All Too Well

«I'm a crumpled up piece of paper lying here, ‘cause i remember it all, all, all too well…»

© Тэйлор Свифт, «All Too Well».

      Он был настоящим героем волшебного мира. В учебниках по истории ему посвятили бы главы, ему воздавали бы почести. Но за всю свою жизнь он никогда не чувствовал себя таким разбитым.       На дворе май, и он не был уверен, что сможет закончить учебный год. Лишь аплодисменты и большие любопытные глаза учеников по его возвращении в Хогвартс заставили его остаться, пусть Армандо и предложил ему взять отпуск до конца семестра. Он любил Хогвартс, действительно любил. Для него это была не просто школа, а дом. Но сейчас ему было трудно ладить с людьми, каждый день в Хогсмиде появлялись репортеры и целая стая сов, приносивших ему письма от самых разных людей, большая часть которых благодарили или хвалили его.       Это было чересчур для него, он постоянно чувствовал, что его нервы натянуты настолько, что могли бы лопнуть при малейшем напряжении. Будто ему снова было восемнадцать, и он стоял посреди замерзшего озера неподалеку от резиденции Фламеля, а лед под его ногами был таким хрупким, что уже весь покрылся трещинами, и было видно ледяную воду под ним.       Но его студенты нуждались в нем. Они заслужили окончить учебный год без каких-либо помех, без замены учителя, который отмечал бы их. А когда он находился в своем классе перед своими учениками, это был единственный случай, когда он не чувствовал, как сильно хрустит лед под ногами и как натягиваются хрупкие нервы. В своем классе он был просто учителем, не больше и не меньше.       Все, что находилось за пределами его аудитории, было почти невыносимо. Он пытался пропускать приемы пищи — его совершенно не мучал голод, и он не был уверен, что когда нибудь начнет, — но всегда находился "кто-то", кто тащил его в Большой Зал (чаще всего: Гораций Слизнорт). Он считал пыткой сидеть, улыбаться, болтать, когда внутри у него было пусто и в то же время бушевал пожар.       Он проводил ночи напролет перед Зеркалом Еиналеж — его более личная пытка. Каждую ночь он видел своих родителей живыми и счастливыми: Ариана, здоровая и улыбчивая; Аберфорт, смеющийся и примирившийся с ним. К своему великому стыду, он увидел, как Геллерт складывает их пальцы вместе. Это была опасная смесь тоски, горя, стыда и гнева, и он понимал это. Он едва успевал отрываться от зеркала, когда солнце медленно поднималось над замком, и каждый раз он напоминал себе, что есть дети, которых нужно учить. Иногда он засыпал перед ним, обессилев от слез, или так терялся в зеркале, что больше ничего не замечал — тогда на помощь приходила Минерва МакГонагалл, которая нежно похлопывала его по плечу, приносила кофе и тянула вверх... назад в реальность. Он не мог выразить словами, как был ей благодарен за то, что она никогда после не упоминала об этом.       К концу семестра он так устал все время держать себя в руках, казаться веселым и надменным, что был уверен — он больше не выдержит и дня. Он покинул замок раньше учеников и раньше всех учителей. Он никому не говорил, куда направляется, главным образом потому что сам не знал, а если и знал, то не смог найти в себе сил ответить ни на одно из писем своих друзей. Они были очень добры. Николас блистал мудростью и предлагал слова утешения, но Альбус мог прочитать тревогу между строк. Ньют пригласил его на свою маленькую ферму в Дорсете, чтобы познакомить с лунными телятами и его младшей дочерью. Батильда и Гонория напоминали ему почаще есть, спать и гулять на солнышке. Эльфиас спрашивал, нужно ли ему что-нибудь и интересовался самочувствием. Кассандра и Юлалия просто написали о том, что он знает, где их найти, если захочет поговорить. Даже Аластор Грюм написал ему, что отправляет делегацию во главе с Тесеусом Саламандером, чтобы держать репортеров подальше.       