drive home (small talk)

Кнопка дверного звонка была вырвана, а на её месте торчали причудливо изогнутые разноцветные проводки. Вероятно, их нужно было сомкнуть (загадка — ток или гудок?), но Брюс даже не стал пытаться. Он был словно в музее, стоя среди этих стен с облупленной краской, исполосованных царапинами дверей с потертой обивкой, и полом, испещренным следами грязных подошв. От мигающей сине-розовой вывески рябило в глазах ещё с пятницы. В тишине, повисшей после нескольких несмелых ударов в дверь, Брюс слышал хлюпанье слюны у себя во рту так же явно, как и скрип кожаных туфель под тяжестью его ног. Он хотел, чтобы стало тише; он задерживал дыхание, тяжестью отдававшееся у него в груди, но через звон в ушах он всё ещё слышал шорох ресниц, когда моргал. В этой тишине он думал, что сойдёт с ума быстрее, чем ему откроют дверь. Он мог бы отвлечься на мысли, но они шли по замкнутому циклу: Отцовские грехи — Эд тоже считает, что Уэйн должен за них расплачиваться? Или он видит то же, что и сам Брюс наблюдает в зеркале каждый день — эту угрюмую напыщенную оболочку с пустым наполнением; этого ребенка во взрослом теле, который не может пойти дальше? Ведь он всё ещё тот мальчик из подворотни, стоящий на коленях в тёплой луже крови, с застрявшим в горле криком о помощи, отчаянно цепляющийся за обрывки фраз прохожих, с надеждой высматривающий их тени в свете полицейских мигалок. Он же всё ещё чёртов Готэмский принц — этот неофициальный титул Брюс получил ещё при рождении и с тех пор он не изменился за исключением значения, которое с каждым годом приобретало более издевательские нотки. Если не может справиться даже с этим, то что он может сделать с чужими ошибками, совершенными с лучшими намерениями, с честью фамилии, забытой от его бездействия? «Наверное, он едва ли меня терпит», — несмотря на хаотичность остальных мыслей, эта была самой яркой, словно отмеченная текстовыделителем строчка на странице книги; с каждым новым циклом она била в голову всё сильнее и сильнее. К чёрту его, Брюса Уэйна. Правда. Он слишком долго молчал. И если Эд думает так же, то это справедливо. — Это подражатель, — как бы между делом сказал Гордон, запихивая очередную потрепанную папку с документами в уже изрядно набитый ими кейс, — ты ведь за этим здесь, да? Брюс промолчал. От усталости он даже не смог удивиться тому, как обыкновенно отстранённый Гордон смог его заметить, тем самым нарушив привычный ход их общения — Уэйн всегда говорил первым, когда оказывался незваным гостем. Он вышел на свет — тусклый, что от настольной лампы — и замер, будто так и планировал. — Это не он. — он продолжил, не отвлекаясь от своих попыток всунуть папку в кейс, не помяв её, — просто тупой фанатик. Это всё, что я тебе скажу. — К чему теракт? — Терпение у них кончается — лидер молчит… — сосредоточенно пробубнил Гордон, очевидно на полпути к своей цели. — видишь ли, — он выразительно поднял взгляд на ничего не выражающие глаза в отверстиях маски. — у каждого действия есть противодействие. А, в данном случае, — устало вздохнув, он продолжил свое занятие, — у бездействия. — Официальных заявлений от полиции ещё не было? — Будут утром. Пускай город выдохнет. — громко защёлкнув замок кейса, Гордон с выразительной мрачностью окинул самозваного мстителя более пристальным взглядом. — если он ещё вообще дышит. Уэйн вскинул подбородок в знак согласия. Комиссар выглядел на удивление раздражённым. Оставив злополучный дипломат в покое, тот упал на кресло у рабочего стола. Последовала тишина, прерываемая лишь звуками дорожного движения. — Знаешь, что мне кажется странным? — отклонившись, спросил он гораздо