All Too Well

«something ‘bout it felt like home somehow…»             © Тэйлор Свифт, «All Too Well».       Альбус много раз бывал в личной библиотеке Батильды Бэгшот. Еще до того, как он поступил в Хогвартс, она предложила ему прочитать любую понравившуюся книгу. Тогда мать запретила это, стараясь держаться на расстоянии от соседей. (В то время она не могла подозревать, что Батильда окажется не простой соседкой и что в будущем ее это не остановит). Когда Альбус вернулся после первого года обучения, Батильда, тогда еще мисс Бэгшот, уже была наслышана о его исключительном таланте. Он чувствовал себя весьма польщенным от того, что такая важная персона, как Батильда Бэгшот, обратила на него внимание и, он полагал, мать также оценила его умения. Следующие два года он вел переписку с мисс Бэгшот, время от времени выпрашивая у матери разрешение с ней встретиться, но лишь после того, как он выиграл приз Барнабуса Финкли "За исключительное колдовство", она позволила ему сходить к ней на чашечку чая. Мисс Бэгшот всякий раз показывала ему свою внушительную коллекцию книг и старых документов, и он приходил к ней так часто, как позволяла мать во время летних каникул.       Ему всегда нравилось быть окруженным книгами, но с Геллертом это ощущалось немного по-другому. За последние две недели он изучил то, как читает Геллерт, почти так же хорошо, как изучил "Сказку о трех братьях". Он садился на пол, в библиотеке стояло большое кресло, в котором обычно читала Батильда, но никто из них им не пользовался — ноги подгибались под него. Он держал книгу обеими руками, растопырив длинные пальцы на обеих сторонах обложки, не считая тех случаев, когда он делал заметки. Затем он клал книгу на правое бедро, в то время как перед ним лежал пергамент, на котором писала левая рука. Его глаза сужались от сосредоточенности, когда в его записях что-то не сходилось, то на лбу появлялась морщинка, а к закату солнца его большой и указательный пальцы покрывались чернилами.       Последние три дня они проводили время либо на улице, либо на заднем дворе Альбуса (однако, чтобы не беспокоить родных, они старались не задерживаться там надолго), либо на лугу, что на окраине деревни. В том году было идеальное лето, такое теплое, что ему почти не приходилось надевать свой жилет, а Геллерт обычно расстегивал три верхние пуговицы на рубашке. Солнце сияло золотым отблеском на водной глади маленького озера, к которому пригнула свои листья старая ива. Трава была темно-зеленой, мягкой и пахла цветами, которые были хаотично разбросаны по ней, будто разноцветные островки посреди зеленого моря. Он мог сидеть там с Геллертом в тени большого дерева и говорить, говорить и говорить. О Дарах, о "Сказке", о волшебстве, о семье, о школе, о книгах, об истории, о политике, об алхимии, о магглах, о похождениях Батильды с тыквенным пирогом, о темных искусствах, о Британии, о континенте и, наконец, о мечтах. Они оба мечтали о свободе и революции, а когда Геллерт говорил об этом, Альбус почти мог в это поверить. Он почти мог поверить, что не навсегда останется в ловушке, не пропадет в этой маленькой деревушке, в которой никогда ничего не происходит. Он почти мог поверить, что может быть свободен.       Геллерт заставил его чувствовать себя свободным. И живым. В последнее время они стали устраивать дуэли друг с другом для тренировки. А началось всё с заклинания, которое позволяло корням прорастать из земли и принимать любую форму, которую только захочет Альбус, с помощью небольшого количества преображающей магии. Он читал о волшебнике, который использовал его, чтобы строить дома везде, где ему нравилось, во время его путешествий. Но Альбус не вырастил себе дом, хоть и мог бы, он отрастил высокие корни, которые собрал вместе и превратил в некое подобие людей размером с великанов. В запретной секции библиотеки Хогвартса он читал о заклинании, которое наделяло неодушевленные предметы чем-то вроде души, чтобы они могли выполнять приказы, а не просто следовать указаниям его палочки. Он знал, что может сделать это, но каждый раз по его спине пробегали мурашки при этой мысли (он неизбежно вспоминал о Книге Бытия, которую мама заставляла его читать в детстве), он осознавал, что это не может быть правильно. Ничто не могло сравниться с настоящей душой, он многому научился, но некоторые его знания были добыты настолько глубоко из раздела Темных Искусств, что у него не было никакого желания испытывать их на практике.       