Изначально он планировал посетить Годрикову Лощину, но Батильда все еще жила там, а мысль о возвращении во все места, что были так неразрывно связаны с Геллертом, была столь же привлекательной, сколь и ужасающей.       Вскоре дорога привела его в Насыпное Нагорье. Он не был там с тех пор, как они переехали в Годрикову Лощину, хотя мать так и не продала их старый дом. (Он всегда подозревал, что она надеялась однажды вернуться в него — возможно, единственная мечта, которую его мать когда-либо позволяла себе видеть во сне).       Когда он приехал, там было мрачно и пыльно. Фасад зарос плющом, а трава на заднем дворе выросла ему до самой поясницы. Внутри большая часть мебели, которую они не увезли в Годрикову Лощину, осталась такой же, какой он ее запомнил. Пыль осела на каждой поверхности, и в доме царило безошибочное ощущение некого увядания. Вокруг царила жуткая тишина, которая, казалось, резонировала с пустотой внутри него.       Он начал убирать дом. Палочка, тем временем, оставалась надежно спрятана в кармане. Он чувствовал что-то похожее на катарсис в том, чтобы делать это по-маггловски. Странно, но его успокаивало то, что он понятия не имел, что делает. Вместе с палочкой он управился бы за час, ведь еще в свой первый школьный год он освоил все виды бытовых заклинаний просто потому что он уже изучил все обычные заклинания первого года и желал узнать больше. Он мог открыть любую книгу заклинаний в библиотеке и тут же приступить к прочтению. (Он также надеялся, что мать будет гордиться, если он сможет помогать по хозяйству во время летних каникул. Мать действительно была горда и счастлива, но вскоре Ариана перестала чувствовать себя полезной в присутствии Альбуса, так что маме пришлось попросить его больше так не делать).       Он очень хорошо помнил то ощущение в первые годы обучения, будто магия просто создана для него. Каждое зачарование, каждое заклинание, каждое проклятие, которое им было велено практиковать, давалось ему слишком просто. Он инстинктивно знал, как двигать палочкой и произносить слова, он мог почувствовать, как магия переполняла его тело, еще с тех пор, как он был маленьким мальчиком, она свободно текла через его палочку и могла принять любые самые красивые формы. С того момента, как палочка выбрала его, внутри словно открылось что-то новое. Это было то, для чего он был рожден – магия. Его учителя и однокурсники были в восторге от его способностей. Он сам был в восторге от своих способностей. Это было самое захватывающее чувство из всех, что он когда-либо знал. Впервые в жизни он почувствовал себя хорошо.       Позже он почувствует это еще раз, когда встретит Геллерта Грин-де-Вальда.       Сейчас он пытался понять, как добраться до самых дальних углов потолка, чтобы убрать собравшуюся там паутину, не используя свою палочку. Попытка схватить мышей, населявших старую комнату Арианы, стоя на коленях и скребя пол руками, была как утешительное напоминание о том, что он все еще человек, а не просто магия.       Дом занял у него два дня, задний двор — три. За первую неделю в Насыпном Нагорье он применил всего два заклинания. Первое заключалась в том, чтобы сбить с толку сов, что нашли его здесь и настойчиво пытались избавиться от писем, адресованных ему, а второе — чтобы жители деревни не заметили изменений в старом доме. Он опасался, что привлечет ненужное внимание, и назойливые репортеры вновь найдут его.       Вторую неделю он провел в тоске по Зеркалу Еиналеж. Происходящее во снах по прежнему ускользало от его понимания, но каждый раз, когда Альбус закрывал глаза, он видел Аберфорта, воющего под заклятием Круциатус, он видел мертвую Ариану, лежащую на полу, он видел Геллерта, восседающего перед ним на руинах его империи. Иногда ему казалось, что образы душили, как будто они могли просто убить его. Он помнил такие же ощущения в восемнадцать, но более сильные. Он помнил, что было время, когда он не мог встать с кровати, и он помнил, что тогда хотел умереть. Возможно, так и случилось бы, если Батильда Бэгшот и Николя Фламель не приложили столько усилий, чтобы сохранить ему жизнь.       