тише чем до этого, словно раскрывая секрет, — этот парень ведь явно хотел привлечь к себе внимание. Ну, правда, — зевнув, Джеймс несколько раз раскрыл и сжал ладони согнутых в локтях рук, словно пытаясь найти опору за неимением достойного собеседника, — все эти видео, эти убийства ради высшей цели, эта… маска, — он дернул щекой, когда кинул взгляд на Брюса, — попахивает нарциссизмом, да? «Определенно», — пронеслось в голове у Уэйна доказанное на опыте. — … и тут, в его звёздный час, в его прайм-тайм, когда весь город готов упасть на колени, он пропадает. — комиссар сжимает кулаки и стискивает зубы, — А какова вероятность того, что он умер? Брюс не видел смысла отвечать на этот вопрос. Они оба прекрасно знали, что даже если Загадочник действительно умер, это не изменит ничего, пока они не найдут доказательства. — Ладно, я к тому что… — Гордон положил руки на стол, вернувшись в расслабленное положение, которое больше походило на измотанное — углубившиеся морщины на его лице, особенно видные в свете направленной на него лампы, говорили сами за себя, — если он до сих пор жив и не может двинуться дальше из-за своего прокола с Брюсом Уэйном, то наверняка он точит на него зуб. А если он до сих пор жив и по каким-то другим причинам перестал действовать, то наверняка он зол на эти причины. Очень зол, чёрт возьми. Это же не может закончиться просто так, да? — Да, — отвечает Брюс, слыша в словах комиссара не очередное рассуждение, а отчаянную мольбу о прекращении его страданий — пусть Загадочник объявится прямо сейчас, мертвый или живой, только тогда с плечей Гордона спадет это мерзкое ощущение ожидания опасности. Брюс понимал, потому что чувствовал то же самое. Только у Джеймса есть что-то помимо работы, что-то личное и дорогое — у него есть семья, для которой он готов вернуться домой, которую всегда хотелось бы порадовать фразой: «Это закончилось». Но у Возмездия ничто не имеет конца. — Сегодня я думал, что мы его поймали. Но эта костюмированная вечеринка, что он устраивает… чертовски путает. — кряхтя, Гордон встал из-за стола, обернувшись к Брюсу спиной. — Твоя ведь тоже когда-то кончится. Что будешь делать? — Куплю костюм для твоей. К чёрту Бэтмена — это тот же Брюс Уэйн в маске, что развязывает ему руки. И если Загадочник водил его за нос лишь для того, чтобы в конечном счёте по нему щёлкнуть, то это было очень умно. Он пытается поставить точку — с каждой новой мыслью он зарывается в себя всё глубже и глубже. Он пытается переключить внимание на что-нибудь другое. «На улице не так холодно, как здесь», — он думает. «Когда выходишь из приюта, думаешь, что поработаешь, получишь кучу денег и всё станет хорошо. Но…», — эхом отдаётся в его голове пятничный вечер. «Но»? Что было в этом «но»? Брюс подушечкой пальца нажимает на надтреснутую краску на стене, просто чтобы посмотреть, как маленький осколок падает на пол. «Идиот», — он думает, отряхивая свою ладонь о пальто. «…я хочу помогать таким же, как я. Как и ты, Брюс Уэйн», — но Брюс Уэйн никогда не проявлял инициативу самостоятельно. Обязанность, толчок от Альфреда, эго — вот, что было главным двигателем. Брюс стучит в дверь ещё раз и откидывает голову назад. С чего он вообще решил, что ему откроют? Разница между Брюсом и Бэтменом всё же есть — Уэйн всё ещё может что-то изменить. Брюс Уэйн — человек, не безликое жестокое нечто. Он вырастет. Он обязательно перешагнёт через те лужи крови и пойдёт дальше. «Правда?» — Утренняя почта? — непринуждённо брякнул Эдвард. Отсутствие очков вынудило его уделить пару секунд чтобы вглядеться в лицо Брюса, прежде чем натянуть небрежную улыбку и по обыкновению отвести глаза