Однако Геллерт относился к этому с куда большим энтузиазмом. Он все спрашивал о новых и новых заклинаниях и проклятиях, которые знал Альбус, а тот, в свою очередь, делал то же самое. Как оказалось, они прекрасно дополняли друг друга во многих аспектах. У Альбуса была особая способность к трансфигурации и использованию элементов, в то время как Геллерт знал проклятия, о которых он никогда даже не слышал, а от его коварных движений Альбус был просто в восторге. Они начали обучать друг друга и быстро перешли к дружескому соперничеству, их будоражило то, что, наконец они столкнулись с вызовом в лице друг друга, хотя за всю жизнь у них не было ничего подобного. Это был порыв, которого он никогда до этого не испытывал. Когда он парировал заклинания Геллерта, и Геллерт так изящно орудовал своей палочкой, двигаясь будто в танце — это было самым будоражащим, самым прекрасным зрелищем, которое он когда-либо видел. Были случаи, все чаще и чаще за последние три дня, когда они стояли друг напротив друга, запыхавшись, с раскрасневшимися щеками после очередной дуэли. Магия вокруг них ещё шипела в воздухе, не успев раствориться, а они кланялись и просто долго смотрели друг другу в глаза. Альбусу казалось, что он видел на лице Геллерта то же самое притяжение, которое он сам ощущал. И всё же, он не решался предпринимать какие-либо действия, опасаясь, что привязанность Геллерта была другого толка, но всякий раз поздно ночью он размышлял об их будущем.       В этот день они снова были в библиотеке Батильды в поисках информации об Антиохе Певерелле. — Очень удобно, что твоя тетя собирает все эти вещи, — сказал Альбус, проведя пальцами по кожаному переплету стопки особенно древних томов.       Геллерт ухмыльнулся, он стоял рядом со шкафом, увешанным магическими артефактами, которые казались совершенно бесполезными, а большинство из них были вообще сломаны.  — Это компенсирует её неумение делать выпечку.  — Не будь грубым,  — закатил глаза Альбус, — по крайней мере, для тебя хоть кто-то печёт. — Не будь грубым, — передразнил Геллерт, но рассмеялся, когда увернулся от старой шляпы, которую в него запустил маг. Альбус покачал головой, но тоже рассмеялся.       Они нашли стопку нужных им газет и разделили между собой. Геллерт читал газеты так же, как читал книги, разве что теперь его пальцы водили по строчке, которую он только что читал, чтобы, отвлекаясь на записи, он ненароком не потерял её.       Два часа они провели в приятной тишине, которую нарушал один лишь шорох старой бумаги. Когда Альбус покончил со своей стопкой, у Геллерта оставалось еще три газеты. Однако он знал, что лучше не беспокоить Геллерта, поэтому встал и побрел по библиотеке, как всегда любил делать. В углу, который теперь был освещен красным лучом заходящего солнца, что пробивался через западное окно комнаты, его взгляд упал на "Регистр самых знатных семей, Саутгемптон.". Это был большой фолиант, обтянутый драконьей кожей, которая, должно быть, когда-то была зеленой, но со временем приобрела блекло-серый оттенок. Он был уверен, что никогда не видел его раньше, потому что они изучили все семейные книги, которые им удалось найти. Когда Альбус положил руку на обложку, она начала выкрикивать в его адрес оскорбления, которые он отчетливо распознал на очень старомодном английском языке. Удившись, он опустил руку с книги, и та, все еще ворча, медленно затихла. — Что это было?       Геллерт появился рядом с ним, его брови были нахмурены, а глаза блестели от любопытства. — Эта книга, — ответил Альбус, указывая пальцем, — начала кричать, когда я дотронулся до неё.       