Теперь все было не так. У него было достаточно времени, чтобы сделать выбор, и он знал, что дети будут ждать конца лета, чтобы учиться у него. Он не подведет их. Ему просто нужно было взять под контроль свое мятежное сердце — вину и раскаяние, с которыми он так или иначе привык жить.       Третья неделя была самой ужасной. Вероятно из-за утомления к нему вернулся сон: каждую ночь ему снились разноцветный луг и большая ива, старые знакомые дома, надгробие, жезл, камень и плащ; ему снилась мягкая зеленая трава и золотой отблеск солнца в озере; ему приснился мальчик с золотыми волосами, самыми интригующими глазами и озорной улыбкой. Каждый раз он просыпался то ли подавленным, то ли злым. Однажды он поймал себя на том, что кричит и швыряет книги в старом кабинете отца (они отчетливо напоминали ему об Аберфорте). В другой раз он лежал на заднем дворе и, глядя на голубое небо, желал вспомнить прикосновения пальцев и губ к своей коже и ощущение полной и абсолютной ясности. Чувство целостности от встречи со своей родной душой, от волнующего ощущения его магии, что ревет и мурлыкает каждый раз, когда он касается Геллерта. Каждую ночь он засыпал с отвращением к себе.       Казалось бы, он знал очень многое, но среди всех его знаний не было ни одного, которое помогло бы разобраться в собственном сердце. Воистину, это было жалкое зрелище. Но изначально все не должно было быть так сложно. Кем был Геллерт? Что он из себя представлял? Этих вопросов должно быть более, чем достаточно. Но это было не так, и Альбус неизбежно должен был задаться еще одним: "Что же с ним изначально не так, если сейчас я нахожусь в деревне, в которой вырос, пытаюсь совладать со своими эмоциями, вместо того, чтобы сиять от радости, облегчения и гордости?".       Спустя почти четыре недели он ничуть не изменился. Однажды, возвращаясь с рынка, держа по пакету продуктов в каждой руке, он обнаружил своего младшего брата, стоящего на кухне их старого дома. Он сделал паузу. Он побледнел и, возможно, задержал дыхание на несколько секунд, прежде чем начал ставить пакеты на стол. Он мог по пальцам пересчитать случаи, когда он и Аберфорт разговаривали после смерти Арианы, так что он мог с уверенностью сказать — его брат был последним человеком, которого он ожидал увидеть.       Его младший брат взял на себя бремя первым начать разговор, сказав: "Здесь серьезно не хватает твоих очищающих чар, Альбус".       Альбусу пришлось сглотнуть, и вырвавшийся у него смех был дрожащим, он чувствовал как ком подступает к горлу.  — Я не ждал посетителей. Не хочешь ли чаю, или кофе, или… — он огляделся, — честно говоря, я не совсем уверен, что еще можно найти в шкафах этой кухни.       Аберфорт покачал головой. Альбус знал, что его брат никогда не владел Легилименцией, но когда он посмотрел ему в глаза, то почувствовал, что Аберфорт смотрит прямо в его сердце и душу.  — Что ты здесь делаешь? — Давненько меня тут не было, — Альбус пожал плечами и занялся раскладыванием продуктов. — Прошло более пятидесяти лет, я понимаю. Но уже месяц о тебе ничего не слышно. Поговаривают, что Диппет и Спенсер-Мун даже поссорились из-за этого, — он сделал паузу на мгновение. — Твои друзья беспокоятся о тебе. — Им не следует за меня переживать, — он взглянул на своего брата. — А я и не знал, что ты с ними общаешься. — Не общаюсь, — проворчал Аберфорт, скрестив руки на груди. — Батильда Бэгшот сама приставала ко мне по этому поводу… Саламандер тоже. — Тесеус Саламандер? — Альбус моргнул. Нередки случаи, когда в «Кабанью голову» наведывались сомнительные люди, но он не ожидал, что Тесеус спросит о нем, когда находится на задании. — Нет, Ньютон.       