куда-то в сторону. — боюсь, у меня даже нет подписки. Дверь всё-таки открылась. Брюс приметил безбожно растрепанную челку и покрасневшие щёки — вид, явно несоответствующий остротам. Несмотря на улыбку на чужом лице, Брюс поймал себя на мысли о том, что чувствует с другой стороны исключительную угрюмость. — Привет, Эд. Я слышал, ты заболел. — быстрый темп и нарочито непринуждённый тон его голоса вытрясли остаток тщательно заученного из его головы. Нужно импровизировать. Никто ведь не планирует свои обычные разговоры, да? — На самом деле, мне сказали, потому что ты звонил в офис. Это замечательно. Мы ценим такую ответственность среди сотрудников… — даже самому Уэйну на секунду стало скучно от своей речи — он устал от того, что может сказать что угодно кроме чистой правды, — я ценю, — он выдавил, натянув улыбку, когда в его животе что-то ухнуло вниз. Что ж, это победа — почти правда, просто ему все равно на предупреждения, ведь он знаком далеко не со всеми работниками. — Ты не возражаешь, если я зайду ненадолго? — Брюс очень хотел чтобы Нэштон отнесся как можно снисходительней к его стараниям придумать внятное объяснение своему раннему визиту. — Нет, конечно нет, — в глазах Эда читалась если не настороженность, то удивление, — но, мистер Уэйн, как вы сами сказали, я болен. Я подхватил простуду, — для убедительности он закашлялся. — и вообще, у меня жар. Наверное. — он промычал что-то, трогая лоб тыльной стороной ладони. — Определенно, да. Кажется, это началось ещё на нашем с вами… — он застыл, с очевидным словом на языке и рукой на лбу, но не решался произнести его — то ли боясь реакции Уэйна, то ли будучи слишком взволнованным, — свидании… — пробормотал он смущенным тоном, и, кажется, покраснел ещё больше, но поднял глаза — отважно, бросая вызов, что-ты-скажешь-на-это-я-не-оговорился. «Мистер Уэйн». Чёрт. — У меня сильный иммунитет. — тут же отбил Уэйн. Эд, словно заведённый, кивнул несколько раз, уголок его губ дёрнулся вверх. Горловина его серой футболки была перекошена и сбита в объёмную складку — Брюс ужасно хотел ее поправить, но его останавливал голос Нэштона и его слова, едва ли не проговоренные сквозь зубы, которые могли укусить его нуждающуюся руку.

***

— У тебя тут мило, — снимая обувь, Брюс заметил пару стопок газет сбоку от входа. — как давно ты тут живёшь? Брюс не понял в чём дело, когда последовал за ним, закрыв дверь — Эд слишком быстро удалился в другую комнату, пройдя по истрепанной ковровой дорожке.Нос уловил терпковатый запах плесени, больше напоминающий пачули, с маслом которого Дори проводила влажную уборку (но Брюс крайне сомневался, что фотографу было дело до эфирных масел). — Довольно давно, — прозвучало приглушённо из-за стены, — по правде говоря, я уже и не вспомню сколько именно лет. «Он точно помнит, но не хочет говорить» — кольнуло внутри. — Очень удачное расположение. Почти центр… — задумчиво протянул Брюс, пытаясь вспомнить, что он хотел спросить. Благо, это произошло почти сразу, — куда я могу положить пакет с печеньем? — Печеньем? — Я купил тебе печенье. — Брюсу почему-то стало неловко от того, что он это сказал, хотя сама идея, появившаяся у него когда он проходил мимо пекарни, показалась ему вполне естественной. Хотя до этого он так не делал — ему точно выпадали шансы, но желания никогда не возникало. Когда он ехал в лифте, ощущая тяжесть бумажного пакета в руке, он всё ещё не думал, что занимается ерундой — сейчас он назвал бы эту затею именно так. Действительно, ерунда — будто он может сгладить всё чем-то материальным и не пойти простым путём, не выворачивая себя наизнанку чтобы просто доказать, что он