Геллерт усмехнулся, но не стал высмеивать его, хотя Альбус очень хорошо знал, что за комментарий вертелся у него на языке. Возможно потому что он прочитал название, написанное на обороте тома, и любопытство взяло над ним верх. — Что она сказала? Я ничего не понял. — Староанглийские оскорбления. Декадент, баламут, крохобор и им подобные, если не ошибаюсь. Что-то подобное я читал в энциклопедиях 17-го века, кажется. — Но ты же маг... — Я сомневаюсь, что это имеет значение для книги, пронизанной чистокровной идеологией превосходства, — пожал плечами Альбус, — в конце концов, моя мать была магглорожденной. Конечно, я мог бы её заткнуть, но…       Геллерт уже взял книгу с полки. Она недовольно ворчала, но кричать в этот раз не стала. — Да, так я и думал, — сказал Альбус. Геллерт открыл книгу, и Альбус заглянул ему через плечо. Геллерт листал страницы, пока не остановился на букве "П". Он продолжил медленнее, как вдруг… — Подожди!        Альбус внезапно остановил руку и указал на запачканную и выбеленную запись. Книга вновь разразилась винтажными ругательствами.  — Эй, тише!        Альбус постучал по ней своей палочкой, и она затихла, продолжая подергиваться в руке Геллерта и издавая булькающие звуки, как будто её душили.       Надпись гласила: Певерелл, Филиппус Кадмус Хрисос, 121 год; Умер прибл. за две луны до Самуина; Змееуст; Сын: Певерелл, Орестес Филиппус. В этой книге не было записи ни о каком другом Певерелле, но это и не имело значения.  — Змееуст! Это очень редкий дар!       Геллерт посмотрел ему в глаза. Они точно так же радостно блестели, как и у него самого.  — И это передается по наследству! Если Кадмус был змееустом… — То его родственники, скорее всего, тоже!       На мгновение их глаза встретились, в свете заходящего солнца их лица окрасились красными и золотыми тонами. Казалось, что волнение растекалось по венам Альбуса. Он был готов обнять Геллерта в знак ликования, но вместо этого его глаза предательски остановились на губах. В следующий момент Геллерт отбросил книгу, схватил его за подтяжки и прижав к полке, крепко поцеловал.       Когда он представлял себе первый поцелуй, то думал, что он будет мягким, нежным и невинным. Но поцелуй, который они разделили, был совсем иным. Он был страстным и опьяняющим, приносил в душу радость и торжество, и впервые в жизни в голове Альбуса не осталось ни единой мысли. Когда они отстранились, чтобы немного перевести дыхание, он почувствовал, как из его легких вырывается смех, и по его ощущениям, с Геллертом происходило тоже самое. Он лишь ненадолго открыл глаза и увидел, как Геллерт смотрит на него абсолютно счастливым взглядом, точно таким же, каким он сам смотрел на него.  — Ты просто восхитителен! — в голосе Геллерта звучал благоговейный трепет.       В следующую секунду Альбус с силой развернул их так, что Геллерт ударился спиной о полку, и они снова поцеловались. Он ощущал, как руки Геллерта путешествуют по его щекам, шее и волосам, притягивая его ближе, в ответ он обнял одной рукой его спину, а другой оперся на книжный шкаф, чтобы сохранить равновесие.       Альбус потерял счет времени. Он только знал, что снаружи было темно, когда они, наконец, закончили. Прислонившись лбами друг к другу, они с трудом переводили дух. Он чувствовал дыхание Геллерта на своем лице, а его руки все еще продолжали прижимать его к себе. Он никогда не чувствовал себя таким значимым и полноценным. Его спину покалывало, и он чувствовал, как сильно бьется сердце в его груди, и почему-то не мог сдержать улыбку. Когда к нему постепенно вернулась возможность мыслить, он размышлял о том, что если он умрет прямо сейчас, то он сделает это со спокойной душой, а если он будет жить, то хотел бы провести каждый день оставшейся жизни, чувствуя себя именно так. Он хотел провести каждый день оставшейся жизни, целуя Геллерта.       Когда он, наконец, взглянул на Геллерта, глаза которого все еще оставались закрыты, он почувствовал, как на него нахлынуло чувство умиротворения, которое он ранее никогда не ощущал. Он осторожно поднял ладонь и убрал прядь золотых волос со лба Геллерта, прежде чем нежно погладить его по щеке. Только тогда Геллерт открыл глаза и одарил его самой ослепительной улыбкой. И он не мог отделаться от мысли, что ни в Насыпном Нагорье, ни в Годриковой Лощине, ни в Хогвартсе он никогда не чувствовал себя "как дома" так же сильно, как в этот момент.