчатые штаны и светлая рубаха тусклого синего оттенка, но при ближайшем рассмотрении видно, что одежда пошита из очень непростой и незнакомой ткани с выпряденным орнаментом. – Что ж, не буду отказываться. Гребля – дело энергозатратное даже для меня. – Он ополаскивает лицо и руки в подготовленном тазу с чистой водой и усаживается на полешко, где сидел вчера. – Ты готова отвечать на мои вопросы по поводу того ребенка? – Готова. – Бригита накладывает рагу и себе и открыто смотрит на гостя. – Прошу, задавай свои вопросы. Гай берет ложку. – Мальчик или девочка? – Девочка. На тот момент мне показалось – двух месяцев от роду. – На тот момент? – Да, потом выяснилось, что она была раза в два старше. Нумерий раздумывает пару мгновений, кивает и спрашивает: – Где? Где ты ее нашла? Как можно более точно, прошу тебя. Сердце Бидди ускоряет ход, несмотря на все предварительно принятые снадобья. Она аккуратно промокает губы салфеткой. – В Санкр Торе. Если точнее – в самых его глубинах, на алтаре в усыпальнице Реманов. Звучит невероятно, я знаю, но это правда. По лицу и взгляду Нумерия ничего нельзя прочесть. – Вот как… – только и отзывается он. – Очень интересно, госпожа, очень интересно. – Это все твои вопросы? – Почти. – Гай кладет локти на стол и слегка наклоняется вперед, наставляя на хозяйку ложку. – Мне известно, что дитя было похоже на эльфа. Или на метиса. Ты что думаешь? Бидди медлит, подбирая слова. – Мне тогда было восемнадцать лет, и я никогда раньше не видела эльфийских детенышей, да и полукровок, если уж на то пошло, тоже. Девочка почти во всем походила на обычного двухмесячного младенца, только с острыми ушами, ну и глазки у нее были странные – немного раскосые, с большими радужками. У чистокровных людей ирис куда меньше в диаметре. Она показывает на свои и гаевы глаза. – Какая у нее была кожа? Цветом. – Белая. Даже, может, белее, чем моя. Без веснушек, по крайней мере. – Так это был эльфик? Или все же метисик? – Не знаю, – вздыхает Бидди. – Она заговорила впервые в семь месяцев, просила пить, и назвала меня по имени, ну, как сумела. Той же ночью у нее прорезались первые зубы. И все это до того, как она начала хотя бы ползать. Целители в Вейноне сказали, что именно так и развиваются эльфы – речевые и мыслительные навыки прежде двигательных. Но… – Но что? – Потом она вдруг ускорилась. В начале лета она еле умела держать головку, а к концу Последнего Зерна уже ползала со скоростью таракана. Пошла, правда, только в следующую весну, но к тому моменту у нее уже был полон рот зубов – да не двадцать, как у обычных детей, а все двадцать шесть. И она все время болтала. Не всегда понятно и четко, но еще до года могла кое-как объяснить, что ей нужно или что с ней не так. Кр… Целителей в монастыре такой прогресс весьма озадачил. – Н-да уж, могу представить, – бормочет Гай, глядя в заросли малины в дальнем углу палисадника и легонько помахивая ложкой. – Человеческие квартероны в «человеческих» провинциях в силу многих причин – нечастое явление. А целители Вейнона, поди, только в чистокровных разбираются, и тех, и тех, да полукровках, которые обычно идут ноздря в ноздрю с младенцами-людьми, даже если их матери – эльфийки. – Человеческий квартерон? – переспрашивает Бидди. – А… это в смысле когда один дедушка или одна бабушка – из людей, а остальные меры? – Верно. – И почему же их нет в Сиродиле? Здесь живет очень много меров самых разных народностей. Не вижу причин не появляться таким отпрыскам. – Я не сказал, что их тут нет, я сказал, что они тут редкое явление. В основном потому, что несмотря на сотни лет пребывания в двух Империях, меры вне своих земель все еще живут и общаются в основном диаспорами, как, впрочем, и другие народы. Если кто-то из них прижил ребенка с человеком, такой полукровка вряд ли найдет себе пару среди меров. С большей вероятностью он или она заведет семью с другим человеком. Бидди переваривает информацию. – Значит, Банри квартерон? – медленно произносит она, спрашивая будто саму себя. – Кто? Она спохватывается, но потом решает, что терять уже нечего. – Банри. Банрион. Так я ее назвала. – Неплохое имя. Красивое. – Бидди пожимает плечами, а Нумерий потирает подбородок, уже начавший покрываться щетинкой. – Что до твоего вопроса… Мои филогенетики полагают, что нельзя точно определить, кто тут у нас, не видя родителей. Впрочем, можно подождать, пока особи не исполнится пятьдесят лет, а там уже проводить замеры и расчеты… Бидди вдруг почти одолевает злость, но она берет себя в руки. – Еще какие-нибудь вопросы? – спрашивает она. – Нет, пожалуй, это все. – А говорил – с долгой беседой. Дальнейшая трапеза проходит в молчании. Порции Бидди намного меньше, зато Гай ест быстрее, так что заканчивают они почти одновременно. Нумерий отодвигает последнюю опустевшую миску, запивает еду щедрым глотком морса и вытирает рот салфеткой. – Очень вкусно, госпожа. Хотя без яда было бы куда вкуснее. Бидди вскакивает на ноги, тяжело дыша. – Ты… Отрава, которую она изготовила вчера вечером по рецептам давно покойной ведьмы, раньше срабатывала на все сто процентов: и на главарях бандитских кланов, и на любопытных колдунах из Синода и Лиги, и даже на талморском юстициаре – воплощении осторожности. Ни один из них не распознал яд. Как же так вышло, что этот бугай все понял? Она пытается схватить нож, которым недавно нарезала буженину, но он выворачивается из-под ее руки, будто живой, и оказывается в пальцах Нумерия. – Прекрати, – качает он головой. – Ты не смогла меня отравить, зарезать не удастся и подавно. И кстати, не пытайся достать меня магией – из этого тоже не выйдет ничего хорошего. Для тебя. – Еще не вечер! – шипит Бидди, пятясь. – От меня все такие болтуны уходили своими ногами, а потом скатывались в реку с берега! Или оставались валяться в лесу! – Не сомневаюсь. – Гай возвращает нож на столешницу и тянется за своим плащом. – Но не в этот раз, извини. Вытяжки из свежего корня Нирна и зеленой пыльцы с Дрожащих Островов все же недостаточно, чтобы причинить мне вред. Хотя признаю, подбор ингредиентов… удивляет. Я даже польщен, что ты потратила на скромного меня такую редкость. Он успевает одеться и застегнуть фибулу, когда Бидди, которая впервые в жизни понятия не имеет, что делать дальше, отмирает. – Не причиняй ей вреда, – хрипло просит она. – Пожалуйста, не трогай ее, даже если найдешь. Нумерий поправляет золотого дракона на плече и серьезно говорит: – И в мыслях такого не было. – Тогда зачем ты ее ищешь?! Кто ты?! – Я – Гай Нумерий, я уже тебе представился. А зачем ищу… Чтобы спасти ее. От Талмора. От императора. И возможно – от самой себя. Благодарю за ужин и сведения, госпожа. Даст Азура – еще свидимся.