понимает, как облажался. Чтобы просто сказать, что ему жаль. — Я не знаю… — Эд так остервенело хлопал ящиками, что Брюс боялся зайти в комнату. — оставьте в коридоре. Я разберусь. — Ладно. — Брюс подставил печенье к газетам, надеясь, что Эд про него не вспомнит. Застыв в паре шагов от гостиной, Брюс оглядел коридор ещё раз. Он не врал, когда сказал, что он считает квартиру милой. Примерно такой же милой, как зачитанную до дыр чужую книгу, которая хоть раз в жизни попадает в руки каждому — хлипкая выцвевшая обложка в едва заметных царапинах, нижняя часть корешка, немного отошедшая от страниц, некоторые из которых затерты пальцами, согнуты по краям, а, бывает, и вовсе немного порваны в спешке. На когда-то бережно поклеенных обоях выступали белые пятна голой стены, глазок на двери был залеплен скотчем, на дверце шкафа для верхней одежды болталась ручка — признаки жизни, которыми не могли похвастаться большинство комнат в особняке Брюса, многие из которых были заброшены им на долгие годы, оставаясь при этом в стерильной чистоте. Брюс прислушался к монотонному гудению холодильника, что прерывалось резким шорохом бумаги и понял, что стоит тут слишком долго. Первое, что бросилось ему в глаза, когда он вошёл в комнату — темнота. Все окна закрывали шторы или жалюзи, а одно из них и вовсе было перекрыто двумя плотными картонными листами, вырезанными, видимо, из коробки. Брюс почувствовал себя как в подвале своего дома, где он проводил время чаще всего: под искусственным светом, не перебивающим полумрак. Альфред держит окна особняка открытыми, потому что искусственное освещение, по его словам, вредно — подполье же было единственным местом, на которое его влияние не распространялось. Книжные полки не выдерживали того количества книг, которым обладал Нэштон, поэтому они были везде: неровными стопками они росли из пола, стульев; наслаивались друг на друга лёжа раскрытыми на столах, на одном из которых спиной к Брюсу стоял Нэштон. И он наконец-то взглянул на стену. Газетные вырезки, а иногда и целые страницы с заголовками и иллюстрациями, перекрывающие друг друга. Черно-белые и цветные фотографии, которые Уэйн никак не мог связать в одну общую картину — их было так много, что глаза разбегались. — Ого, это… — Это проект для Дэйли Плэнет. — ответил Эд на немой вопрос, не обернувшись, — Но я больше с ними не работаю, так что… — он хлопнул по освободившемуся от очередной бумажки участку стены и положил ее на стол. -… похоже на алтарь в логове маньяка. — продолжил Брюс, пытаясь вчитаться в вырезки статей. «Брюс Уэйн прибыл в мэрию для важных переговоров». «Уэйн Интерпрайзерс» отмечает юбилей». Видит Бог, он не хотел шутить. — В логове маньяка? Оки-доки, скрытный одинокий богатей, живущий в личном палаццо на окраине. — Один-один. Эд был более чем справедлив, учитывая что у самого Брюса висит парочка пробковых досок, которые никогда не пустуют. Но инсталляция Нэштона всё равно выглядела чертовски внушительно, даже с отсутствующими частями. Скользящий взгляд Уэйна зацепился за заголовок, который выбил из него смешок — «Уэйн попался! Миллиардер-затворник замечен с загадочными женщинами». — Сразу с несколькими?.. — пробормотал он, прикидывая, в каком бы примерно восторге оказался Альфред, услышав подобные новости. В целом, подборка была крайне интересной — пока он натыкался на лишь связанное с ним. Склонив голову набок, он продолжил неторопливо исследовать левый край стены, пока Эд возился с её центральной частью. «Кто такой Бэтмен?» — заглавные буквы отрезвили его не меньше, чем уродливый фоторобот на иллюстрации, уставившийся на него мёртвыми глазами. Брюсу пришлось