Что ж, тогда это имело смысл. Он становился медленнее от всей этой боли. Аберфорт избегал смотреть в глаза, но ему не нужно было заглядывать в голову брата, чтобы понять — он переписывался с Ньютом насчет Обскуриалов. — Как ты узнал, что я здесь? — спросил он, предоставляя своему брату возможность избежать разговора, который явно был для него неприятен. — Я твой брат, — Аберфорт пожал плечами.       "Да, — подумал он, — у Аберфорта всегда получалось быть хорошим братом". Намного лучше, чем у Альбуса. Когда они были маленькими, Аберфорт был тем, кто бил детей, высмеивающих Альбуса за его эксцентричную манеру говорить и вести себя. Когда Ариана заболела, Аберфорт кормил ее и пел ей колыбельные. Даже летом 1899 года его замечательный младший брат не хотел ничего, кроме как заботиться об их сестре, в то время как Альбус был самым ужасным братом, которого можно было себе представить. И все же, он относился к Альбусу гораздо добрее, чем тот заслуживал.       Альбус не знал, что ответить — его горло вновь неприятно пересохло. Поэтому вместо ответа он сказал: — Я в порядке. Я ценю вашу заботу, но мне просто нужно было немного отдохнуть после… после той дуэли. В сентябре я вернусь в Хогвартс и даю обещание тут же ответить на все письма.       Аберфорт долго смотрел на него, и Альбус выдержал этот взгляд, пытаясь выглядеть настолько оптимистично, насколько мог. Наконец, его брат закатил глаза и вздохнул.  — Я всегда ненавидел это, ты знал? — Что ты имеешь ввиду? — Альбус сглотнул, в его сердце как будто осел камень. — Я в порядке, мама в порядке, Ариана в порядке, спасибо за вопрос, как дела? — передразнил Аберфорт. — Я знаю, что мама учила нас, будто все всегда должно быть хорошо. И даже если это не так — никто не должен об этом знать! Ты должен всегда держать это в секрете! Для тебя это было так естественно, что ты даже не заметил, как это стало частью тебя.       Альбус не знал что сказать, а если и знал, то не осмелился озвучить. Он боялся, что его голос сломается, а вместе с ним и его тщательно выверенное самообладание. — Да если бы с тобой всё было в порядке, то ты не прятался бы здесь, Альбус. — А как у тебя дела? — только и успел спросить Альбус.       Аберфорт уставился на него.  — Прекрати уже переводить тему! Сядь, — он достал из-под плаща бутылку огневиски и поставил её на стол.        По взмаху палочки из шкафа вылетели два стакана и приземлились рядом с ним. Альбус сел, как и велел ему брат. Он услышал ворчание Аберфорта: — Честно говоря, я даже не знаю, какое тут моё дело… просто не могу больше терпеть нытье твоих драгоценных друзей… идиотов… — он наполнил оба стакана и также присел за кухонный стол.       Аберфорт чокнулся со своим братом, прежде чем осушить стакан. Альбус чувствовал, как предательски дрожат его собственные руки, поэтому он ещё сильнее сомкнул их вокруг своего бокала. Аберфорт выжидающе смотрел на него. Он сделал глоток огневиски и почувствовал знакомое жжение в задней части горла, а затем тепло, растекшееся по всему телу. Он допил оставшуюся жидкость, затем Аберфорт вновь наполнил оба стакана. — Ты помнишь последнее Рождество, которое мы провели здесь?Последнее Рождество с дедушкой и бабушкой. Дедушка ещё говорил: женщины ходят в парикмахерские и на послеобеденные чаепития, а также к своим матерям и подругам, чтобы весь день жаловаться на жизнь, а мужчины ходят в бары, чтобы рассказать барменам о своих проблемах, а потом выпивают так много, что забывают о всех них разом, будто их никогда и не было.       Альбус покачал головой, но не смог сдержать едва заметную улыбку.  — У него действительно было очень своеобразное представление о мире. Отец не был в восторге. Он велел нам забыть все его слова, прежде чем мы ляжем спать. — Так и есть. Тем не менее, люди постоянно рассказывают мне о своих проблемах. Не то, чтобы меня это волновало, я полагаю, именно об этом и хочется говорить в первую очередь. Впрочем, не только мужчинам.       Они молча потягивали огневиски, пока их стаканы снова не опустели, тогда Аберфорт вновь наполнил их. — А помнишь, как на то же Рождество родители чуть не подрались из-за книги, которую ты так любил? Как же она называлась... "Мистер Грей", если я ничего не путаю?        Аберфорт сделал уклончивый жест рукой, но Альбус подозревал, что на самом деле его брат очень хорошо помнит название. — "Портрет Дориана Грея", — тихо ответил Альбус. — Да-да, точно. Мама сильно не хотела, чтобы ты это читал, но отец считал, что в этом нет ничего плохого. А вот бабушка даже смотреть на неё не могла, — Аберфорт усмехнулся от воспоминания, — потому что это было написано тем магглом, Уайльдом, вроде? Дедушка называл его… — Я помню, — резко прервал Альбус, и глаза Аберфорта снова встретились с его глазами.       "Кровожадный содомит" — так отзывался о нём дедушка. Альбус до сих пор помнил ту резкость, злобу и отвращение в голосе дедушки, когда он процедил это.       Они долго смотрели друг на друга. Две пары ярко-голубых глаз. — Ты же знаешь, что я никогда не злился на него из-за этого, верно? — негромко спросил Аберфорт.       Альбусу пришлось сделать несколько глубоких вдохов, его зрение затуманилось. — Я знаю, — выдохнул он.       Аберфорт стиснул зубы и долго изучал брата глазами.  — Каждый раз, когда я слышу его имя, мне хочется что есть мочи ударить стену и представить будто это его лицо. Я никогда не понимал, как он может тебе нравиться. Но я понимаю… — он вздохнул, словно ему с трудом давались эти слова, — понимаю, что он много для тебя значил. Возможно, нам следовало обсудить это тогда, но…       Альбус лишь покачал головой. Шок, должно быть, был написан на его лице, когда он поднял свой взгляд. Аберфорт, обычно суровый и угрюмый, был не самым общительным человеком. Альбус считал себя одним из тех немногих людей, которые способны заметить и оценить доброту своего брата в момент, когда он проявит её. Также он понимал, что это не означало прощение. Аберфорт никогда не простит его, пока они живы, он имеет на это право. Тем не менее, он был добр к нему… гораздо больше, чем Альбус заслужил. — Я был под впечатлением, — медленно добавил Альбус. — Вероятно, это не то, что ты хотел бы от меня услышать. — Вовсе нет. Но тебе нужно поговорить об этом с кем-нибудь, так что прекращай уже прятаться здесь. Хотя мы оба знаем, что ты никогда и никому не расскажешь об этом, просто из опасения, что кто-то может плохо подумать о великом Альбусе Дамблдоре. Но я знаю тебя и с худшей стороны, поэтому ничего из того, что ты мне скажешь, не изменит моего мнения о тебе. Для этого и нужны братья, не так ли?       Альбус сглотнул. Возможно, Аберфорт был прав, но его внутренности сжались от боли и стыда при мысли о Геллерте. — Я… не знаю, с чего начать, — он допил свой стакан в надежде, что алкоголь его успокоит.       Аберфорт сделал то же самое, словно пытаясь смыть неприятный привкус изо рта. В очередной раз он наполнил их стаканы, и они молча выпили их снова. Постепенно Альбус начал чувствовать, как его щеки раскраснелись.       Когда их стаканы вновь наполнились, Аберфорт снял плащ и закатал рукава поношенной рубашки.  — Ты был в него влюблен? — спросил он, хоть это и не очень походило на вопрос.       Альбус ничего не мог сделать, кроме как кивнуть. Аберфорт внимательно посмотрел на него.  — И ты все еще любишь его.       Альбус почувствовал, как по его щеке сама собой покатилась слеза, и он смахнул ее тыльной стороной ладони.  — Да, — задыхаясь ответил он. — Что же в нем такого, что ты...? —Аберфорт нетерпеливо махнул рукой.