несколько раз пробежать глазами по заголовку, чтобы осознать его реальность — «Мститель в плаще замечен в городе». «Бэтмен снова наносит удар» — гласила надпись, приклеенная впритык к кривоватому рисунку. Он её помнит — третье появление Бэтмена, арест наркоторговцев. Примерно тогда он перестал читать газеты. Его глаза с сомнением поглощали восклицающий и вопрошающий крупный текст вперемешку с фото с камер наблюдения с невнятным силуэтом, и профессиональных, сделанных преимущественно во время празднования юбилея компании. Оторвавшись от биографических заметок, он заметил меловую надпись, возвышавшуюся над всей огромной аппликацией — «Правда о Готэме». «Правда?» Шелест бумаги теперь резал слух. Брюс покосился на Эда, по-видимому слишком увлеченного, чтобы заметить затянувшееся затишье. — Что за проект? — произнёс Уэйн, вновь прикованный взглядом к фотороботу. — Уже не важно, его всё равно не опубликуют, — отмахнулся Эд, но, выдержав небольшую паузу, взглянул на него с натянутой улыбкой, — извините, что отнимаю у вас время. Я закончу потом, — он кинул взгляд вниз, в поисках стула. — Всё нормально. Давай я тебе помогу, — стоя до этого немного поодаль, Брюс подошел к столу вплотную. — Нет! — отчаянно-злобная нотка вспыхнула и сразу потухла в одном возгласе. Его голос значительно смягчился, едва он вновь обернулся к стене, — вам не обязательно это делать. Но было поздно: подцепив скотч ногтем, Брюсу удалось без потерь снять ретро плакат с выборов, висящий на нижнем ряду. «Томас Уэйн — будущее Готэма». Боковым зрением он видел всё ещё стоящего на столе Нэштона. Он слышал его прерывистое дыхание. — Я думал, мы перешли на ты. — сказал Уэйн тихо, высвобождая прицепленную канцелярскими иголками свою фотографию с похорон Митчелла. — Зачем ты это делаешь? Брюс правда не знал зачем. Нахрена. Его руки сами потянулись к стене, будто он ими не владел. Возможно, он подсознательно тоже хотел снять это — всё это, просто для того, чтобы больше не видеть и не задаваться вопросами которые влились в его голову тонкой струйкой бензина. Одно неправильное слово — одна зажжённая спичка, и… — Ты в курсе, что я терпеть не могу таких как ты? — донеслось до ушей Брюса, когда через сепию снятого им со стены фото он разглядел маленького себя в обнимку с родителями на фоне детского церковного хора. Надо же, подумал он, стараясь быть как можно более непосредственным, ведь ему никогда не приходилось видеть эту фотографию прежде. — Да, — Брюс нервно сглотнул слюну, когда обратил внимание хориста на заднем плане — единственного, чье лицо было повернуто к камере. Вспышка отразилась в стеклах его очков, но глаза все ещё было видно, и они осуждали, они оспаривали безмятежную идиллию Уэйнов. Но Брюса затронуло не только это. Он прикоснулся пальцами к шершавой поверхности фотографии, будто это помогло бы ему разглядеть ее лучше. Но ему всё же пришлось оторваться взглянуть направо, на неожиданно давно знакомое лицо. — но ты мог сказать об этом раньше. Ещё тогда, после молитвы. Нэштон был в замешательстве всего пару секунд, но когда Брюс, сдавшись, опустил голову, задушенно рассмеялся. — О, нет! — воскликнул он, натянуто хихикнув. — В тот день я не мог встать с кровати — наши няньки нашли пузырек с обезболивающим у меня под подушкой, который я украл из медкабинета. За это меня немного… потаскали. Как помню, будто живот к рёбрам прилип. Но их можно понять — они были на взводе, к ним вот-вот приедет мешок с деньгами, этот Томас Уэйн. Поэтому… — Эд качнул головой, мечтательно закрыв глаза, — они немного испугались, так что запихнули в меня половину того пузырька, чтобы я не корчился, и вытащили на сцену. Как мы и репетировали. Всё было по плану, но! — он присел на корточки, голос был совсем близко, Брюс даже увидел чужую ладонь, легонько постукивающую по столу на каждое слово, — Я не мог петь. Я не мог сказать и слова, потому что — о! — Уэйн едва ли не дернулся от резкого скачка громкости в голосе Нэштона; ему пришлось держаться за стол, словно пытаясь удерживать равновесие во время землетрясения. — Мне было так хорошо, Брюс. Я не летал, я словно был за стеклом. Наблюдал со стороны… — Нэштон выдержал театральную паузу — Я надолго запомнил этот день. И я стал прятать лучше с тех пор… Нэштон выдохнул. Ему ужасно хотелось услышать, что на это скажет Уэйн, Брюс Уэйн — сейчас он думал, что, в целом, всё сложилось удачно, хотя он к этому не готовился и сперва даже не желал его впускать. Но он молчал. — Вот как совпало, да? Но это не повод расстраиваться. После того, как твоего папашу застрелили, у нас убрали медкабинет. Так что… — Эд хотел рассказать о том, как научился отвлекать внимание у ребят постарше, которые уже могли выходить на улицу самостоятельно, но ему не удалось. — Откуда у тебя эта фотография? — Эд глянул на стол, куда указывал дрожащий палец Уэйна. На ней ничего особенного — там даже не было видно его лица. Но он понял. — ты ее сделал? Было солнечно — Брюс терпеть не мог такую погоду, но сейчас решил снять свои темные очки и позволить ослепить себя. Глупый поступок — приезжать сюда одному именно в годовщину, когда журналисты готовы к этому больше всего. Но он не мог иначе — тот парень так настойчиво спрашивал его, что Брюсу захотелось как можно быстрее оказаться на кладбище. Да и к тому же, люди Готэма на удивление никогда этого не делали — то ли из уважения к его родителям, то ли из сочувствия. Он часто думал, похоронят ли его рядом с его родителями. Он часто думал, будет ли он когда-нибудь этого достоин. — Я выкупил ее. Я знал, что тебе будет ужасно больно, если ее опубликуют… — Чушь! — Уэйн увидел как в чужих глазах плескалось тщательно запрятанное веселье. Он знал, что Нэштон врёт, но не мог сказать наверняка. Может, просто не хотел. — Потратил на нее херову кучу денег. — Какого черта она висела? Тяжёлый выдох. Нэштон сползает со стола и становится напротив. Уэйн не знает, чего ему ждать — он лишь смотрит, как тот делает шаг назад, и пытается вычленить хоть какой-то звук из мертвой тишины — гудение холодильника куда-то пропало. — Иди сюда. — потупленный взгляд Эда абсолютно не сочетался с тихой твердостью его голоса — Брюс сперва думал, что ослышался. — Что? — Брюс поморщился в ожидании какой-то шутки или обмана. — Ты хотел отдать что-то взамен, так что я прошу тебя сейчас. — но его не последовало. Брюс слегка качнулся на месте — думая, выигрывая время. Он думал, что не может так просто исполнить его просьбу — он боялся не выдержать паузу, не осведомиться о мотивах, а вертевшийся на языке вопрос «что?» уже казался моветоном. — Я соврал насчёт сильного иммунитета. — Брюс находит слова, что проходят сквозь Эда, не оставляя ни малейшего следа — он всё такой же непроницаемый. — Уже неважно. — произносит он, не выражая ничего кроме стойкой уверенности. — И это всё? — Брюс не выдерживает. — Всё, чего бы ты хотел от меня? — Я не знаю. — мрачноватая усмешка ломает его безэмоциональность. — Пожалуйста. — Эд обессиленно всплёскивает руками, с тяжестью ударяющимися о его бедра, и Брюс понимает, что это не было запланировано, что он действительно не знает, что ещё сказать. — В ту пятницу у меня была отвратительная ночь. У Брюса дежавю — но, в конце-концов, он решает, не у него одного бывают плохие ночи. Брюс приблизился вплотную — насколько позволяли ему манеры, и застыл в нерешительности. Он почувствовал себя неполноценным — его никто никогда не просил о подобном, он сам никогда бы и не додумался попросить кого-то обнять себя. — Ну же. С естественностью шарнирной куклы Брюс вытянул согнутые в локтях руки и, слегка придвинувшись и шаркнув при этом обувью, завел их за чужую спину, так и не разогнув их — болезненную теплоту спины он ощущал лишь ладонями. С умиротворённым вздохом Эд опустил голову на плечо Уэйна лицом вниз (Брюс подумал, что это было бы куда неудобнее, если бы тот носил очки сегодня) и, сомкнул заведённые за чужую спину руки. — От тебя вкусно пахнет. — Я же был в пекарне. Эд коротко мычит, вибрация в его горле пробирает до костей. — Это мило. — Это ерунда. — Для меня — нет. Горячее дыхание медленно расползлось по плечу тепловатой волной. Брюс рефлекторно дернулся — руки мгновенно покрылись гусиной кожей. — Я злился на тебя, да… — он пробормотал, поставив подбородок на его плечо. — просто я представлял тебя совсем другим. Но я ошибался. Ты спрашивал, почему у меня висело то фото? Потому что ты там настоящий. Без маски. Даже если видно только спину… — Эд сделал многозначительную паузу, за которую Брюс успел досчитать до двадцати. — Наверное, тяжело играть на публику и не получать ничего взамен. Эд отпрянул — оставив ладони на плечах Брюса, он смотрел на него, приподняв подбородок, с растерянным прищуром и бегающим взглядом. — Но если вся твоя жизнь — поэма, написанная золотыми буквами, ты ведь не захочешь делать карандашные сноски, верно? Его зрачки раскачивались как самые нестройные маятники на свете. Брюс смотрит в глаза Эда отражающие его усталость, но в них все ещё читается упрек. «Неужели я так тебе противен, — говорили они, — неужели тебе проще молчать?» Черт, ему ведь и правда проще. — Слушай, я… Горечь желудочного сока в горле, которую он не может сглотнуть. Шершавость царапин на чужих щеках под пальцами, скользящими вверх и вниз. Он хотел извиниться перед тем как всё вокруг замерло, когда его губ коснулись другие. Ни секунды сомнения, без вопросительных пауз и робких порывов с последующим отступлением. Иногда он жалел, что не сделал этого с Селиной — она сама хотела. Но с ней он чувствовал постоянную потребность в соперничестве; она ведь так чертовски увлечена его костюмом, что вряд ли бы захотела узнать Брюса Уэйна. Его настоящего — мерзнущего в квартире с закрытыми окнами, неловко прижимающегося к чужому телу. Изо всех сил пытающегося отрицать свои логически обоснованные догадки секунды назад. Чужая решительность передалась ему — Брюс закрыл глаза и попытался расслабиться. Это, как подумалось ему, совсем не походило на поведение обычного Брюса Уэйна, но он правда не знал, что чувствует: он не мог оттолкнуть, отойти и сказать, что это ни к чему не приведет. Не мог проявить заботу, не попробовал оборвать эгоистичную привязанность. Может, он и вправду не чувствовал ничего. «Этого не должно было произойти», — думает он и перемещает одну из ладоней на шею Нэштона, привлекая его ещё ближе. Однажды его начнёт тошнить от собственной лжи. — Ты знаешь, — Брюс закрывает глаза, чужой голос пытается вовлечь его в новую игру,— я каждый день смотрел на ту фотографию перед сном. Я пытался представить твое лицо. Мне кажется, оно выглядело именно так. Руки Нэштона всё ещё у него на щеках — он вдавливал пальцы в его кожу, в надежде, что тот всё же откроет глаза и не упустит момент посмотреть в его; в те, что напротив — светящиеся небывалым до этого энтузиазмом и радостью. Брюс повинуется, но тут же отводит их в сторону. «К чёрту Готэм», — думает Уэйн, но ему страшно.